Роковая Маруся

Тихомиров, старый товарищ по мужским забавам

План мести был размыт и неясен, было одно большое желание заставить ее страдать, и не было даже уверенности в том, что из всего, что он придумает, найдется хоть что-нибудь, что заставит ее страдать так, как надо. Но желание было, ух, какое сильное желание было у Коки, а когда человек так сильно хочет, ему надо помочь, и такой помощник у Коки нашелся.

Был у него друг, товарищ по мужским забавам, Володя Тихомиров, долгое время работавший в кино каскадером. В основном он был исполнителем и постановщиком конных трюков, но умел и многое другое, что постоянно подтверждал при Коке, и вот уже третий год вызывал в нем чувство восхищения и даже преклонения, чего Кока изо всех сил старался не показать. Например, он мог залпом выпить из горлышка бутылку водки, не закусывая… Это еще не фокус, это могут многие, говорят – некоторые выливают бутылку водки в миску, крошат туда хлеб и способны не спеша выхлебать всю эту чудовищную тюрю столовой ложкой.

А фокус был в том, с каким шиком Тихомиров все это исполнял: он не отрываясь пил эту бутылку водки минуты три; на его лице не было ни отвращения, ни гримасы какого-то усилия, ни, наоборот, жадного удовольствия алкаша – ничего не было на этом лице, кроме едва видимого скучного одолжения: ну, если вы уж так хотите, – полюбуйтесь; он делал последний глоток, отнимал бутылку ото рта вверх и, чтобы все убедились в чистоте исполнения, вытряхивал в рот еще несколько капель; затем подкидывал правой рукой бутылку высоко вверх, она парила над столом две-три секунды и начинала падать, грозя разбиться и разбить все на столе в месте падения (Тихомиров при этом сидел расслабленно и спокойно и на бутылку даже не глядел), и в тот момент, когда, казалось, она рухнет и все уже открывали рот, чтобы выразить испуг, – с быстротой нападающей кобры выбрасывалась вперед левая рука, ловила бутылку в нескольких миллиметрах от поверхности стола и аккуратно ставила ее; затем он (никогда не закусывая и, упаси бог, не запивая) лениво закуривал и вот только тут позволял себе бросить взгляд на загипнотизированную аудиторию, у которой рты наполнялись потрясенными гласными: А-а-а! О-о-о! Е-е-е!

Кстати, о гипнозе. У Тихомирова были большие, красивые серые глаза, слегка навыкате, и он умел по-настоящему гипнотизировать; да, да, Кока сам однажды был свидетелем того, как он убирал головную боль у одной неврастенички: он повел ее в другую комнату, сначала усыпил ее, а потом чего-то внушил – или в обратном порядке, неважно, – главное, когда они вернулись из другой комнаты, она как-то сыто и довольно улыбалась и голова у нее больше не болела.

Еще Володя умел делать уж и вовсе невероятное, наверное, связанное с умением гипнотизировать. Как-то поздним вечером 31 декабря он на спор «снял» пять девушек на улице и увез их праздновать Новый год в свою компанию. Вся изюминка этого спора заключалась в том, что «снятие» должно было начаться в 23 часа 30 минут, и все девушки на улице, которых Володе предстояло уговорить, торопились в гости или домой, чтобы успеть встретить Новый год в кругу близких и друзей; другие девушки, которые никуда не спешили, во всяком случае – явно, в расчет не входили, надо было брать именно спешащих, у которых из сумок и пакетов торчали цветы или шампанское, которые нервно взглядывали на часы и очевидно злились, что опаздывают. И вот в считаные минуты Тихомирову надо было: 1) уговорить девушку не ехать к близким, пренебречь и этим даже кого-то подвести и обидеть и 2) ехать в совершенно незнакомую компанию на машинах с абсолютно незнакомыми молодыми людьми.

