Репортажи из шестого тысячелетия

Немедленно после объявления независимости Государства Израиль оказалось, что одного объявления недостаточно: 650.000 еврейских жителей тогдашнего ишува[6] не смогли бы устоять против арабского нашествия и выжить во враждебном окружении. «От алии, — сказал Давид Бен-Гурион, — зависит судьба государства». По его мнению, трагедия Катастрофы заключалась еще и в том, что «государство родилось и не нашло того народа, который его ждал».

Но народ жил и ждал — в том числе в странах Восточной Европы, куда и устремились первые израильские дипломаты.

Уже в декабре 1948 года Моше Шарет встретился с заместителем министра иностранных дел СССР Андреем Вышинским. Содержание этой беседы держится в тайне, но результаты нам известны: почти всех, кто подал тогда прошение на выезд, отправили в лагеря.

Другие же страны сообразили, какую огромную экономическую выгоду можно извлечь из «торговли» евреями. Во второй половине мая 1949 года был подписан экономический договор между Израилем и Польшей, по которому Израиль обязался приобрести в течение года товары польского производства на общую сумму в 16 миллионов долларов (сюда входили прежде всего продукты питания, а также железо, древесина, химикалии, станки и бумага). Поляки в свою очередь обязались импортировать из Израиля товары на сумму 3,2 миллиона долларов: бритвенные лезвия, сверла, жиры и растительное масло. Через два месяца после подписания договора польское правительство разрешило своим евреям репатриироваться в Израиль и даже согласилось на требования Израиля, чтобы каждый репатриант мог вывезти от 150-и до 200 долларов.

Несколько по-другому проходили переговоры с правительством Болгарии. Израильский представитель договорился с болгарами о возможности использовать порты этой страны для переправки румынских евреев. Были наняты болгарские суда и оплачены в долларах все транспортно-погрузочные работы. Кроме того, болгарское правительство потребовало заплатить еще по 50 долларов за каждого транзитного пассажира. Деньги поступали от американской еврейской организации «Джойнт».

Убедившись в прагматизме болгар, израильтяне предложили им по 100 долларов за каждого молодого еврея, который получит разрешение на выезд. Болгары согласились. Затем последовало предложение выкупать узников Сиона[7] по 300 долларов за человека, с обязательством немедленно освободить его из тюрьмы и дать разрешение на выезд. По воспоминаниям тогдашнего израильского представителя, «мы заплатили болгарам около трех миллионов долларов». Подобным же образом удалось договориться с правительством Чехословакии. Правительства Венгрии и Румынии сразу установили свою цену: венгры — два миллиона долларов за 25.000 евреев, то есть по 80 долларов за человека, а румыны — пять миллионов за 50.000, т. е. по 100 долларов за человека.

Но потом венгры подняли цену: 1 миллион долларов за тысячу евреев — иными словами, по 1000 долларов за человека. При этом венгры соглашались выпустить только мужчин старше 50 лет и женщин старше 40.

Торги продолжались много месяцев, и в конце концов с помощью «Джойнт» венграм был уплачен 1 миллион долларов за разрешение на выезд 3000 евреев, по 333 доллара за человека.

Тем временем израильские дипломаты искали необходимые связи и способы давления на тех, от кого зависели разрешения на выезд в других странах. Они встречались с правителем Ирака, с шахом Ирана. Деньги по-прежнему делали свое дело. С той только разницей, что в Европе можно было заключать официальные правительственные договоры, а на Востоке правил «бакшиш»[8]. Для марокканских министров были открыты специальные банковские счета в Швейцарии, вождям йеменских племен и разным шейхам платили наличными. В Ливане был «задействован» начальник государственной полиции, с помощью которого было договорено, что специально созданная ливанская комиссия по вопросам беженцев получит от 25-и до 30 ливанских лир за каждого ливанского или сирийского еврея, благополучно доставленного к израильской границе.

Среди тех, кто лично позаботился о репатриации евреев в Израиль, был Шайке Дан, который родился в 1910 году в городе Липканы, на границе Румынии и России. Сегодня ему 80 лет, и о том, чем он занимался, до недавнего времени знали считанные люди.

