Рекламная любовь

Глава 29 ТРУДОВЫЕ БУДНИ

Арнольд Теодорович сидел у стола, нервно барабаня костяшками пальцев по его поверхности. Был поздний вечер, из распахнутого окна, выходившего на березовую рощицу, раздавались громкие соловьиные трели.

— Вот орут, спасу нет! — раздраженно проговорил Арнольд.

— Что ж, май — брачный период, — откликнулся сидевший напротив Алексей Смирнов.

— Конец мая, пора бы уж угомониться… И вообще, у кого брачный период, а у кого замороченный…

Алексей не отреагировал на реплику. С деловым невозмутимым видом он проглядывал ежедневник.

— Что молчишь-то?

— А что говорить?

— В больнице был?

— Да, только что оттуда, вы же знаете.

— И как он?

— Да ничего. Врачи говорят, все идет нормально. Ест нормально, стул, моча…

— Что ты мне про мочу! Я тебя о другом спрашиваю! О его моральном состоянии.

— Ну… мне кажется, он еще в шоке. Не очень адекватен. Смеется, радуется, что жив остался.

— Смеется, говоришь? А мне вот не до смеха. Я сам в шоке! Ты же и меня мог…

— Не мог! — строго оборвал его Смирнов.

— Да? Я же сзади сидел! А если бы осколки в меня…

— Шеф, я вам уже несколько раз объяснял, что взрыв был строго направленного действия, — терпеливо и медленно, словно старому маразматику, объяснял Смирнов. — А это значит, что рвануло именно там, где и должно было рвануть. И вас даже пылью с его сапог не задело. И не могло задеть!

— Все равно… Я испытал такой ужас… Нет, ты не должен был подвергать меня такому стрессу! Можно же было взорвать, когда я вышел из машины!

— Нельзя было. Из машины первым выходит охранник, вы это прекрасно знаете. И потом, если бы взрыв прогремел в ваше отсутствие, он мог бы догадаться, что вы решили его устранить.

— Как? — Трахтенберг даже перегнулся через стол, глядя на Алексея. — Как он мог бы догадаться, если бы он был мертв?

Смирнов крутанул в руке авторучку, улыбнулся.

— Вот если бы он был мертв, могло достаться и вам! Выла рассчитана такая сила взрыва, которая гарантировала вашу безопасность, но не гарантировала гибель Григория.

— А что она гарантировала?

— Что он останется калекой. Разве этот вариант хуже? Мне кажется, как мера наказания — даже лучше. Одноногий Григорий в ментовку с признаниями не побежит.

— Это почему же? Чего ему терять?

— Жизнь. Потеря ноги срока за убийство не отменяет. А сидеть у Хозяина калекой, без поддержки с воли — это труба. Аллес капут.

— И что мне теперь с ним делать прикажешь? Отправить в дом инвалидов для киллеров-ветеранов?

— Ну почему… Оставьте его на работе. Его через пару недель выпишут.

— Уже? Через две недели?

— А что? Организм молодой, культя заживает хорошо. Я беседовал с врачом, он так и сказал: еще две недели, не больше.

— И куда я его через две недели суну?

— А на базу его киньте. Пусть девок стережет. Как главный евнух.

— Ха-ха-ха… О-хо-хо, ну ты даешь… Ох, рассмешил… Ну не могу…

Смирнов, улыбаясь, пережидал пароксизмы смеха.

— А что? Вообще-то, это мысль, — уже серьезно произнес Арнольд. — Будет мне благодарен по гроб жизни, что не выкинул его… Как там баба его, нашлась?

— Нет.

— Кто ж за ним ухаживал?

— Сестра. У него сестра родная есть. Она и ухаживает.

— Понятно. Нужно будет заплатить ей, что ли…

— Сделаем!

— И вот что. Я хочу заменить автомобиль.

— На какую модель? — Смирнов приготовился записывать.

— Не важно. Важно, чтобы машина была бронированная, понял?

— Понял, — невозмутимо сделал пометку Смирнов.

— Что ты понял?

— Что вы хотите застраховать себя от случайностей. Это правильно! Григорий все же малый неадекватный. А береженого Бог бережет.

— Правильно понимаешь. Так что принимай к исполнению. И побыстрей.

— Думаю, решим вопрос в течение недели. Максимум — двух.

