Рейн и Рийна

7

Рейн живет в обыкновенном двухэтажном деревянном доме, в квартирке, где кухня отделена от жилой комнаты тонкой перегородкой. Дверной проем в этой перегородке завешен пестрой ситцевой занавеской. Такая же занавеска скрывает от любопытных глаз плиту и кухонный шкафчик.

Из обстановки здесь только самое необходимое. Посреди комнаты видавший виды круглый стол, у стены — трехстворчатый шкаф и кровать карельской березы, у окна — письменный стол, на нем книги и школьные принадлежности, рядом сравнительно новая кушетка, на которой спит Рейн. Небольшая полка над кушеткой плотно забита учебниками, художественной литературой и конвертами с фотоснимками. На той же стене висят большие фотографии в паспарту: городские виды, портреты одноклассников — кто орет во все горло, кто корчит рожу, кто задумался, кто хохочет от души…

Чистота и порядок, белое покрывало с кружевной оборкой на постели, плющ, свисающий из настенной вазы, глиняный кувшин на круглом столе, радующие взгляд осенние кленовые листья в нем — от всего веет уютом.

Высокая женщина с усталым лицом стоит возле кухонного окна и штопает занавеску из дешевенького тюля. От многократных стирок занавеска перекосилась, края обвисли, и время кое-где уже проело дырки в редкой ткани.

— Здорово, мам! — Рейн торопливо вешает куртку на вешалку возле двери так, чтобы оборванный карман не бросился в глаза матери. Он и сам умеет вдеть нитку в иголку… К чему понапрасну волновать маму рассказом об этой дурацкой потасовке. Мать и так вечно переживает из-за каждого пустяка. Завтра утром Рейн сам зачинит карман — и все дела.

— Здравствуй, — откликается мать и тотчас спрашивает:

— А что это за девушка такая?

Голос у матери спокойный, в нем нет ни тени упрека, лишь проскальзывает легкое любопытство. Рука с иголкой старательно пытается восстановить былой узор.

— Да так… одна… Рийна, — небрежно роняет Рейн и заглядывает за ситцевую занавеску перед плитой. Так и есть, на кухонном шкафчике его ждет несколько ломтей хлеба. На этот раз с творогом и брусничным вареньем. Рейн наливает себе из стоящего на плите кофейника большую кружку кофе и с завидным аппетитом молодого человека принимается за еду.

С иголкой в руке, в проеме занавески появляется мать и спрашивает уже с нескрываемым интересом:

— Из вашего класса, что ли?.. Я вроде как не слышала такого имени прежде…

— Нет, не из нашего класса, — выдавливает из себя Рейн.

— Так кто ж такая? — голос матери по-прежнему выдержан и спокоен, и тем не менее в нем звучат уже просыпающееся сомнение и тревога. Каждый новый, до сих пор неизвестный матери факт или фактик, так или иначе связанный с Рейном, вселяет в ее сердце беспокойство. Ей хотелось бы знать все занятия, все дела сына, его встречи, разговоры, знать малейшие оттенки его мыслей и чувств. И только убедившись, что ее Рейну не грозит ничего плохого или опасного, она успокаивается.

— Ну чего ты так заволновалась из-за нее? — спрашивает Рейн вроде спокойно, и все-таки в его голосе слышится сдержанное нетерпение, если не строптивость.

— Как же мне не волноваться… — мать огорчена непонятливостью сына. — Нынче девушки всякие попадаются… Порядочную днем с огнем поискать… Да и какой из тебя кавалер…

— Ну знаешь… — оскорбленно возражает Рейн.

Но мать не дает сбить себя с толку. Для нее Рейн все еще ребенок, с которого глаз спускать нельзя, а потому она искренне верит, что поучения, нотации, многословные наставления помогут ей направить сына на путь истинный, не дадут ему сбиться с него. Собственно говоря, у нее и нет никаких других средств повлиять на сына: отец Рейна давно умер, а что касается образования, кругозора, то сын уже обогнал мать. После долгих дневных, а то и ночных дежурств в больнице, где она работает санитаркой, у нее остается не слишком много времени для общения с сыном. Прокормиться и кое-как одеться — вот весь смысл её существования. Такая жизнь утомляет и отупляет, времени хватает лишь на то, чтобы приготовить обед, починить одежду. А если иногда вечером она и берется за книгу, то глаза вскоре закрываются сами собой.

