Родное гнездо

Глава 6. Уходящее поколение

Март 1975 года, Город, 9 лет

В начале весны папа пришел с работы грустный и сказал, что Кузин умер. После ужина мама подсела с шитьем к Торику.

— Дядя Федя был на войне, — начала она. — Сначала ефрейтором, потом окончил срочные курсы и стал офицером.

— И воевал с немцами?

— Да. Он был хорошим командиром.

— И дошел до Берлина?

— Нет. Не получилось. В середине войны его сильно контузило. Все его подразделение погибло. Думали, что и Кузин погиб, но нет, он выжил, вот только… — Она горько усмехнулась. — Пока лежал без сознания, немцы взяли его в плен.

— Ох!

— Его отправили в концлагерь. И там он пробыл до самого конца войны. Как рассказал, что там было… Ужас! Девяносто процентов людей в их лагере погибли. А когда война закончилась, пришли наши и освободили пленников. И дядю Федю выпустили.

— И он вернулся?

— Вернулся, но… Тогда ведь знаешь, как было? Офицер? Побывал в плену? Значит, шпион, предатель Родины.

— Как же так? Он же…

— Да, он был без сознания. Но закон есть закон. Посадили его уже наши. Отправили в лагеря, как предателя и изменника.

— Так не бывает!

— Бывает. Именно так и случилось. С ним и еще со многими. Рядовым проще — живой и слава богу. А вот офицерам, да еще военнопленным…

— Как жалко его!

— Еще бы. Хорошим человеком в этой жизни быть нелегко. Им почему-то всегда достается…

— Мам, ну почему так?

— Даже не знаю. Так уж все устроено.

* * *

Июль 1975 года, Кедринск, 10 лет

Закончилась начальная школа. Первая учительница попрощалась с классом чуть ли не плача, но сказала, что теперь у них будет много учителей. Зачем? Непонятно.

А потом пришло новое лето. Пару недель Торик гонял по Перелетной на велосипеде, затем они с родителями отправились в поход на байдарках, а в самую жару, в июле, его ждал гостеприимный Кедринск.

Жизнь в домике над Пральей почти не изменилась. Вот только бабушка Маша теперь всегда мерзла и даже в самую жару выходила на улицу в овечьем полушубке. Бабушка Саша, грустная и усталая, бывала в Кедринске редко. Однажды она призналась, что Жинтель тяжело болен и, судя по всему, осталось ему недолго.

А в «Гнезде» сменились акценты: наконец-то вернулся из армии Андрей, сын тети Тани. Сама тетя сияла. Только теперь стало видно, как она беспокоилась за сына: мало ли что могло случиться в армии, да еще в другой стране, в Германии. Но он вернулся — с отличными значками, в новенькой форме — чем не повод для искренней материнской гордости?

Бабушка София, тонкий ценитель Бальмонта, Ахматовой и прочих высокоштильных авторов, теперь все чаще уходила подальше в сад, потому что отныне в доме витал сигаретный дым и звучала громкая музыка. Внук старательно обживался в гражданской жизни и «метил жизненное пространство».

* * *

Легкий приятный дух бензина. На земле аккуратно лежит черный мотоцикл. Андрей опять делает с ним что-то непостижимое. Мотоцикл был для него лихим конем, другом, инструментом и мерой престижа.

Торик привык, что в «Гнезде» со всеми нужно говорить на «вы». Подсел рядом с братом на бревнышко, дипломатично посидел пару минут молча, а потом робко начал:

— Андрей, а вы можете…

— Так, стоп! Давай сразу договоримся — со мной на «ты», ладно? Терпеть не могу эти старорежимные штучки! Усек?

— Усек, а вы… ой… ты возьмешь меня прокатиться на мотоцикле?

— Возьму. Только не сегодня.

И взял! Шлем Торику оказался великоват. Ветер свистел в ушах, дышать было нечем: воздух убегал вбок, зато в рот и в нос никак не попадал. Но как же это было здорово! Стремительный полет по горным тропинкам изобиловал неожиданными поворотами и разветвлениями. Порой мотоцикл опасно кренился, и они ехали чуть ли не лежа. Андрей ловко отталкивался ногой, а в некоторых местах выруливал только чудом, но скорости не снижал. Это была его стихия!

