Раздумья на родине

О ЖАНРОВОЙ И ДРУГОЙ НОВИЗНЕ

На собрании хозяйственников в который уж раз я услышал фразу о чувстве нового. Примечательно то, что выступающий, призывая развивать чувство нового, забывал добавлять слово «передовое». Для многих нынче «новое» является синонимом «передового». По такой логике все старое само по себе есть отсталость и дикость, а все новое обязательно является прогрессивным.

Ошибочность подобной логики очевидна. Вспомним факты. Выращивание кукурузы на границе с Полярным кругом, конечно же, было делом новым. Но прогрессивным, передовым ли? С другой стороны, использование в земледелии навоза — дело такое старое, что и говорить как-то совестно. Но отсталое ли? Осмелюсь сказать — нет. Мы строим заводы-гиганты для производства минеральных удобрений (новое), тратим при этом порядочные миллионы. А сколько народных денег можно бы сэкономить, если б полностью использовалась органика, то бишь навоз (старое)? Сколько речек и рек осталось чистыми, рыбными, сколько людей убереглось бы от кишечных и прочих заболеваний?

Таких примеров хозяйственной деятельности можно привести много, но обратимся к деятельности культурной.

Помню, лет эдак пятнадцать тому назад я впервые, туристом, попал в Париж. Программа была весьма плотной, но мы выкроили-таки один вечер и побывали на печально знаменитой площади. Плац-Пигаль горела всеми цветами радуги. Обширные цветные фотографии голых красоток, дородные вышибалы у входов в стриптизные подвальчики, бесстыдные атрибуты секс-киосков, наконец белые и черные публичные женщины — все это было для меня, разумеется, новым. Даже слишком. Но назвать все это передовым я не мог уже и тогда, хотя фразу одного французского писателя услышал только в следующий приезд. О площади Пигаль он сказал буквально следующее: «Туда ходят одни туристы и деревенские подростки из французских провинций. Порядочный парижанин туда не пойдет»…

Может быть, мой знакомый несколько преувеличил нравственный максимализм нормального порядочного парижанина. Но мы ведь тоже преувеличиваем, когда говорим, что западная молодежь сплошь пропитана, ну, например, рок-музыкой. Это не совсем так. Помню, в Англии наш микроавтобус остановился на улице какого-то маленького городка. День был воскресный, молодые ребята прямо на улице пели народные песни.

На встрече со студентами в шведском городе Упсала мне рассказали, что студенческая и рабочая молодежь несколько месяцев пикетировала местный секс-киоск, пока его владелец не прогорел и не убрался восвояси вместе со своим гнусным товаром. Там же, в Упсале, молодежь ежегодно проводит фестивали, где звучат народные национальные мелодии, где увлечение рок-музыкой считается признаком вульгарного вкуса.

Ясно, что новизна новизне рознь. Каково же было мое удивление, когда в Вологодском Дворце культуры железнодорожников (КОРе, как у нас говорят) я воочию увидел… самый настоящий кафешантан! Парижским танцовщицам вологодские уступали только в технике. В бесстыдстве же мои соотечественницы и землячки превосходили парижских. Танец бедер и животов наблюдало около тысячи старшеклассников и учащихся ПТУ. Многие мальчики и целомудренные мамаши доморощенных гёрлс глядели на вакханалию очень старательно: а вдруг это и есть то самое лучшее и передовое в искусстве? То, что оно современное, даже сиюминутное, это точно. А вот лучшее ли, прогрессивное ли? Тут есть некоторые сомнения…

К чести вологжан, они сразу же поняли, что такое группа «Сирин». В центральной печати было выступление, изобличающее эстрадно-сексуальную новизну, культивируемую в Вологде. «Стриптизные» выступления прекратились. Но «Сирин», подобно фениксу, тут же возникла опять, правда под новым названием: «Ансамбль эстрадного танца». И что удивительно, второе дыхание пришло к вологодскому кафешантану не без помощи той же газеты, которая до этого опубликовала письмо возмущенных зрителей. В обширной статье с подзаголовком «О некоторых проблемах народного творчества» говорилось о благотворном влиянии кафешантана на культурную жизнь Вологды. Автор всерьез пишет: «Да, нельзя сбрасывать со счетов, что с появлением эстрады, как удивительного «феномена» времени, наши педагогика, образование, просветительство получили, пожалуй, самое наглядное пособие из всех, ныне существующих. Эстрада ценна как жанр, как форма пропаганды».

Не будем слишком строги к стилю, обратимся к смыслу. О каком пособии речь? Пропаганда чего волнует автора? И так ли уж необходимо внедрять в художественную самодеятельность танец голого живота? В статье говорится: «В острой динамике современного ритма рождались один за другим танцы. И можно было лишь догадываться о трудной жизни коллектива: многочисленные комиссии, просмотры, решения и постановления, а в итоге — по настоянию городского отдела культуры ансамбль… «прикрыли».

В этом месте неискушенный общесоюзный читатель должен, вероятно, — возмутиться произволом вологодских властей. Но автор статьи тут же успокоила читателя: «Нет, «на улице все спокойно»: коллектив все-таки существует и недавно выпустил новую программу, которая получила высокую оценку зрителей, стала значительным событием в художественной жизни Вологды».