Еще совсем недавно ее материнское сердце тихо радовалось: Рейна приняли в фотоклуб и какой-то инженер по имени Ян взял его под свою опеку. Парню, растущему без отца, нужен взрослый друг и наставник. Рейн через день ходит к нему заниматься фотографией. Учится, набирается опыта в этом деле, небось, они и мужские разговоры ведут… Но по мере того, как сын рассказывал о Яне Ряммале то одно, то другое, надежды ее в конце концов рухнули. В фотоделе мальчик действительно может поднатореть под руководством этого инженера, но что касается остального, то учиться у этого чудака совершенно нечему. Что за странные разговоры, что за дурацкий восторг перед старыми халупами, что за смехотворное убеждение, будто все люди добрые и честные… Вон и жена от него ушла! Если подумать, так у него действительно не все дома — позволяет совершенно чужому мальчишке по собственному разумению пользоваться его вещами, транжирить фотобумагу, химикаты. Это же все деньги, деньги, выброшенные на ветер!

Вот мать Рейна и старается всеми доступными ей средствами — наставлениями да уговорами — воспитать сына настоящим человеком.

— Тебе перво-наперво школу надо кончить… А девчонкам, дело известное, им то одно, то другое подай. Пустая трата времени… да и денег тоже… А то как же! Думаешь, им бы только по улице прогуляться! Как бы не так! То это купи им, то другое, то пригласи…

Рейн поел, сполоснул кружку под краном. Он проходит мимо матери, садится за письменный стол и раскрывает принесенный из клуба фотожурнал. Перелистывает страницы, не задерживаясь взглядом ни на одном снимке. Добравшись до последней страницы, он бросает журнал в сторону и берется за учебник. По всему видно, он ищет, чем бы заняться, он хочет отключиться, только бы не слышать бесконечные нравоучения.

А мать, стоя в дверях, все читает и читает ему нотации. Усталым нудным голосом, но совершенно искренне, всем сердцем веря, что чем больше слов сказано, чем длиннее мораль, тем больше надежды затронуть нужные струны сыновней души. Она поучает его на будущее, на всякий случай, так сказать, для профилактики, как говорят в больнице.

— Я же этих девочек каждый день в больнице вижу, знаю, о чем они между собой говорят. Слушать тошно! Одни только танцульки да наряды на уме. То с одним парнем гуляют, то с другим. Им только тот человек, кто приглашает и угощает, и покупает, и платит, и бог знает что еще… Ты не вздумай на таких заглядываться…

Тут мать вспоминает о том, что уже несколько дней не дает ей покоя, и она перескакивает на новую тему:

— У нас сейчас с деньгами так туго, не знаю прямо как и быть… Брикет на зиму купили. Тебе кое-что для школы… А получка только на той неделе. Накормить тебя как следует нечем. Растущий организм ведь… творог за двенадцать копеек — разве это еда, какая от него сила… А что делать…

Все поведение Рейна, каждый его жест выдает нетерпение. Он уже рассеянно перелистал добрую половину учебников, выдвинул и задвинул обратно все ящики стола. Но лицо его не выражает ни злости, ни недовольства. Он знает свою мать, знает и про денежные затруднения.

При последних словах матери он вдруг встает и решительно направляется к вешалке. Достает из нагрудного кармана куртки пятерку и не без гордости кладет ее на стол перед матерью.

Мать испуганно умолкает.

Ей и во сне не приснилось бы, что Рейн вот так, запросто, как бы между прочим, может вытащить из своего кармана пять рублей. Новость эта потрясает ее. На мгновенье чувство облегчения озаряет ее лицо: деньги на еду есть! Но тут же в ней просыпаются и сомнения — обнаружилось новое, ей неизвестное обстоятельство, и сердце сжимается в тревоге.

— Откуда у тебя эти деньги?

