Ритуал

Глава 25

Флоранс глубоко вдыхала свежий воздух. Она буквально чувствовала на языке вкус наступающей весны и свободы после долгой зимы. Природа готовилась восстать из белой немоты во всем великолепии красок. Вереск уже одевался зеленым пушком, и среди тающего снега поднимались первые бутоны.

Она одна гуляла у Моншове, быстрым шагом шла через пустынные луга к мягко поднимающимся отрогам горы, наслаждаясь сознанием, что сбежала от бдительного и строгого надзора аббатисы.

В конце прошлого года она не решилась бы на такую тайную вылазку, но уже много недель в Жеводане царил покой. Зима как будто загнала бестию в какую-то берлогу, мешала охотиться на людей и скот, как в предшествующие месяцы. «Или же люди просто не сообщают больше властям, когда находят труп или порванную скотину», — таково было еще одно, более тревожное объяснение призрачного покоя в округе.

Сев под березой на ворох сухой листвы, она прислонилась спиной к стволу и стала смотреть на обрывы и скалы, красоты усеянного валунами Жеводана. «Как бы мне хотелось, чтобы Пьер был рядом».

Она тревожилась о возлюбленном. От одного пришедшего в Сен-Грегуар паломника она слышала, что Жан Щастель ходит на охоту теперь лишь со странным приезжим из Молдавии. Его сыновья почти не показывались ни в Согю, ни в других местечках, а если о них справлялись, то лесник отвечал, что они разделились, чтобы иметь больше шансов поймать бестию. А вот одна нищенка, с которой она поговорила во время раздачи супа нуждающимся, напугала ее рассказом, что Шастель лишился своих сыновей, ведь Пьер и Антуан погибли от клыков твари. Но аббатиса ее успокоила.

— Не обращай внимания на пустую болтовню, — сказала она. — Господь бережет их на охоте.

Закрыв глаза, Флоранс наслаждалась теплом солнечных лучей, падающих ей налицо. Перед собой она видела черты Пьера и воображала себе, будто чувствует на теле его нежные прикосновения. И одновременно проклинала приставания его брата. Впервые в жизни она желала кому-то смерти. События той роковой ночи она сохранила в тайне. Она и Пьеру не скажет, что намеревался сделать с ней Антуан.

«И как два брата могут быть такими разными?! — не в первый раз недоумевала она. — Оба были зачаты Жаном Шастелем, но отличны как солнце и луна. — При мысли о леснике она невольно улыбнулась, ведь, кажется, видела аббатису насквозь. — Готова побиться об заклад, что она влюбилась в Жана Шастеля».

Впервые Флоранс заметила эти запретные чувства, когда аббатиса рассказывала про якобы случайную встречу с лесником. Григорию выдали осанка, взгляд, да все — во всяком случае, по мнению Флоранс. Девушка многое угадывала в людях, которые ее окружали. Это был ее особый дар. И Григория ведь не юная девочка, ей известно о тяготении, какое возникает между мужчиной и женщиной. По рождению она была богатой и знатной графиней и постриг приняла лишь в двадцать лет после смерти своего молодого мужа — это она открыла воспитаннице в одно из немногих мгновений слабости. Остальные монашки ни о чем подобном не подозревали. А потому тайные знаки ничего им не говорили. Лишь Флоранс, сама будучи счастливой жертвой большой любви, умела правильно их истолковать.

«Какая жалость, что их любовь останется запретной. Они так хорошо друг другу подходят».

Девушка встала. Пора возвращаться, чтобы поспеть в монастырь к ужину.

Она испытывала благодарность за то, что ее воспитали монахини. О своих неизвестных и, без сомнения, богатых родителях она не задумывалась. Григорию она считала скорее матерью, чем опекуншей. И, невзирая на защиту внутри монастырских стен, радовалась тому дню, когда раз и навсегда оставит Сен-Грегуар.

«Уже недолго осталось. Мыс Пьером уедем, отправимся куда-нибудь, где нет никаких бестий. Он будет лучшим лесником королевства, а я найду себе место учительницы».

Стряхнув листву с плаща, она двинулась через высокий вереск, отвела ветку огромного, в человеческий рост куста дрока и прошла под ней. Ее левая нога попала в лужу, плеснувшая во все стороны вода намочила ей плащ, сапоги и нижнюю юбку.

— Ох…

Она остановилась, чтобы посмотреть, сильно ли испачкалась — и зажала рот ладонью, чтобы подавить крик, готовый с силой вырваться у нее из горла. Она наступила не в лужу.

Это было озерцо свежей дымящейся крови, в котором лежал труп мальчика.

Флоранс сразу узнала следы и поняла, кто был убийцей, кто раздробил лицевые кости несчастного ребенка и стащил с них кожу. На месте живота она увидела огромную дыру, в которой влажно поблескивало красным и зеленовато-серым. Кишки отсутствовали.

А еще бестия сожрала мясо с рук своей жертвы. Вероятно, в отчаянии мальчик пытался сопротивляться, но против такого противника оказывались бессильны и бывалые солдаты.

