Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»]

Грибник

Смеркалось, а он все лежал и лежал под высокой вековой лиственницей в глухой и мрачной камчатской тайге, где уже не слышно было задорного пения птиц, не видно было следов осторожного зверя, и лишь в осеннем недвижном, напоенном смолой, удушливом воздухе звенели жадные и липкие комары. Они оседали на нем, как туман: лезли в уши, впивались в шею, вонзались в руки, но он уже не чувствовал их укусов. Лицо его вспухло, потеряло форму. Он уткнулся в мягкую стлань прелой хвои. И эта пахнущая гнилью и грибами сырость освежала, создавала иллюзию влаги. Он дышал тихо и ровно.

«Пить… Пить…» — сверлила мысль.

Но он знал, что воды нет.

И вдруг подумал: «Все. Больше не поднимусь. Нет сил. Неужели умирают так вот просто? Как же это я… Ка-а-ак?»

В памяти снова пронесся тот день, когда он с рюкзаком и ведерком вышагивал по пыльной дороге за первыми грибами.

— О-го-го… Вот это грибок. У-у, да тут их целое семейство! — радовался он, перебегая от одного пенька к другому.

Так радуются дети при виде обилия новых игрушек.

А день, короткий, душный, клонился к вечеру. Безжизненные пожелтевшие иглы старой лиственницы сыпались сверху за ворот, а еще не убитая вечерней прохладой мошкара набивалась в брови, кусала открытое лицо. Он смахивал мошкару ладонью или, останавливаясь, натирался мазью от комаров.

Так, шаг за шагом, от грибочка к грибочку переходил деляны, миновал лесосеку, не замечая однообразия торчащих пней, завалов валежин, черных пепелищ, где когда-то сжигали ненужные сучья. Но вот уже кончились вырубки, остались в стороне следы трелевочного трактора и узкие пыльные дороги, укатанные лесовозами. Он остановился и с удивлением обнаружил, что место ему незнакомо.

«Ого, — подумал он, — кажется, я забрался далековато, надо повернуть назад».

Привыкший все делать обстоятельно и добротно, он решил сначала отдохнуть, поесть. Снял рюкзак, высыпал в него из ведерка грибы, присел и достал бутерброды.

Совсем рядом зашуршали кусты, и на поляну выскочил лохматый песик. Обычно Дружок бегал за его десятилетним сынишкой и никогда не ходил за взрослыми, а вот сейчас он смотрел на своего старшего хозяина, за которым пошел по доброй воле.

— На, Дружок! Поешь. А то мы с тобой пробегали весь день. Ешь! Примори червячка. Подкрепись! И вперед, мой милый, вперед, а то, я гляжу, засветло нам не успеть… Ну вот… Интересно, где тебя лешие носили? Что-то я тебя рядом не замечал.

Он вытер замасленные губы тыльной стороной руки и поморщился: мазь от комаров оставила неприятную горечь.

— Тьфу! Какая гадость, — выругался он и сплюнул. — Химия, химия-я, а ничего лучше придумать не могут… И комары не очень-то боятся, а в глаза лезет. А в рот как попадет, так… Тьфу! Кажется, вон там, за горельником, наша дорога…

Он двинулся. Идти стало тяжелее. Его окружал горелый лес. Голые, как ребра скелетов, острые ветки кололи и рвали одежду. Он зацепился за что-то и упал.

— Вроде бы горельником шел я немного… Вот где-то рядом должна быть дорога. О, дьявол! Куда же меня занесло? Что-то не припомню я этого сухостоя…

Он прислушался. Тишина. Где же люди? Здесь должны бродить грибники и ягодники. Обычно пылят по дороге машины, а сейчас будто вымерли.

— Э-эй! Эге-ге!.. Э-э-э, — прокатился по тайге его голос и вернулся многократным эхом.

Беспокойно забилось сердце. Холодные щупальца страха сдавили грудь.