— Один товарищ дал, — не подумав отвечает Рейн. И спохватывается, такой ответ непременно вызовет у матери подозрения. Надо немедленно придумать какую-нибудь мало-мальски правдоподобную историю! Подыскивая слова, как бы на ощупь, он объясняет:

— Да мы с ним… ты его не знаешь… учились раньше в одном классе. Я за него иногда сочинения писал… Я как-то пошутил, мол, рубль штука… А он теперь уже работает… Вот, наверное, и решил… с долгами рассчитаться…

— Нет, я в эти сказки не верю, — тут же начинает причитать она. — Да это же надо свои деньги и в грош не ставить, чтоб за ребяческие обещания пятерками расплачиваться. Ты, небось, за эти деньги обещал ему что-нибудь или уже…

Рейн, с шумом придвинув стул, усаживается за письменный стол. Хоть бы отвязаться от этих расспросов!

— Нет, Рейн, ты мне скажи, что ты ему за эти деньги… — настойчиво выпытывает мать.

— Да ничего! Я ведь уже сказал тебе, — говорит Рейн и в следующую минуту ловит себя на мысли: а что если рассказать все как было! Скомканная пятирублевка, мотоцикл… весь сегодняшний вечер!

Только теперь Рейн понимает, насколько все происшедшее мучает и гнетет его, как точит его с тех пор, как он вернулся домой. Вот бы избавиться от этой муки… А если полностью не избавиться, так хоть рассказать бы все как есть… Вот именно! Рассказать кому-нибудь! Но матери рассказывать нельзя, нет смысла, это бесполезно! Ей и своих забот хватает!

— Ничего… — повторяет мать несчастным голосом. — Сегодня ничего, завтра ничего… А что он потом потребует с тебя? Порядочный человек ни с того ни с сего деньгами разбрасываться не станет… Ты с такими поосторожнее! Посмотри, который час, полночь уже давно… Девчонка какая-то и этот странный тип с деньгами… Рейн, сынок, мы же с тобой так славно жили до сих пор, были опорой друг другу… Ты только не… Ты присматривайся, приглядывайся, что за люди к тебе льнут и с какой стати они тобой интересуются…

Терпение Рейна достигло последнего предела. Он уже не слышит слова матери, слышит только ее униженный умоляющий голос. Ему хочется вскочить, накричать на мать, хочется грохнуть кулаком по столу, вспылить так, чтобы не слышать больше этих интонаций, этих жалобных ноток… Но он сдерживается. Он знает, какими словами можно прервать материны причитания! И неожиданно обрывает ее:

— Кончай! Хватит! Мне заниматься надо!

— Да-да… учись, учись… Конечно… Так бы сразу и сказал, — как бы прося прощения, роняет мать и скрывается за ситцевыми занавесками.

К учебе мать Рейна относится, как к какому-то священнодействию, и нарушать сложившийся ритуал нельзя ни в коем случае. Умный, ученый сын — вот награда за все ее переживания и хлопоты, за все труды. Рейн должен выбиться в люди! Он должен добиться в жизни большего, чем больничная санитарка!

Рейн раскрывает учебник и тетрадь, но взгляд его скользит поверх них, он смотрит в окно. За окном виден фонарь, освещающий номер дома на той стороне улицы. Номер отсюда не разглядеть, но он знает, что это десять. Овальная синяя пластинка и на ней десять… Опять десять! Эта цифра прямо преследует его сегодня.

«Я им не нищий какой-нибудь, мне подачки не нужны! Не нужны! Просто я задолжал Ильмару или этому Бизнесу десятку! Именно! Вот и все», — говорит он себе уверенно, без колебаний, словно читает по писаному.

От слов этих, правда, ничего не меняется — и пережитое унижение, и дурацкая история с мотоциклом — все остается, как было, однако дышать стало легче, и комната, кажется, стала просторнее, и воздух свежее. Так чувствуют себя, наверное, больные, когда мама дает им кислородную подушку…

Рейн не отрываясь смотрит в окно. Словно на темнеющем стекле написано еще нечто важное. И Рейн говорит себе: «Я хочу снова встретиться с Рийной!».

Больше там ничего не сказано.

Рейн опускает взгляд в учебник, но, похоже, и там не находит ничего достойного внимания, так как захлопывает книжку и принимается стелить постель.

Матери понятно, что разговором об учебе Рейн просто хотел отвязаться от нее, и ей становится больно, мучительно больно. В больнице люди при такой боли стонут, она же сдерживает стон — мальчику надо спать.