— Милостивый Боже, сохрани меня от…

Флоранс еще удалось перекреститься, а после ее вырвало на труп — так быстро подкатила к ее горлу тошнота. Она пошатнулась, едва не упала спиной в дрок, но, поймав, ее поддержали крепкие руки.

Девушка вскрикнула. И одновременно ее телом завладела странная сила. Словно глядя со стороны, она увидела, как выхватывает стилет с серебряным клинком, который ей полтора года назад подарила аббатиса, и вслепую бьет за спину. Клинок натолкнулся на сопротивление, мужской голос громко выругался, но не дал ей упасть.

— Беги, луп-чгару! — с яростью фурии выкрикнула она. — Иначе серебро принесет тебе смерть!

И снова ударила своего невидимого противника, который на сей раз ее выпустил. Девушка упала в лужу крови. С ужасом она перекатилась, попыталась подняться на ноги, но раскисшая земля скользила под руками. Грязь и кровь летели ей в лицо, лишая возможности видеть.

Полу ослепнув, обхватив рукоять обеими руками, она снова ткнула перед собой стилетом. Наконец ей удалось встать, и она бросилась бежать. Жаркая волна прокатывалась по ее телу, наделяя крыльями и придавая неожиданную скорость. От напряжения и страха у нее должно было бы перехватить дух, но она бежала все дальше, одновременно неловко стараясь протереть рукавом глаза, которые жгло болью.

Внезапно перед ней возникла какая-то тень.

— Это я, Флоранс! Пьер! — услышала она знакомый голос возлюбленного.

И верно. Ее возлюбленный зажимал колотую рану в боку, на вторую — в бедре он не обращал внимания, она была не столь опасной.

— Пьер? — с облегчением воскликнула она и недоуменно опустила стилет. — Пьер! Боже мой, я тебя ранила! Как ты тут оказался?

Она видела, что его испачканная кровью рубашка расстегнута, штаны и кафтан — тоже окрашенные красным — сидят криво. Нет, кровь не его, столько крови он не мог потерять. И вид у него был какой-то отстраненный, словно он только что очнулся от глубокого забытья.

«Это кровь мальчика!»

Флоранс попятилась.

— Не подходи! Стой, где стоишь! — Ее голос прервался. — Откуда у тебя на одежде кровь?

— Прошу тебя, Флоранс! — Он затряс головой. — Я не виноват!

— Не виноват? — Она побледнела как полотно. — Святые угодники Пьер! Ты… ты бестия?

Она пошатнулась, ноги сами собой понесли ее назад, прочь от человека, которого она любила и внезапно начала бояться. Жар у нее внутри нарастал, окружающее все больше тускнело перед слезящимися главами.

— Это проклятие!

Он неуклюже сделал шаг вперед, с мольбой протягивая к ней руку. Флоранс движение не разглядела и неверно его поняла. Лезвие взметнулось и глубоко вошло ему в руку. С криком он ее отдернул.

— Пьер! Я…

Она не знала, что ей делать. И больше всего жалела, что ударила так сильно. Перед глазами у нее немного прояснилось.

За спиной у нее зашуршали кусты, из которых вывалился Антуан. Черные волосы потными прядями падали ему на лицо, мушкет он тащил за собой за ствол, от него воняло вином. Одежда висела на нем в беспорядке, и кровью он был залит не меньше брата.

Увидев, кто перед ним, он рассмеялся.

— Ах, вот как, монашка и мой братик, — с запинкой пробормотал он.

Его зеленые глаза устремились на Флоранс, но никак не могли сфокусироваться на ней — слишком велико было воздействие алкоголя. Он поднял повыше ногу, до колена испачканную запекающейся кровью ребенка.

— Только посмотрите, во что я наступил! Какое свинство! Ты почти обглодал мальчишку! — он раскатисто и мерзко рассмеялся.

— Вы оба бестии, оба!

Флоранс одновременно кричала и плакала, махала кинжалом то в сторону Пьера, пытающегося перевязать рану шарфом, то Антуана. Жаркий свинец тек по ее жилам, голова болела. Она боялась, что вот-вот лишится рассудка, и боролась с подступающим безумием.

— Я? — Антуан попытался возмущенно выпрямиться, прижимая руку к груди. — Я выпил вина, а по дороге вляпался в кровь. Когда пошел за помощью, то услышал твои вопли.

Он сделал шаг к ней, но, замахнувшись, она вонзила стилет ему в предплечье. Раздалось шипение, в воздухе запахло жареным, и он взревел:

— Безумная! — Обстоятельно подняв мушкет, он попытался его зарядить, но неловкие от алкоголя пальцы то и дело соскальзывали с курка. — Я тебя пристрелю, святая ты мышка, а потом займусь тем, чем хотел заняться в часовне, если бы не этот…

Прыгнув на брата, Пьер отбросил его в заросли дрока. Оба скрылись за густыми зелеными ветками. Смех Антуана превратился в ужасное ворчание, куст ходил ходуном.

