Ритуал

Глава 29

Флоранс стояла у окна своей комнаты и смотрела на монастырь, в котором вскоре вновь воцарится покой. Немногие паломники, остановившиеся передохнуть в Сен-Грегуаре, собрались во внутреннем дворе, чтобы выйти на последний отрезок своего пути в Сантьяго де Компостелла.

Приближалось время созерцания, полуденных молитв и чтения Священного писания.

Ее взгляд остановился на кресте на крыше церкви, и она сложила перед грудью руки. «Святой Григорий и святая Матерь Божья, сохрани моего Пьера от клыков бестии и верни его в мои объятия, чтобы мы вместе могли уехать из Жеводана».

Опустив голову, она произнесла про себя «Отче наш» в угоду Господу Всемогущему. Он ведь дал ее ранам залечиться без осложнений.

В этом было позволено убедиться Пьеру — правда, тайком и лишь быстрым взглядом. На большее, чем нежное прикосновение в знак обещания будущих ночей, не хватило времени. И посещать он ее мог лишь с разрешения отца. После того ужасного нападения у нее уже не осталось сомнений, что она должна покинуть Жеводан, невзирая на все тайны, окружавшие ее предполагаемую мать.

Ее молитва оборвалась, слишком уж метались ее мысли. Она прекрасно знала, что убить ее хотели из-за письма. Григория считала, что оно утрачено. Но оно все еще было у Флоранс. Во всяком случае, малая его часть.

Она ухватила плиту подоконника и чуть-чуть приподняла тяжелый камень. Щелка получилась ровно такая, чтобы просунуть внутрь спицу и вытащить клочок бумаги.

Ее взгляд скользнул по обрывкам в начале фраз, из которых она ничего не могла понять. Письмо предназначалось какому-то Шарлю, в нем говорилось про ночь любви. Писавшая (почерк был однозначно женским) просила позаботиться о ребенке. Еще речь шла о лихорадке и неком мужчине родом из Италии, и о том, что он пытается что-то разузнать.

Больше Флоранс не могла разобрать. Безобидное с виду письмо, но кто-то был готов убить ее за него. Конечно, мужчин по имени Шарль было сотни. Двое самых видных в округе носили фамилию Моранжье. Совпадение?

Грохот кареты, приближавшейся к монастырю, заставил ее поднять голову и выглянуть за окно. Это был обитый железом экипаж, такие лишь изредка встречались вдали от городов. В них путешествовали сборщики налогов, аристократы или преступники. Карету сопровождали десятка три всадников, многие с мушкетами за спиной.

«Это епископ или аристократ со свитой». Флоранс попыталась отыскать герб на карете или на плащах всадников. «Наемники? — испугалась она — Мародеры! Они приехали напасть на Сен-Грегуар!»

Оказалось, она была не единственной, кто заметил гостей. К дому аббатисы бежала, развевая сутаной, монахиня, отправлявшая службу у ворот.

Схватив нож со стола, Флоранс вернулась к окну посмотреть, что будет дальше. Вскоре аббатиса поспешила вместе с привратницей к воротам.

— Достопочтенная аббатиса! — крикнула ей вслед Флоранс. — Что…

Григория подняла взгляд.

— Оставайся в своей комнате, — приказала она. — Отойди от окна и ни о чем не беспокойся.

Она подошла к воротам.

Флоранс же увидела, что всадники без мушкетов вооружены пистолетами. И у каждого — кинжал или, по меньшей мере, длинный нож.

То, что они не открыли огонь сразу, немного успокоило девушку. Она внимательно смотрела, как Григория храбро выходит из ворот и заговаривает с предводителем. «Значит, это не разбойники». Ее кулаки так сильно сжались, что она причинила себе боль.

Вернувшись в монастырь, аббатиса подозвала четырех монахинь и открыла ворота, через которые вся процессия въехала в монастырь Сен-Грегуар. Во внутреннем дворе мужчины спешились, одни занялись лошадьми, семеро вошли с аббатисой в дом. Карета осталась запертой.

«Что же такое там внутри?» Взяв с кровати подушку, Флоранс бросила ее на подоконник и устроилась смотреть, что делают приезжие.

Светловолосый мужчина, представившийся как папский легат Джакомо Франческо, сел на стул, лишь осмотревшись в рабочей комнате аббатисы. Шестеро его спутников, насколько это было возможно, разошлись по маленькому помещению. Неумолимые светло-зеленые глаза, которые сделали бы честь инквизитору, устремились на Григорию.

— Вы же понимаете, что о моем деле я не мог говорить при сестрах вашего ордена и паломниках, достопочтенная аббатиса?

— Вполне, эксцеленца. — Сев за стол, она испытала облегчение, что между ним и итальянцем есть какая-то преграда.

— Мне поручено передать вам приветствие его святейшества и поблагодарить за проявленную вами осмотрительность. Ведь это вы послали письмо, достопочтенная аббатиса?

