Рекуперация

24. Соболев. "Красная утка"

Состав с прицепленными "столыпинским"[5] вагоном, подъезжал к вокзалу Нижнего Тагила. Из клетки камеры Соболев мог что-то увидеть, если бы старший конвоя открыл форточку, замазанную как и окно краской. Но за стенкой уральская зима, оттого подобной роскоши, как глоток свежего воздуха и картинки за окном вагонзака, сегодня не предвидится. Соболев, вновь опустился голову на лавку второго яруса. На следствии, не без помощи старших "товарищей", подвели статью 98 УК РСФСР, гласившую "Умышленное уничтожение или повреждение государственного или общественного имущества". Статья резиновая — лишение свободы на срок до десяти лет. Оставалось только гадать.

Государственный адвокат от военной коллегии с допуском к секретам ведомства, пророчил три года. Но суд приговорил к пяти. Соболев доказывал, что ущерба не причинял, в последний момент передумал и хотел выбросить адскую машинку. Но следствие потушило пафосное раскаяние связью с рецидивистом и заказом взрывного устройства. При этом странным образом исчезли фамилии Петрушевского и Чистякова, а все организационные хлопоты повесили на Соболева. Для полной картины, рецидивист Фисуненко, по кличке Балабан, выучено твердил про свихнувшегося старшего лейтенанта, шантажировавшего бывшего зека старыми грехами. В деле ни слова о нападение на конвой и побег. Соболев усмехнулся загадочным метаморфозам советского правосудия, отлично понимая откуда ветер дует. Ладно, уговор с Арефьевым есть уговор, полностью мотать срок он не собирается — УДО никто не отменял, а два с небольшим года, как принято отзываться о малых сроках, "на одной ноге отстою".

Лязгнула сцепка вагона, вагонзак подогнали к специальной платформе. Подробности действий конвоя, рассказывал по пути бывший зоновский опер, осуждённый за взятки, оттого дальнейшие действия были известны. Подкатила зоновская охрана и спецконтинтингент потянулся из опостылевшего вагона на свежий воздух. Конвой передал пакет с личными делами, перекличка и далее путь до конечного пункта в автозаке. Ехать недалеко, ИТК расположена в черте города. Здравствуй учреждение УЩ 349/13, временное пристанище ментов, судей, кэгэбэшников, тюремных оперов, контроллеров и прочего государственного люда. Для Соболева двухнедельный карантин пролетел словно во сне. Его натура с трудом проникалась новыми реалиям, поэтому время сжалось в серую череду будней, с изучением правил общежития, читками исправительно-трудового кодекса и проверками. Запомнился разговор на повышенных тонах после душа. Два голых человека не поделили тесное пространство предбанника.

— Толкаться и прижиматься обязательно, гражданин?

— Ничего мужик, переживёшь. Мне ты на. й не нужен.

— Что?! Да я майор, старший участковый инспектор. Слова подбирай, мужик!

— Говна ты кусок, такой же бээс[6] как и я. Но я девчонку малолетнюю не пялил силком в кабинете. Тебе доли малой показалось недостаточно, так на сто семнадцатую[7] потянуло.

Окружающие брезгливо морщились и невольно расступались перед насильником. На перекличке, осуждённый обязан назвать помимо фамилии, статью и срок. Другой вопрос откуда подробности, так тут случайных людей почти нет, каждый десятый бывший опер, что надо узнают. Вот и первый урок — не кичись званиями, да должностями, это в прошлой жизни. Примерно так говорил начальник колонии на распределении по отрядам:

— Граждане осуждённые! Я на своём веку повидал немало оступившихся бывших сотрудников. Мораль читать вам не стану. Здесь нет званий и прежних заслуг, здесь люди, и мне очень хочется в это верить, планирующие стать на путь исправления, искупить вину, вернуться домой. Кто считает иначе и хочет жить по своим правилам, обязан помнить про меры принудительного перевоспитания. Вы, в большинстве, когда-то давали присягу, знаете особенности пенитенциарной системы, должностные инструкции, а так же особенности системы МВД и других спецслужб. Надеюсь проблем не возникнет.

