Рекламная любовь

Глава 18 ПОМИНКИ

Александр Фонарев, оперативник из группы Турецкого, сверившись с адресом, записанным в ежедневнике, вошел в подъезд дома сталинской постройки. Искомая квартира на четвертом этаже. Лифт, конечно, не работает. Все как положено. Меряя шагами высокие ступени добротной лестницы, Шура (так звали его коллеги) думал о предстоящем разговоре. Разговор веселым быть не обещал. Совсем напротив.

Ему предстояло побеседовать с родственниками водителя Арнольда Трахтенберга. Того самого водителя-охранника, который сидел за рулем «вольвешника» в тот злополучный день. «И как прикажете разговаривать с несчастной женщиной — матерью парня, которому при взрыве напрочь оторвало башку? — думал Шура. — Начальству легко приказывать… Ладно, не брюзжи, Шурка, придет и твой черед. Будешь когда-нибудь и ты начальником!»

Утешив себя таким образом, Фонарев позвонил. За дверью играла музыка. Звучала одна из песен Синатры. Жизнь, однако, продолжается, успел подумать Фонарев. Дверь отворил молодой мужчина.

— Здравствуйте, оперуполномоченный Фонарев. Шура предъявил удостоверение. — Я по поводу гибели…

— Здрасте. Проходите. Мы как раз брата поминаем.

«Ежкин кот! Сегодня же похороны были! Вот черт, как не вовремя приперся!»

— Что же вы меня не предупредили, что вам в этот день неудобно? Мы бы перенесли встречу…

— Почему неудобно? Проходите. Помяните брата. Потом поговорим. Люди уже ушли, мешать никто не будет. Мать-то легла, тяжело ей. А мы с женой еще сидим.

— Так я не помешаю? Лидия Михайловна себя плохо чувствует…

— Не, не помешаете. А мать спит. Я ей снотворного дал. Проходи, лейтенант! Меня Николаем зовут. А тебя? Я в ксиве твоей не разглядел…

— Александр Фонарев.

— Ну, будем знакомы! — Николай стиснул ладонь опера. — Проходи, Шура!

«Что ж, может, и удачно пришел», — изменил свое мнение Фонарев.

В комнате стоял длинный поминальный стол. Закуски были сдвинуты на один угол, там же стояла едва початая бутылка водки, два столовых прибора. Пышнотелая молодая женщина убирала в сервант гору намытых тарелок.

— Аленка, ставь тарелку! К нам гость, — негромко окликнул жену Николай.

— Какой я гость, — промямлил было Фонарев.

— Молчи! В такой день каждый, кто вошел, — гость. И обязан помянуть умершего. Аленка, знакомься, это опер из прокуратуры. Из генеральной! — уважительно добавил Николай.

Алена обернулась и оказалась миловидной чернобровой хохлушкой.

— Здрасте, — нараспев произнесла она. — Седайте, будьте ласковы.

— Аленка, ты эти свои хохляцкие словечки бросай! Три года в Москве живешь!

— Я ж стараюсь, коханый! — жалобно пропела женщина.

— Вот ведь наказание мое! — Николай улыбнулся, явно довольный, обращением. — Садись, лейтенант! Давай вот сюда, на диван. Аленка, клади ему селедки, салату давай. Огурцы малосольные. Очень вкусные. Аленка сама делала. А холодец остался? А сало где?

— Так остался. И сало осталось. Они ж и не ели ничего. Выпили по рюмке и все… Шо за люди? Мы ж с мамой так старались… Счас достану. Я в холодильник убрала…

На столе возник нарядный холодец с дольками лимона и кружками моркови и тарелка с аппетитным копченым розовым салом в тонких прожилках мяса.

— Ну, давай помянем брательника. — Николай указал глазами на портрет красивого, широко улыбающегося парня в костюме горнолыжника, снятого на фоне белоснежных гор.

— Что, лыжами увлекался? — спросил Фонарев, пока Николай разливал водку.

— Ага. Он всем увлекался. И лыжами, и альпинизмом, и на плотах по речкам сплавлялся. Пел под гитару. Девки его любили. Все у него было, пока к этому уроду не попал. Ладно, давай помянем!

Николай опрокинул стопку. Алена чуть пригубила, захлопала ладошкой у рта, подхватила кусок сала. Шура выпил было полстопки. Но Николай запротестовал:

— Кто ж так пьет? Лейтенант, ты чего? Разве в «органах» так пьют? Алена, а ты чего барышню строишь? Думаешь, лейтенант поверит, что ты отродясь водку не пила? А ну-ка выпили до дна!

«Однако! Какой напор! В армии, наверное, сержантом был», — отметил про себя Фонарев, допивая содержимое стограммовой стопки. За ним подтянулась и Алена, ахнув свою порцию и хрустнув огурцом.

— Вы закусывайте, товарищ. Еды много, — улыбнулась Алена.