— Могу ли я это отрицать, если вы держите в руках письмо, мною подписанное, эксцеленца?

— Как вышло, что вы так поздно известили его святейшество? — не унимался итальянец. — Кабатчица, о которой вы упоминали в своем письме, сказала, что платье она отдала в монастырь уже несколько месяцев назад.

Сидя прямо, как свеча, Григория сложила на коленях руки и улыбнулась.

— Я лишь случайно обнаружила записку, когда мы собирались стирать одежду, эксцеленца. — Она посмотрела сперва на него, потом на остальных и выражением лица ясно дала понять, насколько не одобряет, что они пришли с оружием. — Я не знала, что нарушаю предписания святой католической церкви, сообщая о странном происшествии.

— Нет, вы ничего не нарушили, достопочтенная аббатиса. При всей благодарности понтифик в недоумении. И в негодовании. — Он поднял взгляд на распятие. — Мы здесь, чтобы провести дознание причин исчезновения нашего брата.

— Три года спустя следы будет найти непросто. Но если вам будет сопутствовать милость Божья, эксцеленца, это будут бренные останки. — Она посмотрела на пистолеты у него за поясом. — Прошу, откройте мне, почему вы путешествуете так, словно направляетесь на битву.

— Молва о появлении в Жеводане бестии дошла до Рима задолго до вашего письма, и я подумал, что благоразумно будет вооружиться против твари, которая бродит по лесам и пожирает людей. Иногда одних слов веры недостаточно. — Франческо чуть склонил голову набок. — До завершения расследования мы остановимся в вашем монастыре, достопочтенная аббатиса. Позаботьтесь о нашем ночлеге, мы долго были в пути. — Встав, он поклонился распятию. — Если кто-то спросит о нас, вы ответите, что мы здесь для защиты паломников. Сообщите всем, что его святейшество печется о благополучии своей паствы и прислал вооруженных пастырей. Мы способны добиться большего, нежели королевские слуги.

Он вышел из комнаты, и его охрана последовала за ним.

— Святая Матерь Божья! — простонала аббатиса. — Вот теперь действительно начнутся неприятности.

— Разве у вас нет воспитанницы в монастыре, достопочтенная аббатиса?

Она заметно вздрогнула: посланник вернулся, а она этого даже не заметила.

— Ах, вот как, у вас что-то на совести? — спросил он с хитрой улыбкой.

— Нет, разумеется, нет. Моя совесть так же Чиста, как и ваша, эксцеленца, — солгала она, опасаясь, не покраснела ли. — Да, у меня есть воспитанница. Ее зовут Флоранс. Флоранс Топэн.

— Ага. — Только и сказал он и на этот раз окончательно ушел.

Григория проводила его взглядом из окна и увидела, как, выйдя во двор, он подозвал двух своих людей. После короткого разговора они оседлали лошадей и уехали из монастыря. Она догадывалась, какое поручение он им дал. Они должны собрать сведения. Легат не положился на ее слова. Аббатиса снова подняла взгляд на распятие. Ну да ничего, она что-нибудь придумает.

Собираясь выйти из рабочей комнаты, она наткнулась на одного из людей легата в латах, который занял свой пост у двери.

— Прошу прощения, достопочтенная аббатиса. — Он поклонился. — Легат Франческо приказал, чтобы я охранял вас, пока мы находимся в ваших стенах.

— Охраняли? От кого же?

— От бестии, — услышала она в ответ. — Он счел это возможностью отблагодарить вас за гостеприимство, оказать вам и всем монахиням Сен-Грегуара особую защиту.

— Тогда пойдите и скажите ему, что мне такая защита не нужна. Это дом Божий.

Охранник покачал головой.

— Вам самой придется это сказать, достопочтенная аббатиса. Я лишь выполняю его приказ.

Ока уже хотела дать сердитый ответ, но быстро взяла себя в руки, ведь иначе она лишь усилит к себе недоверие.

— Благодарю вас. А теперь прошу меня извинить, мне пора удалиться на вечернюю молитву. Ad majoren Dei gloriam, ведь таков ваш красивый девиз?

Охранник с улыбкой перекрестился.

— К вящей славе Господней.

Он снился Григории.

Он и она. Он пришел к ней ночью, поднялся в ее келью и делал то, что делают муж и жена, когда живут в браке. То, что она когда-то делала и чем наслаждалась.

Чудесные ощущения, охватившие ее во сне, были столь реальными, что проснулась она от греховного жара внизу живота. Сладострастию нет места в жизни аббатисы. Рассудком она это понимала. Но с того сна ее тело еще больше его желало. За такие мысли она наказала себя работой вдвое упорнее и новыми покаянными молитвами.

«Молю тебя, Господи, забери у меня эти мысли. Или дай мне мудрости понять, откуда они берутся и что значат».

