Ретроспектива (СИ)

Глава 23

Файлирс

Он ещё долго что-то бормотал. Тем легче стало говорить, когда дыхание Эли стало ровным, а рука отяжелела. Уснула.

Это была страшная ночь. Худшее, что может испытать мужчина — бессилие. Вразуметь, что ничего от него не зависит, а всё, что он может делать — токмо ожидать. Как бы ни нужен ему был наследник, но не такой ценой. Бушующая в столице чума, ежечасные доклады о мрущих подданных — всё то стало не важным около мысли, что сейчас его ведьма может навсегда его оставить. Лишь прихоть создателя держит её на земле.

Много раз он входил в спальню, она, в полубреду, не замечала ничего, одуревшая от боли… зачем нужны ему дети! Дети, за которых приходится платить такую цену! Он только глянул на них, одинаковых, что две капли воды. Даже не зная, есть ли там наследник, будущий король, он уже ненавидел этих существ, чуть не забравших у него их мать. Пусть и вовсе нельзя будет её коснуться, но он не позволит ей хоть раз ещё пережить подобное…

— Фай…

— Прочь, — гаркнул, услышав голос брата.

— Я-то да, но объявить надобно, — герцог вовсе не выглядит оконфуженным, — народ ждёт, надо сказать, кто родился.

— Дети родились… почём я знаю…

— Как это дети? — вот теперь герцог удивился так, что сам не понял, как вошёл в спальню, где спала княгиня, — много?

— Двое…

Младший брат оказался подле ложа, сам не задумался, как потянул руку к младенцу, спеленотому в кокон.

— Крошечный какой… Фай?

— Чего?

— А они живые вообще?

Усталость в миг покинула короля, вместе с оцепенением и облегчением. Он подскочил, но не смог найтись: что делать, куда бежать…

Герцог тем временем просто приложил ладонь к тельцу младенца.

— Дыыыышит, — прошептал с улыбкой юродивого.

— А другой?

— Сам проверь… я вот что думаю… неужто из такой крошки целый человек вырастает?

— Норэн, позови воеводу того…

— Сам позови, я тут ещё, пригляжу…

Король не захотел спорить. С одной стороны — ему же лучше, можно уйти, не боясь оставить этих существ. Уж брат приглядит, но с другой стороны… Легко ему умиляться крошке, если не его жену эта крошка чуть к праотцам не отправила.

Мальчик и девочка — так ответствовал мечник. Значит, есть теперь в Ондолии наследник.

А на свете останется дщерь его, Файлирса, когда придёт ему время покинуть этот мир. И она, дочь эта, будет ведьмой… неужто так же, как Эля, жить в вечном страхе разоблачения? И ежели ввести ведьм в этот мир королю ондолийскому сейчас, пока не под силу, то уж сделать так, чтобы росла девчонка без страха и оглядки он обязан.

Но это после, а сперва — обезопасить трон.

Для того все слуги, что были во дворце этой ночью, собрались в тронном зале. Тридцать один человек, каждый из которых принёс клятву на крови, маги — жизнью и магией, люд — просто жизнью. Ни одна живая душа не должна узнать, кто именно рожал сегодня королевского наследника. Тут чума даже на руку сыграла — немногочисленные вельможи, что не разбежались из дворца видели под иллюзией лишь спешащего короля, не его ношу.

Каждого человека щедро наградили.

— Ваше величество, — выступил вперёд распорядитель королевского дворца. Король кивком дозволил молвить, — болезнь лютует в городе, — очи с полу он поднять не осмелился, — бояться люди… просят дозволения уехать…

Того он и ожидал. Знать уже покидает столицу, разъезжаются, надеясь пересидеть в провинции. А люди… то вчера у них денег на дорогу не было, а сегодня… Как бы ни было, не может король их служить оставить, а ну как и правда, спастись сумеют.

На следующий день дворец опустел. Не осталось ни лакея, ни чёрной девки. Элина свита лишь никуда не делась, куда ей, без своей княгини.

— Холод какой! Ты угробить её решил?