«Господи, помоги мне!» Страх дурманил ее мысли, и она всецело положилась на инстинкты. Повернувшись на каблуках, Флоранс бросилась бежать, как еще никогда в жизни не бегала. Она неслась по каменистому лугу, много раз падала, но снова поднималась на ноги, порвала платье и все равно слышала за спиной злобный вой бестии.

Девушка бежала во власти непреодолимого, туманящего разум ужаса. Вскоре она вообще перестала воспринимать окружающее, которое слилось в пятнистую зелень под ногами и темную голубизну над головой, а ее ноги механически поднимались и опускались, и она уже не слышала ничего, кроме собственного дыхания. И жуткого воя бестии, который следовал за ней повсюду.

— Нам эти вещи больше не нужны. Отдайте их нуждающимся, — сказала жена кабатчика, одетая лучше четырех крестьянок, которые вместе с ней стояли посреди швейной мастерской. Отдав Григории узел, она подождала похвалы и благословения за доброе дело.

Такие желания аббатиса охотно исполняла. Она перекрестилась.

— Господь возрадуется вашим делам, Он вспомнит о них, когда вы предстанете перед Его судом.

Кабатчица опустилась на колени, и аббатиса положила руку на ее склоненную голову.

— Идите с миром, да пребудет с вами благословение Божье, пусть Он наставит вас и защитит.

— И от бестии тоже? — нерешительно спросила кабатчица. — Пожалуйста, благословите меня и от бестии тоже.

Крестьянки, нетерпеливо ждавшие своей очереди, обменялись многозначительными взглядами и, сдвинув головы, зашушукались. Уже давно ни одна из них не решалась заговорить вслух про существо, которое король объявил убитым, но которому было наплевать на указы его величества.

— Ее застрелили. Можешь не…

— Прошу вас, достопочтенная аббатиса, — не унималась кабатчица, требовательно схватив подол рясы. — Дайте мне защиту Всемогущего от посланницы дьявола. — Смирившись, Григория благословила ее против бестии, и лишь тогда просительница поднялась с облегчением. — Спасибо, достопочтенная аббатиса. — Словно прощаясь, она погладила стопку одежды, которую пожертвовала монастырю. — Пусть новому владельцу она принесет больше счастья.

— О чем вы, милая? — поинтересовалась аббатиса.

— Думаю, несчастного сожрала… сожрала она. Бестия, — сказала, оглянувшись на крестьянок, кабатчица. — Он появился на нашем постоялом дворе, как раз когда впервые услышали про бестию. Однажды он не вернулся в свою комнату, все вещи бросил. А теперь пусть они послужат какому-нибудь другому несчастному.

Григория нахмурилась.

— О нем никто не справлялся?

Кабатчица пожала плечами.

— Нет. Он выглядел как разъезжающий писец или ученый, какие предлагают свои услуги господам.

Поклонившись в сторону деревянного креста на боковой стене, она вышла. Беспокойные крестьянки быстро подали свои пожертвования на монастырь и последовали за ней, ведь если кому-то было даровано благословение Господа против бестии, лучше далеко от него не отходить.

— Идите с миром! — Григория сложила руки на коленях. Ей даже было по душе, что больше нет необходимости раздавать благословения и что ради разнообразия крестьянки от этого отказались. День в поле выдался тяжелым — она выбирала усы, что отнимало у нее много сил, и сейчас тосковала по толике покоя.

Тем не менее, одежда исчезнувшего постояльца разбудила ее любопытство, пересилившее усталость, которая закралась ей в члены. Расправив простые штаны, она провела кончиками пальцев по ткани, определяя качество и выработку. Потом взялась за добротный кафтан, рубашки и чулки. Все были из превосходной мастерской. Это говорило в пользу предположения кабатчицы, что ее постоялец не безденежный бродяга, пропавший в лесах Жеводана. Но почему такой человек довольствовался платьем скромного покроя и остановился на простом постоялом дворе, а не поискал пристанища, соответствовавшего его положению?

В дверь постучали, и Григория вздрогнула.

— Прошу прощения, достопочтенная аббатиса, — сказала женщина в темно-красном платье, которое скорее подошло бы для большого города, чем для нищего Жеводана. Опираясь на дверной косяк и подавшись вперед, она заглянула в мастерскую. Ее волосы скрывались под чепцом, но, судя по корням надо лбом, были черными. — У ворот мне сказали, я найду вас здесь. Простите мое вторжение.

Григория впервые ее видела, но ее лицо поразительно походило на черты той, которая на глазах расцвела издевочки в молодую девушку. Женщина выглядела как Флоранс, если бы той было немного больше тридцати лет! Аббатиса озадаченно отложила одежду.

— Чем могу вам служить?

— Меня зовут Луиза Дюмон, — сказала женщина, переступая порог и кланяясь. Достав из кармана кошель, она положила его на стол. В кошеле что-то звякнуло. — Я здесь для того, чтобы оплатить содержание девочки, которую вы называете Флоранс. — Она нервно сглотнула.