* * *

День выдался жаркий. Торик снова шел по дороге ВЖК, но теперь обратно — из «Гнезда» в домик над Пральей. Он обогнул холм и увидел блеск Кедринки. По всему берегу галдели отдыхающие — кто стоя загорал, кто шумно лез в воду.

«Э-э-й!» — вдруг раздалось сзади, и Торик еле успел посторониться, пропуская ватагу смуглых мальчишек. Они с воплями катили с пригорка огромное колесо, но что-то пошло наперекосяк, и вот уже колесо бежит само, а мальчишки с трудом хоть немного направляют эту громаду. Колесо мощно пропахало чей-то огород насквозь, подскочило на обрывистой кромке берега и с шумом плюхнулось в воду, едва не задев купающихся. Плеск, переполох, крики…

«Дикари!» — вздохнул Торик и важно пошел дальше. Заниматься подобными глупостями он не собирался. Он едва замечал жару, лето, реку… Сегодня его посетила необычная мысль.

Его всегда интересовали цвета и оттенки. Он различал их, радовался найденным закономерностям. А недавно тетя достала из старых запасов огромный каталог ниток для вышивания мулине — тысячи цветовых оттенков! Причем не картинки, а образцы настоящих ниток. Странички красных — отдельно светлых, темных, средних и смешанных. За ними — красно-оранжевые и так далее. Особенно многочисленными оказались оттенки коричневого.

Двести оттенков коричневого, и все разные! Чем же этот цвет такой особенный? Коричневый будто создавал основу и звал в гости другие цвета. Бывают нейтрально-коричневые, красно-коричневые, желто-коричневые, серо-коричневые и еще десятки оттенков.

И теперь, неспешно шлепая по песку дороги ВЖК мимо шумной возни на речке, Торик думал вот о чем. В книгах есть жанр, чем-то похожий на коричневый цвет — фантастика. Она тоже многолика — бывает очень разных оттенков-поджанров: научная, космическая, авантюрная, лирическая, мистическая, даже детективная, и все это — фантастика. Удивительный жанр и удивительный цвет чем-то похожи.

Торик размышлял о многом. Лишь одна мысль никогда не приходила ему в голову. Он смутно догадывался, что мальчишки его возраста живут совсем другой жизнью. Так, может быть, все-таки правильно жить так, как они, а не как он?

* * *

Сочная желтая груша закатилась в куст махрового шиповника и никак не хотела оттуда вылезать. Дядя Миша, выгонявший ее тростью, терял терпение, а массивный горб и больные суставы не давали ему нагнуться.

— А ты вот, молодой человек, чем разглядывать сцену, взял бы да и помог раздобыть искомое, а?

Торик неловко залез в куст, обломив несколько веток.

— Ну, эдак-то и я бы, наверное, смог! — не удержался от сарказма дядя Миша, но грушу взял.

Они прогуливались по нижнему саду, разглядывая новые бабушкины цветы. Дядя Миша аккуратно доел грушу, вынул сложенный клетчатый платок, тщательно вытер руки и медленно уложил платок в карман.

Прошли мимо небольшой ровной площадки: по центру вкопан наискось металлический стержень, а по кругу от него — каменные метки, одни ближе, другие дальше.

— Всегда хотел узнать: что здесь такое? — спросил Торик.

— Не догадываешься?

— Похоже на… солнечные часы?

— Правильно, это они и есть. И ведь работают!

— Их папа сделал?

— Нет, это не папа твой сделал. Я когда маленький был, эти часы уже были старыми. Подозреваю, что они здесь чуть ли не с семнадцатого века.

Торик с недоверием посмотрел на дядю Мишу. Нет, сейчас тот не шутил. Перед мысленным взором тут же протянулась длинная вереница людей: вот его дед, а за ним уже его дед и прадед. У всех жены, дети, братья, сестры. И тянется этот ряд далеко-далеко в прошлое. Их сейчас уже нет никого, но след остался, причем видимый, не воображаемый — вот эти странные часы. Теплое ощущение сопричастности охватило Торика, и он растроганно глянул на собеседника. Тот усмехнулся:

— Похоже, тебя накрыли тени предков?

Торик не знал, что и сказать. Тогда дядя Миша вздохнул:

— Ну что ж, мил человек, пойдем-ка в дом?

В летнем доме они уселись на кроватях: стульев здесь не держали. Над головой дяди Миши висела небольшая композиция в круглой раме. Под стеклом на черном бархате в причудливом узоре изящно переплетались бабочки, засушенные цветы, листья и пушистые веточки ковыля, что рос позади Гневни. Все-таки бабушка София умела создавать удивительные творения, тонко чувствуя гармонию живого и неживого.