А?! Каково?! Никто не знал, как он это делает, никто никогда не стоял рядом, никто никогда не слышал, что он им там говорит, чем он их убалтывает, да и он сам никогда не рассказывал, сколько ни просили, но это было таинственно, неправдоподобно и неизменно эффективно. Все видели, как он стоит перед девушкой, спокойно и равнодушно пощипывает свою коротко остриженную бороду и что-то вяло говорит, причем не уговаривает, не убеждает и уж тем более не умоляет, нет-нет, никакой энергии, именно вяло и без интереса к объекту, с таким видом, будто это ему в принципе и даром не надо, просто он, так уж и быть, хочет сделать ей подарок; она, конечно, может отказаться и не ехать, дело вольное, но как бы не пожалеть потом, что был в жизни шанс, да она его сама потеряла.

Словом, со стороны казалось, что это не он ее уговаривает, а она его – то ли не обижаться на то, что сегодня не может, то ли – не огорчаться сильно, потому что в любой другой день – пожалуйста, с дорогой душой, а сегодня – ну никак; затем она уже сама выглядела очень огорченной, что не может ехать, она уже оправдывалась, что если бы не папа, не сестра, не Вася, который убьет, если не приеду, если бы… да мало ли кто еще, у каждой по-разному; еще через минуту неуверенно пожимала плечами и улыбалась, а еще через минуту Володя брал из ее руки сумку, провожал к машине, знакомил с ребятами и возвращался за следующей. Последнюю девушку он взял за семь минут до курантов, все кинулись в машины и рванули, но до дома, конечно, доехать не успели, встали где-то на полпути, включили радио на всю катушку и фары машин, вышли, все перезнакомились, открыли шампанское, достали стаканы; из открытых машин на весь проспект начали бить куранты, шел крупный снег и красиво падал в шампанское, белое – в золотое, а одна девушка, которая сопротивлялась и не хотела ехать дольше всех, уже кружилась, смеясь, по шоссе и ловила стаканом крупные снежинки, и все вслух хором считали: девять… десять… одинадцать, выпили, дико хохотали и стали говорить наперебой, что такого Нового года у них еще не было, что так – не встречали никогда. А режиссер праздника Тихомиров стоял с видом «ну я же говорил… и потом будет еще лучше».

Потом сели в машины и поехали дальше, и девушки уже совсем не боялись и даже не стеснялись, уже все вокруг были свои; наверное, Володя все-таки угадывал или вычислял на улице девушек, в которых слабо билась или дремала до поры авантюрная жилка. Многие женщины склонны к авантюризму, только даже не предполагают этого в себе, пока какой-нибудь Тихомиров им на это не укажет, и тогда они (неожиданно для себя и ужасно греховно!) подумают: «А что, так и жить всю жизнь? Домой, на работу, на работу, домой… или в институт, домой, в магазин… и все?!.. Что, так и не будет ни одного приключения? Неужели так ничегошеньки и не будет?!» И неосознанно тянет свернуть с колеи неведомо куда и посмотреть – что там, а тут, откуда ни возьмись, очень кстати – Тихомиров, и, глядь, уже едут, хохоча, в двух машинах с незнакомыми, но очень симпатичными и веселыми ребятами. А те их, поскольку уж все равно не успели и встретили Новый год не дома, везут еще и на Ленинские горы (теперь это Воробьевы горы. Это я для будущих читательских поколений поясняю, поскольку они, натурально, после «Войны и мира» примутся сразу за мою «Марусю» и поди объясни им тогда через сто лет, что это за Ленинские горы такие).

А потом один безумный молодой человек, а это не кто-нибудь, а автомобильный каскадер Сашка Шабанов, покажет им головокружительный спуск на машине с этих Ленинских гор, этакий автомобильный слалом между деревьями, и они будут при этом не снаружи, а внутри машины; и когда они в два приема катаются вот таким образом в Сашкином форде – это вам почище, чем американские горки, потому что риск – настоящий, и визг девушек – тоже настоящий, а не от безопасного восторга на аттракционе. А потом ехали домой, опять в сопровождении шампанского, и дома Тихомиров тоже каким-то образом умел сделать так, чтобы две девушки (абсолютно не возражая, а наоборот – весело) уже наводили порядок в квартире, еще двое – накрывали на стол, а последняя – мыла на кухне вчерашнюю посуду, то есть они были здесь уже совсем свои, уже хозяйки, и все уже приблизительно разобрались по парам, так что получалось, будто семейные пары, знакомые друг с другом тыщу лет, в очередной раз вместе празднуют Новый год.

