Роковая Маруся

Кающаяся блудница в черном

Ко всем встречам, взглядам и даже насмешкам Маша была готова, и вы понимаете, конечно, что ни в том, ни в другом недостатка сегодня не было. С бо-о-ольшим интересом смотрели на нее собратья по профессии, а особенно – подруги: что-то она будет делать дальше, что предпримет, ведь надо же чем-то ответить этому засранцу, который ходит сейчас по театру победителем, как после удачной премьеры.

А Маша, вопреки ожиданиям, не делала ничего! Она именно сегодня величественно ходила по театру, сдержанно улыбаясь и с изысканной простотой отвечая на ехидные приветствия. Особенно сегодня Маша была тем самым королевским фламинго, гуляющим по колено в грязи, но оттого – еще более благородным и прекрасным. Она была одета в очень строгое черное платье с белой кружевной отделкой, никаких украшений не было в этот раз на ней, на руке было одно только обручальное кольцо – символ верности Митричеку, да на груди – лишь небольшой гранатовый крестик, словно невзначай пролившиеся на грудь капельки крови (нет! не могу я все-таки про Машу без дешевого мелодраматического налета!). Ну, словом, я хочу сказать, что очень удачный был внешний вид. Кающаяся блудница ходила сегодня по театру, но не униженно, а, напротив, достойно неся свой крест. «Да, я блудница, – словно говорил весь ее облик, – но пусть первый бросит в меня камень, кто сам…» – ну, дальше вы помните.

Падший ангел в черном платье с белым воротничком, намекающем отдаленно о чем-то монашеском; о том, что, травмированная греховной любовью, не устоявшая перед соблазном и за это справедливо наказанная, она удалилась сейчас из этого суетного и жестокого мира и оставшиеся дни проведет в посте и молитвах… Покаяние будет теперь основным смыслом ее жизни…

Ага!.. Щас!.. Как бы не так! А прыгающие чертики?.. – да какие там чертики! – черти, притаившиеся в глубине Машиных глаз, даже не притаившиеся, а нагло играющие в карты, комфортно расположившись на ее глазном дне и нам оттуда ухмыляясь. Глаза-то были вроде скромные, грустные, а со дна их ключом било веселье, там все равно прятался грех и ждал своего часа, обещая темпераментные наслаждения тому, кто его увидит и выпустит на волю.

Кающаяся Магдалена-Маруся, полная чертей, – не правда ли, адский коктейль? Она сегодня – своим безропотным спокойствием, мягкой улыбкой, немногословием, несуетливой походкой – вызывала уважение всех свидетелей вчерашнего позора и зависть подруг, следивших злорадно за ее поведением. Полные неутоленной зависти к Маше (за то, что в ее семье много денег, за красивую одежду, за «мерседес»; наконец, за силу воздействия на мужчин, за то, что она могла всегда отбить любого у любой), они получили сейчас повод для радости, мелкой такой, подловатенькой, но радости: Машу вчера «опустили». Опять подтвердилась еще одна русская народная «мудрость»: «Не то плохо, что сам живу плохо, а то, что сосед – хорошо». Зависть, однако, осталась ненакормленной. Сыграв вчера курицу, талантливая Маруся сегодня ухитрилась сыграть Б. Ахмадулину – в строгой одежде, с напряженно вытянутой, гордой и беззащитной шейкой поющей в зал свои стихи, свои призывы быть добрыми, а не злыми, уважать красоту, гармонию и любовь; отчаянно трогательный образ в своем обреченном вызове всему миру. И он Маше как нельзя удался. Почему «как нельзя»? – Да потому что надо учитывать еще тех самых чертей, о которых я говорил минуту назад. И, поскольку удался, те, что пришли сегодня поглазеть на Машину агонию, были сильно разочарованы, а те, которые хотели добавить, не смогли, постеснялись: ведь ударить ангела или же Ахмадулину способен, наверное, только полный ублюдок или даже маньяк.