Дядя Миша отдышался и неспешно произнес, словно отвечая внутреннему монологу:

— …у всех дела. А ведь не это главное в жизни.

— А что? — осторожно уточнил Торик.

— Оставаться собой. Но это непросто, знаешь?

— Знаю… — невольно прошептал Торик.

Дядя Миша усмехнулся, но тут же посерьезнел:

— Конечно, уже знаешь. Мы не похожи на других. Мы же — белые вороны, слыхал такое выражение? Вроде похожи на других, но отличаемся, внутри — не такие. А люди, как и птицы, не любят «не таких», относятся к ним враждебно. Могут накинуться стаей и заклевать.

— Значит, надо быть как все?

— Неверно! — Дядя Миша даже приподнялся от волнения. — Станешь как все — предашь себя. Обязательно оставайся самим собой, иначе и жить не стоит.

На миг Торик перестал дышать, а дядя Миша продолжил:

— Люди очень разные. Неправильно считать, что есть только «мы» и «они». На самом деле «они» — тоже разные. И среди чужих попадаются свои. Они могут точно так же прятаться. Но если внимательно смотреть и слушать, их можно отыскать. А если очень повезет, даже собрать свою небольшую стаю. — Он тихонько то ли кашлянул, то ли усмехнулся. — И будет у тебя своя стайка белых ворон… Понимаешь?

— Эмм… — замялся Торик.

— Очень важно находить «своих», тех, кто думает и воспринимает мир, как мы.

— Но… как их узнать?

— Узнаешь. Глаза часто обманывают, а душа — нет. Слушай свою душу.

* * *

Ужин был в разгаре. Настоящая семейная традиция, которую все так любили — собираться, и не столько есть или пить, сколько обсуждать все на свете.

— Миш, ты хотел про художника рассказать. Что там за история? — полюбопытствовала бабушка.

— Ой, Сонечка, и смех, и грех! — махнула рукой тетя Катя.

— Я просто шел мимо мусорки и нашел там… гения.

— Прямо-таки гения? — усмехнулась бабушка.

— Вот ты ехидничаешь, а потомки будут о нем говорить только хорошее!

— Так вы нашли картину или человека? — уточнила тетя Таня.

— Человека по имени Анатолий Зверев. Он был совершенно потерян и не хотел жить.

— Танечка, это еще что, — вновь подключилась тетя Катя. — Миша привел его домой, и теперь Анатолий живет с нами, уже больше года. Мы его отмыли, угол отвели под мастерскую. Миша ему купил приличные краски и кисти.

— И теперь он пишет картины. Недавно вот Катю нарисовал.

— Только картина получилась абстрактная.

— Лучше один раз увидеть. Кать, принесешь?

Торик подвинулся поближе. Он еще не видел абстрактных картин.

— Вот, — гордо развернула свиток тетя Катя. — Или надо перевернуть, Миш?

— Дай подумаю… Поверни по часовой стрелке. Да, вот так. Вот тут — волосы.

Торик ничего не понимал. Это что? Очередная шутка дяди Миши? Белый лист заполняли тускло-красные точки, красные линии, красно-коричневые зигзаги и рыжевато-красные всполохи. И вот это — портрет?!

— Понимаю, — терпеливо сказал дядя Миша. — Он открывается не сразу. Нужно подождать.

Торик продолжал смотреть на картину. Линии… точки…

— Видимо, это выше моих сил, — скептически заметила тетя Таня.

— Ой! — вдруг вскрикнул Торик.

— Увидел? — заинтересованно подался вперед дядя Миша.

— А она была в очках?

— Да! — обрадовался он.

— Ее взгляд! И волосы! — Понимание охватывало Торика, как пожар. — А вот это длинное…

— Это я держала книгу, — подсказала тетя Катя.

— Похожа? — серьезно спросил дядя Миша.

— Да-а… — удивленно протянул Торик.

— В этом его гениальность. Вроде бессмысленный набор пятен и точек, но при этом — похоже. Таня, смотри: это очки, вот глаза. Это волосы в пышной прическе.

— Теперь вижу! Ничего себе! И много он такого нарисовал?

— Танечка, он рисует постоянно, — пояснила тетя Катя. — Миша только успевает ему краски покупать.

