Ретроспектива (СИ)

Глава 27

Три месяца спустя

Иногда мне чудится, будто крепость Итвоз живая. Так случалось, что всю мою жизнь здесь, он словно мне помогает. Бывало, ещё девчонкой, сбегу ночью к морю, а дверь в людскую кто-то закроет, я её и так, и эдак, а она — раз! И открылась! Или бью голову над зельем, перепробую всё, что только можно, и вдруг травка, которой и не было раньше, прямо у котелка, я её в воду — сработало!

Если это и не сам дом, то какой-то призрак, он точно здесь обитает, просыпается время от времени.

Вот и сейчас, лабораторный стол, заваленный свитками и книгами, а я точно помню: пролистывала дальше, но родословная князей Ракос снова открыта на описании жизни Эльжбетты, княжны, жившей здесь четыреста лет назад.

— Неужели… Тулупчик!

Уставший фамильяр встрепенулся.

“Не ори, Эля, детей разбудишь!”

“Их Алирик так вымотал, что проснуться им до позднего утра не грозит”.

Эльжбетта, Элькерия, Эселия…

А что, если:

“Кажется, я знаю, как нам закрепить договор магией!”.

Я уехала из Келса тотчас же, как только сняли проклятье с Таланда. Уж не знаю, прибегал ли Файлирс к пыткам, или только пригрозил, но через час, как королева оказалась в пыточной, Файлирс отвёл меня в её покои, а там…

Девушка, та самая горничная, что когда-то прислуживала ещё принцессе, она умирала, уже едва дышала, лежала на каменном полу в гардеробной королевы. Сэсилия не избавилась от неё, потому что, её ручная ведьма, покрытая бубонами, уже начала чернеть, но испускала дух она не одна. На груди у девушки, под платьем, лежали грязные пелена моего мальчика. У воришки, теперь я вспомнила украденный перстенёк, у воришки не хватило сил сделать вольта, она связала себя с моим сыном тряпицей, в которую я его пеленала.

Мы тогда едва успели.

Королева при мне поклялась в верности, обещая не вредить никому из рода Эука ни словом, ни делом. Герцог Прасгал лично сопроводил в монастырь новую послушницу.

Как ни противился король, но мы уехали. Уж не знаю, где силы взяла, но таких остервенелых торгов в моей жизни ещё не случалось. И Файлирс, и я пришли к выводу, что один только способ детей защитить — ввести Эстесадо в состав Ондолии. Так, Итвоз становился провинцией принца, пусть и лишь одного, но не нарушая древних законов, как и положено, наследник будет расти среди народа. Пусть и нет у нас больше автономии, но княжеский венец станет герцогской короной, которую однажды примет Эселия, и передавать её будет по женской линии, от матери к дочери. А король Ондолии станет оберегать трон сестры.

Договор, ещё в столице скрепили силой королевской семьи Эука и княжеской Ракос, той же кровью.

А теперь мне предстоит сделать так, чтобы если, не дай Мать-Земля, однажды в замке сядет герцогиня послабее духом, никто не смог её заставить расторгнуть договор, поэтому…

Я спустилась в ритуальный зал, который нынче стоит запечатанным.

Семьсот лет назад на костре сожгли последнюю ведьму. В те времена ритуальный зал был в каждом замке. В семье, у которой был замок, всегда была и ведьма. Сотни лет сложные обряды и ритуалы проводили в стенах пропитанных магией, силой предков, и… магией жертвоприношений, зачастую.

Ещё с десяток лет заняла зачистка, во время которой магией храмовников уничтожались ритуальные залы. Но не везде — зал в Итвозе возводился первее крепости, в подземелье. Уничтожь помещение — крепость рухнет.

Уж не ведаю, как, но предкам моим удалось зал лишь запечатать, плохо лишь, что о любой попытке печать сорвать становится известно в церкви создателя…

— Ваше святейшество, — епископ, как я и просила, прибыл без промедления и следуя той же просьбе, вопросов не задавал. — Вы не раз предлагали свою помощь и сейчас я хочу просить вас о ней. Какова цена?