Григория догадалась, что привело госпожу Дюмон в монастырь, однако не спешила с ответом и допытываться не стала. Пододвинув к себе кошель, она его раскрыла. Блеснуло золото.

— Этого слишком много, — сказала она, поднимая глаза.

— Это за будущие годы. Я не знаю, представится ли мне возможность посылать деньги в Сен-Грегуар. — Она снова сглотнула. — Достопочтенная аббатиса… Я бы хотела повидать ее перед тем, как… Она здесь? Моя дочь?

Григория постаралась прочесть что-нибудь по лицу посетительницы. Луиза Дюмон боялась, ужасно боялась. Но чего? Необходимо узнать побольше, прежде чем она предложит воспитаннице встретиться с этой женщиной. Одному Богу известно, как воспримет это девочка!

— Флоранс отдыхает после работы, — солгала она. — Если бы вы согласились подождать, мадам Дюмон, я отведу вас в странноприимный…

— Нет, нет. В этом нет нужды. Мне нельзя долго задерживаться. — Поджав губы, она достала письмо из сумочки, которую прижимала к себе локтем. Конверт она положила на стол. — Это для моей дочери. Пусть она прочтет его, как только проснется. Речь идет о ее будущем, таком, о котором ей и не мечталось. — Она пододвинула конверт Григории. — Если она решится на такой шаг.

— А сами вы ей рассказать не хотите?

— Нет! — поспешно, почти с ужасом возразила мадам Дюмон.

— Она обязательно спросит меня, как ей поступить. — Григория взяла со стола письмо.

Мадам Дюмон положила руку на локоть аббатисы.

— Прочтите его, лишь когда об этом вас попросит моя дочь. Но ни в коем случае не ранее. Как только вам будет известно его содержание, вы окажетесь в не меньшей опасности, чем я. — Поспешно встав, она сглотнула, стараясь не утратить самообладания. — Поверьте мне, я желаю девочке добра. Если она решится на этот шаг, пусть пошлет мне письмо в Сен-Албан, в замок старого графа де Моранжье.

Перекрестившись, она направилась к выходу, ее каблуки громко стучали по каменным плитам.

Григории такое было не по душе, она не одобряла секретов.

— Подождите, мадам Дюмон! — Она встала. — Объясните, в чем тут дело и почему вы не можете остаться.

— Я постараюсь приехать снова. Тогда мы поговорим.

Посетительница исчезла за дверью.

Подойдя к двери, Григория посмотрела, как посетительница спешит к воротам. Перед ними ее ждала закрытая черная карета. Едва мадам Дюмон села в нее, как кучер тронулся с места.

Происшествие Григорию удивило. Задумчиво вернувшись к столу, она отодвинула монеты и письмо, так и не решившись сломать печать на конверте. Флоранс должна прочесть послание первой. Аббатиса молила Господа, чтобы опасность, о которой говорила мадам Дюмон, оказалась не столь зловещей, как она пыталась ее представить.

При странных же обстоятельствах мадам решила впервые справиться о дочери, которой столько лет пренебрегала. Почему совесть замучила ее именно сейчас?

На языке Григории вертелось множество вопросов. Каждый в монастыре догадывался, что Флоранс скорее всего незаконнорожденная дочь дворянина — регулярные выплаты слишком ясно об этом свидетельствовали. Но Григория всегда полагала, что речь идет о любовной интрижке с какой-нибудь служанкой или крестьянкой. Если и мать тоже способна позволить себе карету и столь большую сумму золотом, то здесь кроется что-то другое.

Она сомневалась, что ее посетительницу действительно зовут мадам Дюмон. А вот упоминание почитаемого в округе старого графа де Моранжье заставляло предположить, что мать Флоранс, вероятно, была дворянкой, которая хотя бы однажды была близка со старым аристократом. Но к моменту рождения Флоранс граф уже много лет был женат на маркизе де Шатенеф-Рандон. Деликатное дело.

Григория принудила себя не предаваться пустым догадкам и не обвинять графа в том, что противоречит святым заповедям. А поскольку, не зная содержания письма, она ничего не могла предпринять, то продолжила осматривать одежду.

Исходя из размера, она попыталась определить, какого телосложения был исчезнувший постоялец. «Определенно небольшого роста, и плечи не слишком широкие. Да, не трудно будет найти нового владельца этим красивым вещам». Григория снова стала складывать одежду и, когда настала очередь кафтана, заметила, что за подкладкой что-то зашуршало. «Потайной кошель, который, возможно, принесет еще несколько ливров в ящик для пожертвований?»

Поискав скрытый шов, Григория нашла его на уровне подола и осторожно вскрыла. Через несколько мгновений ей удалось выудить вощеный конверт, в котором лежал листок бумаги.

Печать под строчками на латыни она узнала сразу. «Печать его святейшества!». Ошеломленно опустившись на табурет, она прочла содержимое.