А занимался Йешаяѓу (Шайке) Трахтенберг, сменивший фамилию на более короткую — Дан, нелегальной перевозкой репатриантов в Эрец-Исраэль. Сорок два года подряд.

Весной 1944 года он вошел в группу 34-х еврейских парашютистов, которых английская разведка забросила в расположение немцев в Венгрии, Югославии и Румынии, чтобы добыть информацию и, по возможности, выявить и спасти всех английских военнослужащих, оказавшихся на оккупированной территории.

Англичане знали, что евреи говорят на многих языках и поддерживают друг друга. К тому же 34 парашютиста должны были высадиться в своих родных местах — в этом и заключалась основная идея плана. Бен-Гурион согласился на него с одним условием: парашютисты будут спасать, по возможности, не только англичан, но и евреев.

Семеро участников операции, включая знаменитую Хану Сенеш[9], погибли, а остальные так и не смогли спасти ни одного еврея.

Как только прекратились транспорты смерти, в Эрец-Исраэль устремились транспорты жизни: со всех концов освобожденной Европы Шайке Дан и его люди свозили евреев к перронам и причалам. «Не оставлять на берегу ни одного человека — это был мой девиз», — сказал Шайке Дан, приказывавший в случае необходимости загружать 1500 человек на судно, рассчитанное всего на 300 человек. С весны 1945 года до весны 1948 года он исколесил всю Европу и, где он ни появлялся, объяснял свою формулу сионизма: «Евреи — в Эрец-Исраэль!» По самым приблизительным подсчетам, около полумиллиона израильских граждан обязаны этому человеку своим приездом в Израиль.

Эйби Натан, бывший военный пилот, а ныне владелец плавучей радиостанции «Голос мира», сказал: «Нам не угнаться за Саудовской Аравией по количеству нефти, за Южной Африкой — по количеству золота, но зато никто не угонится за нами по количеству таких людей, как Шайке Дан».

Бывший председатель Кнессета Шломо Ѓилель выпустил книгу мемуаров «Ветер с Востока», где рассказывается о переправке иракских евреев в Израиль после образования еврейского государства.

Никто в Израиле не верил в массовую репатриацию из Ирака. Иракское правительство вначале решительно боролось с попытками нелегальной репатриации, запрещало любую сионистскую деятельность, арестовывало еврейских подпольщиков. Потом было принято решение открыть ворота, поскольку, по словам Ѓилеля, правители Ирака, как и израильтяне, не верили в массовый выезд и были готовы выпустить всех мятежников и бунтовщиков, сколько бы их ни было — сотню, две, тысячу, пусть даже несколько тысяч. А выехало из Ирака более 100.000 евреев, почти вся еврейская община этой страны, оставшейся одним из злейших врагов Израиля.

Среди этих 100.000 был и нынешний депутат Кнессета, бывший министр энергетики Моше Шахал, который приехал в составе многодетной семьи состоятельного торговца и прошел трудный период палаточных лагерей и бараков. Именно тогда его вместе с другими новыми репатриантами посыпали ДДТ.

Тогдашние представители Еврейского агентства — Сохнута конечно же не считали новых репатриантов клопами, но полагали, что неведомый им Восток намного грязнее хорошо знакомой Польши. По словам Шахала, его отец, разгуливая ночью по палатке и читая наизусть Псалмы царя Давида, одновременно разговаривал по душам с Господом Богом. «Ну за что? — спрашивал он. — За что Ты нам это сделал?»

В ознакомлении с современной еврейской историей большую помощь может оказать книга «1949 — первые израильтяне», изданная в Израиле в 1984 году. Автор книги, историк и публицист Том Сегев, составил ее из протоколов закрытых заседаний, засекреченных договоров, стенограмм, депеш, докладных записок и других редчайших документов. Именно по ним и можно восстановить картину выкупа евреев.

В первые 48 часов после провозглашения Государства Израиль в Яффский порт вошли два судна — «Государство Израиль» и «К победе!», — доставившие несколько сотен новых репатриантов, и за первый год в страну прибыло около 300.000 евреев, преимущественно из Восточной Европы. Среди них уже были и первые тысячи сефардских евреев из афро-азиатских и арабских стран.