Седая голова качнулась, печальная улыбка появилась на молодом, привлекательном лице. Он недолго размышлял.

— Мир.

— Мир? — не поняла я.

— Мир. Делайте то, что делаете, правьте нашим краем, любите его, оберегайте жителей, не обижайте простых людей. Передайте эти заветы своим потомкам, наследницам.

— Вы поможете мне?

Епископ кивнул.

Я отвернулась лишь на миг, чтобы сырой силой снести защиту с тяжёлой двери. Разумею, несколько десятков лет, так точно, её не открывали.

Церковник держался за грудь, глаза прикрыты. Он достал из кармана медный кусочек, что светился белым светом.

— Полагаю, — он закашлялся, — что в этот момент ведическая сила вторглась в защиту инквизиции?

Я не хочу ему угрожать. И вредить не хочу. Но если выбирать: обезопасить будущее своей дочери и внуков или вечное молчание одного священника, то выбор мой очевиден.

Всё же, так хочется верить людям.

— Вы верно понимаете.

Мгновенья тишины.

— Что ж… проходите кня… ваша светлость. Зачем-то вы рискнули, посвятив меня в свой секрет. Делайте, что должно, я подожду вас здесь. С вашего позволения, внутри мне… лучше здесь.

А дальше — алтарный камень и свиток с договором на него. Свет зажгла походя и сейчас старые факелы не просто освещают действо, но и согревают.

Призвала всю силу, что была во мне и в предках моих — факелы стали подёргиваться, при закрытой двери. Умершие ведьмы идут на зов своей дочери.

Не видно и не слышно, но осязаемо, я не одна здесь.

— Я более не одна в этом мире. Теперь дочь у меня есть и когда мой век закончится, она останется. Прошу предков помочь, защитить твердыню и княгинь, а ныне, герцогинь, которые сядут на трон древний, — проговорила тихо, зная, итак услышат. — С этого дня дочь Ракос именем нарекать, что нести будет в себе силу в первой букве, — тёплый ветерок дунул в лицо, — Э: пока так будут звать рода главу, будет править ведьма Ракос всем Эстесадо, будет хозяйкой краю этому, — воздух ощутимо колыхнулся, волосы метнулись за спину, — не в силах ни ведьма, ни маг, ведьминский завет отменить, — полоснула по запястью кинжалом, — прими, Мать-Земля мою жертву, — камень впитал всё до капли. — Сила той, в чьих жилах течёт кровь Ракос, именем предков своих запечатана будет до окропления Матери-Земли своей первой кровью, что у девушки женщиной проливается. Мать-Земля, прародительницы мои мне в свидетельницы, что сила наша вся в завет мой идёт. Оберегом станет до того дня, пока не испустит дух последняя ведьма, коя к роду нашему принадлежность имеет! Да будет так!

Силовая волна на всю мощь разошлась от меня, как пища предкам, как подтверждение, что я их дщерь, что достойна за семью ответ держать.

Голова закружилась и я упала на колени, прямо перед камнем. Сидела, пока не почувствовала, как последняя ведьма шагнула за грани чертог.

— Что вы сделали? — епископ бросил стену, что подпирал, шагнул мне навстречу.

В благодарность за добро ответила правду. Рассказала, что теперь до скончания века править в Итвозе будет моя кровница, и сила всех наследниц будет запечатана до первой брачной ночи.

— А после инициации?

— А после инициации рядом будут старшие родственницы, которые помогут силу обуздать. И у меня впереди вся жизнь, чтобы придумать, как сделать, такой порядок завести, чтобы девочки эти здесь и замуж выходили и на ложе всходили…

— Позвольте, — ничем священник не выдал своего мнения о произошедшем. Лишь кивнул, выслушав, отодвинул меня от двери. — Как вы посмотрите на то, чтобы дверь эта навек осталась запечатанной, но коли и войдёт кто, сигнала в храм не подала?

