Родное гнездо

Глава 1. Торик

Март 1971 года, Город, ул. Перелетная, 5 лет

Анатолий Михайлович Васильев, пяти лет от роду, сидел на полу и играл в свои любимые кирпичики — одинаковые по размерам, но разных цветов: желтые, оранжевые и бледно-голубые. Иногда он обращал внимание на цвета и выстраивал из них пестрые ряды. Но чаще его интересовали формы. Ему нравилось, что из одинаковых и очень простых штучек можно сложить столько всего разного. Кирпичики притворялись то человечками, то машинками, то домами. А могли честно оставаться кирпичами, из которых можно сделать стену, воротца, домик, стол на ножках, да мало ли еще что.

Из приоткрытой форточки слегка тянуло прохладой, но очень не хотелось куда-то пересаживаться, пока все так интересно. Родители изо всех сил старались устроить все так, чтобы он всегда чем-то занимался сам, а не дергал их каждую минуту. И это у них получалось отлично.

У него были мама, папа и три бабушки — так уж вышло. Зато деда — ни одного. Правда, были два пожилых мужчины. Одного все называли дядей Мишей, хотя вообще-то он был братом бабушки. А с другим — совсем непонятно: его никак не звали! Хотя бабушки между собой говорили о нем странное и смешное слово — Жинтель.

Что Толе совсем не нравилось, так это его имя! Какую форму ни возьми, и все получается плохо и некрасиво: Анато-о-олий (будто сказочный персонаж), Толька (похоже на слово «только», ничего хорошего). Даже когда просто позовут «Толь!» и то звучит так, словно говорят о крышах — толь, шифер… Мама рассказывала, что могла бы назвать его Виктором или Романом. И главное, даже повод был! Он же родился точно в День Победы, когда вся страна устраивает парады. Виктор — это было бы здорово, а то какой-то «То-оля», тьфу! Но что поделаешь — имя есть имя, придется его носить.

Буквально в трех шагах сидел папа и монотонно повторял в большой серый микрофон одни и те же странные слова:

— Ульяна Анна три, Сергей Анна Павел! Прием?

Затем ненадолго замирал, слушая, что ему ответит «эфир». Папа сидел в наушниках, но Толя все равно слышал негромкие звуки: обычно папе отвечало шипение, и лишь изредка в нем, как рыбы из глубин, всплывали чьи-то искаженные голоса. Иногда папа оживлялся и начинал быстро говорить совсем другие слова. Но чаще всего просто медленно крутил ручку, осторожно обшаривая весь диапазон.

Радиостанцию папа себе сделал сам. Хотя слово «сделал» тут не подходит, поскольку процесс «делания» никогда не заканчивался. Папа все время что-то дорабатывал, менял одни блоки на другие, читал журнал «Радио» и черпал оттуда новые идеи. Особым предметом гордости папы служили две длинные антенны, развернутые по всей крыше дома.

В комнате уютно гудел мощный трансформатор, приятно пахло разогретыми радиолампами и ароматным сосновым дымком канифоли от горячего паяльника.

Мама готовила ужин. Своей кухни у них не было. За дверью начинался длиннющий коридор, где стояли пять газовых плит, на каждой по две конфорки. Вроде, логично: как раз на десять комнат этого дома. Но часто получалось, что какая-то из женщин затевала стирку и занимала ведрами и тазиками сразу четыре конфорки. А все остальные — как повезет.

Бывало, что ретивых хозяек оказывалось сразу две. Тогда коридор наполнялся душным паром, едким от хозяйственного мыла, а оставшиеся женщины принимались громко кричать и ругаться. В такие моменты Толику казалось, что он живет в джунглях, а вокруг ходят дикие звери.

Но сегодня все было тихо. Конфорок хватало, мама дожаривала мясо, а разомлевшая картошка, укутанная в большое полотенце, пряталась под подушкой, чтоб не остыть.

Мама работала зубным врачом, и это было очень удобно. Во-первых, всего шесть часов в день, а остальное время — свободна. Во-вторых, ей нравилось общаться и помогать людям, а в медицине за это еще и платили.

На минутку заглянув в комнату, мама жестом попросила папу снять наушники.

— Что такое?

