Решающий поединок

Немеркнущая слава Поддубного

Из года в год в Крыму, в Алуште, мы проводили завершающий этап подготовки к крупнейшим международным состязаниям. Поэтому городок мне хорошо знаком. Мы привыкли к нему.

Еду из аэропорта троллейбусом. Теперь, когда экзаменационная сессия позади, можно вспомнить круговерть последних недель: подчищение «хвостов», досрочные сдачи зачетов, экзаменов. А «допрашивать» меня начали с пристрастием. Профессор, наблюдая, как я «плаваю», назидательно повторил несколько раз:

— Не чемпионов мы здесь готовим, а педагогов! Запомните молодой человек!.. Педагогов!

И все моя торопливость: спешил сдать сессию, иначе прощай сборы, а значит, и поездка в Англию на очередной чемпионат мира, который будет в Манчестере. Вот и сейчас мои друзья уже с неделю тренируются, а я лишь на пути к ним.

Троллейбус преодолел перевал. Расступаются, падают вниз осыпями горы. У их подножия, на узкой прибрежной полосе, мешанина белых с красными черепичными скатами крыш, дуга прибоя, голубая даль моря.

Мой приезд, как и появление всякого нового человека, не остался незамеченным: приветствия, шутки, иронические вопросы, веселый гомон, искренние улыбки на загоревших до черноты лицах. Чья-то рука опускается на плечо. Поворачиваюсь — Леонид Колесник, старый дружище.

— Вот так здорово! И тебя включили в состав сборной? — У Колесника с борьбой что-то не получалось. Четыре раза на первенстве страны становился бронзовым призером, а выше не поднимался.

— Решил попроситься в сборную. Месяц с вами погуляю, глядишь, ума-разума наберусь, — объясняет он свое неожиданное появление в команде. — Приехал час назад, узнал, что тебя нет, загрустил.

Я сам несказанно рад товарищу.

— Пойдем, покажу Алушту. Ты впервые здесь? — спрашиваю его. — Тогда давай не мешкая. Сегодня только и побарствовать дадут. В остальные дни запрут нас замком режима — носа не высунешь.

Идем на набережную. Показываю Лене местную знаменитость — пальму. Любители сфотографироваться до блеска отполировали ствол своими спинами. Возле пальмы, на склоне, набираем улиток.

— Непонятно, зачем они нам? — спрашивает мой спутник.

— Набивай карманы, сейчас сам увидишь.

Спускаемся к фонтану. Неказистое сооружение с довольно аляповатой лепкой — претенциозная потуга на барокко.

— Прямо-таки петергофский каскад, — говорит Леонид, иронически улыбаясь.

Легонько постукиваю камешком по бортику. Из тенистой мути бассейна показываются карпы.

— Живы! — Рыбины как должное принимают принесенные нами угощения.

— Совсем ручные! — восхищается Леонид.

Улочкой, выложенной булыжником, поднимаемся к генуэзской башне. Приятно вновь ощутить ладонями столетние валуны, поросшие лишайниками, покрытые колючками ежевики.

— Крепость совсем седая, — замечает Леша.

— Здесь погреться на солнышке здорово, — отвечаю ему я. — Тишина. Давай закроем глаза, посидим… Слышишь, скрипят весла… Якорь плюхнулся в воду.

— Это пристают галеры, — подхватывает игру Колесник. Ты тащишь по сходням тюк шерсти, а надсмотрщик — не то грек, не то сармат — собирается стегануть тебя сыромятным кнутом. — Втягиваю воздух ноздрями. Дым. Открываю глаза. Ленька до этого сидел, прислонясь к стене, и пожевывал горьковато-соленую веточку кустарника. Сейчас у него между пальцами была зажата зажженная сигарета.

— И давно ты куришь?

— Перед Токио начал. Понял, что не попаду на Олимпиаду, расстроился. Брошу эту заразу. Здесь брошу. Хотя говорил кто-то, может, Марк Твен — не помню точно, что нет ничего легче, чем бросить курить. Другие раз по десять бросают… Так что увидим…

Утром нас будит оглушительный удар гонга. Спросонья не сразу соображаю, что бы это могло означать, но тут в коридоре раздается команда:

— Подъем!

— О-о-о!!!

— Чьи это шуточки? — ворчит Леонид. Он шарит ногами по полу, не открывая слипшихся глаз, ищет тапочки. Он так будет возиться минут пять, знаю его привычку всеми способами продлить сон.

