Разлука [=Зеркало для героя]

Родители

Сергей Пшеничный сидел в кладовке дома своих родителей. На лицо его падал тонкий лучик от окна.

— В этой кладовке, когда мне было тринадцать лет, я нашел две пачки папирос. Отец не курил, а про то, что мама курит, я не знал: она так никогда и не показалась передо мной с сигаретой…

Мать ходила по дому, пела, слушала радио, зевала вдруг протяжно.

— Но пачки я нашел и решил, что мама держит их для любовника, почему-то… Ненавидел ее! К отцу жался. А сказать не мог: мама все-таки…

— Ты подонок, Андрюша, хлызда, как говорили в Грушовке: ты сбежал. А я хотел тебе сказать: я понял! Раз этот бешеный день крутится без остановки, значит, надо, чтобы мы ничего не меняли здесь. Надо за целый день не сделать ничего. Травинки не помять. Тени не бросить.

— Здравствуйте, дорогие товарищи, — сказали по радио.

— Здравствуйте, — ответила мать. Сергей усмехнулся.

— Ты обиделся, что они не подпускают нас к себе? Они правы: у них свои законы. И мы никогда ничего не сможем им дать. И мы никуда от них не денемся. Мы никогда не сможем узнать о них больше, чем они того захотят. Если бы я был врач, я обязательно бросился бы лечить и помогать. Но я не врач, не фельдшер, я не имею права вмешиваться…

Мать на ходу прикрыла дверь кладовки, которая опять открывалась, как в «том» времени.

— Батя, бездельник, — подумал Сергей, — Трудно замок сделать. Почему у мамы такой маленький живот? Когда Марина ходила с Дашей, у нее на животе можно было обедать, как на столе.

— Дашка, засранка, и не вспомнит ни разу. Наверняка не вспомнит… А в этом животе — я!

«Нам нет преград!» — запело радиоголосом Орловой. Мать подошла к зеркалу и, маршируя, как Орлова в фильме «Светлый путь», громко запела с ней вместе. Орлова не получалась: мешал живот. Мать взяла стул и выставила его перед собой, живота не стало видно, она маршировала, пела.

Сергей смотрел, усмехался. Было неловко: подглядывать за матерью. Мало ли что делает человек наедине сам с собой!

— И почему я должен кого-то лечить, — подумал Сергей, — Они живут. Я не помню, чтобы я был так же счастлив когда-нибудь…

Мать взяла целлулоидную куклу, поставила ее на спинку стула — и маршировала уже вместе с куклой, двигая ей ноги руками.

— И я очень рад, Андрюша, что, кроме меня, у тебя здесь никого нет. Им было бы очень трудно пережить твою смерть. Сейчас, наверное, очень трудно терять близких… Сейчас хочется жить.

— Лидка! — В окно вдруг всунулась с улицы Роза. — Федьку Потапенко раздавило!

— Ой! — ахнула мать и заговорила сразу: — А мне приснилось, что с Кириллом что-то случилось! А как, насмерть? — И сразу заплакала. — Зачем ты мне рассказываешь! Мне нельзя!

— Ой, Лидка, не плачь, сейчас!

— Роза?! — изумился Сергей.

Роза вошла в дом, села возле плачущей матери, заговорила:

— Не реви, ребенка растревожишь! Ляг! Ляг скорей!

— Это же тетя Роза! — вспомнил Сергей. — Она жила в Грушовке, когда я учился в институте! Мама говорила, что у Розы был жених, которого она любила всю свою жизнь. Или ждала?

— Я вспомнил Розу! — опять сказал «Андрею». — Интересно, кого она ждала? Наверно, тебя: какой же я жених?! Скорее всего, тебя… Сейчас это трудно понять…

Он увидел через щелку, как Роза тихонечко выходит из комнаты, оставив мать лежащей на диване и притворяющейся, что спит.

— Давно надо было поспать. Сейчас уснет…

— Со Сталиным мы побеждали, побеждаем и будем побеждать! — договаривало радио голосом Бухарева.

— Федю раздавило, значит, я здесь уже семь часов… И так спокойно. Как дома! — Усмехнулся, зевнул вдруг, широко раскрыв рот.

Мама спала. Мирно, тихо.

Сергей спал тоже, прижавшись щекой к жестяному бидону.

Проснулся он оттого, что в доме было темно и голос отца шептал матери:

— Совсем глупая у нас мамка… — Приложил ухо к животу, доиграл: — Как слышим? Прием! — Вспомнил: — Отвернись! — Выбежал в сени, принес и развернул газеты с цинковой ванночкой, повторяя: — Не смотри! — Снял брюки и рубаху, остался в длинных черных сатиновых трусах, сел в ванночку и позвал: — У-а! У-а!

Мать обернулась и раскрыла рот, не зная, на что реагировать, и не придумала ничего больше, чем залиться сумасшедшим детским смехом. И отец «раскололся»: сидел в ванночке и хохотал беззвучно от собственной выдумки. И Сергей отвернулся, покраснел и смеялся тихо, не в силах остановиться, потом даже вслух. Заткнул себе рот, испугавшись: не слышали ли они?

А в комнате уже молчали, отец быстро одевался. Мать, не понимая, стояла рядом. Во дворе бешено залаяла собака.

— Лида, я уеду, но ты никуда не ходи, поняла?

— Куда уедешь? — Мать была напугана.

— Я закрыл «Пьяную», видимо, не вовремя… И был невоздержан на язык… Да, я здесь! — крикнул в дверь, одеваясь. — Тюкин не поддержал, черт с ним, иду!

— Кирилл!

— Не смей! — Отец выскочил из дому, собака прекратила лаять.

— Калитку закрывай! — крикнул снаружи отец не своим, резким голосом. Машина уехала.

И мать завыла вдруг. Тихо, страшно, как животное…