Григория еще ниже склонила укрытую чепцом и вуалью голову, руки ее сжимали четки. Она стояла на коленях на передней скамье монастырской церкви наискосок от распятия.

Был вечер в канун большого паломничества к Нотр-Дам де Болье в окрестностях Пулака. Монастырский хор будет петь там под ее руководством и утешит страдания людей песнопениями. Ведь люди приходили не со страхом Божьим, а с ужасом перед бесшумной четвероногой смертью, которая после месяцев спокойствия вдруг снова нанесла удар. Как в кровавых 1764 и 1765 годах.

Присутствие непроницаемого Франческо никак не повлияло на кровожадность бестии. Напротив, она, по всей видимости, считала, что в силе показать посланнику папы, насколько бессилен он. За короткое время были изувечены десять жертв — преимущественно маленькие девочки, их внутренности сожраны, лица прокушены и кожа с них сорвана. Каждому теперь уже был известен ритуал бестии. Как и все жители Жеводана, Григория догадывалась, что это лишь предвестие ужасного лета.

«Молю тебя, Господи, пусть Жан, его сыновья и молдаванин найдут наконец бестию, чтобы ужас для всех нас закончился».

И вновь она подумала о своем сне…

Дверь распахнулась, и в монастырской церкви повеяло прохладным вечерним ветерком, который принес запах весны и влагу дождя. Вздрогнув, аббатиса очнулась от размышлений, которые снова отвлекли ее от «Аве Мария».

— Достопочтенная аббатиса, идите скорей! Мсье Шастель пришел.

— Который Шастель?

— Жан Шастель, достопочтенная аббатиса. Он требует вас с такой настойчивостью, что я не могу более его удерживать, — задыхаясь, протараторила сестра Магдалена. — Наверное, что-то случилось. Он ждет в вашей рабочей комнате.

Встав, Григория повесила на шею четки и озабоченно посмотрела на сестру.

— Где Флоранс?

— В своей комнате, как вы и приказали.

— Ты проверяла?

— Нет, но я видела свет у нее в окне.

— Тогда пойди и посмотри! — Аббатиса поспешила к выходу из церкви. — Дай мне знать, что делает Флоранс.

Пока она бежала под проливным дождем через двор, сердце у нее учащенно билось, и было это не от быстрых движений. Скоро она увидит того человека, о котором думала всего несколько минут назад.

Думала запретные мысли.

Сглотнув свое возбуждение, она взлетела по ступенькам и распахнула дверь, перед которой, как обычно, стояли двое.

Григория почти забыла о караульных. Не пройдет много времени, как легата известят о ее посетителе. И о том, что она долго с ним беседовала. Тогда его внимание обратится на семью Шастелей.

Жан, меривший шагами комнату (он даже протоптал сырую полосу на половицах), остановился и посмотрел на дверь. Его угловатое лицо словно постарело на десяток лет. По щекам крупными каплями сбегала не только дождевая влага, и в его чертах читалось отчаяние. Сестра Магдалена не ошиблась.

— Жан, мой дорогой друг, что я могу…

Едва ли не с гневом он бросился к ней, схватил за руку и, сжав, сунул ей под нос разорванный кожаный шнурок. На нем покачивалась маленькая деревянная ласточка, у которой откололось крыло.

— Как Господь, ах какой добрый Господь, допустил такое? — взревел он, и на какое-то мгновение Григории показалось, кулак со шнурком сейчас ударит ее в лицо. Глаза у Жана были широко распахнуты, покраснели от слез, в них бушевала ярость. — Где защита, какую он обещает слабым?

Она не нашлась, что ответить, такой напор сбил ее с толку, и хватка лесника причиняла боль.

— Жан, ты…

— Мари! — выкрикнул он ей в лицо. — Мари мертва. Маленькая Мари Данти! Я знаю ее с самого рождения, я вырезал ей эту птичку, я подарил ей шнурок, а теперь она мертва! — Его крик сорвался на визг, пресекся. — Мы с Пьером и Малески нашли ее. Бестия не оставила ничего, кроме изжеванных костей.

Дверь открылась, на пороге показались люди Франческо, но властным движением Григория приказала им уходить. Ее безмолвного авторитета хватило, солдаты удалились.

Жан швырнул подвеску на пол.

— Без нее мы даже не догадались бы, кого задрал оборотень. — Он как сумасшедший вцепился в свои седые волосы, его глаза смотрели сквозь аббатису. — Но этому должен быть конец. Больше я не могу его щадить, — выдохнул он. — Он ненавидит меня и убивает всех, кого я люблю. — Его взгляд сосредоточился на лице аббатисы. Он боролся с собой. — Ты… ты тоже в опасности, Григория. Он придет за тобой, так как знает, что я…

Лицо Жана побледнело, он пошатнулся и рухнул на стул, который она быстро ему пододвинула. Закрыв лицо руками, он разрыдался.

