Рейн и Рийна

29

На судейском стуле с высокой спинкой восседает молодая светловолосая женщина.

На скамье подсудимых сидят понурившись Длинный, Бизнес и Толстый.

В зале суда в первом ряду сидят Рейн и его мать.

Судебное заседание продолжается уже не один час.

— Ильмар Каськ, — говорит судья.

Со скамьи подсудимых, отгороженной от зала, с независимым видом поднимается Длинный.

— Что вы сделали с похищенными в больничной аптеке ампулами морфина и спиртом?

— Я ничего не похищал. Так что с этими ампулами и этим спиртом ничего не делал. Я повторяю еще раз: слышал, что Бизнес, пардон, Велло Вирма собирался поделить все это добро между нашими общими друзьями.

Длинный разыгрывает из себя человека достойного, умеющего постоять за себя, который попал сюда, на скамью подсудимых, по недоразумению или в результате какого-то нелепого стечения обстоятельств.

— Разве среди ваших общих знакомых кто-нибудь употребляет морфин?

— Да… то есть, наверное… Я слыхал, например, что Рийна Кулль…

— Рийна Кулль должна была заплатить за эти ампулы Велло Вирма?

— Вероятно…

— А поточнее?

— Затрудняюсь сказать.

— Спирт и морфин собирались продавать и незнакомым людям?

— Не знаю, возможно и продали бы, если б нашлись покупатели.

— Кто вместе с вами участвовал в ограблении?

— Аптеку взломали Велло Вирма и Феликс Тюкк, Рейн Эрма указал, как туда пройти, нарисовал план.

При этих словах Длинный театральным жестом указывает на Бизнеса, Толстого и Рейна. Потом с виноватой улыбкой добавляет:

— Я стоял на улице, в скверике за больницей. Был, так сказать, любопытным свидетелем. Так сказать, жертва воровской романтики. И, конечно, жертва низкопробных западных фильмов.

— Когда в тот вечер ваши родители случайно заглянули в окно вашей комнаты, там было пусто, но магнитофон играл и звучали песни в вашем исполнении. Почему?

— Хотел, чтоб они думали, будто я дома. Они очень беспокоятся за меня. Особенно, если я вечером задерживаюсь где-нибудь. Мой голос должен был успокоить их. То, что они заглянули в окно, понятно, дурацкая случайность.

— Ваши родители этим самым лишили вас алиби?

— Ну что вы! Это только юристы способны видеть во всем одну подлость. Извините, но это у вас чисто профессиональное.

— Подсудимый Феликс Тюкк. Кто вместе с вами участвовал в ограблении аптеки?

Толстый послушно перечисляет:

— Ильмар Каськ, Велло Вирма, Рейн Эрма. Я эту дежурную не трогал…

— Об этом потом. Ильмар Каськ участвовал или только наблюдал?

— Участвовал! Это он все и придумал.

— Какую роль играл Рейн Эрма?

— Он показал, где окно этой самой аптеки.

— Подсудимый Велло Вирма, Рейн Эрма был в тот вечер с вами?

— Конечно, а то как же.

— Пригласите свидетельницу Рийну Кулль.

Напротив стола, за которым сидят судьи, стоит кафедра, за ней дают показания свидетели. Рийна, несмотря на свой изможденный вид и бледность, прямо-таки болезненную бледность, вся какая-то просветленная и бесстрашная. Не обращая внимания на любопытные взгляды, она смотрит судье прямо в глаза.

Рийна явно знает, что говорить.

— Рейн Эрма участвовал в ограблении аптеки?

— Нет.

— Как вы можете утверждать это? Вас же там не было.

— Мы всю ночь были вместе.

— Вместе? Как это понимать?

— В постели, ну! — с каким-то отчаянием цинично заявляет Рийна.

По залу проносится шепоток.

Обвиняемые в полном недоумении смотрят на Рийну. Такого решительного и щекотливого заявления, да еще от этой безвольной слабохарактерной девчонки никто не ожидал. В компании ее держали в основном, чтобы было с кем потанцевать, над кем поизмываться (за эти ампулы она же на все согласна), ну и приберет в комнате, если надо. Своих настроений, желаний она никогда не высказывала, не было и такого, чтоб она кому-то в чем-то перечила. Единственное, что способно расшевелить ее, — это ампулы с морфином. За час-другой искусственного веселья и радости она готова на все.