Том Сегев упоминает о яростных спорах в Сохнуте, разгоревшихся вокруг решения Израиля начать операцию «Киббуц галуёт» {«Сбор изгнанников»). Основные аргументы противников этой операции заключались в том, что в еще несформировавшееся государство могут вторгнуться «массы из средневекового мира, нуждающиеся в длительной подготовке для нового окружения».

Вот как вспоминает это время писатель из Ирака Сами Михаэль: «Смелые люди, строившие страну, проявили подлинную гениальность, формируя новоприбывших по своему образу и подобию. Они делали это не по злобе, а из глубокого убеждения, что только они обладают абсолютной истиной».

Правы те, кто до сих пор пытается, хотя и тщетно, найти замену термину «Катастрофа». Пиши его хоть тысячу раз с большой буквы, он никак не выражает то невыразимое и непостижимое, что случилось с еврейским народом в просвещенном двадцатом веке.

Может, об этом надо молчать?

В первые послевоенные годы уцелевшие евреи так и делали — они молчали. Они молчали больше четверти века и только потом заговорили. Сначала с собственными детьми, потом с соседями, потом — с журналистами и наконец взялись за мемуары. Жертвы превратились в обвинителей.

Катастрофа европейского еврейства — такая тема, о которой нельзя сказать: «Ну, об этом уже писали…» или «Сколько можно об одном и том же?!» Можно и нужно. Без конца! И с каждым годом все нужнее.

Постановщики документального фильма «Восстание» собрали по всему миру архивные документальные ленты, большая часть которых была сделана самими немцами. К этим свидетельствам они добавили поток записанных на пленку разноязычных интервью, а также отрывки из писем и дневников, в том числе и немцев. Так, комендант Треблинки Франц Штангель написал: «Убийство было моей профессией. Я ее любил».

Этот фильм рассказывает не об еврейских страданиях, а об еврейской мести. Не о заклании, а о восстании, бунте, партизанских отрядах. Об убийстве не евреев, а немцев.

За сорок послевоенных лет появилось неисчислимое множество романов, фильмов, спектаклей и даже опер, посвященных Катастрофе, где она превращена в острый сюжет. Хуже того, несколько западных профессоров истории и философии всерьез пытались утверждать, что никакой Катастрофы вообще не было, и не случайно один негритянский мальчик из нью-йоркской школы спросил своего еврейского учителя: «Как же это немцы смогли затолкать так много народу в такие маленькие печи?»

Культ Гитлера в определенном смысле стал вполне законным и коммерчески выгодным делом. Сегодня достаточно заглянуть в любой книжный магазин в Европе, чтобы увидеть, что свастика на обложках стала товарным знаком целой индустрии.

В команде похищенного террористами американского авиалайнера случайно оказалась немецкая стюардесса, которой было поручено отобрать паспорта с еврейскими фамилиями. Рассказывая об этом журналистам, она ни на минуту не задумалась над тем, что фактически проводила настоящую селекцию.

Американо-еврейский писатель и лауреат Нобелевской премии мира Эли Визель как-то сказал: «Те, кто там был и видел, не напишут, а те, кто пишут, не были и не видели».

В телерепортаже из Польши был показан сегодняшний Освенцим с ровными рядами деревьев и зелеными газонами. Но диктор не сказал, что при немцах в лагере не было ни одной травинки. Точно так же, как в лагерных бараках не было окон. Освенцим был не только лагерем смерти, но и воплощением смерти. Не случайно там висели таблички с надписью «Все запрещается!». В том числе и жизнь. Но вокруг Освенцима, захолустного польского городишки, жизнь шла своим чередом, как идет и сейчас. 38-летний израильтянин, побывавший в Освенциме, плакал и повторял: «Как они могут там жить, как они могут в таком, месте растить детей…» Он же сказал, что, подойдя к воротам Освенцима, вынул из сумки ермолку и покрыл голову: «Хотя я человек нерелигиозный, но считаю это место святым для всех евреев…» Ошеломленный израильтянин не понимает, как поляки могут жить в городе Освенциме. А как могут евреи возвращаться в Германию?