— Это моя вина, — услышала она сквозь его судорожные всхлипы. — Надо было его убить, когда ему стало хуже. Он вырвался, мы не можем его найти…

— Я не понимаю, Жан, — осторожно сказала Григория и нерешительно погладила его по волосам.

Она хорошо помнила тот рыночный день, когда видела его с Мари. Известие о смерти веселой маленькой девочки потрясло ее.

Жан поднял голову, подбородок у него дрожал.

— Луп-гару… Антуан, — вырвалось у него.

— Антуан? — Григория побелела как полотно и испуганно глянула на дверь. — Господи милосердный, Жан, — испуганно зашептала она, — ни одного больше громкого слова! Людям, которые охраняют мою комнату, нельзя доверять.

— Мы хотели ему помочь, а вышло только хуже. Антуан…

Ее рука застыла у него на волосах.

— Но я думала… Не понимаю. Почему он?

И Жан рассказал. Он рассказал все — от первой встречи с бестией три года назад в Виварэ до надежды избавить сына от проклятия. О более конкретных обстоятельствах он однако умолчал.

— Он потерял право на жизнь. — Лесник стер слезы с глаз.

— Тару превратил Антуана в бестию?

Она села, руки у нее были холодны как лед. Жану показалось, что правда обернулась для нее большим ударом. Словно рассказав ее, он что-то уничтожил.

— Григория… Ты кому-нибудь расскажешь?

Опомнившись, она улыбнулась.

— Нет, Жан. Это была исповедь, а потому окутана полным молчанием, — успокоила она его. — Никто не узнает тайну Антуана. И тем более — легат Франческо.

— Тот, кто собирается защищать паломников?

— Да. Но он иезуит… — Она споткнулась, но не посмела продолжить.

Он поднял на нее глаза.

— Я сам застрелю то, что когда-то было моим сыном. Я и никто другой. Как только соберу немного денег на серебро, я закажу из него пули и положу этому конец. — Соскользнув со стула, он поднял подвеску Мари и сунул ее себе под рубашку. — Моя вина безмерна, прошептал он, — Как я мог быть так слеп?

Ее вина тоже была безмерна. Она поглядела на него с любовью, пытаясь представить себе, что должен чувствовать этот коленопреклоненный мужчина, который решил предать смерти собственного ребенка.

— Бог тебе простит, Жан, — тихо сказала она. — Как он прощает всем нам.

— Бог все это допустил. Мне не нужно его прощение, — пренебрежительно бросил он, откидывая волосы со лба.

Григория сняла с шеи серебряные четки.

— Возьми, отлей из них пули, чтобы успеть раньше легата. — Она сделала глубокий вдох. — Я не стану тебя упрекать, что ты защищал сына от охотников и снова хотел превратить его в человека. Надо думать, любой отец… или любая мать, — она заколебалась, отводя глаза, — поступили бы так же.

Жан пропустил четки сквозь пальцы, большой лег на распятие.

— Бог раз за разом оставлял нас в беде, — тихо сказал он. — Клянусь на этом распятии, что отдам душу дьяволу, если он сделает это снова. — Он поднялся. — Пусть теперь Бог мне докажет, что разделяет мое страдание, или я отрекусь от него на веки веков.

— Нет! — Сделав шаг вперед, Григория приложила указательный палец к его губам. — Господу нельзя бросать вызов, его нельзя искушать.

Это был тот единственный шаг, знаменитый шаг за грань, из-за которого они оказались совсем близко и едва не поддались взаимной склонности. Невзирая на опасность за дверью.

Их головы разом качнулись друг к другу, губы встретились. Обоих прошила дрожь, от которой слабели колени, по телу прокатывались волны жара, вспыхнувшего вдруг необузданным пламенем.

Не переставая целоваться, они сбросили одежду, показывая себя друг другу, как когда-то Адам и Ева. Коснувшись ее коротких светлых волос, Жан улыбнулся. Он ласкал ее груди с такой нежностью, которую раньше она сочла бы невозможной. Тихо застонав, она закрыла глаза, а он развернул ее и прижался к ней сзади.

Его пенис скользнул под ее ягодицы и на палец проник в ее лоно. Заведя руку назад, Григория моляще погладила его бедро, почувствовала его руки на своем животе, на грудях, на сосках, его жаркое дыхание на горле, услышала тихий страстный стон. Наконец она нагнулась, и его пенис сам собой вошел в нее до конца, возбуждая ее так, что ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы ее крик не прокатился по всему Сен-Грегуару. Это было так упоительно, так прекрасно, как тогда. Нет, прекраснее.

Тяжело дыша, Григория отстранилась и повернулась, чтобы видеть его лицо.

— Это будет только одна ночь, Жан, — прошептала она, обняла его и потянула за собой на пол.

