Рональд Рейган: хроника жизни и времени

Под занавес

Отдав во второй раз свои голоса Рональду Рейгану, избиратели проигнорировали его довольно преклонный для политического деятеля возраст — через полмесяца после вступления во второе четырехлетие президентства ему должно было исполниться 74 года. "Возраст стареющего президента вовсе не шутка" — назвал одну из своих статей Дж. Рестон, и его мнение разделяли многие политические обозреватели страны. Но их обеспокоенность не передавалась основной массе избирателей. Разве что пожилые американцы и американки, сами переступившие семидесятилетний рубеж и на своем опыте познавшие ограниченность физических и интеллектуальных возможностей своего возраста, сомневались в разумности избрания Рейгана на второй срок. Но основную массу избирателей впечатляло, с какой легкостью разделывался президент с этим чуть ли не основным укором, выдвигавшимся в его адрес оппозиционными политическими силами. В ходе его дебатов с 46-летним Мондейлом один из задававших вопросы журналистов поинтересовался отношением Рейгана к проблеме его возраста. Ответ был явно заранее подготовлен, так как трудно предположить, что готовившие Рейгана к дебатам помощники не предвидели такого вопроса. С обаятельной улыбкой президент ответил, что он не считает себя стариком в свои 73 года, и добавил: "Я не собираюсь эксплуатировать в политических целях юность и неопытность моего соперника". То, что Рейган с готовностью шутил на эту тему, лишало смысла попытки других "проехаться" на эту тему. Опросы общественного мнения регистрировали недовольство американцев тем, что вопрос о рейгановском возрасте вообще кем-то поднимается.

В иронии упоминавшейся выше статьи Рестона скрывался серьезный подтекст, который, однако, был проигнорирован избирателями, голосовавшими за Рейгана. Рестон писал: "Судя по информации, которой мы располагаем, г-н Рейган является очень здоровым человеком, а его неуверенное поведение в ходе первых дебатов и ошибки, допущенные им в ходе вторых дебатов, свидетельствуют лишь о том, что в свои 70 лет он владеет фактами ничуть не лучше, чем в свои 50 лет. Справедливости ради следует сказать, что президента нельзя обвинить в том, что он ввел кого-то в заблуждение относительно своих интеллектуальных способностей. Все недостатки, в которых его обвиняют сейчас, — его неспособность понять все детали проводимой им политики, его слабая память, его любовь к старым приятелям и его нереальный взгляд на мир — присутствовали в его личности задолго до того, как он въехал в Белый дом"¹Рестон вспомнил о данном Рейганом еще в ходе избирательной кампании 1980 г. обещании регулярно проходить медицинские обследования на предмет выявления у него признаков старческого маразма. С тех пор общественности не предоставлялось никакой информации о результатах таких обследований, если они вообще когда-либо проводились. В начале 1984 г., отвечая на вопрос журналиста, Рейган заявил, что он готов пройти обследование лишь в том случае, если появятся признаки того, что он не владеет своим разумом. "Ничего подобного со мной не случалось", — добавил он.

Дабы снять все возникающие вопросы на эту тему, незадолго до выборов 1984 г. были все же опубликованы результаты медицинского обследования президента. В заключении, подписанном медицинскими светилами, отмечалось, что "г-н Рейган — психически здоровый и физически крепкий мужчина, выглядящий моложе своего возраста". Буквально мимоходом в заключении констатировалось "ослабление остроты слуха" и наличие небольшого доброкачественного полипа во внутренних органах президента. Тылы медиков-практиков, обследовавших президента, были укреплены представителями медицинской науки. Директор Национального института по проблемам старения Ф. Уильямс заявил в печати, что нет причин сомневаться в высоких интеллектуальных способностях 73-летнего Рейгана, поскольку (ничуть не смущаясь, пояснил он) "компетентность личности с возрастом меняется весьма незначительно. Многие люди, достигшие 80- и 90-летнего возраста, вполне способны быть президентом". Американские геронтологи ссылались при этом на китайского лидера Ден Сяопина и давно переступивших 70-летний рубеж членов советского руководства того времени. (Несколькими годами раньше один из членов советского руководства, торжественно отмечавший свое семидесятилетие, публично назвал свой возраст "средним". По сути дела к этому сводилось и заявление американского геронтолога Дж. Спара, нашедшего уместным заявить в преддверии президентских выборов 1984 г., что "в наши дни люди в возрасте между 65 и 75 годами статистически ближе к молодым, чем к старым".)²Чего только не услышишь в оправдание стремления людей сохранить свою власть!

Но если уж быть объективным, Рейган действительно не выглядел на свои годы. Конечно, за годы пребывания в Белом доме он не стал моложе, но явный процесс старения как-то его обошел. Джинсы по-прежнему облегали сохраняющую стройность фигуру президента, его прежде рыжевато-каштановые волосы приобрели более подобающий государственному деятелю стальной отлив (по утверждению его личного парикмахера, президент лишь очень незначительно поседел за эти годы), весь его внешний облик говорил о неистребимой уверенности в том, что в его жизни все будет складываться хорошо. Он по-прежнему с нескрываемым удовольствием выслушивал комплименты по поводу того, как хорошо он выглядит, и давал щупать желающим вздувшиеся от ежедневных занятий в гимнастическом зале Белого дома мускулы. А уж когда его фотографировали на коне или колющим дрова на своем ранчо в Санта-Барбаре, он и вовсе выглядел кинематографическим ковбоем, для которого понятие возраста вообще никогда не существовало.

Но все это было всего лишь частью искусно создаваемого президентского "имиджа". Конечно, чувствовался и возраст, были и очень серьезные, но скрываемые, пока это было возможно, болезни (хотя, как ни удивительно, прошедшая в двух сантиметрах от сердца пуля не отразилась сколько-нибудь серьезно на состоянии его здоровья), была и общая усталость, несмотря на тщательно соблюдаемый под неусыпным оком Нэнси Рейган режим рабочего дня. Всего лишь два-три года назад президент и его помощники чувствительно реагировали на появлявшиеся время от времени в американской печати сообщения о том, что Рейган "затрачивает не более двух-трех часов на настоящую работу, предпочитая обычно рассказывать истории о днях своей работы в кино"³. Тогда в ряде ведущих политических журналов появились статьи об "одном рабочем дне президента", из которых напрашивался вывод о загруженности президента серьезными проблемами, требовавшими ответственных решений. (Позднее стало известно, что для того, чтобы "рабочий день" президента выглядел внушительно, сотрудники аппарата Белого дома сконцентрировали в течение одного дня, освещенного журналистами, чуть ли не недельную программу деятельности Рейгана.) К концу первого срока пребывания в Белом доме общественный интерес к количеству времени, отводимому президентом на выполнение государственных функций, значительно спал, а признание ограничений, налагаемых на президента возрастом, стало весьма распространенным. Появлявшиеся время от времени в печати сообщения о том, что президент задремал во время ответственного государственного мероприятия или же сидел с отсутствующим выражением на лице, уже не вызывали былого недовольства или критики в адрес Рейгана — возраст есть возраст. Все подробнее становились подготавливаемые помощниками "шпаргалки" с инструкциями, что и в какой момент следует делать президенту в ходе того или иного официального приема. И даже случайно попавшая в руки журналистов "шпаргалка", в которой Рейгану напоминалось о необходимости поприветствовать члена его собственного кабинета министров — "джентльмена, который будет сидеть под портретом президента Кулиджа", не произвела впечатления на американцев. Воспринималось как должное и само собой разумеющееся, что президент проводил все меньше времени в своем Овальном кабинете в Белом доме в рабочие дни; что взял за правило проводить вторую половину дня в среду на свежем воздухе, совершая прогулки верхом на расположенной неподалеку от столицы базе морских пехотинцев; что пользовался любой предоставляющейся ему возможностью для вылета в Санта-Барбару на свое любимое ранчо, где вел отрешенный от государственных дел образ жизни. "Я слышал, что от работы еще никто не умирал, — сводил все это к привычной шутке Рейган, — но к чему рисковать".