— И долго он будет у вас жить? — практично поинтересовалась тетя.

Дядя Миша помрачнел, но ответил:

— Сколько потребуется. Надеюсь, долго. Люди еще узнают о Звереве. И я рад, что именно мне выпала честь оказать ему помощь, когда он нуждался.

И этот человек когда-то предостерегал Нинмихалну, приютившую студентку?!

* * *

«На сон грядущий» дядя Миша читал по памяти стихи, а остальные слушали. Бабушка откинулась на стуле, прикрыв глаза. Скорее всего, она знала автора, да и сами стихи. Это был ее мир.

Мрачная поэма отзвучала, и в комнате повисла тишина — слушатели продолжали жить в жутковатом мире, созданном зловещим гением прошлого. Затем тишина перестала быть приятным послевкусием и теперь давила. Хотелось противостоять ей, но не находилось слов. И вдруг бабушка прошептала: «Ананасы в шампанском…» Потом громче:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо и остро!

Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

— В чем-то норвежском? — с улыбкой переспросил дядя Миша. — Это чьи стихи-то, Соня, напомни?

— Северянин такой был.

— Надо же так перевернуть обычные слова, чтобы они заиграли! Сказал бы «искрИсто и Остро», никто бы и внимания не обратил, а тут именно «Искристо и острО»!

— И какие богатые ассоциации, словно пузырьки на языке шипят.

— Да… Серебряный век… Сколько же мы потеряли.

— Мы помним, — твердо возразила бабушка.

— Мы-то помним. Но мы — уходящее поколение…

* * *

Утром стихов не читали. Тетя Таня ушла на работу, гости отправились прогуляться по окрестностям, а бабушка занималась цветами.

Ближе к полудню Торик с бабушкой присели отдохнуть на заднем крыльце. Торик умиротворенно смотрел на нижний сад, затем взгляд неизбежно поднялся к Двудомику, рядом с которым стояло раздвоенное дерево.

Нет. Неправильно. Это только городские говорят «то дерево», «этот куст». Папа и особенно бабушка всегда называли деревья конкретно — «рядом с той ольхой» или «у этих ясеней». Так было правильней. Иначе можно и про кота Кешу сказать «серое животное».

Бабушка словно прочитала его мысли.

— Вон там, видишь? Тополя стоят, осокоря. Они — братья: постарше и помладше, как мы с Мишей.

— Вижу.

— Тот, что слева — мой тополь, мы с ним в родстве. Уйдет он — с ним уйду и я.

Слышать такое было жутковато. Но спорить и переубеждать бабушку Торик не решился. Не спросил, откуда она могла знать такие вещи. Если уж сегодня завела этот разговор, значит, точно хотела поделиться с Ториком своим секретом.

Больше они никогда об этом не говорили. Торик не знал, верить сказанному или лучше скорее забыть. Но с тех пор к тополям возле Двудомика он стал относиться по-особому. Похоже, у бабушки Софии помимо чудесного чутья всего живого и неживого была и своя магия.

* * *

Или магия вокруг была всегда, просто раньше Торик был слишком мал, чтобы замечать ее? Вот, буквально пару дней назад, бабушка Саша позвала его сходить с ней в город, донести сумку. Дело нехитрое — взобраться на Покровский Бугор, дойти до улицы, где расположились магазинчики, набрать всего нужного да домой вернуться.

Но на обратном пути на песчаной дороге им повстречалась собака. Не особо большая, зато голодная и без хозяина, а потому опасная. Вроде и нападать не нападала, даже не лаяла, но ощерилась и не давала пройти, косо поглядывая на голые ноги Торика, торчащие из-под шорт.

Бабушка, которая только что мирно рассказывала какую-то бесконечную историю из местной жизни, вдруг вся подобралась, плавным движением переместила Торика подальше, приговаривая:

— А ты вот тута пока побудь, позади мине, штоба…

И сразу после этого ровным и мягким голосом обратилась к собаке, точно сказку рассказывала:

— Собака, шла бы ты своёй дорогой, собака. Мы тибе не боимси, собака, и ты нас не бойси. У нас своя дорога, у тибе — своя. Шла бы своим лесом да людей бы не трогала, собака. Ступай!

Она не замахнулась. Не крикнула. Ничего не бросила. Но собака почему-то послушалась ее. Отрывисто тявкнула и сразу ушла.

Выходит… у бабушки Саши тоже была своя магия?