— Давай быстрее, — тороплю его. — На зарядку опоздаем.

Зарядка до пота. Бегом взбираемся по тропинке на холмы. Дальше по их горбатым с провалом спинам бежать довольно легко. Обратно спускаемся на стадион. Перекладина, канат, имитация приемов.

После завтрака два часа теории. К полудню, когда горбатые улочки городка пустеют и многолюдно лишь на пляже да у тележек с газировкой, у нас начинается тренировка.

Не дожидаясь тренера, выходим на ковер. Я беру себе в партнеры Колесника. Стараюсь не спускать с него глаз. Когда-то на тренировках он помогал мне, сейчас настал мой черед. Только платить долг надо умеючи, поделикатнее бы получилось.

Леонид пластичен, мягок и вкрадчив в движениях — гепард. Вроде все у него есть. Непринужденно ведет себя в самых сложных ситуациях, падает — так на обе руки и ноги: устойчивость фантастическая.

Разминку прерывает появление тренера.

— Кто тут командует? А, прикомандированный. Здравствуй, Леонид! Назвался груздем — строй команду. Будешь дежурным, — уже серьезно замечает Сергей Андреевич. — А ты, — обрушивается он на меня. — Медведя игнорируешь, меня не замечаешь. Не ты ли, кстати, выдаешь себя за Поддубного?

— Не успел еще. Вчера лишь появился.

— Тогда кто из «тяжей» народу на пляже голову морочит? Сознавайтесь, — в голосе Преображенского суровость.

— Что? В чем дело? — несется со всех сторон.

— Анекдот какой-то, — отвечает тренер. — Пришли ко мне после завтрака представители с турбазы. К себе приглашают. Говорят: «Хотим, чтобы у нас перед отдыхающими чемпион чемпионов Иван Максимович Поддубный выступил». Я думаю, с чего это они меня разыгрывают? «Поддубный умер, — говорю. — Понимаете, умер». А они свое: «Не срывайте нам культурное мероприятие. На танцах он вчера был? Был! На пляже загорает уже неделю?» «На тренировках, еще скажите, присутствует?», — говорю им. «Нет, — говорят, — ему с вами делать нечего. Зачем, ему с мелюзгой соревноваться? Он готовится к профессиональному турниру, в Рио-де-Жанейро собирается».

— Я им, конечно, все объяснил. Но, спрашивается, кто из вас под Поддубного работает?

«Мухачи», подсмеиваясь, поглядывают в нашу сторону. Мы, тяжеловесы, подозрительно косимся друг на друга. На этот сбор в качестве спарринг-партнеров для нас с Александром вызвано несколько увесистых борцов. Они не блещут особо, конкуренцию составить не могут, но на занятиях помогают здорово.

Пристальнее всех рассматривает ковер львовский «тяж». Невысокий, он раздался в ширину, что в высоту. Носком борцовского ботинка пытается просверлить покрышку брезентового мата. Грудная клетка ящиком, волосатость делают это безобидное создание свирепым на вид.

— Что скажет нам гость? — от взгляда тренера не укрылась неуклюжая стеснительность «тяжа».

— Та, на таньцях сбрехнув дивчини, а шо… — Он поднял голову, пытаясь как можно невиннее смотреть на Преображенского. В невыгодных для себя ситуациях он всегда почему-то предпочитал переходить с русского на украинский язык.

— Будешь еще хорохориться перед курортниками и нас в глупое положение ставить — отправлю во Львов. Так и запомни. Все. Колесник, давай команду, и так задержались, — говорит Сергей Андреевич.

Эпизод обсуждался в команде еще долго. Подсмеивались, но для нас этот случай не прошел бесследно, запал в душу: крепка память народная. Надо же?! Пятикратного чемпиона мира Али Алиева так не знают, как Поддубного — талантливого борца-самородка.

Он был человеком интересной судьбы: потомственный крестьянин с Полтавщины в 28 лет от роду попал в профессиональную труппу, которая выступала в одесском цирке, стал сильнейшим среди русских профессионалов, да и за рубежом его побаивались. За мощь и непобедимость получил титул чемпиона чемпионов.