— Долгая ночь.

Жан посмотрел на нее, опьяненный страстью, прижался губами к ее соску и снова в нее вошел. Начал он с осторожных толчков, но с каждым разом входил все глубже, разжигая ее страсть, пока комната вокруг них не закружилась и они не утратили способность мыслить.

В водовороте страсти они забыли про караул за дверью.

Мерно ступая во главе монахинь из Сен-Грегуара, аббатиса Григория обводила взглядом собравшихся.

Лишь изредка месса в конце паломничества к часовне Нотр-Дам де Болье собирала столько людей, как этим ранним летом. Толпа собралась такая, что пришлось отказаться от службы в маленькой церквушке и перенести ее на просторный, усеянный камнями луг, лежавший точно между трех гор.

Радость Григории при виде сотен верующих омрачалась сознанием, что притоком их священники обязаны простой и одновременно ужасной причине — страху.

«Господи, что сделали Тебе люди, что Ты не положишь конец сему испытанию?» — вопрошала про себя аббатиса, но, проведя своих монахинь сквозь толпу, остановилась у алтаря на невысоком холме. Сестры разошлись полукругом, чтобы позднее, во время мессы и святого причастия петь гимны.

Епископ Пролхак приехал из Манда, чтобы возвестить слово Божье. Мессу он начал с большим пылом, который передался собравшимся и освободил их души от страха перед бестией. Они благодарно внимали каждому его слову, вслушивались в обещание милости Господа, который защищает всех благочестивых и невинных, и впитывали ритуальные фразы, чтобы потом нести их перед собой как щит веры.

Григория поймала себя на том, что выискивает в толпе одно-единственное знакомое лицо, хотя и точно знала, что Жан Шастель избегает богослужений.

Но надежды она не оставляла. Она вспоминала ночь греха — и жаждала новых ночей. Но соврать непрестанно терзала ее укорами и требовала покаяния и бесчисленных молитв, чтобы очиститься от проступка. Ее душа разрывалась так, что иногда ей казалось; больше она не вынесет.

Месса закончилась, причастие совершено, теперь начались благословения. Молодой священник шел с простым ведром и связкой пальмовых ветвей по рядам и брызгал святой водой на склоненные пред ним головы, непрестанно выкрикивая благословения, пока совсем не охрип.

— Bonjour, достопочтенная аббатиса, — раздался вдруг рядом с ней голос легата Франческо.

Вид у него был крайне довольный. Григория уже успела возненавидеть его итальянский акцент. Как всегда он был в платье простого покроя, но из хорошего, дорогого сукна. Рядом с ним стояли пятеро его солдат.

— Можно с вами поговорить?

— Момент не совсем удачный, эксцеленца…

Легат поклонился.

— Несколько ночей назад для одной аббатисы тоже был весьма неудачный момент забавляться с мужчиной. Я мог бы уведомить об этом епископа, — прошептал он, указывая на епископа Пролхака, стоявшего всего в шаге от них. Отодвинувшись, он улыбнулся точно благосклонный святой. — Можем мы теперь поговорить?

— Дайте мне минутку.

Григория послала монахинь за водой из источника, которую парой жестов превратят в святую. Другим сестрам она велела принимать пожертвования, какие верующие принесли прелату, чтобы привлечь к себе сочувствие его или самого Господа.

— Что вам нужно, эксцеленца? — наконец повернулась она к легату, пряча страх за резкостью и холодным тоном. — Вы хотите возвестить мне и людям, что наконец-то уничтожили бестию?

Схватив ее за локоть, Франческо отвел на несколько шагов в сторону.

— К сожалению, нет, достопочтенная аббатиса. Я пришел, чтобы расспросить вас про Шастелей. Я то и дело слышу это имя, и меня очень заинтересовало, когда мои люди сообщили, что Жан Шастель провел у вас долгое время.

— Ваши намеки гнусны. Он хотел… исповедаться.

Григория сама заметила, сколь несостоятельно прозвучали эти слова, а для такого человека, как Франческо, чья миссия заключалась в том, чтобы отыскивать правду, не составляло труда ее разоблачить.

— Он кое-что сообщил вам, и вполне очевидно, что это было связано с грехом, — отозвался легат, но улыбка сползла с его лица. — Не считайте меня глупцом, достопочтенная аббатиса. Не отрицайте, что решили с ним позабавиться. У моих людей есть уши. И не забывайте, что в дверях есть замочные скважины. Не слишком достойный способ вести дознание… но в данных обстоятельствах о достоинстве не может быть и речи, вы так не считаете? — Он внезапно улыбнулся. — Разумеется, помимо епископа о ваших проступках придется поставить в известность также и его святейшество. Вы потеряете свой сан, свою честь. Не говоря уже о вашей семье, которая пользуется доброй славой в…

— Говорите начистоту, эксцеленца, — ледяным тоном прервала его Григория. — Чего вы требуете?