Григория опустила листок. «Что это значит?» Она понятия не имела, с какой миссией путешествовал неизвестный, и, даже осмотрев второй раз его платье (теперь еще внимательнее), не нашла ничего, что позволило бы догадаться о его личности.

«Может, иезуит?» Это было бы логично. Святой отец считался другом Общества Иисуса, как называл себя орден. Не далее как в январе прошлого года он торжественно утвердил орден буллой «Apostolicum pascendi munus[29]». Григория помнила, какие она вызвала протесты во Франции и Испании. Преданных папе иезуитов подозревали во всевозможных заговорах, вследствие чего многие Властители Европы, в том числе французский король, требовали роспуска ордена. И в такие смутные времена член ордена путешествует с тайной миссией по Франции? В области, где повсюду можно встретить камизардов, гугенотов и им подобных?

Григория пыталась навести порядок в мыслях. Причин для его прибытия сюда найдется множество: от следствия по делу камизардов до расследования обстоятельств жизни священнослужителей, обвиняемых в роскоши ил и в отходе от христианского учения, до запланированных подстрекательств к мятежу против французского короля, который своим абсолютистским и самовластно-безнравственным правлением навлек на себя недовольство истинных христиан.

Или верховный понтифик прислал его в Жеводан из-за бестии?

«Слишком много загадок для одного дня». Григория оставила бесплодные догадки, но решила, что святому престолу следует узнать о пропаже и, возможно, печальной участи своего предполагаемого агента. Аббатиса направилась в рабочую комнату.

Сперва она хотела написать епископу, но потом передумала. Если речь идет о посланнике папы, то его святейшество должен получить письмо без проволочек. Из верительной грамоты следовало, что само существование посланника следует держать в тайне. Нежелательно, чтобы о нем узнало слишком много людей.

А заодно представлялась удачная возможность обратить внимание святого престола на продолжающиеся в Жеводане убийства, чтобы сюда прислали нового наблюдателя либо приняли еще какие-то меры. «Я опишу, какие страдания чинит здешним людям адское создание».

Это был смелый план. Простая аббатиса собирается писать наместнику Господа на земле. В обычных обстоятельствах даже подумать о таком было бы немыслимо! «Но когда в последний раз обстоятельства в Жеводане были обычными?» — спросила себя Григория. До вечера она сидела за рабочим столом, снова и снова составляя и переиначивая фразы, пока они ее не удовлетворили. Снова и снова она старалась внушить читателю, что хотя некоторые крестьяне возвращаются к вере из страха, один страх не должен быть достаточной побудительной причиной молиться Господу. «Велика также и опасность, — продолжала она, — что другие отвратятся от веры, так как в бестии здесь видят посланца Сатаны, который якобы обладает властью большей, нежели Бог, ведь никак не удается одолеть тварь. И не в последнюю очередь велика постоянная угроза паломникам, направляющимся в Сантьяго де Компостелла. Если, невзирая на все доклады, ваше святейшество, до вашего слуха еще ничего не дошло и если не вы присылали означенного человека в Жеводан, настоятельно молю вас, вашим словом пролить на людей свет в эти темные времена».

Подписав письмо, аббатиса сложила его, снабдила адресом и печатью и оставила на столе.

А после, взвешивая, на него посмотрела.

Чем больше она размышляла, тем более неудачной казалась ей эта идея, которую она в религиозном рвении едва не воплотила в жизнь. Требовалось кое-что сперва прояснить, а присутствие агентов папы лишь осложнит и без того запутанное положение дел. Даже если она переложит это на плечи Жана Шастеля, хотя сам он об этом и не догадается.

«Нет, я не стану его посылать». Она отодвинула письмо на дальний край стола, рядом с письмом для Флоранс, которое лежало забытое и ждало, когда однажды она его заберет. «Лучше подождать».

Григория услышала, как к ее рабочей комнате приближаются торопливые шаги, потом вдруг занавеску без стука отдернули, и к ней ворвалась, отчаянно жестикулируя, растрепанная монахиня.

— Достопочтенная аббатиса, идите скорей! Флоранс!

Григория вскочила.

— Флоранс? Что с ней?

— Она ходила гулять и столкнулась с бестией! — вскричала бледная как мел женщина и повернулась уходить.

«Как она могла сбежать из запертой комнаты?» — удивилась про себя Григория и последовала за монашкой, которая повела ее к воротам монастыря, где на скамью положили ее воспитанницу. От одежды Флоранс остались лишь лохмотья, кто-то из сестер прикрыл ее наготу простыней.

— Святая Матерь Божья!

Сев рядом с девушкой, Григория всмотрелась в напряженное лицо. Глаза Флоранс смотрели перед собой в пустоту, взгляд потерялся в бесконечности. Она дрожала всем телом словно от холода, а жалкие обрывки одежды заскорузли от грязи и крови.

После быстрого осмотра аббатиса с облегчением установила, что ее воспитаннице не причинили никаких видимых повреждений. За исключением нескольких синяков и царапин, нанесенных падениями и острыми шипами, телесно она была в целости. Но пострадала ее душа.