В жизни президентской четы "Небесному ранчо" отводилось настолько важное место, что о нем следует рассказать особо. У большинства президентов последних десятилетий было любимое место отдыха: кто-то из них довольствовался исторической президентской "дачей" в лесистых горах Кэтоктин, именовавшейся в годы администраций Ф. Рузвельта и Г. Трумэна "Шангри-Ла" и переименованной президентом Д. Эйзенхауэром в "Кэмп-Дэвид"; кто-то предпочитал собственные поместья. Рейган невзлюбил Кэмп-Дэвид с того момента, когда увидел заасфальтированные по приказу Никсона дорожки в лесу, и поэтому выезжал туда на отдых лишь вынужденно. "Небесное ранчо" намеренно не подвергалось Рейганом цивилизации, за исключением разве что прокладки линии специальной связи. Пресс-секретарь Рейгана Л. Спикс писал, что президент даже дал указание сотрудникам секретной службы не устанавливать в помещениях и на территории "ничего такого, что надо будет убирать после завершения президентского срока". Ранчо было расположено в живописной горной местности, покрытой густым лесом. Гуляя по горным тропинкам, можно было выйти на открытые площадки, откуда открывался захватывающий дух вид на Тихий океан. "Там, наверху, — говаривал Рейган, — кажется, что ты находишься на самой вершине мира и все проблемы и заботы остались далеко внизу". По словам Л. Спикса, "бывали времена, когда президент выглядел стариком, когда он приезжал сюда, но спустя неделю или две пребывания на ранчо казался моложе на 20 лет"⁴. Небольшой кирпичный дом — основное жилое помещение на ранчо — не имел системы центрального отопления, и часто появлявшиеся в газетах и журналах цветные фотографии Рейгана, колющего дрова, были в одинаковой степени отражением как рекламных, так и повседневных нужд президента. Жизнь президентской четы на ранчо, за исключением специально организуемых для фотожурналистов съемочных дней, а тем более жизнь за стенами этого кирпичного домика оставалась недоступной для прессы на протяжении всех лет пребывания Рейгана в Белом доме. Телевизионщики оборудовали было в нескольких сотнях метров от ранчо наблюдательную площадку и даже снабдили свою аппаратуру телескопическими линзами, используемыми в области космических исследований, но даже подглядывание в окна мало что им дало. Те же, кого принимали в этом доме, — близкие друзья Рейганов, старший брат президента Нил и другие — не проявляли никакого желания делиться "внутренней" информацией с представителями прессы. Все восемь лет существовал официальный Рональд Рейган, президент Соединенных Штатов, и тот неофициальный Рональд Рейган, каким он сам хотел себя видеть в глазах американцев. Всех его других ипостасей для американцев практически не существовало, о них можно было только догадываться. То же самое относилось и к Нэнси Рейган.

В ходе избирательной кампании 1984 г. исключительно важные роль и место Нэнси Рейган в Белом доме, а следовательно, и в жизни страны были не только подтверждены, но и в значительной степени закреплены. Правда, многие свидетельствующие об этом факты оставались неизвестными американской общественности, и лишь вышедшие позднее воспоминания близких к Белому дому лиц пролили некоторый свет на это существенное обстоятельство.

Президентские помощники и консультанты, принимавшие участие в планировании и организации предвыборной кампании в 1984 г., не раз обращали внимание на отсутствие у президента интереса к тому, кто и как готовит его переизбрание на второй срок. "Президент никогда толком не занимался вопросами планирования или стратегии кампании, — признавался один из руководителей кампании. — Я не думаю, что он когда-либо ставил это перед собой целью. Дело в том, что Рональд Рейган — кандидат, доведенный до степени совершенства. Он делает то, что вы желаете. И делает он это великолепно"⁵Поневоле приходит в голову мысль о том, что у Рейгана и не было оснований беспокоиться по поводу того, кто и как планирует его предвыборную кампанию, и что дело было не столько в его уверенности в профессиональном мастерстве нанятых его "командой" экспертов, сколько в том, что он знал, что все бразды руководства кампанией держит в своих руках Нэнси Рейган — его "ближайший друг… его компаньон, подсказчица, няня и режиссер-постановщик", человек, которого Рейган часто любовно называл "мамочкой"⁶.

Постоянное присутствие Нэнси Рейган рядом с мужем, ее решительное вмешательство во все дела, касавшиеся лично его, вызывало, особенно в первые годы, раздражение у сотрудников аппарата Белого дома, членов кабинета и у довольно большого числа американцев. (О проницательности Нэнси Рейган говорит ее замечание об окружавшей ее атмосфере тех лет: "Я понимала, что никто не сходит по мне с ума".) Проникавшие изредка на страницы органов печати или в телерепортажи курьезные случаи откровенно оказываемого влияния Нэнси Рейган на президента вызывали не только сочувственные или презрительные смешки, но и неуважительные по отношению к президентской чете комментарии. Один из таких случаев был описан газетой "Нью-Йорк таймс": 1 августа 1984 г. Рейган давал интервью, в ходе которого ему был задан вопрос, что может сделать Америка, чтобы "привести русских к столу переговоров". Рейган долго молчал, не зная, видимо, как на него ответить, и тут, оросив на него быстрый взгляд, Нэнси Рейган прошептала: "Будет делать все возможное". Президент встрепенулся и, улыбаясь, повторил: "Будет делать все возможное"⁷Позднее, оправдываясь на встрече с журналистами, Нэнси Рейган утверждала, что она проговорила эту фразу про себя, не намереваясь подсказывать мужу. Такие "непроизвольные" подсказки, однако, вошли в практику, причем Нэнси Рейган подсказывала президенту не только как отвечать, но и в конкретных ситуациях подсказывала воздерживаться от ответа на вопрос. Со временем президентские помощники научились ценить оказываемое Нэнси Рейган влияние и даже пытались его использовать в тех случаях, когда она не могла усмотреть в обращении к ней за помощью чьих-либо корыстных интересов или какого-либо вреда президенту. "Угроза ее влияния, — заметил один из помощников Рейгана, — столь же действенна, как и само влияние". Единственное, что продолжало и в годы второго четырехлетия вызывать неудовольствие президентских помощников, это вмешательство Нэнси Рейган в вопросы составления расписания мероприятий с участием президента. Лишь спустя много лет стало известно, что, назначая или отменяя мероприятия, Нэнси Рейган исходила из рекомендаций астрологов, а вовсе не из желания досадить сотрудникам аппарата Белого дома. По мере приближения конца пребывания Рейгана в Белом доме образ Нэнси Рейган, подрывающей уважение к президенту и мешающей ему быть тем, кто он есть на самом деле, постепенно мерк, трансформируясь в образ президентской спутницы, помогающей ему нести тяжкое бремя лидера американского государства и оказывающейся неизменно под рукой в трудные и ответственные моменты его жизни. То ли по причине постепенного привыкания американцев к Нэнси Рейган, то ли еще по каким-то другим причинам ее минусы с годами обретали очертания плюсов и стали вызывать скорее уважительное изумление, чем негодующее неприятие.