Прасгал вошёл в покои, где до сих пор спала Элькерия. Файлирс тут же возвёл над ней купол, чтобы не тревожить.

— Не трожь! — окатил брата морозным уличным воздухом, когда тот направился закрыть окно. — Епископ их сказал, что чистый воздух всем сейчас нужен, а где он чище, чем здесь, высоко от земли.

— Она ж окачурится… — лишь начав говорить, он понял, что сказал, — прости, брат. Прости. Сморозил, не подумал.

— Как всегда, — Файлирс поднялся с кресла, потянулся, разминая спину.

— Как она?

— Легчает.

— Просыпалась? — герцог подошёл к растопленному камину.

— Поела, попила. Умаялась она крепко… Какие новости?

Выслушивать от брата, что Эля мало кормит детей, Файлирс не желает. Герцог носится с существами, как со своими. Будь его воля — вообще не отрывал бы от материнской груди. Те итак все силы у неё отнимают вместе с молоком. А о кормилице сейчас и речи быть не может.

— Разные, — Прасгал дёрнул плечом. — Хорошие: народ, что жив ещё, молится за здравие наследника и ждет благодати, что создатель простит тебя за грехи, — молвить такое, хоть и пересказывать, Норэну дюже страшно, — раз послал наследника, то и болезнь заберёт, — глянул на брата, вроде спокоен, пошёл за ним в умывальню, — побриться б тебе…

— А ты, что ль умеешь? — спросил король, как только отфырчался.

— Я? — развеселился не пойми чего герцог, огромными пальцами пытаясь ухватить отросшую бороду. Кой-что удалось подцепить.

Как ни веселился бы брат короля, болезнь пришла и во дворец. Утром Файлирс нашёл своего брадобрея. Труп успел почернеть.

— Что в городе?

Норэн поник.

— Пустота. Ни одного знатного нет, все сбежали, ратуша стоит распахнутой… чернь всё растащила. Фай? Что-то делать надо… скоро всех выкосит… Окуривание душистыми травами не помогает. Люди по Келсу гонят стада коров, говорят, что живность вдыхает заражённый воздух и уносит его с собой… Поговаривают, что король сбежал из столицы… И, Джули, — Джулия Нупотт, графиня Эхелон. Фаворитка короля, получившая отставку, как только король вернулся с молодой женой, она была отправлена в свиту королевы. Сослана вместе с ней, — ночью скончалась. Как и у всех: появились опухоли подмышками, потом на руках и бёдрах, затем чёрные пятна пошли по телу. Когда вобла выкинула её из летнего дворца, Джули уже харкала кровью. Её сердце остановилось, когда она шла пешком в своё поместье, что ты ей подарил… королева не дала ей даже лошадь…

— Норэн… — Файлирс устало вздохнул, — ты ведь знаешь, лошадь бы ей не помогла. Один способ вылечиться от чумы — не заразиться. Жена Нупотта была обречена.

Как и сотни других подданных.

— Она искренне любила тебя…

— Она искренне верила в то, что любит меня. На деле же, она любила положение, что ей даровала моя постель. Хватит, Норэн. Я… я… я не знаю, не представляю, что нам делать…

Элькерия.

Почти сутки я спала. Проснуться никак не удавалось. Моих малюток приносили ко мне, я прикладывала детей к груди, так и не скинув оковы сна, не взирая на страх приспать деток. Кто-то постоянно был рядом. Следил.

— Твой брат любит твоих детей больше тебя, — я силилась, чтобы это не звучало, как упрёк, однако, обида на Файлирса, за его игнорирование, за его взгляды на детей, словно те ему мешают, раздражают… пять дней лежания дают о себе знать.

— Глупость, — он проводил взглядом девушек, что вынесли малышей после кормления. — Не досуг просто. Да и тебе к ним лучше не привязываться. Несколько лет и сын уедет в свой домен…

Снова он завёл эту песню.

— Что в городе?

— Хорошо всё. Спи, — и попробовал потянуть меня вниз, сидящую на постели.