— Буду благодарна вам до скончания своего века!

— Я озвучил свою цену: правьте с миром и спокойствием, то лучшая награда для служителя Создателя.

Никогда не думала, что такие ещё остались. Те священники, что о людях радеют, об их душах, а не о собственной утробе…

Когда епископ закончил, я сама заперла за ним дверь спящей крепости.

Небывалое облегчение от большого дела, спокойствие, которое обуяло старую крепость и мне передалось.

Итвоз… сколько видал твой камень на своём веку! — Приблизилась к стене и ладонь протянула. Сколько судеб, горестей и радостей успела увидеть старая крепость, сколько князей сменило друг друга…

Так и шла до покоев, ведя рукой по гладкой, что шёлк, кладке.

Заглянула к деткам: июльская ночь прорывается в распахнутое окно, щекоча голые пяточки и кудрявые макушки. Эселия сбила простынку, которой я её накрыла, в ноги, Таланд же и вовсе скинул с кроватки… не признают мои малыши одеяла. Не стала накрывать. Чай, не замёрзнут! Поцеловала аккуратно, чтобы не разбудить, задержалась у каждого лишь на миг — удостовериться, что детская грудь вздымается, дыша. Старые страхи всё не проходят.

Смежную дверь оставила открытой, скидывая платье на ходу, не зажигая свет. Утром вымоюсь, нынче спать.

Неладное я заподозрила, лишь к постели подойдя. Зачем-то рука сама прикрыла грудь, которую не скрывает сорочка.

— Что же ты остановилась, герцогиня? Почивать передумала, али вновь решилась куда сходить по ночи?

И то ли голос его всё во мне разбудил, то ли сквозь вязкость ночи я чувствую этот горячий, жадный взгляд. Кажется, что никогда ещё я не скучала по нему так сильно, как в этот раз.

Задержала руки на груди, чуть сжав полушария, повела бёдрами, меж которыми уже стало влажно, сделала короткий шаг.

— Ты видишь меня? — голос сел, сама себя не узнаю.

— Тебя только и вижу, — так и есть, я стою аккурат в лунном свете, когда постель во тьме.

Огладила грудь — кровь застучала в висках, потянула вниз плечо рубашки, пальцами сжала выглянувший сосок, другой рукой скользнула ниже. Пальцы, руки… всё тело дрожит от сладкого предвкушения, но левая рука всё сминает грудь, а правая — вниз, превозмогая дрожь.

Всхлипнула, безошибочно находя горящий взор, услаждая его.

Смотри на меня! Смотри, как я истосковалась по тебе!

Представила его руки на себе, что его пальцы сейчас гладят лоно, массируют клитор — ноги едва не подкосились.

— Сколько раз… — голос прерывается, дышать нечем, — я представляла себе тебя…

Потянула сорочку, та осталась болтаться на талии…

Знаю, что ты видишь сейчас, знаю, что держишься изо всех сил, чтобы не сорваться ко мне. Слышу по тяжёлому дыханию, что рука твоя по члену водит, который вот-вот меня наполнит… И невтерпёж, и эти сладкие минуты такого удовольствия, что муке подобны, как предвкушение. И предвкушение это заполняет изнутри, наполняет жаром. Сжала сосок и застонала, ускоряя движение пальцев.

Лишь на миг глаза прикрыла, а как распахнула — твёрдые, жадные губы врезались в мой рот, проникая, голодно хватая. Сквозь тяжёлое дыхание танец языков, истосковавшихся душ, тел. Кто пьёт кого… я сминаю эти губы и не насыщаюсь. Хватаю своими губами, засасываю, когда вырываюсь, и в поцелуе на замечаю, что запрыгнула уже на Файлирса, обхватив ногами, а горячая головка уже бьётся в лоно.

