Родишься только раз

Как мы пришивали пуговицы

Как ни экономно вела мама хозяйство, ей никак не удавалось дотянуть до конца месяца. Мы всегда с нетерпением ждали первого: в этот день отец приносил получку.

Мы с братом просили у мамы денег, нисколько не думая о том, где она их возьмет. Для мамы дни безденежья тянулись как вечность, как жизнь в неурожайный год.

Сто раз давала она себе зарок не занимать и тем не менее вновь и вновь ступала на этот тернистый путь.

— Делать нечего, пойду, — вздыхала она в конце каждого месяца. — По совести говоря, бить меня надо за то, что влезаю в долги.

Деньги она одалживала или у Скоков, которые приходились нам родней, или у хозяйки дома — Петковихи.

К Скокам мы обычно отправлялись втроем: мама, брат и я. Изредка мы наносили друг другу родственные визиты, однако Скоки навещали нас реже, нежели мы их. Они в нас не нуждались, а нам без них хоть в кулак свисти.

Франце Скок преуспел в жизни гораздо больше, чем мой отец. Он служил в полиции, и семья его не знала нужды. Жили они в барском доме за Дравой. Квартира у них была несравненно лучше нашей, и там, разумеется, не водились тараканы. И обставлена она была куда как хорошо. Кругом чистота и порядок. Нашу маму просто оторопь брала при виде всего этого благополучия.

Мы садились за стол, и на нем тотчас же появлялись разные разности. У нас для всех было одно угощение: ячменный кофе с молоком и с черным хлебом, здесь же подавали горячий шоколад и печенье, которое таяло во рту.

Маме неудобно было сразу же заводить разговор о деньгах, ради которых мы, собственно, и пришли.

Двоюродные сестры, моя мама и Малия Скок, переберут, бывало, всю родню с Краса, поговорят о детях и погоде, которой мы никогда не были довольны, и только под конец, перед уходом, мама дрожащим от волнения голосом просила взаймы.

Красивые карие глаза кузины делались круглыми. Изобразив на лице удивление по поводу того, что у нас так скоро кончились деньги, она в который уже раз похвалялась:

— Слава богу, мы жить умеем. Денег нам хватает, но лишних не водится. Хотя погоди, я сейчас посмотрю, может, на твое счастье…

С этими словами Скоковиха удалялась в комнату, а мама в сердцах ворчала.

— Любит она меня учить! Будто я сорю деньгами. Будто я мотовка какая!

Скоковиха возвращалась, неся на ладонях деньги.

— Бери, — говорила она, без всякого стеснения коря себя за легкомыслие и неосмотрительность. Они-де копят на машину, и ей хотелось бы знать, когда мама вернет долг.

— Первого. Можешь не беспокоиться. Я всегда держу свое слово. Ты меня знаешь. Скажи, когда я тебя подвела? — уверяла ее мама, уже берясь за дверную ручку. Голос у нее срывался, губы подрагивали, а на лбу сверкали росинки пота. И дышала она так, словно ей не хватало воздуха.

— Уж так и быть, — вздыхала Скоковиха, — только в другой раз старайся обойтись тем, что имеешь!

По дороге домой мама была как неживая, будто эти деньги умертвили в ней все, кроме одной неотвязной мысли: „Почему Скоки могут одалживать, а мы не выходим из долгов?“

Это был заколдованный круг, из которого мы никак не могли выйти.

Первого числа отец приносил получку, и мама разносила ее, как ветер высевки. У отца вычитали за хлеб, молоко и продукты, которые мы забирали в тюремной лавке, а также за наши подметки. Обувь нам чинили заключенные в тюремной мастерской. Мама платила хозяйке за квартиру, возвращала долг Скоковихе, и от получки оставался пшик.

Месяц тянулся нестерпимо долго, казалось, ему не будет конца.

— Когда же наступит первое? — горестно вздыхала мама.

Ей претила показная доброта ее родственницы Скоковихи, а еще больше ее вечные поучения, и она стала одалживаться у нашей хозяйки — Петковихи.

Но Петковиха брала проценты, и поначалу мама сердилась и негодовала, но со временем привыкла к этому и уж больше не возмущалась.

К Петковихе она ходила без свидетелей. Хозяйка никогда не отказывала, но, ссужая деньги, как шарманку, крутила свои добрые советы:

— Ежели одеяло тянуть, оно скоро порвется. Лучше ноги подожмите, чтоб не замерзнуть.

От этих наставлений маму бросало в дрожь и краску.

Женщина гордая, она не могла спокойно слушать слова, унижающие всю ее семью.

— Хорошо ей, — ворчала мама, возвращаясь от Петковихи с деньгами в руках. — Сидит себе на печке, деньги сами к ней так и текут. А от нас они только утекают, тают, как вешний снег.

Отец приносил получку, и все повторялось сначала.

— Хватит с меня этого сраму, — сказала она как-то после очередного нранравоучения. — Больше я ей не поклонюсь!