Соболева распределили во второй отряд, а перед этим его пригласил начальник отряда, капитан Лидский. На столе лежало личное дело осуждённого. Капитан просматривал анкету, затем обвинительное заключение. Соболев знал, что его обвинительное заключение маркировано штампом секретности, оттого на руки не выдавалось.

— Соболев, тут у вас сплошные государственные секреты. Я так понимаю, что у вас профильное образование гуманитарное и вы кандидат физико-математических наук?

Соболев кивнул. Отрядник полистал дело и продолжил:

— Плюс специальные навыки на курсах КГБ. В совокупности хорошая память, аналитический склад ума, развитое абстрактное мышление и математические способности. И куда я дену почти готового разведчика? Ладно, надеюсь проблем не будет, вы люди особой закалки. Пока направляетесь в столярный цех, к бригадиру Березовскому вашему бывшему коллеге.

Так Соболев попал на линию, где заготавливали шпунтованные доски для полов. Если не считать уроки труда, когда в седьмом классе будущий учёный сколотил первый и единственный в своей жизни скворечник — работа в столярке, далёкая от знаний и предыдущего опыта, новая компетенция. Потекли однообразные дни, скрашенные выходными, праздниками, фильмами и концертами в клубе. Не служившему в армии, Виктору не легко привыкать к ежедневным проверкам, осмотру внешнего вида, ходьбе строем. В диковинку рассматривать через прутья локальной зоны, отгораживающей помещения отрядов, других осуждённых. Бригадир, на бирке которого легко читалось "Березовский Г. И., 6 отряд", познакомившись с новичком, зачем-то подмигнул. Во время перерыва, подсел в курилке и начал разговор:

— Ну, что земляк, не узнал?

Соболев вглядывался в Березовского, лицо и вправду знакомое, когда-то встречались. О том и сказал бригадиру.

— Сейчас напомню. Я из розыскного, виделись на совместных оперативках пару-тройку раз. По прежней должности старший опер. Ваш отдел в управлении стоял всегда особняком, сплошные секреты, ребята в шутку называли вас "временщики", а к Серебрякову относились очень хорошо — правильный у вас начальник "с историей".

Под сленговым словечком "с историей", подразумевался сотрудник, многократно зарекомендовавший себя до и после войны, как высококлассный специалист. Разговорились, земляк, по определению предполагал дружеское отношение. Геннадий был старше на десять лет, помнил войну. Выглядел под стать должности: пронзительный взгляд, рубленные скулы, железная хватка при рукопожатии, да и силушкой был не обделён, в свободное время не вылезал из "качалки" — крытой подсобки с самодельными тренажёрами во дворе отряда. После службы в пограничных войсках, написал заявление в школу милиции. Высокий процент раскрываемости "на земле", острый ум и способности к аналитике, подтолкнули к следующему шагу — Геннадий продолжил образование в том же учреждении, что и Соболев. После чего его перевели на Литейный. За успешную операцию по захвату агента иностранного государства, досрочно получил майора. Эти подробности постепенно выяснялись в разговорах.

Гена похлопотал перед отрядником и Соболев переехал на верхнюю шконку над бывшим ленинградским коллегой. Со временем Виктор узнал от приятеля подробности его дела. История следующая: молодая жена Березовского ждала ребёнка, это было заметно по фигуре, но не спасло от молодых ублюдков, напавших на женщину в подворотне. Банальная до зубовного скрежета история: с одной стороны ублюдки-насильники, с другой беззащитная женщина. В итоге жена, вместе со здоровьем, потеряла ребёнка. А затем начался кризис в семье и всё покатилось наперекосяк. Через пару месяцев по аналогичному преступлению удалось вычислить преступников. Геннадий упросил смежников из уголовного розыска взять с собой на задержание. В итоге, майор уложил двух насильников и одного ранил. Против Березовского завели уголовное дело, а старшего милицейской группы, в нарушение всех инструкций допустившего сотрудника другого ведомства и заинтересованного лица, уволили. Гена получил за неправомерное использование оружия, приведшего к смерти двух подозреваемых, пятилетку из которой уже год провёл на зоне.