И еще у Тихомирова был, например, такой коронный номер. В первый раз Кока увидел его в конце съемок фильма, в котором он играл белого, но постепенно «краснеющего» офицера, а Тихомиров исполнял там конные трюки то за белых, то за красных, соответственно меняя одежду. Тот съемочный день был последним, а его в кино почти всегда отмечают. Вот и тогда, тут же, на поле сражения были накрыты столы, появились водка и шампанское, и тогда Тихомиров показал… Одетый в форму белогвардейского ротмистра, с настоящей шашкой на боку (Тихомиров презирал бутафорию) он сидел за столом и, когда предложили открыть шампанское, встал, оправил мундир, взял в руки бутылку и сказал негромко: «Внимание». Все, зная его, повернулись, затихли и стали смотреть. В кромешной тишине – не хватало только барабанной дроби, сопровождающей смертельный трюк, – он подкинул вверх бутылку шампанского каким-то особым образом, так, что она, достигнув верхней точки, стала опускаться строго вертикально, и во время этой второй фазы полета он успел выхватить из ножен шашку и полоснуть ею по горлышку бутылки с такой резкостью, что горлышко, отделившись, никуда не отлетело и стало падать рядом с бутылкой, а сама бутылка, падая, продолжала сохранять вертикальное положение, ничуть не отклонившись от удара. Левой рукой Тихомиров поймал ее и тут же налил шампанское в ближайший бокал, как бы продолжая полет бутылки, но уже вместе с рукой, – этакое пике с плавным выходом из него.

Да-а-а… эт-то, я вам доложу, был еще тот балет, тут было на что посмотреть. Эти трюки с падающей стеклотарой (а у Володи их было еще несколько) требовали определенной жонглерской подготовки и тренировки, и Тихомиров, видимо, не поленился когда-то проделать всю эту, так сказать, закадровую домашнюю работу с тем, чтобы в конечном счете – удивить. Хоть пять человек, хоть трех, хоть одну, сидящую напротив, но – удивить! Это было для него – как наркотик. Ему совершенно необходимо было получать регулярно свою дозу «Ах!» или «О-о-о!» от окружающих, поэтому он и стал редчайшим мастером внешних эффектов, в чем мы с вами вскорости и сможем убедиться, мой терпеливый читающий спутник. Почему «терпеливый»? Да потому, что тебе пришлось выдержать еще одно отступление от сюжета, когда мы шли, шли и вдруг опять встали. Но не могли иначе, потому что навстречу шел Тихомиров, с которым надо было все-таки поздороваться, а мне совершенно необходимо было вас познакомить. Спросишь – зачем? А затем, чтобы ты сейчас осознал, что за союзник появился у Коки в его не объявленной пока войне против Маши Кодомцевой. Вы заметили, что я с вами вдруг перешел на «ты», мой тем не менее глубокоуважаемый товарищ? Это не от панибратства или фамильярности, просто мы уже так давно вместе, что – пора, вам не кажется?.. Не знаете?.. Ну тогда я буду с вами, как и Маруся с Кокой, то на «ты», то на «вы», – как потянет, идет?..

Вообще, конечно, вся эта Кокина компания доморощенных московских плейбоев во главе с Тихомировым – это на одну Машу было уж слишком много, несправедливо много, силы были явно не равны, но, как мы увидим в дальнейшем, моя Маруся, почти как республика Куба – один из последних на планете бастионов социализма, окруженная со всех сторон врагами, держалась до последнего, и я, восхищенный зритель, только и мог, что болеть за нее и говорить про себя: «Браво, Маруся! Ну пусть хоть раз победит слабейший!»