— Все уже, закругляйся со своим эфиром. Сейчас ужинать будем.

— Но я еще…

— Нет-нет, все. Вынеси ведро, заодно воды принесешь из колонки, там осталось всего на две чашки.

Папа вздохнул, смирился с неизбежным, положил наушники на стол и стал собираться. Эфир манил неясными звуками далеких стран.

* * *

В тот год, когда родители с маленьким Толиком приехали в Город, работу по профилю сразу найти не удалось. Папа устроился на завод, а мама — в скорую, ездила медсестрой на вызовы. Первое время снимали комнату у какой-то бабульки. Но семье хотелось иметь свой дом.

И тут на заводе возникла оказия. Совсем рядом располагалась целая улица многосемейных домов. Обитатели окрестили их «бараками», хотя они даже на настоящие бараки не тянули: электричество, отопление и газ в них были, а вот воду и канализацию подводить не стали. Жили там в основном семьи рабочих.

В одном из таких вот «бараков» был магазин. Но в управлении завода решили, что он больше не нужен. Освободилась одна комната, ее-то и предложили папе. Поначалу место ему не понравилось, но он все-таки сходил все посмотреть сам. И обнаружил сокровище!

Да, комната одна и маленькая. Зато под ней располагался не скромный погребок на два мешка картошки, как у всех, а огромный подвал размером чуть ли не больше самой комнаты! И это решило дело. Папа согласился временно пожить среди рабочих и даже гордился, что смог раздобыть жилье для своей семьи. Тем более что перспектива в ближайшие годы получить новую квартиру выглядела вполне реальной.

* * *

Когда папа с ведрами вернулся, мама уже почти накрыла на стол. Теперь можно и поужинать. В дверь осторожно постучали.

— Миша, вы дома? — послышался знакомый женский голос.

Папа открыл дверь, за которой обнаружилась его сестра, Азалия. Пестрое платье, округлая прическа, растрепанная ветром, и беззащитный взгляд сквозь очки с невероятным минусом.

— Здравствуйте. Решила посмотреть, как вы тут, на новом месте.

— Заходи, Лиечка! — Мама всегда радовалась гостям. — Мой руки, мы как раз ужинать собираемся. Картошки с мясом положить тебе?

— Ой, мяса-то не надо. А вот если картошечки или еще лучше — капХуски, будет отлично!

Азалия преподавала в университете английский и свободно разговаривала на нем. Иностранные языки порой сказывались у нее даже на русских словах. Свою любимую «капустку» она произносила с характерным британским придыханием, так получалась «капХуска».

— Капусты не обещаю, но огурчиков к картошке положу.

Тетя Аза привычно протерла очки платочком и огляделась:

— А вы тут неплохо устроились!

— Эти два шкафа и тумбочку Миша сам сделал! — похвалилась мама.

— Молодец какой, прямо как фабричные!

— Садитесь, все готово. — Мама выкладывала на блюдце пупырчатые, остро пахнущие огурчики.

— А мне мяса положи, — задумчиво произнес папа и нажал клавишу.

Телерадиола «Лира» неспешно прогрелась, минут через пять мягко зазвучала музыка. Некоторое время слышались только стук вилок о тарелки и песня, что-то о смелых комсомольцах и великих перспективах. Папа поморщился:

— Опять бодряческое поют.

— А ты как живешь, Толя? — спросила тетя.

— Дык ему-то что. Даже в школу пока не ходит, — припечатал папа.

— Мам, ну почему меня так назвали? — грустно спросил Толик.

— Тебе разве не нравится? — удивилась тетя. — Имя как имя. Вот мне всегда непросто новому человеку объяснить, почему я Азалия.

— И почему?

— Ну как же! Бабушка твоя — цветовод. И дочерей назвала цветочными именами — Азалия и Резеда. Красиво, необычно, но нам теперь всю жизнь объясняй. Люди изумляются, спрашивают…

— А тетя Таня?

— Татьяна у нас — старшая. Видимо, тогда еще мама не осмеливалась назвать ее непривычно.

— Папу тоже не стали цветком называть!

— Хм… Интересно, а бывают мужские цветочные имена? — хихикнула тетя. — Его назвали в честь дяди Миши, ты ведь уже видел его в Кедринске, когда был у нас?