Спринтер умчался вдаль, штангисты удвоили, утроили результаты, пловцы обогнали своих предшественников, а слава о чудо-силе Ивана Максимовича жива. Многие думают, что ему и сегодня нет равных среди нас. Пришлось мне как-то беседовать с главным редактором дореволюционного журнала «К спорту» Борисом Михайловичем Чесноковым. Едва речь зашла о Поддубном, Борис Михайлович загорелся. По всему чувствую, что у него почтеннейшая любовь к гранд-чемпиону. Приоритет Поддубного действительно для него и по сию пору непоколебим. Доказываю ему:

— Понятно, что в цирковой борьбе Ивану Максимовичу не было равного. Но тогда ведь борцов группка была. А сейчас в любом городе борцовская секция.

— Нет, — стоит на своем Чесноков. — Готов отстоять свое мнение, несмотря на пенсионный возраст, не на словах, а на деле. А вы вот такой прием знаете? А вот этот? — Он показывает их на мне. — То-то! А они самого Ивана Максимовича коронные.

Странно, уверенность Чеснокова в непобедимости Поддубного лишь усиливает мои сомнения. А что через полвека смогу сделать я со своим «секретным» оружием? Допустим, свести меня в поединке — меня сегодняшнего, в лучшей спортивной форме — с теми, кто придет на смену мне.

Может, уверенность Чеснокова — это вера в несбыточное, в чудо, в мечту. Она воплощается в былинах. Взять сказку о ковре-самолете, волшебной лампе Алладина. Сказки перестают быть таковыми: мы получаем сверхзвуковые лайнеры, телефон, радио, телевизор. И сказка — уже не сказка, и чудо — не чудо, если они становятся вещью обыденной. Остаются нам разве что тоска по вечной молодости, поиски «живой» воды. И волей-неволей, жаждая обрести бессмертие, мы готовы поднять на щит имена тех, над которыми, нам кажется, не властно время. Они редки. И мы так ценим их.

На сбор в Алушту пожаловал сам Александр Григорьевич Мазур. Он в возрасте 42 лет стал чемпионом мира в тяжелом весе по классической борьбе. В молодости Мазур выступал в цирке, боролся с профессионалами. По слухам, даже с Поддубным боролся. Роста громадного, фигура колоритная, цирковая, закваска в нем сидела прочно. Даже взобравшись на метровый трамплин, он делал в воздухе такое плавное сальто, так бесшумно входил в воду, что только набухшая гладь бассейна да трепет трамплина говорили о том, что они испытывали на себе его 130 килограммов.

На сборе ему, разумеется, проходу не давали, все выспрашивали.

— Александр Григорьевич, — пристал к нему Колесник. — Ведь вы, говорят, с патриархом сражались?

Александр Григорьевич хмыкает, заводя разговор об Иване Максимовиче Поддубном.

— Было такое дело! — В его неторопливой речи явно проскальзывает южный говор. — Только Максимычу было в ту пору годков под пятьдесят. А нам что? Пацаны еще! Вот и смекай. У него имя, как жернов, добре тянуло. А мы борьбу только еще пробовали. Так что нас с ним равнять нечего. — Он хитро усмехается. Чего-то не договаривает «дед».

— Ну, выигрывали или проигрывали? — не выдерживает Леня.

— Смотри, какой быстрый! То ж цирк. То ж понимать надо. Может, и выиграл бы… Вот послушайте, что мы делали. Был у нас борец, мой дальний родич, Недайвода…

— Такой-то и фамилии нет, выдумываете, — подзадоривал Мазура Преображенский, с не меньшей охотой слушавший повествования ветерана.

— Вы дальше слушайте, — перебивает его Мазур. — Ведь что он делал? Подпилит ножки у кресел в первом ряду партера ночью, когда в цирке никого нет. На следующий вечер ему со мною бороться. Он меня и просит: «Слушай, Сашко! Я тебя на «обратный пояс» возьму, а ты тикай с арены вот сюда да хватай это кресло. Держи его». «А зачем тебе это?» — спрашиваю. «Думка есть секретная». — «Коли не хочешь говорить, сам кресло и тяни». Он крутит, вертит и выкладывает свой секрет. Ну, наш черед бороться. Он берет меня сзади. Я тикать, как лошадь, на четвереньках, а в первом ряду дамы напудрены, с букетами, офицеры сидят с детьми. Я одну молодку с креслом тем самым хватаю. Визг, хохот. Он меня тащит. Я не пускаю. Тогда он как рванет, а весь ряд как хрустнет! Прибегает директор. Хочет что-то сказать и не может, только руками машет. Галерка топает: «Ай да дядьки. Они весь цирк разнесут. Им не бороться нужно, а руками подковы ломать». Директор хотел нас турнуть с арены, а народ требует: «Пускай борются. Может, еще что сломают». На завтра весь цирк полон. Из зала кричат: «Дайте Недайводе да Сашко снова бороться».