Мы с братом обратились в слух.

Интересно, что же такое придумала наша мама — ведь она слов на ветер не бросает.

„Как же мы будем?“ — вопрошали наши глаза.

— Найдем работу, — сказала мама так твердо и уверенно, что у нас сразу отлегло от сердца. — Будете помогать.

Мы обещали, живо представляя себе, как спасаем маму от всех забот и унижений.

Мама нам поведала, что фабрике „Доктор и К“ нужны надомники и мы там получим работу.

С этой минуты мы с нетерпением ждали того дня, когда пойдем за работой. Так бы и полетели на эту огромную фабрику, где нас ждет заработок.

В Мариборе в то время, как грибы после дождя, росли текстильные фабрики. Государство широко открыло двери иностранному капиталу, и прядильные и ткацкие станки, уже списанные в Европе, потекли к нам из Чехии, Австрии и Германии.

У нас было много безработных, и иностранные капиталисты надеялись получить здесь большие барыши.

Итак, в один прекрасный день мы отправились на фабрику с тележкой.

— Вам куда? — спросил вахтер у фабричной проходной.

— Мы за палатками, — ответила мама. — будем пришивать пуговицы.

Фабрика „Доктор и К“ выпускала плащ-палатки для армии. На солдатских плащ-палатках бывает множество пуговиц, и пришивают их вручную. Самыми дешевыми руками были те, что находились дома — рабочие на фабрике обходились хозяевам дороже, они уже завоевали себе кое-какие права.

Но тогда мы всего этого не знали. Мы только хотели работать, хотели палаток и пуговиц и платы за работу.

В большом складском помещении высились горы палаток! Но и жаждущих работы тоже было немало! Я даже боялась, что нам не хватит этих самых палаток. Но вот подошла мамина очередь. Она получила палатки, пуговицы и нитки, хорошенько их пересчитала и расписалась в какой-то ведомости.

Мы с братом водрузили все эти сокровища на тележку и повезли их домой.

Наша кухня превратилась в настоящую мастерскую. В одном углу лежали палатки без пуговиц, в другом те, что уже побывали в наших руках.

Работали мы втроем: мама, брат и я. Папа только смотрел на нас и радовался, что мы сами нашли себе работу.

Сказать по правде, было совсем не просто пришивать пуговицы к брезентовым плащ-палаткам какого-то невообразимо бурого цвета. Они поглотили у нас все свободное время, сразу вытеснив из нашей жизни игры, драки, прогулки, хождение в гости и чтение книжек. Едва покончив с неотложными делами, мы садились на низенькие скамейки подальше друг от друга, расстилали на полу плащ-палатку, надевали на средний палец наперсток и начинали пришивать пуговицы. Приходилось изо всех сил давить на иголку, чтоб протащить ее сквозь плотный брезент и сквозь дырочку в пуговице.

За работой мы обычно подсчитывали свой будущий заработок, и если цифра получалась несообразно большая, мама тут же остужала нашу радость:

— Кто знает, как нас обмишулят!

По утрам, когда мои одноклассницы еще спали, я старательно пришивала пуговицы. Встав чуть свет, я садилась на скамейку, брала на колени плащ-палатку и начинала усердно орудовать иглой.

Эта стальная блестящая иголка грезилась мне даже во сне. Однажды я уснула с шитьем в руках, и вдруг — о чудо! — игла сама собой заходила туда-сюда, с поразительной легкостью протыкая толстый брезент. Груда палаток с пришитыми пуговицами становится все выше и выше. Она уже такая высокая, того гляди, рухнет и придавит меня. Объятая ужасом, я закричала… И тут сквозь сон услышала над самым ухом ласковый голос мамы:

— Ложись, доченька. Не надо больше шить. Сегодня ты славно поработала.

Назавтра мы отвезли готовые плащ-палатки на фабрику. Перед нами громоздились горы палаток для нашей армии — с пуговицами и без пуговиц.

Мама расписалась в ведомости в получении денег и новой партии палаток.

Мы с братом опять погрузили их на тележку и, дружно взявшись за дышло, пошли домой. По дороге мы старались выяснить, сколько нам заплатили.

— Сколько? — воскликнула мама, вся кипя от гнева и возмущения. — Чтоб им пусто было! Даже на соль не хватит! — Слезы обиды застилали ей глаза.

Тележка подпрыгивала по булыжной мостовой.

— Мама, теперь ты не будешь брать взаймы? — спросила я.

Она посмотрела на меня и горько усмехнулась.

Отец был огорчен пуще нашего. Он потребовал, чтоб мы сразу же отвезли палатки обратно на фабрику. Но мама воспротивилась:

— Нет, назад не повезем. Раз уж привезли, то сделаем, но больше не возьмем. Я же говорила, что они хуже цыган!

На том и кончилась наша надомная работа. Но все-таки мы немного подработали.