Толик кивнул, вспомнив согбенную фигуру с большим горбом, а тетя посмотрела на папу.

— Дядя Миша у нас — легендарная личность, да, Миш?

— Ну, еще бы! — поддержала мама. — Спину сломать в детстве — это ведь очень тяжелая травма, сынок, он вообще умереть мог! Но все пережил и каких больших успехов потом добился — стал инженером, преподавал в московском вузе. И даже женился на актрисе театра.

— Дело не в этом. — Папа доел мясо и теперь был готов к обсуждениям. — Дядя Миша во многом был первопроходцем. Первым в Кедринске завел фотоаппарат, научился отлично фотографировать. Первым освоил радиосвязь и цветные диапозитивы.

— И тебя приобщил, — добавила мама.

— Чем же тебе имя твое не угодило, бедный Йорик, бедный Торик? — вернулась тетя к истокам беседы.

— То-орик? — Толя даже печеньем поперхнулся, до того пронзило его это новое обращение. Мысль мигом переросла в действие: — Ма-ам!

— Даже не мечтай! — нахмурилась мама. — Какую-то собачью кличку выдумали! У тебя нормальное человеческое имя. Как у Анатоля Франса!

— А мне противно быть Толей! Мне так не нравится. Пап, можно я буду Торик? Хотя бы дома, а?

— Лия, ну смотри, что ты наделала, — упрекнула мама. — Теперь у нас собачье имя… Шарик-Бобик какой-то!

— Ну ма-ам, ну пожалуйста!

— Да пусть, может, поиграется? — предложил папа. — Через недельку надоест, и мы со спокойной душой вернемся к нормальной жизни. А ты, Аза, иногда все-таки думай, что говоришь!

— Да я же пошутила!

— Пап, мам, можно я пока побуду Ториком?

— Миша, я против!

— Вер, да ладно тебе. Хорошо, побудь Ториком. Наиграешься — все равно забудешь.

Он не забыл. Этот придуманный вариант имени понравился ему гораздо больше настоящего. Мама с папой постепенно привыкнут. А там — кто знает — может, привыкнут и другие?

Они еще немного поговорили, и тетя засобиралась домой.

— Ладно, пойду я. Спасибо за угощение. Торик! До свидания!

— Ох… — тяжко вздохнула мама.

— Пойду, почитаю, — сказал… теперь уже Торик, вылезая из-за стола.

Мама нагрела тазик воды и возилась с посудой. Папа радостно надел наушники, вновь ускользая в свой призрачно-эфирный мир. А Торик забрался с ногами на диванчик у стены с теплым красным ковром, раскрыл рыжую книгу и погрузился в приключения Винни-Пуха. Оказывается, этот жизнерадостный медведь по ночам страдал от кошмаров, где ему являлись то страшный слонопотам, то неведомый топослонам. Но Пух все-таки победил…

— О, пять-аш, Танзания! — вдруг воскликнул папа. — Надо же! Какой-то радиолюбитель даже там есть! Ни разу такие не попадались!

— Это где-то в Азии? — неуверенно уточнила мама.

— Нет, Восточная Африка, там рядом Занзибар.

— «…Занзибара и Сахары»! — радостно подхватил Торик, услышав знакомое слово. — Так написано в книжке про Айболита!

— Да-да, тот самый. Только Занзибар — это остров, вернее, архипелаг, а Сахара — большая пустыня.

Географию папа знал отлично. Запросто мог по памяти нарисовать от руки любой уголок любого континента. Папа всегда мечтал о путешествиях, но пока странствовал только по «эфиру». Зато уж этому хобби отдавал себя без остатка. Эфир давал ему возможность пусть не увидеть, но почувствовать мимолетную связь с людьми, находящимися в тысячах километров.

Папа торжественно достал карандаш и поставил новую яркую точку на карте мира, что висела на задней стороне его шкафа.

Уже засыпая, Торик уловил первые признаки, что ухо опять разболится. За пять лет уши у него болели раз тридцать. С этим ничего не поделать, только собрать волю и ждать, пока пройдет.

Вот так Торик и жил. Но это «внутри», дома. А было еще и «снаружи».