Родишься только раз

Зимой розы не цветут

Папа сидел на табурете и легонько покачивался. Я сидела у него на коленях. В плите потрескивал огонь. Уже смеркалось. На улице шел снег.

Отец раскурил трубку и пустил синий дым прямо мне в лицо и в ухо. Я чуть отстранилась и посмотрела на него: усы под носом стоят торчком, клочковатые брови выгнулись дугой, а темные сияющие глаза улыбаются мне.

— Ну-ка, дочка, скажи, ты меня любишь?

Я опять посмотрела на него — папа меня любит! Счастливая, я прижалась к нему и воскликнула:

— Люблю!

— Сильно?

— Сильнооо!

— Я хочу знать как! Скажи же! Вот на такой волосок? — И он снял с моего плеча волосинку и показал ее мне.

— Нет, нет! Больше!

— Ну так как же? На мой палец?

Он согнул указательный палец и поднес его к моим глазам. Я отстранила от себя палец вместе со всей рукой и сказала:

— Больше, больше, больше!

— Как же, дочка? — допытывался отец. — На пядь?

— А где эта пядь? — спросила я, внимательно оглядывая отца.

Папа раздвинул большой и указательный пальцы и показал мне свою пядь.

Но пядь пядью, а любовь любовью, ее не измеришь ни волоском, ни пальцем, ни пядью.

— Больше!

— Так как же? Я хочу знать!

Я спрыгнула на пол, встала на цыпочки, вытянула вверх руки и закричала:

— До звезд!

Папа на радостях пощекотал меня, и мы оба засмеялись. Я была очень довольна. До звезд!

— Доченька ты моя!

Папа посмотрел в окно. Снег все еще шел.

— Ох-хо-хо! Как же это до звезд? Погляди, какой снег валит, ничего не видно.

Я тоже глянула в окно и увидела снежинки. Они летели тихо-тихо. Но я не сдавалась.

— Все равно до звезд!

Невидимое прядево мрака окутало нас молчанием. Папа качнулся на табурете, словно пробуя его прочность, и посадил на другое колено Кирилла. Оба мы ехали верхом в метель и пургу.

— Давайте споем! — предложил отец.

— А что? — спросила мама.

— Ну хоть бы эту: „Зимой розы не цветут“.

И мы запели:

Мы спели эту песню, потом другую, третью… Все были довольны.