— Файлирс. Твой брат… он два дня как не заходил…

После первых трёх дней, когда из соседней спальни постоянно доносился его голос, отсутствие герцога стало ощутимым.

— Он… — король гулко сглотнул и его пальцы больно сжали моё плечо. — Он не придёт больше, Эля… Норэн, он…

Я подскочила.

— Он жив? — вглядываюсь в очи, что не мигают. — Файлирс, отвечай! Он ещё жив?

Он только и сумел кивнуть, как из глаз, таких страшных, суровых глаз, беззвучно полились слёзы.

В секунду я оказалась на полу, кликнула девушку, схватила халат, прикрыла им рубашку.

— Из детской ни на шаг, — распорядилась, направляясь к выходу, запахиваясь по пути.

— Одеться бы, ваше… ваша…

— Знает кто, где герцога покои? — спросила выходя в людскую, не обратив внимания на кричащего что-то короля.

Из покоев он с мокрыми глазами не выйдет, пусть и окромя люда не увидит никто. А останавливать меня нечего.

То, что лично я — кость поперёк герцогского горла, то ясно, как день.

Не ведаю, что буду делать, когда коридор дворца, пропитанный вонью тлена и смерти, кончится, но дать умереть единственному человеку, в чьих глазах я увидела искреннюю и всеобъемлющую любовь к моим детям, я не могу. Моим детям нужна опора и защита в этом мире. Возможно, что и от собственного отца.

Путь в покои мне преградил Алирик. Бронзовая кожа сейчас пошла алыми пятнами, воевода негодует.

— Там чума, — кратко объявил, и тут же выдохнул, после бега. — Его не спасти, княгиня, смирись. Он мёртв уже, как и вся Ондолия, как Келс. Все мертвы…

— Как и мы с тобой, — кулаки мои сами сжались: не позволю! Не пущу! — То, лишь времени вопрос, когда мы за ними отправимся. Чем терпеть агонию, лучше что-то делать! Прочь! — Он не двинулся с места. — Коли мы завтра на тот свет отправимся, а дети мои живы будут, кто их защитит? Кто трон для сына сохранит? Жизнь дочери? Прочь, воевода, не доводи до греха. Он — родной дядя моим детям. Он их своим животом закроет, ради них стараться будет…

Мои уговоры не возымели никакого дела.

— Прости, — сказала беззвучно, когда вихрь моей силы снёс его от двери, кажется, что и стена пошатнулась.

— Дура баба… — услышала от герцога, когда пересекла покои и вошла в спальню. — Ещё и нагая считай… коль и выживу, мне брат сам башку скрутит. Дура…

Много сказал, не сдюжил, закашлялся кровью. Утёр лицо прямо тряпкой которой накрыт был.

Я кинула пламя в камин, который никто не потрудился растопить, распахнула окно, прогоняя вонь заживо тлеющего тела.

— Некому городом управлять, там, брат твой в кручине, пока ты тут помирать собрался…

Скинула одеяло с герцога. Да, может и зря я… кожа подмышками уже повздымалась… стащила подштаники — так и есть: пах усыпан бубонами.

Глядишь, была бы одна лихорадка, но выступили волдыри… Пути назад нет, я уже вошла к чумному. Или я спасу нас обоих, или же здесь и останусь.

По тому, что больной никак не отреагировал на лишение его белья, я поняла — без сознания. Глянула на лицо и убедилась, что его обуял злой, лихорадочный сон. Веки мужчины подрагивают, тело тяжело.

Что ж, за спиной чума, от которой не спастись, дети, которые не нужны никому, кроме меня… нет мне назад пути.