— Я прошу рассказать мне все до последней мелочи, что вам известно о семье Шастелей. Мельчайшие подробности. И я говорю не о размерах достопримечательности Жана Шастеля. — Франческо явно наслаждался беседой.

— Что вам нужно от Шастелей? — попыталась изобразить удивление аббатиса.

— Как я уже упомянул, за последний месяц я слишком часто слышал это имя, повсюду, куда бы ни приехал со своими людьми. Отец словно одержим охотой. И — о чудо! — где бы он ни появился, происходит убийство. Внезапно исчезает один из его сыновей. О младшем, о котором идет дурная слава, вдруг ни слуху ни духу, словно земля разверзлась и поглотила его. Вместе с собаками. И как я слышал, и он, и его старший брат очень интересуются вашей очаровательной воспитанницей. — Легат скользнул взглядом по толпе. — Разве вам не кажется, достопочтенная аббатиса, что существует некая, слишком уж тесная связь между вами, Шастелями и бестией? — Его взгляд стал вдруг жестким. — Какую роль во всем этом играет Жан Шастель?

Она молча слушала, а про себя лихорадочно размышляла, как ускользнуть из петли, которую затягивал на ней легат. Григория решила перейти в наступление.

— Вы ведь привыкли, что люди дрожат перед вами, не так ли, эксцеленца? — заметила она и надменно посмотрела на него.

— Мое лучшее оружие — нечистая совесть собеседников, — сухо отозвался он. — Ваша, например, достопочтенная аббатиса.

Внезапно из толпы выступил и подошел к епископу Жан Шастель с мушкетом за плечом. По пути он мельком бросил взгляд на аббатису и протянул что-то епископу в сжатом кулаке.

— Я прошу, — громогласно произнес он, — чтобы вы благословили эти серебряные пули и мой мушкет. От них падет бестия.

Лесник раскрыл ладонь и показал три круглые начищенные пули, блеснувшие на солнце.

Люди вокруг возбужденно зашептались. Уж если сам странный Шастель отправился в паломничество и склонил голову перед Нотр-Дам де Болье, значит, грядет нечто важное! По рядам побежали шепотки о знаке Божьем.

— Это ведь Шастель, правда? Какая интересная просьба, — тихо заметил легат. — Вы его обратили, достопочтенная аббатиса? И всего за одну ночь? Даже для женщины вашего благочестия это чересчур смелое предприятие.

Ничего не ответив, Григория попросила у Бога простить ей мысли об убийстве ближнего.

Тем временем епископ внимательно осматривал пули.

— Это орудия убийства, — осторожно сказал он. — Кто может поручиться, что вы не пустите их в ход против людей и не запятнаете имя Божье?

Жан энергично шагнул вперед и, если бы захотел, мог бы схватить епископа за грудки.

— Достопочтенный аббат, за последние три года эта адская тварь убила больше трехсот женщин и детей. И я тоже потерял людей, которые были мне близки или которых я знал. — На глаза ему навернулись слезы. — Освятите их, аббат! Освятите их, чтобы Господь дал мне свое благословение и я убил бестию, чтобы освободить людей Жеводана и чтобы ко мне вернулась вера в Бога. — Сняв с плеча мушкет, он протянул его епископу.

— Ну, конечно же… та девочка, — с фальшивым сочувствием сказал Франческо. — Мне говорили, он присутствовал на похоронах маленькой Мари Данти и пролил слез не меньше, чем несчастная мать. — Он рассматривал лесника, который избегал глядеть в сторону аббатисы. — Похоже, ваше тело и впрямь обладает силами святых мощей, — прошептал он. — Если бы послать вас обращать неверных, не осталось бы ни мусульман, ни иудеев. Во всяком случае, среди мужчин.

— Вы заходите слишком далеко, эксцеленца! — воспротивилась она. — Еще одно такое замечание…

— И что? — Он наклонился к ней. — Не теряйте присутствия духа, достопочтенная аббатиса. Вы примете все мои замечания послушно и с благодарностью как первое покаяние за свой поступок.

Пальцы Григории судорожно сжались.

— Сделайте это, достопочтенный аббат! — взмолилась пожилая крестьянка рядом с Жаном. — Может, ему удастся то, что не сумели все приезжие. Трех лет с нас достаточно.

— Смотрите, эксцеленца, ни вам, ни вашим людям не доверяют, — позволила себе уколоть аббатиса. — Вам следовало бы приложить побольше трудов, чтобы поддержать славу свою и церкви.

— Если Шастель ее пристрелит, тем лучше. — Франческо вытащил из пояса серебряную булавку. — Доверие к Господу в Жеводане лишь укрепится. Язычник получает благословение и убивает бестию. С этим я целиком и полностью согласен.