Внешне поведение Нэнси Рейган за годы пребывания в Белом доме практически не изменилось. Так же как и в первые месяцы жизни в Белом доме, она отдавала предпочтение изысканным и дорогим нарядам, заказанным у ведущих модельеров страны; точно так же предпочитала красный цвет всем другим цветам и оттенкам (не было для нее большего оскорбления, чем использование этого цвета платья или костюма другими высокопоставленными супругами); в не меньшей, а то и в большей степени, чем прежде, не терпела попыток других дам в чем-то перещеголять ее или оттеснить ее на второй план, да еще в присутствии представителей прессы. Разве что в том, что и как она делала, появилось больше уверенности в себе, которая стала проявляться и в манере ее общения с зарубежными сановными лицами, и особенно с их женами.

Незадолго до вступления Рейгана во второй срок президентства журнал "Тайм" опубликовал воспоминания Нэнси Рейган о содержании состоявшегося в Красной комнате Белого дома разговора с тогдашним министром иностранных дел СССР А. А. Громыко. В ходе ничем не примечательной беседы протокольного характера, последовавшей за только что закончившимися официальными переговорами с президентом, А. А. Громыко неожиданно спросил у Нэнси Рейган: "Во что верит ваш муж — в войну или в мир?" "В мир", — ответила, согласно ее воспоминаниям, Нэнси Рейган. "Вы уверены в этом?" "Да", — решительно ответила супруга президента. "Ну что ж, — сказал советский министр, — шепчите ему на ухо каждую ночь слово "мир"". "Хорошо, — последовала немедленно реакция Нэнси Рейган, которой она неизменно гордилась, — я буду шептать это слово и в ваше ухо"⁸Она была убеждена, что лучшего ответа придумать никому не удалось бы.

У самого Рональда Рейгана никогда не возникало сомнений в важной роли, играемой при нем его женой. "Когда происходит что-то необычное или что-то важное в моей жизни или же я впервые о чем-то узнаю, у меня тут же возникает в голове мысль: "Надо будет рассказать Нэнси". Вот такие отношения существуют между нами". Естественно, что Нэнси Рейган всегда была первым человеком, не просто имевшим информацию о дальнейших политических планах и шагах Рейгана, но и первым советчиком в этих делах. Выше уже говорилось о том, что Нэнси Рейган оказывала действенное влияние на решение кадровых вопросов не только в аппарате Белого дома, но и в кабинете министров США. Ее настойчивые рекомендации президенту удалить "сухостой" из администрации привели в конечном итоге к удалению в отставку в первое четырехлетие ряда ответственных сотрудников аппарата Белого дома и даже членов кабинета. После победы Рейгана на выборах 1984 г. Нэнси Рейган не отказалась от намерений удалить из администрации бесполезных, а то и вредных, с ее точки зрения, лиц: "После этих выборов я говорила то же самое — что это самое удобное время для проведения замен. Я говорила в общем плане, а не только об аппарате Белого дома". Но Рейган — излишне мягкий, по ее словам, человек — не решался на предлагаемые ею суровые меры: "По-моему, в нем говорит вечный оптимист, считающий, что, если пустить дело на самотек, оно со временем утрясется. Так вот, это не всегда так". Ронни-младший, называвший свою мать "несентиментальным" человеком, считал, что ее политический инстинкт превосходил отцовский, но лишь в определенном смысле: "Его инстинкты более развиты с точки зрения всей страны, т. е. на всеобъемлющем уровне. Ее же инстинкты непревзойденны, когда речь идет об отдельных личностях или небольших группах людей. Именно по этой причине она оказалась вовлеченной во внутренние дела аппарата Белого дома". Последовавшие вскоре после вступления Рейгана во второй срок президентства замены и перестановки в правительстве и в аппарате Белого дома стали убедительным свидетельством справедливости замечания одного из хорошо ее знающих сотрудников Белого дома: "Она целеустремленная личность, знающая, чего она хочет; она стремится к лучшему, причем хочет добиться его немедленно"⁹. В первые же месяцы второго четырехлетия были поменяны местами "начальник штаба" Белого дома Дж. Бейкер и министр финансов Д. Риган (в 1989 г. Нэнси Рейган назвала это решение крупной ошибкой); затем не без содействия Нэнси Рейган ушел в отставку У. Кларк, занимавший в последнее время пост министра внутренних дел; один за другим ушли или были отправлены в отставку министр образования Т. Белл, министр здравоохранения и социальных служб М. Хеклер, министр труда Р Донован. Ушел и директор Административно-бюджетного управления Д. Стокман. Лишь с одним уходившим в отставку человеком Нэнси Рейган рассталась с большим сожалением — М. Дивер, старый и испытанный друг, конфидант и советник президентской супруги, решил уйти в сферу частного предпринимательства, сулившую ему баснословные доходы после того, как он стал обладателем широчайших и полезнейших связей в администрации. (Со временем М. Дивер пополнит длинный список членов рейгановской администрации, обвиненных в противозаконной деятельности и использовании служебного положения в корыстных целях.)

Нэнси Рейган приписываются слова: "Если ты оказался здесь (т. е. в Белом доме. — Э. И.) и ты не растешь над собой и ничему не учишься, значит, ты довольно глуп. Я не думаю, что я глупа". В чем угодно, но в глупости ее действительно обвинить было трудно. Более того, все годы ее пребывания в Белом доме убеждали в обоснованности высказанного С. Спенсером наблюдения: "Она является столь же хорошим инстинктивным политическим деятелем, как и ее муж. Только она лучше разбирается в вопросах тактики, тогда как он превосходит ее в вопросах стратегии"¹⁰. Но очень нелегко квалифицировать определенно — тактика то была или стратегия, когда она стала настойчиво рекомендовать своему мужу избавиться от создавшегося о нем в стране и за рубежом впечатления как о держащем палец на пусковом крючке, убежденном и непоколебимом милитаристе.