В 1976 году на нью-йоркской конференции по проблемам еврейского кино встретились уже известный американский режиссер Стив Бренд и неизвестный молодой американский журналист Йоси Клейн. Оба хотели сделать фильм о последствиях Катастрофы, отметивших своей печатью их жизни: родители Бренда успели бежать из Австрии в 1939 году, а отец Клейна пережил нацистскую оккупацию в Венгрии.

Съемки начались в 1978 году. Отец Йоси Золтан Клейн сел перед камерой и начал рассказывать о том, как он выжил.

Когда в 1944 году нацисты оккупировали Венгрию, ему не удалось уговорить родителей бежать или хотя бы спрятаться. Они погибли в Освенциме. Сам же Золтан вместе с двумя товарищами вырыл в лесу яму глубиной в полтора метра, в которой они и просидели с 3 мая до 25 октября.

Вспоминая об этом, Золтан Клейн говорит, что «полгода не видел солнца». «Ему было тогда столько же лет, сколько мне сейчас, — добавляет его сын. — И его переживания того времени окрасили черным цветом всю мою жизнь». Золтан Клейн приехал в Америку в 1950 году без гроша в кармане, поселился в религиозном квартале Бруклина, открыл кондитерскую, женился, в 1953 году родился Йоси. Мать читала ему на ночь о приключениях Буратино, а отец вместо сказок снова и снова рассказывал о яме, о нацистских зверствах и о том, что «нас никто не любит».

Йоси боготворил отца, и глубокая внутренняя связь между ними сделала Катастрофу их общим опытом. Йоси привык относиться к ней как к факту не из прошлого, а из будущего. Он впитал в себя не только страхи отца, но даже отцовский комплекс вины за то, что он выжил, а все родные погибли. И Йоси оказался подготовленным скорей к новой Катастрофе, чем к обычной, повседневной жизни.

«Когда я впервые встретил Йоси, — сказал Стив Бренд, режиссер „Кадиша“, вышедшего на экраны в 1985 году, — я почувствовал, что он либо не в себе, либо обладает намного более острым чувством реальности, чем другие люди». В 1981 году Йоси Клейн вместе с Брендом и его оператором поехал в Иерусалим на Всемирный съезд переживших Катастрофу. Именно там он понял, что «все это не кончается в лагере или в лесной яме. Я впервые подумал о своем отце не как о жертве, а как о человеке, пережившем Смерть».

Видимо, Йоси в самом деле обладает более острым чувством реальности, чем другие, потому что он предпочел перенести развязку фильма «Кадиш» в свою личную жизнь: в 1982 году он навсегда переехал в Иерусалим, где женился и где у него родился сын, которому он читает на ночь о приключениях Буратино.

Эстер Гершкович, награжденная президентом Хаимом Герцогом за общественную деятельность, тоже из переживших смерть. На церемонии награждения оказалось, что Хаим Герцог и Эстер Гершкович уже встречались во время освобождения концлагеря Берген-Бельзен: Эстер лежала в тифозной палате, а офицер английской разведки, Хаим Герцог, привел к ней раввина. Раввин сидел у изголовья, гладил ее по руке, а потом сложил цифры ее лагерного номера и сказал: «В сумме получается 18, что составляет на иврите слово „жив“ — значит, ты будешь жить».

Пережил смерть и родившийся в Бельгии генерал запаса израильской армии Йоси Пелед: его спасла от нацистов семья католиков.

Государство Израиль не забывает тех, кто спасал евреев. Их официально признают «Праведниками народов мира». Правила присвоения этого звания оговорены в Законе об увековечении памяти жертв нацизма и героев Сопротивления. Кнессет принял этот закон в 1953-м году, всего через пять лет после образования Государства Израиль.

На 1986 год насчитывалось около 7000 «Праведников народов мира».

^{Распределение «Праведников народов мира» на 31 декабря 1986 года}

Кроме медали, которой награждается каждый спаситель евреев, в его честь сажают дерево с именной табличкой в аллее, которая так и называется — Аллея праведников.

Тема немецких репараций стала одной из вех в истории молодого еврейского государства.