Из толпы раздались новые просьбы, которые звучали все громче и настоятельнее. Епископ перекрестил серебряные пули и мушкет, обрызгал святой водой и возложил на них руку. Благодарно кивнув, Жан снова исчез в рядах паломников.

— Поговорим позднее, достопочтенная аббатиса.

Легат взмахом руки указал своим людям следовать за ним и начал прокладывать себе путь через толпу.

— Мсье Шастель, на два слова! — крикнул он вслед леснику.

Жан сделал вид, будто не слышал оклика. Лишь когда рука легата легла ему на плечо, он уже не мог больше оставлять его без внимания.

— Что вам угодно?

Франческо коснулся треуголки.

— Приветствую вас, мсье Шастель. Если я не ошибаюсь, представляться мне нет необходимости. — Он улыбнулся. — Мы преследуем одну цель — бестию. Я думаю, мы сможем посодействовать друг другу. Это ведь вы чаще других встречались с адским созданием? Так, во всяком случае, говорят.

— А вы посланник из Рима, который в глаза бестии не видел? — отозвался Жан. — Так, во всяком, случае, говорят.

— На то, возможно, есть простое объяснение: она выдает себя за человека и прячется в человеческом теле, из которого вырывается и пожирает своих жертв. — Он посмотрел на паломников. — За исключением меня и моих людей… заподозрить можно любого, верно? Даже вас. Или ваших сыновей.

Взметнувшись с быстротой змеи, рука легата поднялась и уколола Жана в левое запястье. На коже выступила капля крови.

— Простите, я хотел прогнать осу, — извинился Франческо. — Но, к сожалению, она уже вонзила жало.

— Это была не оса. — Жан опустил взгляд на ранку. — Что вы сделали?

Вместо ответа легат показал ему серебряную булавку, на которой осталось немного крови.

— Это еще что?

— Проба, мсье Шастель. Мне самим его святейшеством поручено разыскать бестию. — Он отер булавку о рукав лесника. — Это не вы. Могу я поговорить с вашими сыновьями?

— Нет. На это нет причин. — Усилием воли Жан заставил себя не терять самообладания. — Идите и ищите бестию, где хотите.

— Именно так я и поступлю. Что вы искали у достопочтенной аббатисы, мсье Шастель? — Франческо насмешливо поднял бровь. — Сын ведьмы у невесты Божьей. Как по-вашему, какое обвинение я мог бы составить из этого против вас и милой Григории?

— Исчезни, иезуит.

— Я сам решу, когда мне уходить, а когда нет. — Не давая сбить себя с толку, Франческо обвел взглядом толпу паломников. — Разве не чудесное зрелище? Сила Господня собрала их тут, — самодовольно заявил он. — Даже аристократы сегодня к нам присоединились. Значит, Жеводан еще не потерян, не перешел под власть ада. — Он снова повернулся к Жану. — Скажите, насколько хорошо вы знакомы с молодым графом де Моранжье? Что-то я его тут не вижу. Впрочем, меня это не удивляет. При его-то… безнравственности.

— Не мое дело ворошить грязное белье.

Жан попытался обойти легата справа.

— Я слушаю и собираю сведения, это моя задача. — Франческо преградил ему дорогу. — Вам известно, что граф за вас заступился? Когда вы сидели в тюрьме?

— Я ничего об этом не знаю и его помощи не принял бы.

— По всей видимости, он об этом догадывался. А потому действовал у вас за спиной. Полагаю, у него с вашим младшим сыном давняя дружба. Давняя дружба, зародившаяся в Средиземноморье. Но по велению Господа открываются те врата знания, которые обычно остаются закрыты.

Жан сдержался, хотя его и напугало, что человек приезжий, да к тому же очевидный враг больше его самого знает о событиях из жизни Антуана.

— Понятия не имею, о чем вы, — отозвался он.

Франческо прищурился.

— Неудачная попытка уклониться от ответа, мсье Шастель. О вас и окружающих вас людях мне известно гораздо больше, чем вы полагаете.

— И почему не предпринимаете ничего, а только досаждаете мне словами? — Жан прошел мимо него. — Берегитесь, когда будете пробиваться через подлесок. У нас сперва стреляют и лишь потом смотрят, во что целились.

— Не беспокойтесь, мсье Шастель. Я всегда нападаю сзади.

Коснувшись треуголки, легат отвернулся.

Григория видела, что мужчины долго говорили и что после Жан продолжил свой путь.

— Проследи, чтобы хватило воды для благословений, — приказала она сестре Магдалене. — А я посмотрю, достаточно ли хлеба для раздачи. Его давно уже должны были привезти.

С этими словами она поспешила с холма, чтобы перехватить лесника подальше от чужих глаз и ушей. Она протискивалась сквозь толпу паломников, пока не увидела его одинокую фигуру на узкой дороге, ведущей в Бессейр.