— Ага, — согласился Шура, боясь опьянеть. Все же, хоть организм тренированный, но с утра маковой росинки во рту не было. Пока Шура налегал на сало и холодец, Николай посмотрел на портрет брата и заговорил:

— Вот Семен! Вот как мы тебя поминаем! Я, да Аленка, да товарищ из прокуратуры. А где же твои друзья, Семен?

Семен, ясное дело, не отвечал. Вместо него голос подал Шура.

— А где его друзья?

— Нету! — с горечью в голосе тут же откликнулся Николай.

— Почему? — стараясь побыстрее прожевать сало, спросил Фонарев.

— Все из-за работы этой долбаной. Раньше-то у него корешей было много. Еще со школы, потом армейские, потом из института. Столько народу звонило, в гости приходили…

— Ага. Мы и на дачу любили ездить, когда туда Сенька приезжал, — под держала Алена. — Когда Сеня там, значит, и друзей его полон дом, и шашлыки, и гитара… Эх! — вздохнула она.

— Так что же случилось-то? Куда же они все подевались?

— Когда Сенька на эту работу устроился, к вурдалаку этому, там же строго все было. Будто в охрану к президенту попал, е-мое! Подписку давал о неразглашении… Этот, как его… Имидж сменил. Костюмов накупил. Рубашки обязательно белые, галстуки всякие от кутюр. Это для водилы-то! Не слабо, да? Как же у них там офисные служащие одеваются? И вообще, изменился брательник. Молчаливый такой стал…

— Ага. Пока не выпьет, — вставила Алена.

— Так нужно же было хоть иногда разрядку какую-то… Он только с нами и расслаблялся. А с друзьями общаться перестал. Боялся, видно, болтануть по пьяни лишнего. Давайте еще по соточке, а то ведь и выпить-поговорить за весь день не с кем было. Ну, брат, пусть земля тебе будет пухом!

Все выпили. Николай молча катал шарик хлеба, по скулам ходили желваки.

— Вот, паскуда, до чего довел: голову брату отхватило! Это что же такое? Он Чечню прошел — ни одной царапины. А здесь… Мирное время, центр Москвы, а хоронили в закрытом гробу. Хорошо, хоть мать не видела — не пережила бы. Я сам, когда на опознание вызывали, едва с катушек не съехал… А все деньги! Из-за денег попер в это логово. Я ему говорил: такие деньжищи просто так не платят! Все свою цену имеет, и деньги тоже. Нет, куда там. Мол, меня пули не берут, я заговоренный! Это он на квартиру накопить хотел. Вот и накопил…

— А кто его устроил к Трахтенбергу?

— К Траху-то? Не помню. Кажется, армейский какой-то корешок.

— Так, а что ж там такого страшного было? Почему секретность такая? — осторожно спросил опер.

— А черт их знает. Видно, Трах сильно за свою шкуру боялся. Весь распорядок дня; маршруты — все в секретности держали. Семка с утра не знал, куда через пятнадцать минут выезжать: то ли домой за ним, то ли в офис, то ли в этот дом публичный…

Фонарев внутренне подобрался, но как можно небрежнее продолжил разговор:

— Скажи, Николай, а брат не рассказывал вам об угрозах в адрес Трахтенберга? Все-таки личный водитель, это почти как личный доктор…

— Не, мужик, ты не въезжаешь… У Траха четыре водителя было. Что же он, со всеми откровенничать будет? Не-е. Там перегородка в «вольвешнике» была, чтобы переднюю часть салона отгородить от задней. Даже если рядом с Трахом кто-то и сидел и базар о чем-то шел, водила ничего не слышал: перегородку опускали и все!

— Но между собой охранники обсуждали всякие дела?

— Ничего не обсуждали. Там каждый следил за каждым и каждый доносил на каждого. Система Третьего рейха.

— А вот первое покушение… О нем что-то говорилось?

— Но нем ничего. Начальник службы безопасности собрал всех и сказал, что ведется внутреннее расследование. И чтобы все держали язык за зубами. И никому нигде ни на один вопрос не отвечали. И по поводу версий… И вообще. После того случая Трах потребовал, чтобы ему бронированную машину достали. Броня крепка и танки наши быстры… Ничего, и через броню нашли. Пуля, она, может, и дура, но рано или поздно кого нужно достанет!

— Там взрывчатка была, — поправил Фонарев.

— Не важно. Я фигурально. В общем, служба, ты меня не пытай. Ничего я не знаю. Ничего мне брательник не рассказывал.

— Не доверял, что ли?

— Я так думаю, что берег. И меня, и мать, и Аленку. Ладно, давай помянем. Аленка, тащи бутылку, эта пустая уже.

Женщина достала из морозилки запотевшую поллитровку. Николай снова разлил.

— Эх, Семен, Семен! — все глядел на фотографию Николай. — Жить бы тебе да жить… — По его щеке покатилась нетрезвая слеза. — Ладно, светлая память!

Выпили. Шура старательно налегал на холодец — отличное средство сохранить ясность мысли. Ясно было одно: черта с два из этого мужика что-нибудь вытянешь. Видимо, «система Третьего рейха» распространялась и на семьи.