— Бестия разорвала новую жертву прямо на глазах у бедной девочки, — шепотом рассказывала одна из столпившихся вокруг монахинь. — Люди из деревни ее увидели и сразу же бросились искать адское создание. У Моншова нашли маленького мальчика. Его звали Жан Бергунью, и ему было девять лет, узнали его лишь по одежде. Его лицо и…

— Тихо! Ты ведешь себя как болтливая прачка. — Григория не желала ничего слышать, по округе и так ходило уже слишком много подобных историй. — Принеси горячей воды, — приказала она одной послушнице. — Отнесем ее наверх в ее комнату.

Шестеро сестер отнесли Флоранс вместе со скамьей в дом аббатисы и подняли наверх в ее комнату.

Сняв с пояса связку ключей, Григория вставила нужный в замок тяжелой двери и поняла, что та не заперта. Такого не должно было случиться. Непростительная небрежность с ее стороны!

— Скорей, переложите ее на кровать, — приказала она, а после выслала сестер из комнаты, отправив их в церковь молиться о выздоровлении девушки.

Она раздела Флоранс и осторожно ее обмыла, непрестанно выискивая малейшее движение, которое сказало бы, что ее дух оправился от ужаса при столкновении с наводящей страх тварью и при виде мертвого ребенка. Аббатиса непрерывно читала молитвы — не уверенная, делает ли это, чтобы защитить девушку или себя саму.

Когда она укрыла Флоранс одеялом и уже собралась расчесать ей русые волосы, девушка вдруг вздрогнула, с ужасом отыскала ее взгляд и холодными пальцами вцепилась ей в руку.

— Слава богу! Это был лишь сон. — Флоранс безудержно разрыдалась — одновременно от отчаяния и облегчения. — Сон, кошмарный сон.

— Да. Всего лишь сон. — Прижав ее к себе, аббатиса, успокаивая, гладила ее по голове и даже начала напевать негромко колыбельную. Для страшной правды и таинственного письма ее матери будет время и завтра.

Заперев дверь амбара изнутри, Жан прислонился к ней спиной. Его грудь бурно вздымалась, долгий переход с тяжким грузом отнял у него немало сил. У его ног прикорнул Антуан, его мушкет валялся рядом.

— Едва успели, мсье Шастель, если мне будет позволено подобное замечание, — выдохнул, опускаясь на солому, Малески. За ним, наполовину скрытый соломой, растянулся Пьер, которого молдаванин ради простоты сбросил на мягкое ложе, вместо того чтобы осторожно спустить с плеч на земляной пол. — Сегодня я уж точно заработал свое вино на ужин.

— Бесспорно, мсье, — со слабой усмешкой отозвался Жан и, переведя дух, потащил Пьера к люку, ведущему в подвал, из которого они с братом вырвались.

Вокруг лежали щепы тяжелых досок, которыми когда-то был завален люк. Волчье обличие придало братьям такую силу, что они смогли разнести их на части. Они становились все сильнее.

— Придется нам придумать кое-что получше, — сообщил Малески, глянув на разбитые доски. — Может, железную решетку? Или лучшие оковы?

— Что-то в этом духе.

Спустив при помощи Малески Пьера в подвал, Жан приковал сына к стене. Затем то же самое они проделали с Антуаном.

До сих пор необходимость в цепях возникала исключительно в полнолуние, когда власть ночного светила непреодолимо вынуждала сыновей лесника принимать облик бестии и когда их ненависть и силы Умножались. До Жана и Малески доносилось из каменного подвала яростное ворчание и хриплый лай, а еще звон цепей. Однажды, тревожась о сыновьях, лесник рискнул в такую ночь спуститься в подземелье и оказался лицом к лицу с уже превратившимся Антуаном. Это было ужасно. Чтобы удариться в паническое бегство, ему хватило лишь жуткого вида стоящей на двух ногах бестии с кошмарными красными глазами, в которых не было ничего человеческого, с пастью в хлопьях пены, с оскаленными клыками и скрюченными длинными когтями, не разорвавшими его лишь потому, что помешала цепь.

Малески подтвердил, что страх нелегко побороть даже после многократных встреч с такой тварью. А ведь Жана гнело еще и отчаяние, порожденное мыслью о том, что где-то в этих воющих бестиях скрываются его сыновья.

Жан осмотрел Антуана, царапины на лице которого уже закрылись. Синяки и кровоподтеки исчезли как по волшебству. А вот рана в предплечье его удивила. Края пореза почернели, словно их чем-то прижгли, а плоть выглядела омертвевшей.

— Мсье Малески? — подозвал он к себе молдаванина, который тут же надел пенсне и с интересом естествоиспытателя осмотрел повреждение.

— Она нанесена серебром, — звучал его приговор. — Очень узкая рана. Это не обычный нож или кинжал.

— Это Флоранс, — простонал Пьер, который поднял голову и словно приходил в себя. Но из-за потери крови он был еще слишком слаб и не мог подняться. — Мы столкнулись у трупа мальчика, а у нее был при себе стилет, которым она от нас защищалась.