В самом деле, всего через шесть лет после окончания Второй мировой войны и через три года после создания Государства Израиль Бен-Гурион поставил перед собой, казалось бы, невыполнимую задачу: убедить израильский народ, состоявший в то время чуть ли не наполовину из бывших узников концлагерей, примириться с немецким народом, с «другой Германией» (как выразился Бен-Гурион), и в обмен на это примирение получить от Федеративной Республики Германии 1,5 миллиарда марок «за причиненный ущерб». От каждого из этих слов пахнет кровью и дымом газовых печей, сама идея торговать памятью о шести миллионах казалась кощунственной, а теория «другой Германии» — вздорной и оскорбительной. Позднее Бен-Гурион признался, что в то время у него «труднее не было задачи, как и не было более сильного протеста, чем против нее». На премьер-министра ополчились не только политические противники, но и союзники, и все общественное мнение.

Стихийные демонстрации угрожали самим основам государственности. Лидер оппозиции Менахем Бегин произносил пламенные речи о недопустимости «этой сделки» и призывал штурмовать Кнессет.

Что же касается Бен-Гуриона, то он поставил во главу угла еврейское государство, у которого не было оружия для армии, сырья для промышленности и средств для приема новых репатриантов. Государству грозила гибель, и, получив политическую независимость, оно отчаянно нуждалось в независимости экономической.

Многолетний председатель религиозной партии МАФДАЛ[10] Йосеф Бург, у которого погибла в лагерях половина близких, перед решающим голосованием в Кнессете думал о своей семье: «Должно ли прошлое брать верх над всем будущим?» — так я сформулировал для себя проблему. Я думал всю ночь и не переставал спрашивать себя, «чего же хочет от меня Бог?». Бург проголосовал за репарации, и с ним проголосовали еще 60 депутатов, 50 голосов было против.

Бывший руководитель израильской разведки «Мосад» Исер Ѓарэль, руководивший позднее поимкой Эйхмана, вспоминал, что он тоже выступал за репарации: «Не простить немцев, а вернуть то, что принадлежало нам по праву, и укрепить государство и армию».

Много отголосков прошлого и по сей день осталось с тех времен, когда еще не было Государства Израиль, а в Эрец-Исраэль был только еврейский «ишув».

С двумя фамилиями мы сталкиваемся чуть ли не ежедневно, не обращая на них особого внимания: Арлозоров и Ахимеир. Первая давно стала названием улицы чуть ли не в каждом израильском городе, а вторую носит Яаков, который каждый вечер появляется на экранах телевизоров как диктор или политический комментатор Кнессета. Однако в документальном фильме «После любви, после ненависти» Яаков — не диктор и не комментатор, а просто сын своего отца Абы Ахимеира.

Кем же был его отец, и как получилось, что судьба Абы Ахимеира навечно переплелась с делом об убийстве Хаима Арлозорова?

Аба Ахимеир родился в 1898 году близ Бобруйска и в 14 лет самостоятельно приехал в Палестину. Проучившись два года в тель-авивской гимназии «Ѓерцлия», вернулся в Россию, где вскоре оказался свидетелем Октябрьской революции. Его родной брат стал большевиком, а Аба Ахимеир остался сионистом. Брат погиб в 1918 году, Аба успел уехать из России. «Большевизм, — написал он в 1921-м году, — может покорить лишь того, кто не был в России». И добавил: «Революция — не поэзия, а самая отвратительная проза». После университетов Льежа и Вены молодой доктор исторических наук вернулся в 1924 году в Палестину и собрался писать историю русской революции. Но товарищи по партии «Молодой рабочий» сочли его затею опасной ересью — ведь в те времена Эрец-Исраэль буквально кишела романтиками революции и ортодоксальными марксистами. В 1928 году Ахимеир оставил «молодых рабочих», объявивших его «предателем», и присоединился к ревизионистской партии[11].

Вместе с ревизионистами, возглавляемыми Жаботинским, он носил коричневую рубашку, перепоясанную портупеей, с черным галстуком, сапоги и фуражку. Вместе с Жаботинским он верил в теорию «Железной стены»[12], но Ахимеир шел гораздо дальше. Внимательно наблюдая за развитием событий в Европе, он восхищался Муссолини и однажды искренне воскликнул: «Я ищу еврейского Муссолини! Нам нужен еврейский дуче!»

Однако Ахимеир не походил на дуче в своей идеологии. В фашизме Муссолини он увидел лишь заслон коммунизму.