"То ли еще будет" или "То ли еще вы увидите" — так можно было перевести на русский язык лозунг рейгановской предвыборной кампании 1984 г., за многообещающим и даже бравурным звучанием которого скрывалось отсутствие конкретных планов деятельности второй администрации Рейгана, будь то в области внутренней или внешней политики. От самого президента можно было ожидать, как и в годы его первой администрации, лишь то, что именовалось "общим видением" стоящих перед Соединенными Штатами проблем. Даже Нэнси Рейган не могла представить себе, что ее муж может изменить своим личным привычкам или политическим взглядам: "Он Рональд Рейган, и был Рональдом Рейганом очень долго. И кажется, это шло ему на пользу"11. Да и, казалось, какой был смысл меняться? Как писал Рестон, Рейган "продемонстрировал, что мир иллюзий пользуется большей популярностью, чем жестокий мир реальностей, и что обещание успеха столь же действенно, как и сам успех. Толпы на этих заснеженных улицах (в день инаугурации Рейгана 20 января 1985 г. — Э. И.) включают большое число его политических критиков, но никто не злится на него… Наблюдая президента и его привлекательную даму, люди считают, что самое главное — это действие, что жизнь может быть прекрасной, и даже если это не так, то ведь г-н Рейган обещает, что она станет прекрасной позднее". "Земля содрогалась, и небо покрывалось зловещими тучами, но пришел Рейган, включил свет и музыку, и, судя по всему, этого сегодня достаточно для этой части земного шара", — констатировал Рестон, не видевший оснований для торжества по случаю вступления Рейгана во второй срок президентского правления, хотя и признававший, что тому "удалось каким-то образом драматизировать свои успехи и свести к минимуму свои провалы в области прав человека и сострадания к человеку"¹². Неверие в "светлое будущее", обещаемое Рейганом, находило у одних выражение в сарказме, у других — в беспросветном пессимизме, подкрепляемом ссылками на растущую внешнюю и внутреннюю задолженность или же на предельно напряженную международную обстановку. Левый журнал "Прогрессив" писал в те дни: "Большинство голосовавших явно предпочли предложенную Рональдом Рейганом розовую картинку американского будущего. Трудно их винить в этом. Если их вера в его обещания и представления окажется обоснованной, если действительно "то ли еще будет", то через четыре года они будут стоять во весь рост, аплодировать и издавать радостные крики, требуя повторения того, что произошло… Но те из нас, которыми не движет страсть повернуть вспять стрелкичасов, не могут испытывать оптимизма по поводу того, что нас ждет в последующие четыре года. В худшем случае второй акт рейгановской пьесы может оказаться "спектаклем ужаса" — всемирным Гран-Гиньолем[19]ядерного опустошения. И даже если нам посчастливится избежать всемирного конфликта, последующие четыре года грозят нам трудностями и опасностью. Тех, кто смотрит с надеждой на новое появление президента на сцене, может ожидать жестокое разочарование практически во всех сферах общественной политики. Их радостные возгласы могут превратиться в шиканье задолго до того, как будет спущен занавес над рейгановской администрацией"¹³. (Обреченность, сквозившая или откровенно звучавшая во многих устных и печатных выступлениях в США и других странах мира, имела под собой определенные основания с учетом время от времени повторяемого Рейганом убеждения в скором наступлении Армагеддона — конца мира. Начав в 1980 г. с заявления о том, что "наше поколение может оказаться свидетелем Армагеддона", Рейган еще в октябре 1984 г. говорил:

"Никто не знает, когда произойдет Армагеддон — через тысячу лет или завтра"^н. Нельзя сказать, что в Соединенных Штатах очень уж верили тогда в добрые намерения и миролюбие Советского Союза, но во всяком случае его лидеры не пугали человечество неминуемым и скорым Армагеддоном.)

Первое президентское четырехлетие Рейгана было в основном посвящено стоявшим перед страной экономическим проблемам; в новое четырехлетие, утверждали президентские помощники, приоритетное внимание будет сконцентрировано на вопросах внешней политики, в первую очередь на выработке соглашения с Советским Союзом по контролю над вооружениями1⁵. Тогда заявления такого рода воспринимались скорее как попытка выдать желаемое за действительное, тем более что экономические проблемы страны отнюдь не выглядели решенными. В официальных заявлениях и документах в качестве свидетельства улучшившейся экономической ситуации ь стране назывались снижение темпов роста инфляции и сокращение безработицы (к концу 1984 г. деловая активность в стране выросла по сравнению с 1982 г. на 11 %, в результате чего армия безработных сократилась почти на 4 млн человек. Ошеломленные огромным количеством безработных в 1982–1983 гг. американцы уже не обращали внимания на то, что сокращение безработицы шло за счет расширяющегося военного производства и особенно за счет роста числа низкооплачиваемых рабочих мест). Большинство же американских экономистов волновали прежде всего продолжающийся рост дефицита федерального бюджета (в 1983 г. перевалившего за 200 млрд долл.), рост дефицита внешнеторгового баланса (с 26 млрд долл, в 1980 г. до 159 млрд долл, в 1987 г.) и рост государственного долга США^|6. При всем разнобое в статистических данных, содержавшихся в официальных документах, публикациях экономистов и в периодической печати, картина экономического положения страны была предпочтительнее той, которая связывалась с первыми годами рейгановской администрации. Выплачивали ли Соединенные Штаты в качестве процентных отчислений за растущий государственный долг 256 млн долл, в день, как утверждали одни источники, или 134 млрд долл. в год, как утверждали другие^|7, было в конечном счете не важно, так как в любом случае эта сумма была, несомненно, выше того, что могла позволить себе финансовая система государства, стремящегося к сбалансированному бюджету. Как писал Б. Фридман, "американцам в будущем придется работать на этот долг, выплачивая налоги и передавая заимодавцам в других странах производимые в Америке товары и принадлежащие Америке доходы"¹⁸. Военные расходы США выросли за первое четырехлетие рейгановской администрации почти в 2 раза по сравнению с последним годом администрации Картера (в 1989 г. в 2 с лишним раза). Не давали оснований для успокоенности и публиковавшиеся в печати прогнозы, предупреждавшие, что в 1985 г. сумма займов США за рубежом превысит сумму долгов иностранных государств Соединенным Штатам, превратив последние в самого крупного должника в мире. Чувствовалось в стране и недовольство планами администрации Рейгана провести реформу системы налогообложения, в результате которой вместо 15 категорий налогоплательщиков, выплачивавших в зависимости от уровня личных доходов налоги в размере от 11 до 50 %, сохранялись лишь три категории налогоплательщиков с минимальной ставкой личного подоходного налога в 15 % и максимальной — в размере 35 % и всего лишь одна ставка налога на корпорации в размере 33 %. Повышение налогов на работающих бедняков и снижение налогов на материально обеспеченных членов общества, писал журнал "Нью рипаблик", делало правительство "очень похожим на Робин Гуда наоборот"¹⁹.

Социально-экономическая ситуация в стране не вызывала, однако, у президента сколько-нибудь повышенной озабоченности. Создавалось впечатление, что он удовлетворен результатами экономической деятельности своей администрации и не видит оснований вносить в нее какие-либо изменения. По словам одного из членов администрации, "в глазах президента первые четыре года были близки к совершенству", а бывший председатель Экономического совета при президенте Картере Ч. Шульце высказал предположение, что Рейган "действительно верит в то, что ему удалось найти гусыню, снесшую золотое яйцо"²⁰. Оптимистические оценки предшествующих лет разделялись и многими членами кабинета и аппарата Белого дома, утверждавшими, что второе четырехлетие можно будет считать успешно завершившимся, если президенту удастся сохранить достигнутое в первые четыре года.