— Ладно. А с Григорием решено: из больницы прямо на свежий воздух, за город!

Прошел месяц. Жаркий июнь раскрасил луга акварелью полевых цветов. Яркое полуденное солнце било сквозь жалюзи в комнаты старинного особняка — бывшей дворянской усадьбы, потом военного санатория, после — пустующего обветшалого здания эпохи больших перемен. А ныне, восстановленное, выкрашенное в белый цвет, оснащенное, как гостиница на четыре «звезды», это здание являло собой то самое заведение, куда стекались отбракованные рекламным бизнесом искательницы приключений и успеха.

В холле первого этажа на затянутых в чехлы диванах полулежали три барышни шестнадцати — восемнадцати лет. Они маялись от жары, потягивая из высоких стаканов сок, и лениво болтали.

— Купаться хочется! — вздохнула коротко стриженная брюнетка.

— Ага! Так он и отпустит! — возразила длинноволосая блондинка.

— Можно же на машине… Тачка стоит в гараже. Смотаемся на озеро, на песке поваляемся…

— Да не отпустит он.

— Блин! Нам загар нужен!

— Иди в солярий, — ответила рыжая, вихрастая, похожая на мальчишку девушка.

— Да пошел этот солярий! На улице живое солнце… А в солярии этом жаришься как кура в гриле…

— Нужно на него Машку натравить.

— Машка вчера так перебрала… лежит никакая. Я к ней заходила. Спиртным на всю комнату смердит… Как он ее терпит?

— Кто? Гриня?

— Нет, Арнольд.

— Ха! Так она у нас прима-балерина. Мужики за ней в очередь. Она у нас все по любви делает, а мы за деньги… — Блондинка тряхнула челкой.

— Ладно, тебе-то что? — лениво отозвалась брюнетка. — Нам нагрузки меньше.

— Ага. Особенно в групповухах. Сачкануть можно…

Девушки рассмеялись.

— Ну, Алена, сходи к Машке. Растормоши ее!

Брюнетка поднялась, встала на цыпочки, демонстрируя стройные ноги, и лениво направилась по витой лестнице на второй этаж, где располагались спальни.

Через некоторое время она подошла к перилам, свесилась вниз, сообщила:

— Встает! Просит пива. Танек, кинь пару банок.

Рыженькая полезла в холодильник. Две банки перекочевали в руки Алены.

— Сейчас я ее реанимирую! — пообещала Алена.

Через некоторое время вниз спустилось неопределенного возраста и пола создание в длинной мужской рубашке, с отекшим лицом и спутанными волосами.

— Машка! Ты на кого похожа! Если Альбина тебя такую увидит— хана! Она же на тебя Траху нажалуется!

— А у нас нынче выходной, — лениво ответила Маша, усаживаясь на ступеньку и допивая пиво.

— Слышь, Машка, зря ты так на пиво-то… Ты глянь на рожу-то свою… И вообще, ты на последнем взвешивании килограмм прибавила. Это ведь от пива! Смотри, Альбина его вообще уберет!

— А мне по фигу! Я себе достану, — лениво ответила Маша. — Вы меня зачем с постели подняли, чтобы нотации читать?

— Нет, Машуля, нет! Попроси Гришку, чтобы он нас на пляж отвез! Жара же безумная, так купаться хочется! Ну попроси!

— А что там у нас на улице? — Маша отогнула полоску жалюзи. — И правда, солнце, воздух и того… Ладно, попробую.

Она поднялась, направилась в коридор, шаркая шлепанцами.

— Уговорит! Ставлю пять баксов.

— Не-а, не уговорит, — возразила блондинка. — Он сам вчера нажрался до потери пульса.

— Так они вместе с Машкой и пили.

— Ну и что? Это, как говорится, не повод для знакомства.

— Мочалки, собирайтесь! — шаркая в обратном направлении, лениво произнесла Маша.

— Уговорила?

— Йес. Готов сопровождать. Сбор через полчаса. — Ур-р-а!

Компания подъехала к берегу пустынного лесного озера. Одноногий мужчина на костылях выбрался из «газели». Девушки вынесли из салона инвалидное кресло, усадили в него Григория. За рулем остался скучать водитель.

— Вон туда, под сосну меня поставьте, — как о предмете мебели, сказал о себе Григорий.