— А про Шепетовку, про Шепетовку, — напоминает Сергей Андреевич.

Я уже слышал про этот случай. Он был коронным номером маленьких профессиональных трупп и всегда принимался в периферийных городишках на «ура».

Для придания интереса чемпионату в город за пару месяцев засылался один из борцов-профессионалов. Он устраивался грузчиком, подряжался в плотничью артель или становился извозчиком.

— …Я салом на базаре торговал, — басил Мазур, — все тебя видят, всех за неделю узнаешь…

Борцы входили в круг трудового люда, становились своими. Приезжал к этому моменту в городишко цирк. Борьбу ждали с нетерпением, она обычно полностью занимала второе отделение циркового представления. Велись поединки. Один за другим на арену выходили увешанные жетонами борцы. Наконец арбитр, одетый под! «дядю Ваню», обращался к зрителям:

— Кто из почтеннейшей публики желает выйти на ковер и сразиться с нашим мастером французской борьбы Плясулей?..

— Александр Григорьевич, на тон ниже — турбазу разбудите, — взмолился Преображенский. — Может, хватит, ребятам спать ведь пора? — Услышав в ответ дружное «не-е», Сергей Андреевич просит: — Тогда, окна закройте, а то действительно разбудим отдыхающих. — Ну сразу, конечно, никто не выходил, — продолжал Мазур.

Действительно, соглашаюсь мысленно с ним я. Уж больно устрашающе выглядели заезжие гастролеры. Но все же галерка выдвигала из своей среды смельчака. Им оказывался грузчик-возчик артельный. Свой, «доморощенный», при случае свою силу показывал не раз. Выходец из народа конфузливо появлялся на арене. Никак не мог приладить спортивный костюм. То ботинки не по размеру ему давали, и он, как клоун, спотыкался, тем борцовское трико такого размера на него надевали, что оно под коленками болталось. Наконец форма пригнана, и поединок начинался. К всеобщей радости, грузчик выигрывал, но судья жульничал и победителем объявлял мастера французской борьбы.

— Что делалось в цирке, представить невозможно, — вел дальше неторопливый рассказ Мазур. И хотя говорил он это спокойно, мы представляли, что могло твориться в шапито. — Шпрехшталмейстер успокоил людей, а затем и говорит им: «Идя навстречу желанию уважаемых граждан, встреча завтра повторится». Снова раздается свист, гвалт, но уже одобрительный.

Да, представить можно, как назавтра штурмовалась в городишке касса шапито. Билеты продавались втридорога. Все, наверное, только и ждали той обещанной встречи, жаждали увидеть, как будет наказана несправедливость. А такого типа заманивания у циркачей были еще хитрее. Поединок заканчивался вничью. Рассерженный тем, что ему, асу, не удалось совладать с каким-то безвестным артельщиком, чемпион, покидая ковер, осыпал соперника обидными словами и угрозами: мол, он в следующий раз рассчитается с негодяем. А галерка кричала: «Не бойсь, Петро! Ты ему сам всыплешь! Пусть знает наших!»

— А если выйдет настоящий силач, а не подсадная утка? — перебивает Мазура Саша Медведь.

— То другое дело. Для этого у каждой труппы свой Яшка был. И мне приходилось такую роль играть. С виду ты вроде слабее всех. И одолеть тебя может всякий. Только тут хитрость. Самого юркого паренька тренировали. Директор цирка заявлял: пускай этот самый силач со слабеньким Яшкой повозится, а то чемпион руки-ноги может повывертывать. Ну а Яшка свое дело туго знал. Он за это немалые деньги получал.

Беседа заходит за полночь. А я понимаю своих товарищей: борьбу, совсем недавно считавшуюся первой забавой в народе, теперь оттеснили в сторону футбол и хоккей, фигурное катание и гимнастика. А ведь вот оно было совсем недавно. То время совсем рядом. И рассказывает Александр Григорьевич самую настоящую быль, быть может, чуть-чуть приукрашивая детали или вменяя имена. Его друзья еще живы. Они нет-нет да и приходят к нам посмотреть на соревнования.