А потому призвала силу. Мать-Землю призвала себе в помощницы. На всё твоя воля, на тебя и полагаюсь, но не могу смотреть, как уходит защитник. Без него и брата его, не будет ни Эстесадо, ни моих малюток…

А чума здесь не бубонная. То я поняла, глядя силой на тело герцога — то только бубоны на теле, их, как воспаления залечить возможно, но вот то, что чума уже стала лёгочной, смертельной… придётся попотеть. Воспалены лимфоузлы и лёгкие — с особой силой, других органов внутри мужского тела воспаление только ещё едва коснулось. Со скоростью этой болезни — приди я завтра: дядя моих детей был бы мёртв…

Ну что же…

Грудь, налитая молоком, уже болит и тянет, да только не могу я пойти пока…

Снятие воспаления заняло несколько часов. Герцог ни разу не пришёл в себя, его рвало, и кашель кровяной сотрясал тело, мне нечем было ни обтереть его, и уж тем паче, я не могла прервать целительство, чтобы облегчить его положение. Когда его скручивало в очередной раз, я только и могла, что следить внимательно, чтобы пациент не захлебнулся, померев раньше времени чем от чумы, от нерадивой сиделки.

Кто-то тронул меня за руку, прервал полутранс, я обернулась — козёл! Как есть, настоящий чёрный козёл. Не сдержала рваного смеха, в мёртвой тиши спальни, где только ветер гуляет, этот смех вызвал муражи по голой коже. Халат я давно скинула, дабы не мешал… в одной сорочке осталась.

— Секретарь мой притащил, когда ты от родов разрешалась, — раздался слабый голос. Мой смех, видно разбудил герцога, — сказал, что вонь от козла бьёт заразу. Чем вонючей козёл в доме — тем меньше шансов у чумы… помер дурак, через два дня… а зверя своего оставил…

Неважно мне, что бы он сейчас не сказал. Самое важное то, что голос звучит спокойно, хоть и устало. Он явно в сознании, не в бреду.

Лимфоузлы по его телу сдулись, лишь кожа порозовела, но и то скоро пройдёт. Воспаление с нутряных органов тоже ушло. Сейчас бы попить, да нечего… но хоть температура спала, лихорадка отступила…

— На минутку я, — закончила пока заживление и в помывочную прошла: умыться, да отдышаться. Вернулась через несколько минут.

— Я тоже хочу, можно? — по всему видно, что просить, да позволения спрашивать герцог не привык. Роль больного его тяготит.

— Нужно, но погодя. Доделать надобно. Я воспаления снять сумела, но, уверена, того не достаточно. Потерпите.

Под пристальным взглядом я всё же села на его постель — отвыкла столько часов к ряду стоячи, да и сил надобно тут физических, не магических. Тяжко, после долгой лёжки.

Стала смотреть дальше, выискивала по его телу, как гончая ищет дичь, и нашла. Что-то инородное, чёрное, магическим взглядом едва различимое, словно скопление точек. Такого быть в здоровом теле не должно. Потянула… не сразу, но россыпь чернух поддалась, как и воспаления, отправилась в горшок с землёй. За ней другая… и снова, несколько часов к ряду я выискивала, скидывала заразу в землю, а после перепроверяла, не упустила ли чего. Сложней всего было вытащить ту дрянь, что засела ближе к сердцу: точки рассыпались, не хотели ловиться на мой ковш из силы. В такие минуты я ненароком вспоминала все словесы, что слышала, будучи в казармах. Герцог, ежели и удивлялся, виду не подавал. Особливо много черни было у дыхательных путей — время герцога шло на убыль, надо думать, что затяни чернота воспалённые лёгкие — те бы попросту сдулись, а вслед за коллапсом лёгких остановилось бы и сердце…

Ох, хорошо бы всё это ровненько записать, да изучить. Аль хоть потомкам передать, чтобы не бегали они по чумному городу, приди вновь беда, представление чтобы какое-либо имели…

В мыслях я отвлеклась, работать стала механически и упустила момент, когда сгусток чёрных точек слетел к ковша, что я из своей силы соткала, не успела я донести его до горшка. Чёрное облачко, как живое, будто знало, куда лететь и стремглав ринулось к окну. Я еле успела закрыть створки. Сплела аркан, не до тонких материй нынче, по-простому схватила заразу и вдавила в землю. Лишь тогда вернулась к постели ошалевшего больного. Только теперь поняв, что для него зараза остаётся невидимой.

— Ты ведьма?

По-другому и быть не может. Ясно же, что скорее он меня примет за проклятущую ведьму, чем за сказочную фею.