Девушки перекатили кресло в тень, тут же скинули платья, юбки, бросились в прогретое солнцем, круглое, как блюдце, озеро.

Поднялся ворох брызг, смех, веселый визг— одним словом, пионерский лагерь на водных процедурах.

Маша хорошо плавала. Размеренно взмахивая то одной рукой, то другой, она уплыла на середину озера и легла на спину, покачиваясь на воде, подставив лицо солнцу.

Странно. Она здесь всего месяц, а кажется, год прошел. В этом общежитии, где она оказалась в свои двадцать три самой старшей, она сумела стать лидером. Впервые за свою самостоятельную жизнь она чувствовала себя хозяйкой. Хозяйкой своих апартаментов из трех комнат, своего счета в банке и положения в обществе «гетер» («Какие они, к черту, гетеры? Обыкновенные продажные девки», — усмехалась про себя Маша). Потому что, как бы ни напилась она ночью и какой бы уродиной не встала следующим утром, к вечеру, к приезду гостей, она всегда была удивительно хороша. Арнольд гордился ею, приводил к ней самых важных для него гостей, от которых зависело, например, заключение солидного, выгодного фирме контракта. И гости всегда оставались довольны. У нее оказался дар — дар ублажать мужчин. Быть покорной рабыней или властной госпожой, трепетной недотрогой или умелой любовницей — все эти роли удавались ей на славу. Может быть, потому, что ей самой все это нравилось. Нравилось нравиться. Нравилось заниматься любовью, нравилось участвовать в оргиях, нравилось доводить солидных, респектабельных господ до поросячьего визга. Еще ей нравилось напиваться с Гриней до того же визга, нравилось чувствовать свое превосходство над остальными обитательницами особняка. Даже Альбина, надсмотрщица над девушками, побаивалась Машу. И не задевала ее. Странно, но в этом доме Маша обрела некое успокоение. К тому же каждый вечер она могла включить телевизор и увидеть себя в рекламном ролике и услышать от других: «Машка! Как ты здорово сыграла! И какая же ты хорошенькая!» И ее утешала мысль, что в ее городке Алла Юрьевна, Надя, Александра, в общем, все, кто ее знает, тоже видят этот ролик, и говорят, наверное, те же слова. И считают, что она, Маша, преуспевает, делает карьеру актрисы. И это как-то оправдывало ее побег. Потому что единственное, что ей не нравилось, это сны. Сны, в которые часто приходил Сергей. И плакал, и уговаривал ее вернуться.

Она просыпалась, спускалась вниз, к Григорию. И всегда между ними происходил один и тоже разговор:

— Что, опять твой Серега приходил? — говорил Гриня и доставал бутылку.

Маша кивала, садилась к столу.

— А мне моя баба никогда не снится. Наверное, потому что бил я ее крепко.

— Зачем же ты ее бил?

— Дурак был. Совсем дурак. Все ревновал ее.

— К кому?

— К каждому столбу. И бил.

— Ну и дурак!

— Так я ж так и говорю! А ты сама-то? Не дура ли: с собственной свадьбы сбежать… Эх, жаль я тогда отключился, я бы тебя остановил.

— Как?

— Да так. Посадил бы Арнольда и укатили бы без тебя. Он же чумовой. Ему люди — что животные. Не, даже не животные. Растения! Сорвал, бросил. Зачем рвал? Спроси его — сам не знает…

— Он мной доволен! — горделиво заявляла Маша.

— Дура ты! Доволен… От тебя через пару лет такой жизни ничего не останется… Только счет в банке.

— Плевать, — говорила Маша. — Наливай!

Они напивались, а потом любили «пошугать девок», как называл это Гриня. То есть Гриня, грохоча костылями, врывался в спальни, Маша за ним. Они врубали свет и проводили курс молодого бойца: «упал-отжался». Правда, бить девчонок Маша ему строго-настрого запретила. И он ее слушался!

Девочки жаловались Алине. Та пыталась жаловаться Арнольду. Он лишь смеялся: «Ничего, зарядка еще никому не мешала». В общем, жизнь проистекала веселая, народ подобрался дружный…

— Ма-ша! Ма-ша!! — кричали хором девчонки.

Она повернулась, поплыла к берегу.

— Слышь, Машка, Альбина звонила. У нас аврал! Трах везет каких-то иностранцев. Боевая готовность через два часа, — = тараторила Алена. — Поехали скорей, Альбина там на психе вся!