Малески поднял брови.

— Она и вас ударила, мсье? — удивленно поинтересовался он, и Пьер кивнул. — Такого не может быть, вы ошибаетесь. Порезы выглядят как… — Осекшись на середине фразы, он вскочил, чтобы опуститься на колени возле Пьера и еще раз осмотреть уже промытые раны, но теперь гораздо внимательнее. — Нет, — сказал он наконец. — Или у нее было два разных ножа, или…

— Я был еще не в себе, мсье Малески, но ясно видел ее перед собой, — непоколебимо настаивал Пьер, и это упорство привело к тому, что молдаванин вытащил собственный кинжал с серебряным лезвием.

— Возможно, будет больнее обычного, мсье, — предупредил он, — но, поверьте, это необходимо!

Приставив клинок к руке Пьера, он надрезал кожу.

Пьер лишь поморщился.

— Неужели мы были так убеждены, что вы луп-гару, что проглядели ясные свидетельства вашей невиновности? — удивился Малески и снова опустил на руку Пьера кинжал. — Простите, что так вас мучаю, но, похоже, вам не придется дольше оставаться под этими сводами.

С этими словами он на палец погрузил клинок в плоть Пьера. Застонав, тот стиснул зубы. Вытащив окровавленный клинок, Малески придирчиво его осмотрел, особенно кровь, которая поблескивала в свете лампы. Больше ничего не происходило.

— Святая Матерь Божья!

Поспешно встав, он проделал тот же опыт над Антуаном. Исход его был явно отличным.

Младший сын Жана Шастеля разом пришел в себя, веки его внезапно поднялись, а зелень зрачка просто вспыхнула, заполняясь темно-красным. Он пронзительно взвизгнул, отдернул раненую руку, а другой попытался ударить обидчика. Громкий крик перерос в яростное ворчание, опустив голову, он с ненавистью уставился на Малески, который отпрянул и, отступив на пару шагов, встал рядом с лесником.

— Отомкните замок на цепях Пьера и с утра пораньше поищите лекаря, который вылечил бы его от загадочной лихорадки, — посоветовал он. — Он определенно не оборотень.

Жан недоуменно рассмеялся, он никак не мог понять слов молдаванина.

— И это вы мне говорите два года спустя?

— Вы никогда не давали мне возможности усомниться в том, что считаете Пьера оборотнем, — защищаясь, возразил Малески и поднял кинжал, на котором кровь Антуана шипела, превращаясь в бурую корку. — Антуан принадлежит к ним. А Пьер нет.

На глаза Жана навернулись слезы. Подойдя к старшему сыну, он с рыданиями бросился ему на грудь, прижал его к себе, чувствуя, как облегчение Пьера тоже прорывается потоком слез. Антуан же вовсе не мог успокоиться, рвался на цепи и бросился бы на троицу даже в человеческом облике, представься ему такая возможность.

Все трое поднялись наверх, заложили бревнами люк, а поверх затащили небольшую тележку лесника, чтобы она хоть как-то их придавила и послужила бы препятствием Антуану, если он разорвет цепи или выдернет из стены крепление.

В хижине они занялись колотыми ранами Пьера.

— Я все еще не могу понять, — сказал тот, пока Малески, вооружившись иглой и суровой нитью, зашивал ему рану. Спокойная деловитость, с какой шил молдаванин, заставила обоих Шастелей предположить, что он не в первый раз использует для этой цели иглу. — Я не луп-гару, хотя бестия в тот день ранила меня так же, как моего брата? И почему… — Он прикусил губы, когда молдаванин дошел до особо чувствительно места. — Почему, приходя в себя, я был часто залит кровью и выглядел не лучше Антуана?

— Мсье Шастель, расскажите подробно, что именно тогда произошло, — попросил Малески. Теперь он узнал все подробности той схватки. Слушая, он раз за разом кивал. — Если бы я сразу все знал, то раньше бы обратил внимание. Лишь укус оборотня превращает жертву в ему подобного. Раны от их когтей болезненны и смертельны, когда задевают важные органы. Они причиняют много страданий и долго заживают, а иногда не исцеляются вовсе, но из-за них не станешь слугой ада. — Сделав последний стежок, он обкусил нитку и щедро полил рану коньяком, отчего удивленный Пьер резко охнул. — Вот так, теперь она будет заживать. — Приложив бутылку к губам, Малески допил остатки. — Однако одно мы теперь знаем наверняка, мсье Шастель, а именно, что ваш сын Антуан и в волчьем обличии способен управлять своими мыслями желаниями. Из чистой злобы он заставил поверить злополучного Пьера в то, что он тоже оборотень, и еде-лая это, вымазывая брату рот и одежду кровью жертвы, пока тот лежал в приступе болезни. — Он серьезно посмотрел на Жана. — Луп-гару все больше овладевает вашим сыном Антуаном, и рано или поздно человек, которого вы знали раньше, окончательно превратится в волка, причем безнадежно испорченного. Боюсь, обратного пути для него нет.