Когда он снял с меня рубаху, не ведомо… сейчас я всем телом льнула к нему, оплетая сильное, желанное тело, не насыщаясь его теплотой, мощью. То сжимаю мышцы, то едва насаживаюсь, дразня и его, и себя. Руками хватаю спутанные лохмы, лицо, шею, плечи… Чувствую запах, а всё одно — не верю, что вот он, со мной.

Потянула назад его за волосы, с утробным хрипом мой король запрокинул голову. Я захлопнула магией дверь, впиваясь в нежную шею.

Словно демон в меня вселился, прикусываю и зализываю, впиваюсь и схожу с ума от этого безумия.

Файлирс чуть приподнял меня, словно и не вешу ничего, будто вмиг я стала маленькой и хрупкой, рядом с ним, таким сильным, могучим.

Нет более княгини. Женщина только осталась. Голодная и жаждущая, на всё готовая, чтобы сон этот, что наяву, никогда не кончался.

Мои зубы едва-едва сомкнулись на колючей щеке, когда он насадил меня на себя. Лишь впустив, приняв, стала покрывать поцелуями всё лицо.

Не понимаю, что делаю. Нет меня. Только руки, губы, тела…

Не дал нацеловаться, отстранил лицо и поймал мой взгляд. Принялся быстрее и быстрее насаживать меня на себя.

И глядит, глядит… и хочу веки опустить, да не могу, не в силах связь эту прервать.

Напряжение глаз, что канат натянулся.

Разговор без слов. Нужда друг в друге, в этом теле, в его духе…

— Как же жила я без тебя, — не выдержала, закрыла глаза.

— То не жизнь, — насадил меня в последний раз и излился, не вытерпев.

Не дал опомниться и упал на кровать, как был, так, что сверху я оказалась.

Прижала сухие, шершавые ладони к грудям, и принялась двигаться сама. Мееедленно, тягуче. Он больше не торопит, сейчас моё время. От удовольствия, от наслаждения, нет ни мыслей, ни времени. Лишь долгожданная наполненность внутри и тьма, что раскалилась снаружи.

Откинулась назад, опираясь на руки, смещая его руку на лоно.

— Вот так… ах!

— Наглая моя Полёвка! — он рывком сел, отчего я застонала. — Не могу и помыслить, как ты живёшь тут такая, одна, без меня.

— То не жизнь.

Я притянула его рот к груди, чуть не вкладывая туда сосок.

— А как же…?

— Нет более молок…

И снова стон-крик. Потому как он набросился на жаждущую грудь, словно вкуснее для него на свете ничего нет.

Сердце-птица рвётся из меня вслед за разумом. Проворные пальцы кружат по клитору, жадный язык вылизывает грудь, он приподнял в очередной раз бёдра, усиливая проникновение, когда дрожь сотрясает меня вместе с криком, который он поймал своим ртом.

— Не кричи, мама. Детей поразбудишь, — пробубнил, собирая слёзы, которые не удержались.

— Скажи, что ты надолго! — губы не подчиняются, язык заплетаться. — Скажи, что долго не уедешь…

— Навсегда.

Утро я ощутила с тёплыми поцелуями, что медленно ползли по спине. Поцелуи эти внутри согревали, поднимали что-то древнее, глубинное. Такое, что заставляло и дальше притворяться, что сплю, но простынку потянуть вниз пальчиками ног. “Случайно” скользнувшая ткань оголила ягодицы, которые тут же сжали мужские ладони. Чуть больно, но так сладко, что дыхание у меня утяжелилось.

Файлирс перестал спину целовать, вместо того я почувствовала, как зубы его легонько прикусили меня пониже спины.

— Ай!

— Обманщица! — место укуса уже согрето поцелуями, что посыпались дальше, ниже. — Пора просыпаться, советник твой написал, что посол Ондолии аудиенцию просит, — пробормотал мне в кожу внутри бедра.

Какой посол, какая аудиенция, когда лоно пульсирует от таких поцелуев!