— Намутили вы воды с вашим цирком, — неожиданно разбивая благодушное настроение, говорит Мазуру тренер. — У профессионалов и «герои», и «злодеи» свои были, и «дурачки», и «студенты-интеллигенты». Каждый знал, на какой минуте, каким приемом прижимать лопатками к ковру соперника. Народу голову дурили, за деньгами гнались. Вот теперь и растеряли все. Нет былого интереса к борьбе.

— Э, нет! — Мазур даже привстает с кровати. Стул скрипит под ним, не выдерживая тяжести, поэтому он уселся поперек Лехиной кровати. — Ты слушай! Мы уедем, а в городке или поселке хлопцы все наши приемы отрабатывают. Сколько всяких кружков и секций пооткрывалось из-за профессионалов. Попробуй своих хлопчиков заставь сейчас пятак пальцами согнуть или балку швелерную на своем горбу, а Иван Заикин делал это на глазах у всех. Мы и гирями по утрам. крестились. У тебя кто один-два пуда продержит на прямых руках? А я, хоть старый, всем твоим покажу, как это делается.

Говорить начинают все, стараясь перекричать друг друга. Дверь открывается. На пороге — начальник команды. И хотя он произносит всего лишь «Так-так!», силясь пересчитать всех нарушителей режима, спор умолкает.

— Мы вас, товарищ Мазур, для передачи опыта пригласили. Опыта, понимаете! Всем разойтись по местам. Проверю каждого, по две контрольные схватки на завтра назначаю.

— Что ж так, — бурчит Сергей Андреевич. — Живого мамонта увидели, вот и не отпускают.

— Погоди, Андреич, завтра мы и с тобою сделаем контрольную прикидку. Тогда за мамонта прощения попросишь.

Мазур первым выходит из комнаты. Расходятся остальные тихо, на цыпочках.

— Откроем окно? — спрашивает Леонид.

— Повесь на подоконник трико, не успел его просушить, — прошу я товарища. — Утром успеет на солнышке прокалиться.

— Напортили нам циркачи, — не то утверждая, не то спрашивая, говорит Колесник. — Представляешь, смотрели люди на показуху, привыкли к отрепетированному спектаклю… Да если какого папашу, который лет сорок уже на соревнования борцов не ходил, сейчас к нам пригласить! Он же не поймет. Это ж почти что высшая математика. При этом Леонид делает круглые глаза, их округленность убеждала и меня: действительно, интегральное исчисление. Леня лег, натянув лишь простыню.

Через окно волнами вливается запах глицинии. Ее кисти свисают с верхнего балкона. Запах терпок и густ.

— На тебя еще можно смотреть. Ну а как объяснить людям, что сорокавосьмикилограммовый «мухач» тоже богатырь земли русской? — говорит Колесник.

— Конечно, — пытался я утихомирить товарища. — В цирк шли просто поглазеть на гигантов. Но мы-то нашли решение. У тебя 68, у меня 105 килограммов. Но и ты, и я можем мечтать о звании чемпиона мира. — Ленька молчит, насупившись. — Был интерес к борьбе, был, — продолжаю я. — Так, может, оттого, что тогда не было горных лыж, картинга, футбола, телевизора, кафе и круизов вокруг Европы? Много чего не было, вот и томился народ со скуки в шапито. Но, надо признать, умели они себя подать: парад-алле, оркестр туш играет, шпрехшталмейстер каждый номер объявляет, каждому борцу характеристику забористую дает. Ритуал придумали — пальчики оближешь. Вот у боксеров…

Да, — вздыхает Леонид. — У боксеров много чего от профессиональной поры осталось. Судья подтянут. На ринге одна пара, о каждом расскажут. А у нас? Три ковра. Состязания с раннего утра до позднего вечера. У фанатика борьбы и то к концу-дня голова кругом идет. Судьи с ног валятся.

Колесник критиковать горазд. Он тут же вспыхивает.

— Леша, давай все же спать. Договоришь потом.

Время пролетело незаметно, кончились сборы, нам пора было ехать в Манчестер. Леонид провожал нас из Алушты, он оставался после сборов еще на неделю, решил позагорать.

— Сергей Андреевич, не нравится мне что-то наш чемпион, — Колесник кивнул в мою сторону. — Простыл он, по-моему. Вчера до посинения сидел в море.

— Того не делай. Тут сквозняк — не лежи. Босой не ходи, поранишься. Как дите малое. А говорят, спортсмены здоровые, как быки, — возмущаюсь я.

