Рекламная любовь

Глава 23 АРТПОДГОТОВКА

Сергей лежал, свернувшись клубком, на чем-то узком, тесном. В комнате было душно, плавал запах ментоловых сигарет. Из соседней комнаты доносился женский голос. Голос кого-то увещевал, уговаривал:

— Вы не правы! Понимаю, это серьезный проступок. Но вы должны понять мотивы. Вы ведь тоже педагог и знаете, что главное — понять мотивацию. Он ее очень любит, поймите…

Пауза. Слышно, как щелкает зажигалка. Глубокий вздох. И снова голос:

— Нет, это вы напрасно! Я ее знаю пять лет. Она хороший человек. Вы бы видели, как любят ее дети! А детей не обманешь…

Снова пауза. Короткое: «Я понимаю, понимаю…» — Затем почти яростное:

— …Ну и что? А если это его единственная любовь? Вы встанете на его пути, а потом он всю жизнь не простит вам этого. Вы ведь знаете мою младшую сестру? Я вам расскажу… Только, пожалуйста, никому… В десятом классе она влюбилась в одноклассника, отчаянно, безумно. У них все было… Короче, она забеременела. Наши родители были в шоке. Как только ее не оскорбляли, бедную девочку! Шлюха — самое мягкое слово. Ее заставили сделать аборт, ее мальчика едва не осудили за изнасилование. Зоя не позволила, обещала, что покончит с собой… Наши родители разрушили чистые, настоящие отношения двух людей. Что? Даже меньше, по семнадцать. Но кто знает, когда его настигнет настоящая любовь? Так вот, моя сестра так и не вышла замуж. Ее мальчик, помаявшись и потаскавшись по случайным женщинам, женился, родил двух детей. А у моей сестры из-за того аборта детей быть не может. Они продолжают друг друга любить. Он ходит к ней тайком уже тринадцать лет. И все несчастны: и сестра, и ее любимый, и его жена, и их дети. И мои родители, потому что сестра не простила их. Она их ненавидит. Ненавидит всю жизнь. Вы только представьте себе это! Неужели вы хотите, чтобы ваш единственный сын ненавидел вас?

Опять пауза. Слышно, как женщина курит, роняет междометия, затем перебивает, говорит с жаром:

— Послушайте, разве можно распоряжаться чужой жизнью, даже если речь идет о сыне? Откуда вы знаете, что для него лучше? Когда я вижу их вместе, он светится весь, понимаете? Он на нее не надышится!

Снова пауза… Женщина снова прикуривает, перебивает:

— Откуда вы знаете, что для него лучше, а что хуже? Как можно решать за другого, выстраивать чужую жизнь, даже если это жизнь сына? Ну и пусть! Это будет его ошибка, а не ваша! Себя он простит, вас — нет! Как вы не поймете, что вы теряете сына?!

Снова щелкает зажигалка. Уже третья сигарета…

— А вот это не так! Это она зарабатывает, а не он!

Я дам ей еще полставки. Это она будет его кормить, пока он учится. Если он позволит ей… В данной ситуации может и институт бросить. Так помогите им! Нет-нет, она очень самостоятельный человек. Ну при чем здесь из какой семьи? Разве мы в ответе за своих родителей? Эта девочка поднимала сестер и братьев, была им вместо матери. Она и хозяйка прекрасная. Готовит замечательно. Шьет! Я понимаю, вам трудно смириться с этой мыслью, но он все равно когда-нибудь женится. Так пусть уж лучше по любви! И вас будет любить!

Женщина рассмеялась.

— Ну конечно! Знаете, мой Павлик после женитьбы еще ласковее со мною стал. Боялся, что я его ревную… Конечно, это ревность. Нам наши мальчики кажутся самыми лучшими. Нам кажется, что никто не достоин их, ни одна девушка. Это так понятно! Но им-то самим нужна не только материнская любовь! И поймите, если его сейчас оттолкнуть, он способен бог весть на что… Да вы его можете просто не увидеть больше! Что? Нет, что вы, все в порядке. Он спит в моем кабинете. Я не в том смысле. Может бросить учебу, завербоваться куда-нибудь… Это такой возраст, да еще и любовь… Нет, знаете, пусть он побудет здесь пару дней. И ему, и вам нужно успокоиться. А потом он придет. Вместе с Машей. Хотите, я тоже приду? Со стороны невесты… Вот этого я не знаю… Это вы у них сами спросите… Но даже если ребенок — что же плохого? Дети, рожденные в любви, — замечательные дети, уверяю вас! Нет-нет, это я так, к слову… Он спит. Да, мы дали ему снотворного. Вы бы видели его! Бедный мальчик. Глаза заплаканные, губы дрожат… Ну и что? Конечно, жених! Я на вас посмотрю в ЗАГСе! — весело проговорил голос. — До свидания! Хорошо, в четверг.