«Фашизм, — писал Ахимеир, — спасает Европу от утопии марксизма». «Муссолини, — радовался он, — изгнал из Италии красную заразу!»

В 1928 году термин «фашизм» не вызывал тех ассоциаций, которые он неизбежно вызывает сегодня. Но политические противники Ахимеира до сих пор называют его «фашистом» именно в сегодняшнем смысле слова. Его объявили «врагом народа». Он же в ответ на это создал в 1931 году «Союз бунтарей».

Однако гнев и ярость Абы Ахимеира были направлены не на партийные интриги, а на борьбу с мандатными властями. «Англичан — вон из Эрец-Исраэль!» С этим лозунгом он выступал уже с середины 1929 года. «Государства, — писал Ахимеир, — не создают росчерком пера на клочке бумаги. Англичане — враги. Их нужно выгнать!»

Вместе со своими «бунтарями» он начал организовывать антибританские демонстрации. «Легкий сионизм, — написал он, — это сеять травку в киббуце, трудный сионизм — подняться на виселицу». Его избивали евреи и сажали в тюрьму англичане. Демонстрации чередовались с отсидками.

«Враг еврейского народа» и враг британской короны был неугоден всем, кроме своих немногих сподвижников. «В Вашей душе живет святой идеализм, — написал ему Жаботинский. — Вы — наш учитель». В 1932 году Ахимеир стал редактором радикальной газеты «Народный фронт», чтобы «говорить с массами на языке масс». «Большевики у ворот — берегитесь!» — предупреждал он накануне выборов в Гистадрут[13]. В ответ на это «молодые рабочие» били палками по голове его и всех, кто был одет в бейтаровские[14] рубашки.

А когда 23 июня 1933 года на тель-авивском взморье был застрелен один из руководителей рабочего движения Хаим Арлозоров, арестовали Абу Ахимеира, Авраама Ставского и Цви Розенблата, но вскоре их освободили. Невиновными их признал английский суд.

Однако в 1935 году Ахимеира снова арестовали, на сей раз — за организацию нелегального «Союза бунтарей». Тогда он уже отходил и от своего «Союза», и от бывших товарищей, и вообще от политики. Он продолжал писать статьи и остаток жизни (он умер в 1962 году) посвятил доказательству ложности его обвинений в убийстве Арлозорова. Как сказал его сын Яаков, «я знал своего отца со спины: когда я входил к нему в кабинет, он все время читал или писал».

В 1983 году Абу Ахимеира оправдала специальная государственная комиссия, назначенная по инициативе Менахема Бегина.

В то же время, что и Аба Ахимеир, в Эрец-Исраэль прибыл родившийся в Голландии в 1881 году адвокат, поэт, писатель и журналист Яаков Де-Гаан. Точнее, он приехал в 1919 году, а 30 июня 1924 года был убит тремя выстрелами в упор, когда возвращался домой из синагоги по одной из иерусалимских улиц.

«Первое политическое убийство в Эрец-Исраэль» — так называлась вышедшая в 1986 году книга журналистов Шломо Накдимона и Шауля Майзлиша, и так же был назван телефильм о гибели Де-Гаана. За кадром звучала траурная музыка, несколько раз показывали могилу Де-Гаана на Масличной горе, читались его стихи, и журналист Ш. Накдимон беседовал с живущим ныне в Гонконге предполагаемым убийцей, 82-летним Авраамом Теоми.

Что же делал в Эрец-Исраэль поэт и адвокат?

Широко образованный и талантливый публицист, Де-Гаан чуть ли не в одиночку занимался формированием проарабского общественного мнения в Европе по «палестинскому вопросу». Более практические шаги он предпринял позднее, посетив иорданского монарха Хусейна (дедушку нынешнего короля) в составе делегации ультраортодоксальных членов партии «Агудат-Исраэль»[15]. Такая активность не могла не озаботить сионистское руководство, и командование «Хаганы»[16] приняло решение о его устранении. Тут и начинается самая деликатная тема: допустимо ли для детей-«сабров» судить своих отцов через 60 лет и обсуждать моральность их поступков? Фильм не дает ответа на этот вопрос. Может, потому, что его и нет, этого ответа?