— Поздно теперь говорить, — сказал тренер. — Через сутки в Манчестере. В Москве на жену и ребятишек, не успеет посмотреть, враз в самолет запихаем.

Едва мы приехали в Манчестер, я почувствовал, что со мною творится что-то неладное. Появился насморк. Не говорю, а гундосю. Через день начинается чемпионат мира, а у меня температура полезла в гору.

Команда разместилась в небольшом коттедже. Все уехали на тренировку, а Сергей Андреевич остался лечить меня. Его любовь к медицине многие ощутили на себе.

— Иди сюда! — Тренер зовет меня в ванную. — Лезь!

— Да это ж кипяток, Сергей Андреевич?

— Лезь, кому говорят! Пробовал сам. Летняя водичка, только купаться в такой. И дыши, дыши парами. А я тебе пока чаю заварю. С медом пить будешь.

Продержав меня в ванне около получаса, за которые я успел выпить четыре или пять стаканов чаю с медом, Преображенский наконец смилостивился.

— Ну ладно, выбирайся. Вытрись насухо и надень сухое белье. А теперь, — требует он, — суй ноги сюда. — В толстые шерстяные носки Сергей Андреевич насыпал сухой горчицы.

Я уже укутан, словно мумия. На голове полотенце, лица нет — торчит один нос.

— Откуда горчица, да еще сухая? — бубню.

— Оттуда. Надо, так мы в Манчестере и лапти достанем. Вот станешь сам тренером, тогда и узнаешь, где брать мед, где горчицу. А эти таблетки — вижу, как тренер смахивает со стола пилюли, прописанные мне врачом, — пусть сам доктор лопает по утрам за завтраком вместо бекона.

Лежу. Жарко. Меняю намокшее белье, снова закутываюсь, выпив новую порцию чая.

Поднимаемся рано. С восьми часов взвешивание.

— Ну как, Саша? Не уберег тебя Колесник. Будешь знать теперь, как ослушиваться моих приказов.

— Здравствуйте, Сергей Андреевич, — голос мой хрипит. — Получше, чем вчера, но видите, как передвигаюсь. Будто шпагу проглотил. Головы не повернуть.

— Вот что, — подумав, советует тренер. — Сейчас приедем, ты отсидись где-нибудь в уголочке. Появись издали, покажись, и точка. Минут за пять до окончания взвесься — и в машину. Ни с кем ни слова. Скажешь «а» — сразу поймут, какой ты тепленький. Кивни головой, буркни себе под нос и проходи мимо. А там посмотрим. Жребий выпадет плохой — будем снимать. Если середнячки в первых двух кругах, — день продержишься, а там видно будет. На поправку уже пошел…

Слушая его наставления, собираю сумку: бандаж, удостоверение личности, термос, борцовские ботинки. Надо бы шнурки в них заменить, порвутся.

— Вас только и ждем! — Начальник команды смотрит на меня вопрошающе. Опережая Преображенского и меня, вставляет: — Сниматься с турнира не думаете? В голос он подпускает озабоченности, но звучит это у него все равно официально. Вот так всегда у него.

— Если бы не первенство мира, запретил бы ему участвовать, — не задумываясь, отвечает ему Сергей Андреевич.

На взвешивании веду себя согласно инструкциям Сергея Андреевича. Издали раскланиваюсь с соперниками: взмах руки, кивок. Вот и все разговоры. Жду жеребьевки. А вот и результаты. В первом круге какой-то тяжеловес из Индии. Ребята они настырные, но грамотности борцовской не хватает. Второй — Бок из ФРГ. Приезжал к нам в СССР и пошатал самого Анатолия Рощина. Дитриха нет. Бок вместо него. Приемлемо. Справляюсь с обоими. А там посмотрим. Дойти бы до финала…

Нервозность заставляет забыть о гриппе. А скорее всего, помогают чай и сухая горчица. Будто и нет недомогания.

Первые два круга прошел удачно. Как там мои основные соперники? Поразительно степенен Ларри Кристоф. Подозвал меня к весам, довольно ухмыляясь, показал на стрелку, которая ушла за цифру 110: мол, смотри, каков теперь я. Вижу, плечи округлились. Но я и без того успел присмотреться к нему. Что-то американец заметно сдал в скорости. Решил поговорить с Сергеем Андреевичем.