А теперь перед ними новая, незнакомая Рийна, понять заявление которой трудно, почти невозможно.

Рейн хочет вскочить со своего места, но мать, вцепившись в руку, удерживает его. На лице матери светится облегчение. Эта девчонка дает ее сыну возможность выйти сухим из воды. Последнюю возможность! Нельзя ее упускать.

Судья обращается к Рейну:

— Рейн Эрма, что вы можете сказать в связи с показаниями Рийны Кулль?

Рейн поднимается. Мать смотрит на него снизу вверх, в глазах ее мольба, рот жадно хватает воздух, словно она задыхается. Еще есть надежда! Только бы он подтвердил слова этой девчонки!

Зал замирает в ожидании ответа.

Рейн не заставляет себя ждать. Глядя в глаза молодой судье с льняными волосами, он глухо произносит:

— Я был возле больницы.

Мать низко опускает голову. Все. Последняя надежда рухнула. Она готова сейчас сквозь землю провалиться, превратиться в песчинку, только бы стать незаметной.

Рийна, в отчаянии схватившись за голову, выбегает из зала суда. Она не слышит, как судья велит ей вернуться. Она не вернулась бы, если б и слышала. Почему Рейн не сказал: «Да, мы были вместе!» Почему, почему? Его же теперь могут посадить на скамью подсудимых. Почему он не подтвердил ее слов?

Рейн стоит, глядя перед собой. И вдруг — что за чудеса! — вместо молодой блондинки он видит перед собой в кресле-качалке с высокой спинкой Яна Ряммала. Он сидит с газетой на коленях и смотрит на Рейна.

Сейчас он выдаст что-нибудь смешное. Сейчас он переиначит фразу, придумает слово-перевертыш. Сейчас Рейн Эрма превратится в какого-нибудь Нейра Марэ…

Но нет. На сей раз дядя Ян вздыхает. Вздыхает и, покачивая головой, говорит:

— Ах вот как! Малыш-десятиклассник, бедняжка, у него с памятью совсем плохо стало!

Шуточки Яна сегодня раздражают Рейна. Ведь Рейн пришел к нему со своей бедой.

— Ничего с моей памятью не стало! — обижается Рейн. — Я хочу знать, что и как говорить на допросе.

Радостно всплеснув руками, Ян замечает:

— Так в чем же дело, если память в порядке! Значит, протокол допроса будет соответствовать действительности! Как говаривал мой отец, прутокол!

И опять Рейн видит светловолосую судью, ее пухлые щеки, руку, поправляющую прическу. Губы судьи шевелятся, и Рейн улавливает странный вопрос:

— Что же привлекло вас?

Что привлекательного может быть в преступлении?

Выходит, может, раз спрашивают. Раз об этом судья спрашивает! Любопытство?

Деньги?

Желание расплатиться с долгами?

Боязнь показаться хуже других?

Понравилось пить вино, танцевать при свечах, быть в этой компании своим парнем?

Всё вместе?

Или что-то одно?

Или разные причины?

Мать Рейна поднимает голову — кажется, вновь забрезжила надежда. Снова смотрит она на сына, умоляя его принять руку помощи, протянутую судьей. Чего же ты медлишь! Ничто тебя не привлекало. Тебя просто заставили! Заманили в темный парк… приставили нож к горлу… Показывай, где окно, не то плохо будет… Вот что надо отвечать!

Рейн, ну же, Рейн!

Но Рейн все молчит, не сводя глаз с молодой женщины, над головой которой высится спинка с гербом. Он не понимает смысла ее вопроса. При чем здесь все это? К тому же она и так наверняка прекрасно знает что к чему, ведь не первое такое дело ей приходится разбирать.

— Я спрашиваю еще раз: что привлекло вас?

На этот раз вопрос прозвучал совсем не сурово, конечно, судья спрашивает строгим голосом, но ощущается в нем и дружеское участие, побуждающее к откровенности… только ли к откровенности? Скорее, пожалуй, к анализу. Наверное. Если вдуматься, то прозвучало в этом вопросе даже скрытое обещание учесть все перечисленные причины. Учесть и простить. Простить грабеж? То, что дежурная медсестра целый месяц пролежала в больнице?