— А что, друзья и на кладбище не пришли? Как-то не по-христиански… — Шура возобновил разговор.

— Почему не пришли? Там народу много было. Все его ребята были. И девчонки. И к нам сюда собирались приехать. Алена на целый полк наготовила. Только едва мы у могилы собрались, свечки зажгли, постояли молча, каждый своего Сеньку вспоминая… А тут эти «коммандос» на джипах. Целая кавалькада. Вышли все в черных костюмах, в черных очках — как роботы. Венки положили, потом мать подхватили под руки — и в машину. Мол, мы вас, Лидия Михайловна, до самого дома домчим. Ну и мы за ними. Что же нам мать одну с ними…

— Это они не хотели, чтобы люди к нам в дом пришли, это точно! — воскликнула хмельная Алена.

— Точняк! — лаконично подтвердил муж. — А здесь, едва вошли, по рюмке хлопнули, мол, спи спокойно, дорогой товарищ! И все! Вышли строем, как не было.

— А чего ж так?

— Правда, маме конверт оставили, что да, то да! Пухлый такой конверт… Мы еще и не смотрели… — По выражению полного удовлетворения, промелькнувшему на лице женщины, было ясно, что, конечно, смотрели. И сумма вполне устроила.

— Ты закрой пасть-то! — прошипел муж.

— А что же они не остались посидеть? — как бы не заметил Алениной оплошности Шура. — Товарища добрым словом помянуть?

— Так чтобы разговоров лишних не было. Вопросов-ответов, — Алене явно хотелось привлечь к себе внимание товарища из прокуратуры.

— Это про публичный дом, что ли? — небрежно спросил Фонарев, уминая соленый гриб.

— Да! И про это! Нам-то Сенька рассказывал…

— Что он тебе рассказывал? — грозно вскричал вдруг Николай.

— Так… Как што, коханый? Про девчонок с телика… Он же их прямо с экрана и туда…

— Ты че? Бредишь, что ли? Выпила лишку, так иди спать! Пошла, пошла, — Николай поднялся, пытаясь вытолкнуть жену из-за стола.

— Ты че? Я тебе кто? Че я такого сказала? Товарищ и так знает. Он же сам сказал. И ты первый начал!

— Мало ли что… Давай-ка посудой займись. Иди, кому сказал! — взревел глава семьи.

Алена нехотя покинула комнату, обиженно взглянув на мужа.

— Чего это ты вызверился? — миролюбиво спросил Фонарев. — Знаем мы про их дома публичные. Ты про какой говорил? Про тот, что на Юго-Западе?

— Если все знаешь, так не расспрашивай. Только сдается мне, ты меня паришь. Ничего ты не знаешь. Потому что нет ничего на Юго-Западе.

— А где есть?

— А это ты сам выясняй! Нашел дурака! И вообще… Я к тебе по-хорошему, стопку налил, помянуть предложил, а ты меня выпытываешь. А потом в контору свою вызовешь и под протокол?

— И вызову! Ты сам-то в уме? Твоего родного брата убили, башку ему оторвали! Мы ищем тех, кто это сделал, чтобы наказать! А ты что? Помочь не хочешь? Не хочешь помочь найти убийцу брата? — наступал Фонарев.

Николай молча наполнил стопку, молча выпил, понюхал корку хлеба и изрек следующее:

— Я тебе вот что скажу. Брата не вернешь. А я у матери единственный сын остался, надежда ее старости. Ты хочешь, чтобы и мне башку оторвали? А я не хочу. Я еще пожить хочу, понял? И ребятишек заделать парочку, и дом достроить в деревне… Так что ты меня не прессингуй. У тебя работа такая — расследовать, вот ты и расследуй. Только не за мой счет! Понял?

— Понял, — вздохнул Шура. — Вот из-за таких несознательных граждан…

— Да пошел ты! Из-за такой прокуратуры у нас бандиты, воры и убийцы живут припеваючи. Никто их не наказывает. А если простой мужик, вроде меня, против них пойдет, они меня из-под земли достанут.

И никакая милиция с прокуратурой в обнимку меня не спасут. Все! Поминки закончены.

— Если понадобится, вы будете вызваны для дачи свидетельских показаний официально, — произнес, поднимаясь, Фонарев. Лучше бы он этого не говорил.

— Какие свидетельские? Ты опупел, что ли? — взревел Николай. — Мы же пострадавшая сторона. Пострадавшие мы, а не свидетели, понял? Вот и чеши отсюда, опер мамин! А то я тебе сейчас чайник быстро начищу!

— Колечка, Коленька, не надо, миленький!

Из кухни влетела Алена, повисла на муже; махая рукой Фонареву: дескать, уходи, пока цел.

Фонарев солидно кашлянул, давая понять, что он уходит, поскольку считает задание выполненным, а не потому, что Николай злобно таращит на него выпученные пьяные глаза.