«Заблудился», — эта мысль ошарашила, поразила пугающей пустотой.

— Куда идти? Где север, где юг… Где же дорога к до-о-му?

Он ринулся напролом. Он спешил, спотыкался, не замечал, как трещала и рвалась одежда, не замечал, что кровоточат руки, израненные ветками.

— Быстрей, быстрей! — как заклинание, шептал он себе. — Быстрей!

Ноги утопали в мягком махровом настиле, проваливались в нагромождения валежника. И он с трудом выбирался из цепких, то мягких, то колючих, лап тайги… До сумерек метался он в поиске знакомого места.

Черным крылом взмахнула ночь и опустилась на землю. Поползли по тайге звуки, непонятные и страшные. Послышались жуткие щелчки и стуки, какой-то треск и таинственный шорох, чьи-то крадущиеся шаги… И тогда он в испуге полез на дерево.

«Утро принесет надежду и успокоение. Утром будет видно, куда идти. Утро вечера мудренее», — с этой обнадеживающей мыслью он удобно устроился в развилке стволов и, поеживаясь от ночной прохлады, стал подремывать.

Усталость совсем сморила его, отяжелевшая голова упала на грудь. Вдруг он услышал злобный заливистый лай.

«Дружок… на… медведя?! Медведь может залезть на дерево…»

Липкие щупальца страха снова поползли по всему телу. Он вглядывался в темень, вслушивался в собачий лай, который становился все дальше и глуше. Наконец совсем стих.

«Угнал. Кого же это он, кого? Может, зайца… лису… А может, росомаху? В нашем лесу их много. Скорей бы утро».

Так и не заснул больше. Долго, бесконечно долго тянулась эта его первая таежная ночь, полная таинственных звуков, тревожных ожиданий. Но вот вспыхнуло небо, осветились вершины деревьев, четче обозначились контуры стволов, где-то дятел забарабанил. И стало легко на душе, будто эта невидимая птичка стучалась в огромный замок, где затаилась до времени жизнь. Сейчас откроется волшебная дверь, и выйдет солнце. Оживет природа, запоют птицы, раздадутся человеческие голоса. Все станет ясным и радостным, все станет простым и понятным.

Ему захотелось быстрее слезть с дерева, размяться, попрыгать.

Он даже пытался что-то петь. Сияло ранней зарей высокое безоблачное небо, и длинные тени стали сокращаться. Яркое солнце брызнуло лучами в тайгу, заблестело, заискрилось в серебристых сетях паутин, в жемчужных капельках росы. Две пушистые белки перелетали с ветки на ветку. А под деревом, потягиваясь и зевая, ждал Дружок.

— Ишь ты, прибежал. Молодец. Ну подожди! А я сейчас залезу повыше, осмотрюсь, и все будет в порядке.

Он вскарабкался, насколько хватило смелости, но над головой оставалось еще так много ветвей, что ничего нельзя было увидеть.

Разочарованный грибник спустился на землю. Дружок радостно вилял своим крючковатым хвостом, нетерпеливо взлаивал и звал. Явно звал: «Гав! За мной! За мной! Гав!»

И грибник понял: надо идти за собакой. Только он, Дружок, выведет к дому. «Как это я вчера не догадался?»

Он погладил песика и ободряюще крикнул:

— Домой!

Дружок, легко перепрыгивая бурелом, углубился в тайгу, а грибник бежал за собакой и боялся отстать, потерять ее из виду. Солнце не скупясь отдавало тепло, и стало душно. Вновь появились комары. Они нудно звенели, забиваясь в рот. Ведро стучало по ногам, и рюкзак больно давил плечи. Пот застилал глаза.

«А, бог с ним, с ведром», — решил он, и эмалированная посудина отлетела в сторону.

Вскоре остался на высоком суку и рюкзак со злополучными грибами.

«Лишь бы выйти из леса, а там вернусь и все найду», — тешил он себя надеждой.