Состояние дел во внешней политике и в экономике Соединенных Штатов, сложившееся в результате первого четырехлетия рейгановского правления, создавало труднообъяснимое впечатление промежуточности на пути к переменам, которые одинаково обоснованно могли стать как хорошими, так и ужасными. Определенностью отличалась лишь политика администрации по отношению к состоятельной части населения США, откровенно проводившаяся в режиме наибольшего благоприятствования. Как отмечала газета "Нью-Йорк таймс" в первые дни второй администрации Рейгана, "общая атмосфера мира, процветания и гордости царит в основном в состоятельной Америке. Среди 20 тыс. бездомных, ютящихся в нью-йоркских трущобах в частности, чувство благополучия мало кому знакомо"²¹. Острота проблемы бедняков была настолько серьезной, что мимо нее не смогла пройти даже такая крупнейшая газета американского истеблишмента, как "Вашингтон пост", опубликовавшая после выборов 1984 г. серию статей Роберта Кайзера о растущей социальной и имущественной дифференциации в американском обществе. Р. Кайзер писал, что "наиболее бедные 100 млн американцев получали в последние годы все уменьшающуюся долю экономического пирога, тогда как более состоятельные слои получали все более жирные куски… Страна действительно меняла свое лицо: бедные становились беднее, богатые — богаче"²². Тема бедности, усиливающегося социального расслоения активно обсуждалась многочисленными общественными и религиозными организациями страны и привлекала пристальное внимание средств массовой информации, однако официальные заявления представителей администрации, включая и самого президента, свидетельствовали о том, что в правительстве имеется своя точка зрения. (Так, в частности, отрицая существование в США бездомных, Рейган и Э. Миз заявляли, что на самом деле — это люди, попросту предпочитающие такой образ жизни — "на свежем воздухе") Один из близких советников Рейгана признал, что у президента на сей счет "есть свои взгляды и свои предубеждения, и их невозможно поколебать. Он обладает в известной мере чувством сострадания, но о многом не имеет представления. Для него бедность — это то состояние, которое он испытал мальчиком, но это вовсе не то же самое, что сегодняшние лишения. Ему удалось избавиться от бедности, и он не понимает, почему из нее не могут сегодня найти выход другие. Проблема заключается в том, что его модель страны больше не существует". Другой президентский советник говорил, что Рейган убежден, "когда мы добьемся того, что вся наша экономическая система заработает, у бедняков появится реальный шанс", и такой позиции он придерживается и по другим вопросам — "решите главную проблему, и тогда все остальное встанет на свои места"²³.

Упрямство всегда было отличительной чертой рейгановского характера. Еще в 1982 г., когда ситуация в социально-экономической сфере была намного сложнее, журнал "Тайм" писал: "С точки зрения Рейгана, его упрямство вполне оправданно… Он считает, что политика, основывающаяся на верных принципах, должна преуспеть. Так что дефициты могут быть лишь преходящими неприятностями, которые не должны отвлекать администрацию от ее долгосрочных целей". В 1985 г. для проявления упрямства, с точки зрения Рейгана, было еще больше оснований: при снижении темпов роста социальных расходов американского государства продолжался их абсолютный рост, и даже при сокращении их относительной доли в ВНП США она продолжала оставаться достаточно высокой (около 18 % к концу президентства Рейгана). Убежденности Рейгана в правильности проводимого им курса в социально-экономической сфере способствовало и то, что при явном обострении критики внутриполитического курса администрации не отмечалось сколько-нибудь серьезных признаков социальной напряженности. Начавшийся в 1983 г. экономический подъем устранил опасность социальных волнений: признаки перемен к лучшему — снижение безработицы и сокращение темпов роста инфляции — свидетельствовали о том, что обещание того, что американцы будут при нем жить лучше, Рейганом выполняется. То, что это происходило за счет жизни в долг, за счет накопления нерешаемых проблем и с неизбежной перспективой оставления этих проблем в наследство следующим поколениям государственных лидеров и граждан страны, никого, за исключением отдельных экономистов, казалось, не волновало.

Это оптимистическое видение открывающихся перед страной горизонтов определило содержание и тон инаугурационного обращения президента Рейгана при вступлении во второе четырехлетие своего правления. Четырьмя годами раньше бросался в глаза контраст между серьезностью социально-экономических проблем, стоявших тогда перед страной, и роскошью рейгановских инаугурационных торжеств. В январе 1985 г. эти торжества проходили иначе, в гораздо более сдержанной обстановке. Дело, однако, было не в том, что президент и его окружение решили проявить несвойственную им скромность или что они сочли неуместным сочетать роскошь с явно популистскими сентенциями, превалировавшими в инаугурационной речи президента, а в том, что в связи с сильными морозами предусматривавшую участие десятков тысяч человек парадную часть инаугурации на открытом воздухе пришлось отменить, а саму церемонию инаугурации перенести в закрытое помещение — в Ротонду Капитолия, где могли разместиться лишь несколько сот человек. Необычным было и то, что официальная инаугурация состоялась 21 января, а не 20-го, как это предусматривается американской конституцией. (20 января было воскресным днем, и поэтому в тот день состоялась как бы приватная церемония инаугурации в Белом доме в присутствии членов рейгановской семьи, членов кабинета и его ближайшего окружения, которую надлежало повторить на следующий день в более подобающей официальной обстановке.)

Президентские инаугурационные заявления традиционно являются декларацией намерений в самом общем плане и не содержат, как правило, ничего конкретного. Не была исключением и рейгановская речь, произнесенная в Капитолии 21 января 1985 г. (Говорили, что значительная часть текста была написана самим президентом за два с лишним месяца после выборов, проведенные им без особого напряжения: кто-то подсчитал, что Рейган провел в ноябре и декабре почти столько же дней в своем Овальном кабинете, сколько и на своем "Небесном ранчо".) Изобиловавшая банальностями и историческими реминисценциями речь давала лишь общее представление о планах президента на ближайшее четырехлетие, но из нее следовало, что Рейган намерен продолжать идти по пути сокращения федеральных расходов на социальные нужды при одновременном наращивании военных расходов. В речи не содержалось никаких признаков намерения президента проявить какую-либо уступчивость в обсуждении с Советским Союзом вопросов разоружения и контроля над вооружениями. И президент вновь подтвердил свою решимость содействовать реализации программы СОИ — "щита, который будет не убивать людей, а уничтожать оружие, будет способствовать не милитаризации космического пространства, а демилитаризации наземных арсеналов*. Одновременно Рейган заявил о своем намерении продолжать встречаться с представителями СССР "в надежде, что можно будет договориться о формуле, которая спасла бы мир от угрозы ядерного уничтожения"²⁵. Опубликованный через несколько дней законопроект о бюджете страны на 1986 финансовый год подтвердил планы президента в отношении дальнейшего роста военных расходов до 313,7 млрд долл. и сокращения федеральных ассигнований на реализацию программ целого ряда гражданских министерств. Предлагалось также сокращение средств, выделяемых на оказание медицинской помощи престарелым, финансовой помощи беднякам, ассигнований на переобучение безработных, пособий студенческой молодежи. Как писали газеты и журналы страны, намерения администрации на ближайшие годы лишали американцев надежды на то, что стране удастся добиться в ближайшие годы сбалансированного бюджета и, самое главное, ставили под сомнение осуществимость достижения договоренностей с Советским Союзом. С учетом всего сказанного и сделанного президентом в первые недели после вступления во второй срок президентства не внушала особого оптимизма даже достигнутая между СССР и США договоренность о начале в марте 1985 г. в Женеве переговоров по ядерным и космическим вооружениям. Не было никаких реальных признаков того, что вторая администрация Рейгана готова отказаться от того, что составляло сущность внешнеполитического курса первой администрации, когда она "упрямо отказывалась делать что-либо, помимо того, что занимала позицию высокомерной враждебности" и "проявляла склонность прослеживать все или почти все беды мира прямо к дверям Кремля"²⁶.