— Пусть психует, — лениво откликнулась Маша. — А чем зря психовать, взяла бы да за нас поработала.

Девочки подобострастно рассмеялись. Дуры паровозные! Почему паровозные? Двоих — Аленку и Таньку — подручные Трахтенберга взяли прямо на вокзале, можно сказать, сняли с поезда, когда барышни возвращались из столицы в свои уездные «города невест». Взяли их на гениальный в своей примитивности вопрос: «Девушка, вы хотите сниматься в кино?» Девушки, конечно, хотели. Шикарные визитки «помрежей» с логотипом рекламного агентства «АРТ» и студии «АРТ-фильм» завершали обработку, длительность которой никогда не превышала десяти минут. Кого-то сняли на сочинском пляже, кого-то вынули из ларька, где претендентка торговала нехитрым винно-водочным товаром. Главным условием отбора, помимо внешних данных, разумеется, было отсутствие у барышни длинного хвоста любящих родственников. А таковых в эпоху больших перемен оказалось не так уж и мало…

«Газель» подъехала к парадному крыльцу особняка, на пороге которого стояла «руки в боки», свирепая, как полковая овчарка, Альбина.

— Быстро все по своим комнатам и готовиться к приезду гостей! — пролаяла она.

Ровно через два часа к особняку подъехал целый кортеж из иномарок. Холеные мужчины в легких одеждах спортивного стиля (мероприятие проходило под лозунгом «встреча без галстуков») столпились на ступенях крыльца. Нарядная Альбина, на правах гида и домоправительницы, рассказывала историю особняка: «Перед вами памятник архитектуры девятнадцатого века…» Арнольд Теодорович легко и непринужденно переводил ее слова на английский. Господа уважительно кивали. Рядом с хозяином стоял шеф службы безопасности, а в данный момент и личный охранник Трахтенберга, Алексей Смирнов.

Их провели по небольшому парку, окружавшему особняк, показали пруд с утками, большой искусственный бассейн со столиками по периметру. Наконец экскурсия закончилась, гости были приглашены на ужин. В холле был накрыт длинный стол, который, что называется, ломился от изысканных блюд. Севрюжка, форель, непременная черная икра — блюда легкие, но сытные. Обилие дорогих вин, коньяков и запотевших, ледяных на ощупь бутылок водки — все это приковало оценивающие взоры мужчин. Но не надолго. Очень быстро взоры эти устремились на девушек, сидевших в креслах, на диванчиках-канапе, прогуливающихся возле кадок с пальмами.

Тихое «О-о-о!» вырвалось из груди каждого, слившись в единый возглас восхищения. Девушки были безусловно и очень по-разному красивы. Мужчины приглядывались к ним, переговаривались вполголоса, посмеивались особым, похотливым смехом.

— Где Мария? — шепотом спросил Трахтенберг стоявшую рядом Альбину.

Та пожала плечами:

— Наверное, сейчас выйдет. Вы же знаете, она всегда позволяет себе опоздать…

И в этот момент вздох восхищения раздался еще раз. Вниз по лестнице спускалась, вернее, легко сбегала, постукивая каблучками, юная девушка в легком светлом платье. Перехваченные лентой шелковистые волосы крупными волнами спускались до плеч. Лицо без единой морщинки, без малейших намеков на пристрастие к вредным привычкам, сияло свежестью, чистотой и… невинностью. Да-да, именно невинностью. Девушка весело улыбалась, демонстрируя ровные зубы и очаровательные ямочки на щеках. И сразу стала очевидна разница между нею и остальными. Те были красивы, только красивы и не более. Эта была хороша! Так хороша, что невозможно было оторвать от нее взгляд. И мужчины разом обернулись к ней и смотрели теперь только на нее, улыбаясь ей и чему-то радуясь.

Довольный Арнольд подал Маше руку, подвел ее к одному из мужчин и представил:

— А это Машенька. Наша краса и гордость. Мария, знакомься: господин Миллер, наш американский партнер.

Партнер Трахтенберга был красивым, подтянутым, загорелым мужчиной лет сорока, не больше. Стопроцентный янки с белозубой улыбкой. Он склонился к Машиной руке.

Девушки, сидевшие на диванах и креслах, мгновенно перекинулись быстрыми, злыми взглядами.