— Сколько у нас времени? — я чуть выгнулась, чтобы ему сподручнее было.

— Мммм, — словно дразнит, усыпая своими следами моё бедро, от ягодицы до колена, — немного, но лучше покончить с этим поскорее.

Такой ответ меня устраивает. Я водицей стекла к нему, аккурат под ним устроилась. Застонала сразу, как мужские руки сжали изнывающую грудь, под этот стон горячий член наконец-то заполнил меня…

Я бы всё отдала, чтобы как можно чаще вот так просыпаться.

— Эля, — уже после Файлирс вышел из помывочной, — смогла бы ты такую иллюзию на меня надеть, чтобы долго, а лучше всегда я под ней ходил?

Я недолго подумала, в бытность свою, пока скрывалась от него, я всякого напробовала с личинами и заклятьями.

— На век не смогу, — откинула простыню и как была, нагая, отправилась к одёжной, краем глаза любуясь, как Файлирс замер, как стоял, обтираться перестал. — Иллюзию надобно будет обновлять, а личину снимать, отдыхать, хоть и недолго. Распахнула дверку, притворяясь, будто платье выбираю. — Коли бы облик вовсе сменить, так такой обряд есть, но я его не изучала.

— Он… к запретной волшбе отношение имеет? На душу ложится?

— Нет, но подготовка долгая: зелье настоять, пост соблюсти…

— Пост… — король мой призадумался, пока я схватила первое подвернувшееся платье.

Из нового гардероба, раз уж приехал он.

— Пост, это сложно, — внезапно позади меня он оказался, прильнул всем телом, впился губами в плечо.

— Пост, он обязателен. И нам уже пора…

Хоть очи уже сами закрываются, голова на него откидывается.

— Пора, пойдём, — всё же оторвался, напоследок прижавшись бёдрами. — Только накинь на меня личину, твоя посильнее моей будет…

— Расскажешь, зачем то нужно?

— Как посла примем, так и расскажу.

Что ж.

— Какой облик принять желаешь?

Файлирс поморщился.

— Сама реши. Только подумай хорошо, мне часто придётся эту личину при тебе носить…

Хоть для меня и нет облика ему лучше, чем сейчас, но сделала. Переживаю токмо, что слишком уж похож он на себя прежнего.

Так и отправились посла принимать. Файлирс представлен был, как секретарь мой — то частая нынче должность при всех дворах. Посол и бровью не двинул: не нашёл сходства.

— Ваша светлость, — поклонился ондолиец, — я не стал тревожить вас ночью, но вчера поступил приказ мне сообщить вам, что тем же днём Файлирс четвёртый, король Ондолии погиб случайным образом на рыцарском турнире…

Что же это? Как же так? Вот же он, со мной рядом стоит со скорбным видом. И понимаю, что что-то сам Файлирс сделал, но сама мысль, сам звук таких речей сдавили моё горло.

— К…кто нынче ваш правитель? — голос плохо подчиняется.

— Таланд второй, наследный принц Таланд Эука — новый король Ондолии, но до совершеннолетия его регентом назначен Норэн Эука, герцог Прасгал.

— Да здравствует его величество Таланд второй, — произнесла ритуальную фразу, совсем не понимая, что же делается вокруг.

Посол вышел, Файлирс тут же схватил меня на руки, усаживая нас в кресло.

— Только такой способ я нашёл, чтобы быть с вами. Вчера умер ещё один король в череде Ондолийских правителей, — я сижу к нему спиной, не вижу глаз, — плохой был король, не успел занять престол, как отправился к праотцам. Зато той же ночью родился новый человек, и пусть он до конца своих дней останется лишь секретарём в тени герцогини, но я уверен, он будет самым счастливым человеком. Только у него есть возможность просто жить, просто состариться с любимой, просто видеть, как взрослеют его дети. Мало у какого короля была такая возможность. У Файлирса четвёртого точно не было.