Последнее появление К. У. Черненко на экранах советского телевидения незадолго до очередных выборов в Верховный Совет СССР подтвердило давно циркулировавшие в стране слухи о неизбежной в скором времени смене высшего руководства. За последние годы к изменениям в высшем эшелоне власти в СССР в Белом доме стали относиться довольно хладнокровно, не ожидая от них сколько-нибудь серьезных международных последствий. Однако к тому, что произошло после смерти К. У. Черненко, и к тому, какое влияние это оказало на обстановку в мире и на решение застарелых международных проблем, в США явно не были готовы. Одним из первых, кто признал необходимость трезвого учета складывающихся реалий, был политический обозреватель Дж. Крафт, заметивший: "Кончина Черненко является напоминанием того, что Вашингтон не может бесконечно продолжать становиться в позу в вопросе о контроле над вооружениями".

Избранный Генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачев в своей первой речи на Пленуме ЦК КПСС 11 марта 1985 г. особо выделил значение начинавшихся на следующий день переговоров между СССР и США в Женеве и, подтвердив отсутствие у Советского Союза стремления к достижению односторонних преимуществ перед Соединенными Штатами и перед странами НАТО, предложил заморозить ядерные арсеналы и прекратить дальнейшее развертывание ракет: "Мы хотим действительного и крупного сокращения накопленных вооружений, а не создания все новых систем оружия, будь то в космосе или на Земле". В тот день, когда Пленум ЦК КПСС выбирал нового Генерального секретаря, Рейган счел возможным, не повторяя своих старых характеристик Советского Союза, заявить группе журналистов: "Между двумя странами (США и СССР) существует огромное взаимное недоверие. Я считаю, что у нас есть больше оснований для этого, чем у них"²⁷. Советская сторона придерживалась прямо противоположной точки зрения, давая понять, что простого смягчения тона президентских заявлений в отношении СССР и даже его участившихся деклараций о стремлении к договоренности было явно недостаточно для изменения отношения к Рейгану и проводимому им внешнеполитическому курсу.

Возможность прибытия Рейгана на похороны К. У. Черненко оставалась реальной вплоть до самого последнего момента. На необходимости личного визита президента настаивали Дж. Шульц и помощник по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейн, считавшие, что Рейгану надо воспользоваться этой возможностью для знакомства с новым советским руководителем, который, судя по всему, в отличие от своих предшественников твердо и надолго встал у государственного руля. Возобладала, однако, точка зрения М. Дивера, считавшего, что обстановка государственных похорон не способствует решению серьезных вопросов межгосударственных отношений²⁸. И сам президент склонялся к такой же мысли, считая, что кратковременное знакомство и общение с М. С. Горбачевым не сможет дополнить сколько-нибудь существенно ту информацию о нем, которая была получена от уже имевшей возможность встречаться с М. С. Горбачевым премьер-министра Великобритании М. Тэтчер. Вместо президента в Москву отправился в очередной раз вице-президент Буш, с которым было направлено личное послание Рейгана М. С. Горбачеву с предложением о проведении встречи на высшем уровне. В ответном послании М. С. Горбачева, переданном также через Дж. Буша, было высказано положительное отношение к проведению такой встречи, однако сроки и место ее проведения были оставлены открытыми.

В Вашингтоне стали ходить слухи, что встреча на высшем уровне может состояться уже в октябре 1985 г. в Вашингтоне или же Нью-Йорке, если М. С. Горбачев приедет на юбилейную сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Президент и сотрудники аппарата Белого дома уклонялись от ответа на вопросы журналистов относительно конкретных сроков и места проведения встречи на высшем уровне, создавая вместе с тем впечатление, что американская сторона проявила добрую волю, предложив проведение встречи, и что теперь все дело за Советским Союзом. Отвечая на вопрос репортера, от кого ожидается следующий шаг, Рейган решительно ответил: "Мяч находится на их (т. е. советской. — Э. И.) стороне"²⁹. Публикации американской печати и отдельные заявления американских официальных лиц создавали впечатление личной заинтересованности президента во встрече с М. С. Горбачевым. Однако информация, ставшая известной позднее, позволяет заключить, что и в этом случае, как и в вопросе о целесообразности нормализации американо-советских отношений, основной движущей силой был не президент, а государственный секретарь Дж. Шульц. По мнению М. Манделбаума и С. Тэлботта, авторов книги "Рейган и Горбачев", в конгрессе США, в столицах европейских союзников и даже в правительстве США существовали силы, настаивавшие на необходимости какого-то американо-советского компромисса. "Их главным агентом был Шульц. Как только ему удалось завоевать влияние и доверие, он убедил Рейгана разрешить ему испробовать методы тихой дипломатии, дабы определить возможность проведения переговоров по нескольким мелким соглашениям и обсуждения вопросов с целью ослабления региональной напряженности. Шульц был в какой-то мере заинтересован в том, чтобы выяснить, насколько возможно уменьшить (если не полностью отказаться от него) твердое изначальное намерение администрации установить своего рода дипломатический бойкот Советского Союза. Ему удалось добиться некоторой свободы рук в поиске точек соприкосновения". Но добиться успеха уже в конце 1983 г., как считают М. Манделбаум и С. Тэлботт, Шульцу помешало сочетание неблагоприятных обстоятельств, в числе которых они называют инцидент с южнокорейским самолетом, смерть Ю. В. Андропова, а также советско-американскую конфронтацию в вопросе размещения американских ракет в Западной Европе³⁰. Однако, даже если дополнить список неблагоприятных обстоятельств американским вторжением на Гренаду, присутствием американских вооруженных сил в Ливане, политикой США в отношении Никарагуа и Сальвадора, перечисление факторов негативного влияния на состояние советско-американских отношений будет неполным. И дело было не только в сохранявшемся в советском руководстве консервативном внешнеполитическом мышлении, но и в равной степени в том, что позитивному, если верить американским авторам, влиянию Дж. Шульца на американскую внешнюю политику продолжали противостоять влиятельные политические силы США. "Проталкиванием (идеи встречи на высшем уровне между руководителями СССР и США.—Э. И.) занималась лишь горстка людей из государственного департамента, — вспоминал, в частности, один из американских дипломатов. — Большую помощь им оказывали Нэнси Рейган и Майкл Дивер. Но "Кэп" (министр обороны Уайнбергер), Миз и Кейси (директор ЦРУ) саботировали это дело. Сам Рейган, казалось, был больше всего заинтересован в том, чтобы выяснить, верит Горбачев в Бога или нет"³¹. Большинство этих факторов негативного влияния на перспективы нормализации советско-американских отношений продолжали действовать, подчас даже с еще большей эффективностью, на протяжении всего 1984 и даже 1985 г. И если, несмотря на это, положительный сдвиг в советско-американских отношениях все-таки произошел, то объяснение и причину этого следует, по всей видимости, искать за пределами круга занятых в этом процессе на протяжении предшествующих лет действующих лиц и вне рамок сложившихся за те же годы внешнеполитических подходов. В номере журнала "Форин Афферс", подводившем внешнеполитические итоги 1985 г., М. Манделбаум писал: "Успе-хом, который сопутствовал Соединенным Штатам с 1981 г., страна была обязана в значительной степени обстоятельствам, непосредственно мало связанным с деятельностью администрации Рейгана. Этот успех был результатом сил и тенденций, неподвластных контролю Соединенных Штатов, и шагов, предпринятых другими, причем иногда вопреки г-ну Рейгану. Он обязан своими успехами за рубежом по крайней мере в такой же степени везению, как и разумной политике"³². Это замечание в еще большей степени относится к тому, что произошло в 1986–1988 гг.

