ВЕДРО КАРТОШКИ

Каждую субботу в городе Славянске появлялись прокламации, отпечатанные на грубой бумаге.

В прокламациях от имени подпольщиков-революционеров сообщалось о всех несправедливостях и беззакониях, учиняемых властями над жителями города.

Полицейские давно уже разыскивали, где скрывается типография, в которой подпольщики печатают прокламации.

Начальник полиции Лев Потапович Гримайло каждую субботу утром собирал в своём кабинете подчинённых и, размахивая перед их носами строгим указательным пальцем, говорил:

— Гэть по всем улочкам и переулочкам! Найдите, где выпускают ту печатную крамолу!

И полицейские, пугая кошек и собак, шныряли по всем улочкам и переулочкам. Они заглядывали в калитки и подворотни. Лазили по чердакам и сараям. Разбирали дрова, сложенные на зиму в поленницы. Всовывали головы в сырые колодцы и горячие дымоходы — всё искали, где выпускают ту печатную крамолу.

А вечером, усталые и отупевшие, в паутине и сухих мухах, с перепачканными сажей коленями, являлись перед начальником и рапортовали:

— Никак нет! Крамольники не обнаружены!

Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле зелёный от злости, потому что перед ним лежала свежая прокламация, которую «крамольники» уже успели отпечатать и распространить по городу.

*

В центре города, возле коновязи и водокачки, стояла сапожная мастерская.

На фанерной вывеске рукой умельца-самоучки была нарисована ворона. В кривом клюве ворона держала за матерчатое ушко чёрный сапог: заходи любой прохожий, и тебе здесь починят башмаки и сапоги.

В парусиновых фартуках на низеньких табуретах сидели сапожники и стучали молотками, приколачивая к башмакам кленовыми шпильками набойки и подмётки.

Иногда сапожники стучали особенно громко, потому что в это время в подвале мастерской — там, где лежали деревянные колодки, старая обувь, мешки с обрезками кожи и войлока, — работал маленький печатный станок.



Грубая пеньковая бумага накладывалась на шрифт типографского набора, прокатывалась сверху резиновым валиком, и когда бумагу снимали с набора, это была уже не просто бумага, а прокламация. Её читали и передавали друг другу сотни людей, прятали от полиции, за неё шли в тюрьмы и в ссылку.

Прежде чем набрать для машины текст прокламации, сапожники ждали, когда дощатая дверь мастерской, брякнув пыльным колокольцем, широко распахнётся и войдёт Арина в белой накрахмаленной косынке, в сарафанчике, в стеклянных бусах, с перекинутыми через плечо мужскими сапогами.

— День добрый, хлопцы-чеботарники! — говорила Арина по-украински певуче и мягко.

— Здравствуй, дивчина захожая, — отвечал старший из сапожников Филат Шатохин.

— Чёботы до ремонту возьмёте?

— Возьмём.

И Шатохин принимал от Арины сапоги, разглядывал их, покачивая головой:

— Пообносились.

— Батька говорит, что ещё дюже крепкие!

Филат Шатохин улыбался, весело подмигивал Арине и уходил в подвал.

Арина была связной из соседнего подпольного центра на содовом заводе. Разговор насчёт батькиных сапог был условным. Он означал, что у них на содовом заводе всё в порядке, «дюже крепко», а в сапогах, в промасленной вощёнке, лежал шрифт. Шрифт был один и для содового завода и для сапожной мастерской, поэтому его приходилось пересылать друг другу.

*

В этот день в мастерской ждали Арину со старыми чёботами батьки, но она не пришла. На следующий день Арина тоже не пришла, а явился новый связной и рассказал, что Арину задержали полицейские. Случилось это на мосту через Донец.

Полицейские останавливали всех, кто направлялся в город, и обыскивали. Захотели они обыскать и Арину. Тогда она сделала вид, что испугалась, и случайно уронила сапоги в воду.

Полицейские решили достать сапоги, услужить Арине: девушка она была видная, красивая.

Сапоги они достали, но вместе с сапогами достали и шрифт, который, правда, успел из сапог вывалиться.



Арина тут же заявила, что о шрифте не имеет никакого понятия — мало ли что на дне речки валяется?.. Ей про это почём известно!

Арину всё-таки задержали и отправили в участок.

На свидание к Арине пришла сестра. Через сестру Арина и передала товарищам, как было дело. Так что шрифт пропал. И теперь нужно ждать, когда из партийного центра пришлют новый. Арина же от полицейских, возможно, открутится, потому что прямых доказательств её вины у них нет, да и у администрации завода она на хорошем счету.

Филат Шатохин выслушал всё это и призадумался. Призадумались и его друзья-сапожники. Они понимали, что начальник полиции будет торжествовать победу: шрифт у него и прокламации исчезнут. Тем более, сегодня суббота. И Арину надо поскорее вызволить из участка. А для этого лучше всего, чтобы в городе вновь появились прокламации.

Лев Потапович Гримайло действительно торжествовал: шрифт был конфискован, и не видать теперь горожанам большевистских прокламаций.

Пусть думают, что подпольщики обнаружены и заперты в тюрьму.

Но Филат Шатохин был опытным революционером. Он сказал друзьям:

— Пусть кто-нибудь сбегает на базар и купит ведро картошки.

— А на что картошка? — не поняли друзья.

— Будем тачать шрифт.

— Шрифт?

— Да. Шрифт из картошки.

Сбегали на базар и принесли ведро картошки. Потом уселись на свои низенькие табуретки и острыми сапожными ножами принялись тачать шрифт.

Каждому Филат Шатохин поручил вырезать по нескольку букв, которые размером должны были соответствовать прежним буквам — литерам шрифта.

Всё утро мастерская была занята выделкой литер из картофеля. У кого не получалось ровно, Шатохин браковал и заставлял переделывать.

Когда литеры были наконец вырезаны, их вынесли на солнце подсушить.

И вскоре сапожники опять особенно громко застучали молотками, потому что в подвале начала работать печатная машина.

Прокламации удались на славу — будто их печатали не картофельным шрифтом, а настоящим.

*

В субботу вечером Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле опять зелёный от злости, а перед ним на столе лежала свежая прокламация.

Растерянные подчинённые застыли в кабинете.

— А-а! — рычал Лев Потапович. — Это что? Что такое?! — И он сунул под нос полицейским прокламацию. — Привели ко мне какую-то девчонку со старыми сапогами и решили, что крамольники обнаружены!

Полицейские от страха побледнели, а Лев Потапович позеленел от злости ещё больше.

Загрузка...