— Пока не знаю, — задумчиво произнес он. — Вот так всегда бывает: одно приобретешь — теряешь другое. По-моему, осторожнее стал Ларри, а?

— Вроде того, Сергей Андреевич. Лишних движений Кристоф не делает, но и от боксерской стойки и балетных антраша не отказался.

— Тебе и с ним, и с Ахметовым придется встретиться напоследок.

Машина чемпионата крутится неровно, с перебоем. Наша команда идет пока неплохо. Но что останется после финала? Болезнь все точит и точит. Начинаю нервничать. Долго отдыхаю после каждой схватки. Массажист трудится надо мной в поте лица, его не хватает на всех ребят. Тогда за дело берется Мазур, который приехал в Манчестер в качестве туриста.

День последний. Торчать в зале, измотав свои нервы, невмоготу. Предупредил Сергея Андреевича, что поболтаюсь около спортзала в парке.

Сад оказался одновременно и зверинцем. Вольеры превосходно имитируют естественные условия. Рвы, кустарники, гряды валунов создают ощущение у зрителей, что звери и птицы находятся на свободе. На лужайке, перебирая ножками-тростиночками, паслись лани. Деловито перебегают дорожку белки. Аккуратно расправив белоснежные перья на груди и похлопав черными крыльями фрака, у скамейки замер аист. Он косит глазами. Две пожилые дамы жеманно грызут печенье. Нет, аист не просит милостыни. «Но, если отдыхающим будет угодно…» Чопорно птица склевывает кусочек брошенного лакомства и замирает вновь. Поза его говорит, что аист не попрошайничает, а принимает угощение.

Нет, все же правильно сделал, что решил побродить по парку. Гомон праздношатающейся толпы густеет. Выхожу к бетонному пятачку. На нем юркие автомобильчики налетают друг на друга, таранят в бока, в лоб. Опытные водители увертываются, остальные застревают в пробках. Скрежет «всамделишных» аварий наслаивается на джазовые ритмы. Рядом гаревая дорожка, трибуны. С треском, поднимая шлейфы пыли, носятся мотоциклы. Лица водителей в масках. Дальше на площадке дощатый городишко времен дикого Запада. В центре салун. Из его дверей вываливает ряженая толпа якобы вдрызг пьяных «злодеев». Воздух сотрясается залпами холостых выстрелов. Выдрессированные пони валятся на бок. Отстреливаются переполошенные «горожане». Дождавшись кульминации, появляется «герой». Он совершает серию молниеносных подвигов, почерпнутых из кинобоевиков, и спасает белокурую девицу. Брожу среди толпы. Хлопают пробки, лязгают жестяные банки из-под пива. Целуются напропалую парень с девчонкой. Им никто не помеха. Какое им дело до моих волнений? Стану ли я чемпионом? А почему я? Кристоф тоже об этом мечтает.

Смотрю на часы. Хорошо, что скоро начнется. А то изведу себя сам. Нет, нельзя одному. Хоть бы Медведь был рядом. Тороплюсь в зал. Чемпионат проводился в громадном здании манчестерской городской выставки. Здесь пока еще царит полумрак. Гулкую тишину нарушали покашливание микрофонов, лязг устанавливаемых юпитеров. Переступив щупальца кабелей, направляюсь к раздевалке и чуть не сталкиваюсь с Мазуром, который, прижимая к груди термосы, словно младенцев, стоит, прислушиваясь к происходящему за дверью.

— Что там, Григорич?

— Ребята вернулись из отеля. — Он вздохнул: — Эх, оце смотрю я на вас, бедолаг. Зазря вы так маетесь. Мнэ це и даром не треба. В наше время усе по-другому було. Вот, скажем, у меня случай був. Подходит ко мне раз Збышко и говорит: «Ляжь под меня. Ну, что тебе стоит. Дама моя должна прийтить в цирк. Приятная мне во всех отношениях». Я наотрез…

Вошел Сергей Андреевич.

— Александр Григорьевич, — начал он, уловив общее настроение. — А мне ты рассказывал, что не со Збышко, а с Чуркиным у тебя то было.

— Так это же тебе, Андреич, — протянул ничуть не смутившийся старик. — А хлопцы разве же его знают? И о Збышке-то переспрашивают: кто да кто?