Аббатиса прибавила шагу, но все равно ей потребовалось некоторое время. Лесника она нагнала в низине, куда спускалась заросшая тропинка. Поспешно схватив его за руку, она утянула его с проселка в укрытие за кустами дрока.

Не успела она открыть рот, как он прижался губами к ее губам, его руки ласкали ее лицо и шею. Григория затрепетала.

— Остановись, — слабо попросила она. — Я должна тебе кое-что рассказать, Жан.

Ее тон вынудил его нежно отстраниться.

— Я даже не думал, что так скоро буду тосковать по тебе, — признался он и прижал ее руку к губам. — Я чувствую себя как юноша по первой весне. — Тут он посерьезнел. — Иезуит все знает, да?

Она кивнула.

— Жан, это моя вина, что здесь объявился легат. Вполне возможно, он уже напал на след Антуана.

Она рассказала о написанном ею послании, о том, как к ней попала одежда неизвестного, который приехал во Францию с особой верительной грамотой от папы и исчез при загадочных обстоятельствах.

— Думаю, его разорвала бестия.

Жан тут же вспомнил человека, которого застрелил в Виварэ Антуан.

— Нет, его убила не бестия. Борюсь, это были мы, — растерянно прошептал он. — О человеке, чей труп я бросил в ручей, мы ничего больше не слышали. Никто его не искал, никто о нем не спрашивал, никто не нашел его останков.

— Если он был оборотнем, то не мог быть посланником из Рима, — возразила она. — Святой престол не потерпел бы при себе такую адскую тварь.

— Значит, в тару его превратила наша бестия. Если посланник приехал в Жеводан, чтобы разведать что-то по приказу Рима, то в своих разъездах он мог наткнуться на бестию. Она самка. Возможно, ей нужен был самец, чтобы ее осеменить. Мы отняли у нее самца, и теперь она нам мстит.

— И мы так и не знаем, что ему тут было нужно.

— А если он случайно заехал в наши края? — Сорвав травинку, Жан растер ее пальцами. — Без толку ломать голову, Григория. Король Людовик по-прежнему утверждает, что бестия мертва, и ничего больше не предпринимает. Легат доказал людям лишь то, что Господь заставляет себя ждать. Молодой маркиз д’Апше пригласил меня и еще несколько охотников устроить облаву. — Даже произнося следующие слова, Жан не утратил самообладания: — Я чувствую, что это будет конец Антуана, но, по крайней мере, он умрет не от руки иезуита, а от моей. Насколько возможно, я сохраню правду в тайне. Не ради себя, а ради Пьера и Флоранс. Если когда-нибудь они захотят вернуться в Жеводан, пусть живут в мире.

Григория удивленно посмотрела на него.

— Значит, ты даешь согласие на их свадьбу? — Ее вопрос прозвучал не слишком уж радостно. И только она собралась с мыслями для признания, как он кивнул и продолжил:

— Я признаю мою ошибку. Пьер ее любит, и чем скорее они обручатся и уедут отсюда, тем лучше для них обоих. За пределами Жеводана у них есть будущее. Я останусь здесь. С тобой. Та единственная ночь, которую мы провели вместе, навсегда привязала меня к тебе. Ни одна другая женщина не сможет завоевать мое сердце. — Он посмотрел ей в глаза. — Если бы я мог, Григория, я сейчас же взял бы тебя в жены.

— А как быть с самкой луп-гару? — попыталась отвлечь его аббатиса. Выглядела она нервной, напряженной. — Ты хочешь сказать, что вместе с маркизом вы в один день уничтожите обоих оборотней?

— Она будет там, чтобы защитить Антуана, в этом нет сомнений. А значит, она вместе с ним падет от серебряных пуль. — Опершись о мушкет, он поднялся с травы. Потом он погладил ее щеку и долгим и нежным поцелуем коснулся лба. — Не тревожься. Я вскоре увижу, могу ли доверять Богу или нет.

Он уже почти выбрался из кустов на проселок, когда услышал из-за спины ее голос:

— Жан, я…

— Да?

Она быстро понурилась, чтобы он ничего не мог прочесть по ее лицу.

— Я… пусть твоя рука не дрогнет, чтобы твой сын не страдал.

— Я позову тебя, как ты и хотела, как только застрелю луп-гару.

— Нет! Нет, этого я больше не хочу. Я останусь в церкви и буду молиться, чтобы Господь принял души несчастных на небеса. Антуан и самка, по сути, неповинны в ужасных поступках, которые совершили.

Кивнув, Жан ушел.

Григория осталась одна. Самообладания ей хватило ровно настолько, чтобы за Жаном сомкнулись темно-зеленые ветки и его шаги затихли, но после она с мучительным стоном упала на колени.

«Значит, надежды нет, Господь. Что мне делать теперь?»

Понемногу она начала понимать, как Жан мог отчаяться в справедливости Бога.