Но уже через час горько пожалел, что бросил рюкзак: там остались горбушка хлеба и спасительная мазь от комаров.

«Не возвращаться же, да и где теперь найдешь то место», — с горечью подумал он и устало, обреченно опустился на валежину.

Он выломал прутик и стал хлестать себя, отгоняя надоедливых насекомых. Мучила жажда, терзал голод. Пустой желудок свело от боли. Он поискал глазами ягоду, но в этом месте ее не оказалось.

— Эх, Дружок, Дружок, — пожурил он подошедшую собаку. — Задрал хвост и побежал, а я, как дурак, за тобой. Неуч ты и есть неуч — дворняга. Завел, наверное, меня еще дальше, э-эх…

Он ругал и себя, и собаку и сидел, сидел. Мрачные мысли одна за другой наплывали и отнимали последние силы, последнее желание — идти.

А Дружок ждал, когда же хозяин поднимется и они пойдут в поселок. Ведь он совсем рядом. Слышны голоса, чувствуется запах дыма. Но человеку такого чутья не дано: он не знал, что близок к дому. Не знал, что собака вела верно, но разве могла она сказать, успокоить впавшего в панику хозяина? Если бы он верил ей до конца… Надо было идти, а он лег и лежал, не поднимался. Надо было идти.

Ярко-красное солнце описало дугу и вторично упало в дебри. Только на этот раз он не полез на дерево. Он свернулся клубком и лежал, согревая себя дыханием. Болела нога, которую он довольно сильно ушиб. Стало жалко себя. Он глубже втянул голову в плечи и застонал.

Дружок ждал его терпеливо. Лишь на рассвете голод погнал его к людям. Но прежде чем уйти, он еще поскулил виновато, посмотрел на своего беспомощного хозяина, прислушался к его стонам, но ничего не понял. А может быть, понял все и тогда побежал в поселок.

И в третий раз поднялся над тайгой солнечный диск. С еще большей наглостью напали на грибника комары, но он уже не отмахивался, лежал не двигаясь, без мыслей, без желаний.

Откуда-то доносился лай.

Грибник поднял голову: «Хм, живой… Что же ты ешь, собачий сын? Собачий… Собака… Ел, пил, пища… А ведь говорят, что собачатина полезна… Ведь, кажется, у Джека Лондона съедали собак… Захочешь жить, и кошку съешь… В путешествиях всегда собак ели, да и не только собак, бывало, друг друга жрали… Ну, я бы человека не стал. Хотя было же племя людоедов. А жрать хочется… Без еды уж точно погибну».

Он забылся на мгновение и тотчас ощутил горячее дыхание собаки, ее шершавый язык… Пес тормошил его лапами, пытался разбудить, но человек лежал тихо, затаился, набирал силы.

«Кусочек мяса… Только кусочек, и я смогу искать, двигаться, жить. Надо схватить эту собачонку. В ней мое спасение. Можно сделать шашлык на костре. Напиться крови и снова стать на ноги. Если не поймаю собаку сейчас, то просто умру от истощения и бессилия».

Его руки осторожно потянулись к собачонке, он весь напрягся, хищный, голодный огонек зажегся в глазах грибника. Рывок, и он схватил перепуганную жертву, прижал к земле грудью и с неимоверной силой, откуда и взявшейся, сдавил горло собаки.

Дружок взвизгнул, подергался в последней конвульсии и обмяк.

Грибник приподнялся. Рукавом пиджака вытер пот со лба. Руки его противно дрожали.

И вдруг он услышал звонкий мальчишеский голос:

— Мам! Ты не видишь Дружка?

— Отца ищет. Рюкзак и ведро нашел, теперь, наверно, и след взял!

— А чо ж молчит? Дружок! Дружок!

Короткого визга мать и сын не услышали.

— Дружок! Дружок! Дружок!

— У-у-у… — застонал грибник, и голова его безвольно упала на еще теплую собачью шерсть.