Рейн не отвечает. Одна мысль сменяет другую. Один вопрос приходит на смену другому.

Со скамьи подсудимых из-за барьера с насмешкой смотрит на него Ильмар. Он явно испытывает удовольствие, видя замешательство Рейна. На лице его как бы написано: «A-а, ты, похоже, и не собираешься за решетку! Ничего, уж мы побеспокоимся, чтоб и ты сел. С друзьями-то в тюрьме веселей…».

Мать Рейна не в состоянии терпеть его молчание. В совершеннейшем отчаянии она громко, на весь зал выкрикивает:

— Ему угрожали… Поймите! Приставили нож к горлу… Он стесняется сказать…

Рейн с жалостливой улыбкой смотрит сверху вниз на мать и кладет ей руку на плечо, успокаивая.

Потом он вновь переводит взгляд на судью и произносит:

— Никто мне не угрожал.

Последняя надежда рухнула. Мать Рейна не может сдержать плача. Если б кто сказал ей сейчас: это же счастье — и для него и для вас, что ваш сын не может пойти против правды, она бы едва ли поверила этим словам.

На лицах обвиняемых удивление, даже растерянность. У них в голове не укладывается, что Рейн не старается обелить себя, не пытается свалить свою вину на других, найти смягчающие обстоятельства. Толстый, постучав себя по голове, кивает в сторону Рейна и шепчет что-то Бизнесу. Тот неторопливо кивает в знак согласия.

Судья склоняется над бумагами и папками, лежащими на столе, забыв, что свидетель Рейн Эрма так и не ответил на вопрос, и начинает перебирать документы. Она как будто старается скрыть, что растрогана этой откровенностью. Ей как лицу официальному не годится демонстрировать свои чувства перед собравшимися.

«Рийна… где же Рийна?» — Рейн оглядывается по сторонам. Вот она, стоит у дверей. И смотрит не отрываясь на Рейна, и плечи ее вздрагивают.

— Садитесь, Рейн Эрма, — говорит судья к удивлению секретаря: вопрос записан в протоколе, а ответа на него не последовало.

Мать уже смирилась со всем. Да и что ей еще остается, раз сын у нее такой уродился… Но сквозь стыд и невеселые мысли пробивается какое-то радостное чувство: сознание того, что сын уродился именно таким.

Она шепчет Рейну:

— И что в школе только скажут? Элли Каземаа столько для нас сделала. А теперь из-за тебя ей…

Рейн не слышит, что она говорит дальше. Не слышит больше вопросов судьи, ответов на них. Странное дело — в ушах у него звучит суровый голос Айна — соседа по парте:

— Я указал Рейну на недостатки Велло Бирма! Я предостерег Рейна от таких более чем сомнительных знакомств…

Голос Айна смолкает, вместо него раздается жалобное сопрано Ольви. И возникает перед глазами сама Ольви. Теребя носовой платочек, глядя на Рейка большими несчастными глазами, она говорит:

— Позорное пятно ложится на комсомольскую организацию всей школы…

Ольви готова расплакаться от этих слов. Она уже подносит платочек к глазам…

Черты Ольви расплываются, смазываются. Это уже слова Реэт, она явственно произносит:

— Ну что вы тут кудахчете… Человек должен сам понимать, что делает!

И тут же чей-то голос — Рейн затрудняется сказать чей — заявляет:

— А дурное влияние… Надо бы проверить, чем в этом фотоклубе дышат! Небось, именно там он и приобщился! Что там за люди вообще собираются…

Обличающий голос замирает, гомон в зале заглушает его окончательно.

Объявляют перерыв.

Рейн встает, выходит в коридор. Какой же из этих голосов — мне друг? Эта мысль не дает ему покоя.

В первый раз он задается вопросом: «Кто же мне друг?».

Сосед по парте? Те, с кем играю в баскет? Реэт, которая не терпит лжи? Юло и Эльмар — они тоже увлекаются фотографией? Жалостливая Ольви? Или Тойво, которому все до лампочки и который всегда поступает по-своему?

«Я дружу со всеми», — к этому выводу приходит Рейн к концу перерыва. Все вроде так, но Рейн чувствует, что ответ должен был бы звучать иначе.