Прослежу, конечно. К первой паре! У меня не проспишь!

Это Алла Юрьевна! Как хорошо она все устроила… Значит, можно быть с Машей, и все будет хорошо!…

Сережа провалился в спокойный, счастливый сон.

Потом был длинный, очень длинный месяц. Они подали заявление, но ждать нужно было целых тридцать дней. Маша продолжала жить у Александры, хотя могла переехать к нему, мама сама об этом говорила. Но Маша уперлась: только после свадьбы. Они наконец познакомились. И мама приняла Машу спокойно. Как нечто неизбежное. Отец уехал в командировку, бабушка хворала, почти не вставала. Но она полюбила Машу. Маша, когда приходила в их дом, непременно заходила в бабушкину комнату и подолгу там засиживалась. О чем уж они говорили? Если Сережа пытался посидеть с ними, его прогоняли. Приходилось ему идти на кухню, к маме. Мама смотрела на него как-то по-новому, с опаской, что ли. А однажды, когда он коснулся ее случайно, обернулась к нему, обхватила руками, разрыдалась в плечо, бормоча: «Прости меня… прости меня…» Он сам едва не заплакал, все гладил ее плечи, целовал волосы. И тоже просил прощения.

О том, чтобы оставить институт, родители и слышать не хотели. Маша тоже возражала. Она убеждала всех, что им с Сережей хватит ее зарплаты. Тогда мама начинала кипятиться. Говорить, что они с отцом обязаны кормить сына до окончания учебы. Сергей говорил, что нашел работу на кафедре лазерной физики. Его берут лаборантом, это еще две тысячи к семейному бюджету. Они теперь часто сидели втроем на кухне и пили чай, и обсуждали будущее. Сереже даже казалось в эти минуты, что он уже женат, и вот они всей семьей чаевничают и все у них, как у людей… Но в то же время он видел, что мама почти никогда не смотрит на Машу, всегда как бы мимо, сквозь нее. И старается не называть Машу по имени. Все только «вы». И Маша прекрасно это видит и понимает, что будущая свекровь не принимает ее.

Сергей огорчался, но лишь на мгновение. В конце концов, нельзя же требовать от мамы, чтобы она с места в карьер полюбила Машу. Все будет хорошо! Они привыкнут друг к другу. Если еще ребенок появится… Когда Маша с ее замечательной Аллюрьевной пришли в их дом знакомиться, после их ухода мама сразу спросила о ребенке. «Может быть, ты. обязан жениться как порядочный человек?» — как-то так спросила мама. И Сережа рассмеялся. И мама рассмеялась тоже. Пока, конечно, рано, но потом, через несколько лет, ребенок обязательно будет! И не один.

В этот день ее все любили, все ею любовались. Накануне Сергей перевез ее вещи в свою квартиру. С Александрой и ее папашей было покончено. Она даже не позвала их на свадьбу, боялась, что Алька напьется и скажет о ней, Маше, какую-нибудь гадость.

И свою последнюю перед замужеством ночь Маша провела в детском саду. В той самой комнате — бывшей кладовой, которую занимала целый год, пока не сняла угол у Александры. А завтра у нее будет свой дом! Своя комната. Свой муж.

Она успокоилась за этот месяц. Хорошо, что он был. Что не пришлось идти под венец сразу после того дня, когда заплаканный Сережа прибежал сюда за нею. За этот месяц будущая свекровь смирилась с Машей, а Маша отчетливо поняла, что никогда не будет ею любима, что бы она ни делала, как бы ни старалась. Ну и пусть! Еще посмотрим, кто в доме хозяин. Сережин папаша не в счет — его вечно не бывает дома. А бабуля — ее верная союзница. Бабуля сразу приняла ее и стала называть внучкой. Ну и на чьей стороне большинство? Если еще и забеременеть побыстрее, тогда вообще…

Что вообще — Маша и сама не знала пока. Но то, что в обиду себя не даст, знала твердо. Ну да ладно! Сейчас придет Танюшка, ее парикмахерша, то есть личный стилист, и начнет колдовать над невестой. Это ее свадебный подарок: педикюр, маникюр, прическа и вообще весь сценический образ.

Как здорово быть невестой! Хорошо, что свадьбу назначили на выходной — в садике пусто. Только свои: Алла Юрьевна и кое-кто из персонала. Алла Юрьевна будет посаженной матерью. В свидетельницы Маша пригласила Надю, ту самую, у которой встречалась с Антоном Владимировичем. А он так и не позвонил ей ни разу! Уже полгода прошло. Ну да что уж теперь…

— Маша, проснулась? — послышался голос повара Семеновны.