Что это за программа, какое это событие — мы уже толковали… Дальше в статье говорится что-то о «современных ритмах», о «вечерней жизни городского студенчества» и т. д. Конечно, после такого выступления работники отдела культуры наверняка усомнятся в собственной правоте: а вдруг и впрямь запрещали передовое искусство? Газета-то ведь столичная, орган весьма представительный.

Сторонники стриптизной новизны обычно и ссылаются на публикации в прессе, апеллируя, так сказать, к многознающим специалистам.

Недавно возможности такого апеллирования значительно расширило Центральное телевидение, включив в свои программы так называемую ритмическую гимнастику. Вообще, всевозможные эстрадные дивы, танцы, ритм-балеты маскируют своими интеллектуальными названиями подчас самую обычную пошлость. Проникла такая эстетика и в спортивные передачи. Я говорю о пресловутой аэробике, которую пропагандирует мастер спорта Елена Букреева и режиссер Леонид Кривицкий. Разумеется, вкупе со своими редакторами. Нескромные позы, иногда совсем циничные движения, соответствующая музыка, деланные улыбки «физкультурниц», эти бикини и полосатые, как в двадцатых годах, чулки — все это служит определенным, отнюдь не целомудренным целям. Двое юношей, задвинутых постановщиком куда-то на задний план, выглядят в этом женском коллективе явно лишними.

Так что же смотрят миллионы телезрителей — гимнастику или стриптиз? Что подо что маскируется и какие формы мимикрии предстоит увидеть нам в ближайшем будущем? Вопросы, на мой взгляд, отнюдь не риторические. Разрушение эстетики, поощряемое массовыми эстрадными зрелищами, обусловлено размыванием четких нравственных критериев. Граница между ханжеством и подлинным целомудрием действительно очень зыбка, неуловима. К нашему счастью, настоящее искусство все ставит на свои места, четко разделяя хорошее и дурное. Искусство же посредственное, нетребовательное к себе все путает (иной раз намеренно), перемешивает, перемежает. И лженовизне в этих условиях очень привольно. Еще опасней становится эта новизна, когда ею увлекаются люди талантливые, такие, как Виталий Постников — постановщик «эстрадных танцев» в Вологодском Дворце железнодорожников. С участием тех же самых «гёрлс» — вологодских девчонок — он поставил превосходный балет на музыку Пятой симфонии Дм. Шостаковича. Автор же упомянутой статьи хвалит В. Постникова за «эстрадные танцы». Подобный прием может, конечно, ввести в заблуждение не только горотдел культуры. Но — ненадолго. Разница между пошлостью и настоящим искусством почти сразу обнаруживается, и лженовизна становится очевидной. Как очевидной стала и та простая истина, что кукурузе не климат около Полярного круга…

* * *

Сия новизна — увы — живет и здравствует «е только в сельском хозяйстве. Наверное, с нею в близком родстве состоит девальвация понятий искусство, художество. В самом деле, разве не называют искусством уже и ходьбу по проволоке, манипулирование пустыми либо наполненными бутылками и т. д.? Шахматы — искусство, вождение автомобиля — искусство. Гимнастика — художественная, виртуозное катание на льду — обязательно и балет. Существует поварское искусство и даже художественная прическа.

Размыванию понятийных границ во многом способствовал кинематограф. Киносценарий называют художественным произведением. Рожденный техническим прогрессом, соединивший в себе несколько видов творческой деятельности кинематограф может обойтись без любого из них, может быть даже и без киносценария. Тем не менее сценарий критики называют самостоятельным литературным художественным произведением. Но художественное произведение живет достаточно долго — в этом один из главных его признаков. А что происходит со сценарием после постановки фильма? Он исчезает, растворяется в зрительных и слуховых образах. Определение «художественное произведение» киносценарию явно не по силам, новый литературный жанр оказался нежизнестойким…

В других случаях мода на жанровую новизну привела к компрометации и внутрилитературных жанров. Так, иногда обычную запись в блокноте называют рассказом и публикуют. Но запись в блокноте есть запись в блокноте. Поэтому и придумываются новые жанровые названия (новелла, этюд, зарисовка, миниатюра и пр. Автор этих строк тоже отдал дань легкомысленной моде). Один за другим придумывались новые жанровые подзаголовки и для романа, и само это придумывание до сих пор считается элементом художественного творчества (роман-эссе, роман-исследование, критические романы и т. д.).

Но особый вред нашей литературе и одновременно театральному искусству нанесло, на мой взгляд, размывание четких границ понятия «драматургия». Жанровая новизна в драматургии открыла, как говорится, кингстоны, и в театр хлынула инсценированная проза. Назначение же прозы, как мне представляется, несколько иное…

Пренебрежение к законам драматургического литературного жанра было полезно, может быть, для самой прозы, но вовсе не для драматургии и, следовательно, не для театра. Режиссерский театр, позаимствовавший многие приемы у кинематографа, свел на нет драматургическую основу, снизил критерий художественности.

Этическая сторона такого явления требует особого разговора. Что бы сказал Л. Н. Толстой при виде своего имени на афише Ленинградского БДТ? «Л. Толстой, — гласит надпись. — История лошади». Но ведь для сцены Толстой писал «Живой труп» и «Власть тьмы», а не «Хол-стомера». Кто-кто, а Толстой-то прекрасно знал разницу между прозой и драмой. А что бы подумал великий писатель после спектакля? Впрочем, на спектакль, эстетика которого снисходит до лошадиной случки, вряд ли пошел бы тот, кто всю свою жизнь думал о необходимости нравственного самоусовершенствования…

1985