— Вероятно, я должен поверить вашим словам, мсье Малески, — сокрушенно отозвался Дан. — Вы разбираетесь в свойствах этих тварей. Но я знаю и то, что Антуан всегда был далеко не дружелюбным человеком. Сколько я его знаю, у него всегда были темные склонности.

— А потому он станет одним из самых худших луп-гару, ведь зло нашло в нем; легкую добычу. — Сняв с переносицы пенсне, Малески хлопнул по плечу Пьера. — Как себя чувствуете, юноша?

— Странно, — признался он. — Выходит, я не оборотень, но страдаю от какой-то болезни, которая заставляет меня падать без чувств? Немногим лучше. — Он слабо улыбнулся. — Но вы правы. У меня камень с души упал, который весил так много, что иногда мне казалось, он придавливает меня сквозь землю в теснины ада. А теперь простите меня… — Поднявшись, Пьер нетвердым шагом направился к двери. — С проклятием наконец-то покончено, — продолжал он словно самому себе. — И я могу Флоранс…

Тут он осекся и уже хотел сбежать в постель, но Жан прекрасно разобрал его слова.

— Флоранс?! Ты все еще встречаешься с воспитанницей монашек? — взорвался он. — Оставь ее в покое, она не для тебя.

— Почему, отец? — Опершись об очаг, Пьер повернулся к отцу. — Почему она не для меня? Потому что выросла в монастыре?

— Она… ее воспитали монашки по своему подобию. — Такое возражение самому леснику показалось шатким. — Жизнь в Жеводане не по ней, у нее нет сил, она не умеет вообще ничего, что должна уметь женщина.

— У меня есть для тебя новость, отец. — Уверенность, что он не оборотень, освободила Пьера, придала ему решимости рассказать о своих планах. — Как только мы убьем бестию, мы с Флоранс уедем отсюда. Мы ненавидим это место. Тут нам нечего искать. Мы хотим поехать на север…

— Значит, она уже отравила тебя своими глупостями? — вырвалось у ошарашенного Жана. Он ударил кулаками по столу. — Зачем вам на север?

— Я поищу там место лесника, а Флоранс — учительницы. В какой-нибудь деревне или у какого-нибудь дворянина, или даже в семье богатого торговца, — упрямо продолжал Пьер. — Я не хочу с тобой из-за этого ссориться, отец. Мы с Флоранс обменялись клятвами. Ничто нас не разлучит.

Усилием воли Жан взял себя в руки.

— Посмотрим. А теперь иди в кровать, твои раны требуют покоя, а этого не будет, пока ты так горячишься. — Жестом он дал сыну понять, что разговор закончен, и повернулся к Малески: — Благодарю вас за помощь, мсье. Мой долг перед вами все растет. Если я понадоблюсь вам сегодня, через год или через десять лет, лишь дайте мне знать, и я приеду и окажу вам помощь, в чем вам только потребуется.

Он протянул руку, и молдаванин ее пожал.

— Благодарю вас, мсье Шастель, и заверяю вас, что приложу все силы, чтобы никогда не звать вас в те места, где обычно обретаюсь, если, конечно, это не будет Жеводан. — Дверь в каморку сыновей лесника хлопнула, Пьер ушел. — И если мне будет позволено заметить, мсье Шастель, согласитесь на просьбу сына.

— С чего это?

— Иначе он женится на Флоранс без вашего согласия, и это тяжким грузом ляжет на вас обоих. — Тут молдаванин с трудом подавил зевок. — Предлагаю завтра утром навестить Сен-Грегуар и попросить достопочтенную аббатису посмотреть, нет ли какого средства от лихорадки Пьера. — И предугадав готовое сорваться с уст лесника возражение, Малески привел еще один довод: — Если кто-то и разбирается в средствах от загадочных болезней, так это монахини. К тому же вы снова сможете повидать достопочтенную аббатису и…

— Я не хочу с ней видеться, — слишком поспешно вырвалось у Жана, и он почувствовал, как заливается краской. — Как вам только в голову пришло, подозревать меня…

Малески удивленно посмотрел на него.

— Я-то ни в чем вас не подозреваю, мсье. Я лишь к тому клоню, что вам следует поговорить с аббатисой о любви вашего сына к ее воспитаннице. Но, похоже, есть и совсем иные вещи, которые требуют прояснения.

Наградив лесника многозначительным взглядом, он исчез в каморке, чтобы устроиться на пустующей койке Антуана.

«Моя же нечистая совесть меня и выдала». Жан остался сидеть и, распустив седую косицу, подтянул поближе бутыль с вином. Налив себе стакан, он посмотрел его на свет и отпил. «Пью зато, что один из моих сыновей не попал под проклятие бестии и вскоре освободится от проклятия воспитанницы монашек. Пусть на него снизойдет прозрение». Перед его мысленным взором предстало лицо Григории. «И пусть прозрение снизойдет на меня».