65-летний частный сыщик Шломо Бен-Элькана ничем не похож на своих коллег. Он не содержит сыскного агентства, у него нет клиентов, и он не участвует ни в каких погонях, слежках и арестах. «Я занимаюсь только тем, — говорит он, — что интересно мне самому». А интересно ему в первую очередь то, что случилось не сегодня и не вчера, а много-много лет назад и давно превратилось в архивные папки с надписью «Дело закрыто». Из них самым нашумевшим делом было обнаружение останков Авшалома Файнберга, члена подпольной группы «Нили», в смерти которого обвинялся в свое время другой подпольщик, Йосеф Лишанский. В 1967 году Бен-Элькана услышал от знакомого железнодорожника, работавшего когда-то в Негеве, что бедуин по имени Абу-Сафра рассказал ему о «двух израильских шпионах», один из которых был ранен в перестрелке, а другой — убит. Хотя описываемые события происходили в 1917 году, Бен-Элькана сумел отыскать 85-летнего бедуина, который и привел его к тому дереву, где действительно был захоронен Авшалом Файнберг.

Так произошло исправление исторической ошибки.

В конце 80-х годов вышла в свет первая книга Шломо Бен-Элькана «История расследования», где рассказывается о другом успешном деле по обнаружению похищенных и убитых арабами в августе 1938 года полицейского Моше Лазаровича, его жены Брурии и ее брата Элияѓу Киржнера. Ровно четверть века это дело считалось закрытым, и лишь в 1963 году Шломо Бен-Элькана, работавший в то время в полиции, вопреки всем противоречивым и лживым показаниям жителей соседних арабских деревень сумел найти три трупа, зарытых неподалеку от киббуца Нир-Эцион, у горы Кармел.

Биография самого Бен-Элькана не менее увлекательна, чем его расследования. Он родился на Украине, вырос в Вене, где присоединился к молодежному социалистическому движению, находившемуся в подполье. В 17 лет оставил семью и приехал в Эрец-Исраэль, где в первый же день записался в «Хагану». Решив покорить вершину Хермона, Бен-Элькана попал в руки французской полиции, которая отправила его сначала в Бейрут, а потом в Дамаск. В сирийской тюрьме он отсидел два года, выучил там арабский язык, в 1941-м его освободили англичане и приняли в контрразведку в чине сержанта. С тех пор главной задачей Бен-Элькана стало обнаружение арабов, сотрудничавших с нацистами. Способный сержант был переведен в группу французских разведчиков из соединений «Свободной Франции» и очень быстро сумел обнаружить немецкую радиостанцию около Дамаска. Но он не знал, что его французские начальники, тайно сотрудничавшие с правительством Виши, вовсе не ожидали от него такой прыти. И снова тюрьма в том же Дамаске, а за ней — тюрьма в Сидоне (Сайде), где он провел более двух лет. Пять побегов окончились неудачей, и лишь на шестой раз Бен-Элькана, переодевшись бедуином, сумел вернуться в Эрец-Исраэль. Служил в армии, потом — в полиции.

Сам Бен-Элькана отказывается считать себя только «специалистом по розыску трупов». «Так меня называют газетчики, — говорит он, — потому что для них главное — сенсационные заголовки». В доказательство разнообразия своих интересов он ссылается на докторскую диссертацию «Становление национального арабского движения в Эрец-Исраэль в процессе борьбы с делом сионизма, 1918–1925 гг.».

В известном смысле он до сих пор живет в подполье: его адрес и номер телефона засекречены, поскольку вот уже более сорока лет над Шломо Бен-Элькана висит заочный приговор, вынесенный ему арабскими террористами, которым он лично отомстил за убийство семерых евреев в самом центре Тель-Авива в августе 1947 года.

«Я — не Шерлок Холмс Государства Израиль», — говорит старый сыщик. Но, может, Государству Израиль как раз и нужен не Шерлок Холмс, в именно Шломо Бен-Элькана.

Шкафы и полки его библиотеки забиты книгами и папками, в которых, по словам хозяина дома, хранится более 50.000 документов. Он окружен загадками прошлого и тайнами, которые еще предстоит раскрыть.