Березовский подсадил приятеля на чифир, продуктовую выписку делили пополам и образовали так называемую "семью", что на зоновском сленге воспринималось без негативного подтекста. Соболев неохотно делился своими грехами, ссылаясь на закрытость. Но по секрету поведал, как удалось соскочить с поезда при этапировании, упустив эпизод с табельным ПМ и удостоверением. Виктор Сергеевич, посчитал, что кража оружия не красит его как офицера, человека чести по определению.

Календарь исправно отсчитывал дни. Через пару месяцев Соболева вызвали в оперчасть. Кум задумчиво разглядывая новичка, молча положил перед ним заявление в Калининский загс от Соболевой Нины Георгиевны. Обращение содержало просьбу отречения от сына, как изменника и предателя. Копия выслана в районный суд. Соболев прочитал бумагу, внутри всё сжалось, за что же так, мама. Посмотрел на пожилого майора с усталыми глазами.

— Что мне с этим делать, гражданин майор?

— Это вопрос скорей к судебно-правовой системе, а не ко мне. Естественно, ни суд, ни загс не принял заявления. В законе не прописана подобная практика. Скорей экскурс во времена сталинских репресий. Тогда это было принято — публичное отречение от родителей, родственников, детей. Поскольку бумага пришла к нам с пометкой "для ознакомления", решил пригласить вас, Виктор Сергеевич. Простите, но ваша матушка застряла в прошлом времени, коль так радикально рвёт связь с единственным сыном. Но у меня для вас ещё одно сообщение. Тут никаких документов. Я поясню, у меня друг служит в вашем ведомстве, так вот на словах передал мне для вас следующее. Полковник Серебряков застрелился в кабинете, когда к нему пришла служба собственной безопасности. Мотив никому не ясен, посмертной записки не нашли. За день до того снят с должности генерал Арефьев. Больше ничего не знаю.

Соболев сидел оглушённый двумя жуткими известиями. Если в случае с матерью подобный эмоциональный поступок как-то объясним, то история с полковником не лезет ни в какие ворота. И ещё ясно, что никакой "шарашки" ждать не придётся. Теперь он отрезанный ломоть, сам по себе — ни матери, ни опекуна. Как бы там ни было, Николай Трофимович, близкий ему человек, которого он знал с детства. С мамой другое, она коммунист до мозга костей, идеолог строя, пропагандист. Отойдёт и простит. Реперь с прошлым его связывает желание отомстить бывшим коллегам, заварившим эту кашу. В клубке событий, без точной информации, можно только гадать, в какой степени, сегодняшние новости стали детонатором смерти полковника. Дикий поступок родительницы оценивал философски: "Видно у меня с мамой генетическая аномалия совершать публичные безумства"

— Спасибо за информацию. Я могу идти?

— Свободны. Впрочем, Соболев задержитесь. Я хотел вас спросить о вашем бригадире Березовском. Какие у вас отношения? Делитесь сокровенным? Какие планы в будущем? Вы должны понимать, это моя работа, стучать не требую, просто расскажите, что знаете. Поверьте вопрос не праздный.

Соболев молча резанул взглядом кума, вот так в наглую интересоваться приятелем, перед эти раздавив его сообщениями о близких. Пауза затянулась.

— Так что, Виктор Сергеевич, поможете мне, а я помогу вам. Подобные истины объяснять не надо?

— Простите, гражданин начальник, мне нечего вам сообщить. Разрешите идти?