В апреле 1985 г. в беседе с редактором газеты "Правда" М. С. Горбачев высказал убеждение, что "коли сели за стол договариваться о сокращении вооружений, так надо по крайней мере не наращивать их". "Поэтому, — продолжал он, — мы предлагаем, чтобы СССР и США ввели на весь период переговоров мораторий на создание, включая научно-исследовательские работы, на испытание и развертывание ударных космических вооружений, заморозили свои стратегические наступательные вооружения. Одновременно должно быть прекращено развертывание американских ракет средней дальности в Европе и, соответственно, наращивание наших ответных мер". С целью демонстрации готовности СССР к честному диалогу был введен действовавший до ноября 1985 г. мораторий на развертывание советских ракет средней дальности и приостановлено осуществление других ответных мер СССР в Европе. В ходе состоявшейся тогда же встречи со спикером палаты представителей конгресса США О’Нилом М. С. Горбачев подчеркнул, что для действительного улучшения отношений между СССР и США необходимо проявление политической воли со стороны руководителей этих стран. С советской стороны, заверил он, такая воля есть, как есть и искреннее желание возвратить советско-американские отношения в русло нормального взаимовыгодного сотрудничества и взаимного уважения.

В утверждении, что на такой шаг — проявить инициативу в организации встречи на высшем уровне с руководителем СССР — мог пойти лишь президент США, обладающий непоколебимым и широко признанным реноме решительного противника коммунизма и неуступчивого политического оппонента "Советов", содержалась солидная доля истины. Но даже Рейган, обладающий в глазах консервативных политических деятелей — сторонников жесткого противостояния Советскому Союзу и традиционно милитаристски настроенных американских военных всеми необходимыми качествами, не мог еще решиться на открытое проявление безусловной готовности к конструктивным переговорам с СССР. Не прошло и нескольких дней после опубликования содержания личного послания президента М. С. Горбачеву и полученного на него ответа, как руководитель секретариата Белого дома Д. Риган по согласованию с президентом предпринял попытку охладить пыл средств массовой информации и отдельных излишне оптимистично настроенных наблюдателей. Президент, заявил он, выступает против "встречи ради встречи", поскольку-де было бы "очень большим разочарованием, если два лидера встретятся и ничего не добьются". Помощник президента по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейн в свою очередь заявил, что президент не прочь даже встретиться с М. С. Горбачевым просто для того, чтобы поближе познакомиться с ним, но эту встречу ни в коем случае нельзя будет считать "встречей на высшем уровне в полном смысле этого понятия". Истинная встреча на высшем уровне может состояться лишь в том случае, уточнил он, если и когда будет отмечен прогресс в переговорах по контролю над вооружениями в Женеве. В явном расчете на то, что выдвигаемые условия окажутся неприемлемыми для СССР, Белый дом объявил, что не следует ожидать никаких уступок с его стороны по четырем основным положениям американской позиции: необходимости серьезного сокращения ядерных вооружений, взаимному отказу сторон от преимущества в способности нанесения первого удара, продолжению научных исследований в целях обороны (под этим требованием имелась в виду возможность продолжения исследований в области СОИ) и гарантии соблюдения обеими сторонами достигнутых договоренностей (а это требование предусматривало согласие обеих сторон на проверку на местах). Президент заявил на одном из совещаний руководящих сотрудников аппарата Белого дома, проведенном в те дни "Мы намерены строго придерживаться наших позиций", Дж. Шульц развил мысль президента, подчеркнув: "Мы готовы сказать русским: "Если вы не хотите соглашения, что ж, м готовы вернуться домой без него""³³.

Впечатление отсутствия готовности и желания администрации вступить на путь серьезных и конструктивных переговоров с Советским Союзом по вопросам контроля над вооружениями и возможного их сокращения усугублялось активизацией выступлений против переговоров с СССР министра обороны Уайнбергера, поднявшего, в частности, вопрос о нецелесообразности соблюдения Соединенными Штатами подписанного в июне 1979 г., но оставшегося нератифицированным Договора ОСВ-2 и категорически возражавшего против любого сокращения военных расходов на 1986 финансовый год. Да и сам президент мог в один и тот же день декларировать утром свое неприятие военных конфликтов и человеческих жертв, а вечером восхвалять действия контрас в Никарагуа или критиковать конгресс США за его решение урезать военный бюджет страны. Ссылавшийся на эти факты Дж. Рестон писал: "Он (Рейган) не видит никакой связи между одним и другим, между высказываниями, которые хочет услышать от него данная аудитория, и его политикой… Дело заключается просто в том, что ему нравится произносить речи, но он забывает, что является президентом Соединенных Штатов. Он считает, что может говорить все, что ему заблагорассудится, даже не задумываясь о последствиях"³⁴. Даже симпатизирующие Рейгану и разделяющие его консервативные взгляды лица были вынуждены признать, что "его голливудское прошлое иногда мешает ему ощущать объективную реальность… Опыт кинематографической деятельности научил его полностью полагаться на людей, которые руководят постановкой и пишут сценарии"³⁵. 10 июня 1985 г. президент объявил о решении по-прежнему соблюдать положения Договора ОСВ-2, следуя совету Дж. Шульца, но вскоре, следуя совету К. Уайнбергера, отверг предложение СССР о полном запрещении испытаний ядерного оружия. Решение СССР об одностороннем объявлении моратория на подземные испытания ядерного оружия (июль 1985 г.) было названо Белым домом "не чем иным, как пропагандистской уловкой" "Так состоится встреча на высшем уровне или нет? — задал журнал "Тайм" интересующий очень многих вопрос и сам же ответил на него: — Уверенности в этом ни у кого не было. Столкнувшись с энергичным и грозным оппонентом в лице Михаила Горбачева, рейгановская администрация откровенно увиливала от прямого ответа на этот вопрос. Неожиданно стало болезненно очевидным для всех отсутствие в Вашингтоне четкой и целеустремленной внешней политики в отношении Советского Союза, которое не особенно бросалось в глаза в годы вакуума руководства в Москве"36. В июле 1985 г к вопросам о перспективах встречи на высшем уровне добавился еще один, но уже не имеющий никакого отношения к политике вопрос.

