Сергей лежал на полу, на тряпье, постеленном ему, хмельной, закрыв глаза. В ушах у него опять зазвучали звуки пианино. Слышать их было невыносимо. Он открыл глаза.
Увидел Розу, которая сняла платье и осталась в одной рубашке.
— Роза! — позвал он шепотом.
Она вздрогнула, села на кровати, прикрывшись рубашкой.
— Посиди со мной, — попросил Сергей.
Она послушала, как ворочается в постели ее брат. Подошла к Сергею, присела неловко рядом. Он взял ее руку. Она сказала:
— Я никогда не крала… А что ж они ее кинули? Кассу сегодня ограбили, теперь когда деньги привезут?! А в прошлом месяце всю зарплату на займы забрали…
Сергей поцеловал ее руку, нежно, сладко, с едва сдерживаемым желанием обнять. Поцеловал еще, тронул грудь. Она дернулась, он отпустил, задержав руку в руке.
— Не буду, прости… Я устал… Я не буду! Посиди. Ты очень нежная.
Роза не ушла. Посидела: сидеть было неловко, но и ласка его была так неожиданна, что уходить тоже не хотелось.
— А правда Федьку жалко? — нашлась она. — А может, отходили?.. Навряд ли, конечно… А Тюкин вчера Сашу в трамвае поймал, сказал: «Категорически запрещаю петь! Военный человек, а поешь…» А Саша специально хочет, чтоб войну помнили.
Сергей приподнялся, накрыл ей ноги одеялом, чтоб не мерзла.
— Живем как мураши, — вдруг засмеялась Роза. — Присыплет, выберемся, опять копаемся… Как мураши!
Сергей подхватил смешок, обнял, отстранился сам, прежде чем она успела захотеть отстраниться.
Она опять помолчала, не зная, как быть, выскочила из-под одеяла, вернулась с трубкой, кисетом, показала.
На кисете бисером было вышито «70 лет».
— Трубку Саша сделал, а это — я. Из плюша.
Сергей взял трубку, кисет:
— Кому?
Роза стала серьезной, смотрела строго. Сергей сунул трубку в рот, хотел «схохмить», не схохмил, отдал обратно:
— Очень красиво.
Она отнесла подарки обратно, вернулась к нему и сама залезла под одеяло, села. Закрыла глаза, зашептала что-то про себя.
— Ты что, молишься? — спросил Сергей.
— Мама учила: если день был хороший, благодари… — И опять зашептала.
— Ты очень сексуальная, — сказал Сергей.
— Какая?
— Хорошая, значит, — опять коснулся груди. Она опять отпрянула, он сказал: — Не буду. Не уходи, не буду, правда, все.
— А ты спи, — сказала она, — тогда не уйду… — И сидела, удивлялась невиданной ласке, неслыханной покорности…