— Саша, — переменил тему тренер, трогая меня за локоть. — Ты остаешься здесь, помогай тут ребятам. Я секундирую. Нужно — Мазур поможет тебе. Раскладка всем ясна? Болгары поджимают. В финале нас восемь. Неплохо-то неплохо, но нам четыре первых обязательно нужны. Иначе…

— Да ты не отчаивайся, Андреич, — вставил Мазур. — Длинно агитируешь. Хлопцы не киселя хлебать приехали.

За тренером хлопнула дверь.

Началось главное… В раздевалку ребята возвращаются возбужденные победой или уставшие от поражения. И те и другие жадно припадают к бутылкам с соками, минеральной водой. Хлопают пробки, оранжевые корки апельсинов летят в корзинку. Потом ребята уходят в зал болеть за оставшихся. Комната опустела. И чем меньше народу оставалось, тем томительней становилось ожидание. Вот уже нас осталось двое. Медведь вытянулся на раскладушке. Поговорить бы с кем. Саша подтягивает ногу, а затем расслабленно разгибает ее. Скрип-скрип, стонет раскладушка. И снова: скрип-скрип. Вот и его черед.

Я остаюсь один. Хожу по комнате, прислушиваясь к водопаду разноголосого гомона, который волнами взлетает под сводами зала. Еще несколько минут, и на ковер выходить мне.

Стоя в углу ослепительно-белого помоста, гляжу и не вижу лиц в черном провале зала. Различаю лишь отдельные пятна, как акварельные рисунки. Автоматически регистрирую действия арбитра. Вот он разносит листки… Вот о чем-то меня спрашивает. Нет, это не судья, а Сергей Андреевич.

— Ты что, перегорел? Вид у тебя отрешенный. Ну, соберись! Сейчас все решается!

Лязгнул гонг. Будто из тумана появился Кристоф. Я ухватился за него, вцепился словно за единственную реальную вещь в этом зыбком мире. Комкал, мял, удивляясь тому, что ничего сделать так и не удается: американец без устали ныряет, проходит мне в ноги.

Перерыв. Я направляюсь в свой «синий» угол. Заметил Сергея Андреевича. Его почему-то ставшие круглыми глаза. Подставляя стул, он затормошил меня:

— Что с тобой? Ведь без твоей победы мы на втором месте, пойми, на втором!

В лицо полетели брызги от мокрого полотенца, которым обмахивал Мазур. Он тяжело влез на помост. Вдвоем они принялись обрабатывать мои еще не уставшие, нет, а какие-то ватные, дряблые бицепцы.

— А ты разве не понял его тактику? — басил старик. — Он ведь знае, шо интервидение сейчас пускать будут, вот| и бэрэжется. Одно дило — чужим глядеть, так воны чего понимают? Другое — родичи.

Оглядываюсь на телекамеры. Их несколько. Они стоят по бокам помоста на треножниках.

На удивление себе заборолся свободнее. Вроде как бы кокон спал.

Ларри продолжал методично атаковать. Принимаю вызов. Иду вплотную к нему. Американец досадует. Он пока не достигает ничего.

Резкая боль в локтевом суставе: Кристоф сделал вид, что проводит «бедро», а на самом деле пытается меня вывести из строя. Даже не потрудился замаскировать свой наскок. Чуть подвернул бок и рванул на излом руку. Это что-то новое в его тактике. Еще три или четыре раза успеваю познакомиться с тайным разделом Кристофа. Ну уж тут я начеку.

Второй перерыв.

— Не рискуй, — говорит тренер, — если что, иди на ничью.

Третий раунд начинаю с того, что сую локтем Ларри под ребра. Он понимает Меня правильно. Свисток судьи! взвизгивает: мол, что за безобразие… Ларри, блеснув зубами, делает ему успокаивающий жест. О'кэй, значит!!

Я ловлю Ларри на свой «секретный» прием, держу несколько секунд за руку, но бросок не произвожу, распускаю захват. Преображенский вытирает меня с головы до ног, целует. Бормочет:

— Молодец, правильно, что не бросал. Следующий турнир у него дома, швырнул бы сейчас — там о таком захвате мечтать бы не пришлось.

Мазур тянется обнять меня. Я весь мокрый: струйки пота бегут по ложбине позвоночника, по лицу, плечам…

— С первым тебя, — подходит Медведь. Силится улыбнуться. Вижу, не сладко ему. Сам-то он проиграл.

— Как же ты?

— Проморгал, не спрашивай.

Манчестерская медаль самая невзрачная из всех. Достаю ее неохотно. Не потому что не горазда собою. Несладко далась она, четвертая золотая по счету.