— Ага! — спуская ноги с топчана, откликнулась Маша.

Дверь отворилась, наполнив комнату умопомрачительным запахом настоящего кофе. Семеновна внесла поднос с кофейником. На тарелочке возвышались горкой пончики в сахарной пудре, на которые Семеновна была большой мастерицей.

— С добрым утром, невеста! Вот тебе и завтрак в постель. Желаю, чтобы муж твой так же тебя баловал!

— Спасибо, Семеновна! Пончики мои любимые! Вот здорово!

Маша принялась уплетать пышные, невесомые колечки, запивая вкуснейшим кофе со сливками.

— А помните, Семеновна, я только пришла сюда работать, как вы меня гоняли, ка-а-к гоняли! — болтая босыми ногами, смеялась Маша.

— Так правильно гоняла! — рассудительно отвечала Семеновна. — Гоняла, вот и прок из тебя вышел. И не стыдно в дом жениха отдать! Такую чистюлю дай бог каждому!

Заглянула Алла Юрьевна:

— Маруся, хватит кофейничать! Беги в душ, через час воду отключат.

Маша, прямо в ночнушке, побежала по пустым детсадовским комнатам в душевую. Там на вешалке-вишенке висели тончайшие ночная сорочка и пеньюар.

— Алла Юрьевна! — вскричала Маша. — Господи, прелесть какая!

— Это от меня. Я все же мать, хоть и посаженная.

Из душевой Маша вышла эдакой королевишной — в сорочке и пеньюаре.

Алла Юрьевна, и Семеновна, и Таня и Надя, которые уже тоже подошли — все они ахнули.

— Машка, какая же ты красавица! — воскликнули присутствующие.

Это было правдой! Маша и сама видела в стареньком зеркальце душевой, что невозможно хороша. Что светлая, прозрачная кожа, блестящие серо-зеленые глаза, русые, с рыжим отливом волосы — все вместе создает совершенно особый в своей прелести образ.

Таня принялась колдовать над ее ногами, затем руками, приговаривая как над ребенком:

— Вот какие у нас будут ноженьки. Вот какие у нас будут рученьки… вот как будет целовать их Сереженька…

Надя что-то рассказывала, сидя на соседнем стуле. Тоже что-то доброе и веселое.

Ее все любили в этот день.

Семеновна побежала в кафе, где был заказан свадебный ужин, чтобы что-то донести, кажется, фрукты и вино… Алла Юрьевна все висела на телефоне, бесконечно долго уточняя с Сережиной мамой количество гостей и меню.

Когда с макияжем и прической было покончено, Маша достала бутылку шампанского.

— Давайте, девчонки, пока нет никого… За меня! А то у меня девичника-то и не было!

Они открыли бутылку, наполнили столовские чашки.

— За тебя, Машка! Будь счастлива.

— Спасибо, девочки! Представляете, через каких-нибудь четыре часа Мария Разуваева станет Марией Гончаровой. Красиво! За Сережку следовало выйти замуж из-за одной лишь фамилии.

— Так ты, наверное, из-за фамилии и выходишь, — не удержалась все же Надежда.

— Перестань, Надька, как не стыдно! У них такая любовь! Это же видно! — рассердилась Таня.

— Вы что это здесь делаете? Ага! Распитие спиртных напитков в стенах дошкольного учебного заведения! Причем в отсутствие заведующей!

— Аллюрьевна! Идите к нам! — закричали девушки.

Начальница присоединилась к компании.

— Ну, Машуля! Дай тебе бог! Я, что могла, сделала! Теперь уж ты… Не посрами нас!

— Машка-то? Да она первая красавица в городе! Это она-то посрамит? — разбушевалась вдруг личный стилист Таня. — Да Серега от счастья башку потерял. И в семье ее приняли хорошо, я слышала, люди говорили. Что это она посрамить должна? Это они пусть не осрамятся. Такую классную девчонку в дом берут! Свекровь-то, небось, и готовить не умеет, а, Машка?

— Ладно, девочки, перестаньте! Маша, пора надевать платье!

Ей все же справили настоящее свадебное платье. Деньги собрали опять-таки в детском саду — коллективный подарок от коллег. Фату подарил Сергей.

Маша ушла в кабинет Аллы Юрьевны, где висело зачехленное платье, и заперлась там.

Когда она спустя полчаса вышла, все ахнули.

— Маруся, что ты здесь делаешь? — как-то даже испуганно спросила Алла Юрьевна. — Тебе здесь не место! Тебе в Москву нужно, в телевизор…

Женщины молча любовались ею, не заметив, как в дверях возник жених. И тоже оцепенел. И вымолвил одно лишь слово:

— Моя!