Еще в марте 1985 г. в печати были опубликованы результаты медицинского обследования Рейгана, которое наряду с констатацией отличного физического и психического здоровья президента выявило наличие "доброкачественного полипа" в брюшной полости. Опубликованные рядом с этим сообщением фотографии жизнерадостно улыбающегося президента, всем своим видом демонстрировавшего здоровое тело и здоровый дух, убедили американцев в отсутствии причин беспокоиться о самочувствии 74-летнего главы государства. Но когда в июле 1985 г. президенту сделали хирургическую операцию по удалению обнаруженного полипа, произведенной биопсией было установлено, что в брюшной полости прооперированного развивается злокачественная опухоль, подлежащая немедленному удалению. С первого появления в печати сообщения о том, что у президента обнаружен рак, и на протяжении последующих нескольких недель на американцев обрушился нескончаемый поток информации, сопровождаемой всевозможными диаграммами и рисунками человеческой анатомии. С дотошной скрупулезностью, достойной лучшего применения, терапевты и онкологи, гастроэнтерологи и проктологи, светила и начинающие исследовали президентскую наследственность и патологию (оказалось, что всего десятью днями раньше по аналогичному поводу был прооперирован старший брат президента Нил), описывали в газетах, журналах и по телевидению симптомы и возможный исход болезни, сопровождая свои выкладки и заключения подробным описанием внутренних органов президента. Одни из них успокаивали общественность, обещая благополучный исход и возвращение президента к исполнению своих обязанностей через месяц. Другие давали более осторожные прогнозы: "У президента есть 50-процентный шанс выкарабкаться, но существует, к сожалению, и 50-процентный шанс плохого исхода". Третьи и вовсе предрекали драматичный финал.

Вся информация о самочувствии президента, его отношении к происшедшему с ним и происходящему вокруг него пропускалась через тончайшее сито внутренней цензуры Белого дома, решающее слово в которой принадлежало Нэнси Рейган. Супруга президента решительно взяла в свои руки полный контроль над этой информацией после того, как увидела в печати крайне возмутившее ее графическое изображение пораженных раком внутренних органов Рейгана. С этого момента все тексты медицинских заключений о состоянии здоровья президента должны были согласовываться с ней, прежде чем передаваться средствам массовой информации. С Нэнси Рейган было согласовано и решение президента формально передать временное исполнение обязанностей главы государства вице-президенту, как этого требовала XXV поправка к Конституции США. Подобная формальная передача функций президента вице-президенту была беспрецедентной в истории страны, и существовали весьма серьезные опасения как у сотрудников аппарата Белого дома, гак и у Нэнси Рейган, что сообщение об этом представителям прессы может вызвать реакцию чрезмерной обеспокоенности в самих Соединенных Штатах и среди американских союзников за рубежом. Во избежание этого в информации о формальной передаче власти уточнялось, что президентские функции будут исполняться вице-президентом лишь в короткий промежуток времени нахождения Рейгана под наркозом. К тому времени, когда эта информация была доведена до сведения общественности, находившийся под наркозом в общей сложности немногим более восьми часов Рейган пришел в себя и вновь обрел полноту власти над страной.

Президентская мифология пополнилась новыми фактами рейгановского самообладания в стрессовых ситуациях и перлами его неизбывного юмора. Возможно, как это не раз было в прошлом, что-то сознательно приписывалось ему в целях политической рекламы, что-то действительно имело место, но обрастало красочными подробностями при передаче из уст в уста. Но одна из "острот" президента настолько соответствовала его натуре, что в ее аутентичности можно было не сомневаться: в палату приходящего в себя после наркоза Рейгана были впущены Д. Риган и Л. Спикс. Увидев их торжественнопечальные лица, президент моментально отреагировал: "Не говорите ничего, я сам догадываюсь. Русские запустили в нас ракетой". Абстрагируясь от сомнительного качества политического содержания президентской шутки, нельзя, однако, не восхищаться выдержкой человека, которому только что сделали сложнейшую хирургическую операцию.

Десять дней, проведенные президентом в военно-морском госпитале, оставили заметный след на взаимоотношениях Нэнси Рейган с руководителем секретариата Белого дома Риганом. Супруге президента, исполнявшей в дни пребывания Рейгана в госпитале все его функции протокольного характера, пришлись не по душе попытки Ригана взять под личный контроль все происходящее в Белом доме, точно так же как Дж. Бушу не нравилась выходящая за рамки функций руководителя секретариата политическая активность Ригана. Каплей, переполнившей чашу терпения Нэнси Рейган, была попытка Ригана воспользоваться президентским вертолетом, которым в отсутствие президента не могла пользоваться даже его жена. Вице-президент же не смог простить Ригану осложнившихся отношений Белого дома с республиканскими сенаторами в период отсутствия Рейгана. Неприязнь двух наиболее влиятельных в личном и государственном плане лиц к Ригану, зародившаяся в эти дни, привела в конечном итоге к его отставке.

Все дни пребывания Рейгана в госпитале Нэнси Рейган старалась быть с ним рядом. Доступ посторонних лиц к президенту был ограничен ею до минимума. Поддерживая телефонную связь со всеми четырьмя детьми Рейгана и информируя их о ходе выздоровления их отца, Нэнси Рейган, однако, отсоветовала им приезжать в Вашингтон, дабы не создавать нежелательного впечатления серьезности его физического состояния. Даже в эти насыщенные драматизмом дни она не была готова делить с кем бы то ни было положения "первого лица при первом лице" американского государства. Никому, кроме самых близких к семье Рейганов друзей, не довелось быть свидетелем потери ею контроля над своими эмоциями. "Я ожидала, что она сломается, и действительно, она теряла контроль над собой в приватной обстановке, — свидетельствовала одна из ее подруг. — Но на людях она демонстрировала сверхъестественную волю"³⁷

Восьмидневное пребывание Рейгана в госпитале завершилось; президент переехал в Белый дом, а еще через пять дней похудевший президент провел первое очень короткое совещание с сотрудниками аппарата в своем Овальном кабинете. Вплоть до отъезда на трехнедельный отдых на свое калифорнийское ранчо президент проводил встречи со своими сотрудниками и даже членами конгресса одетым в домашний халат и пижаму, всем своим видом демонстрируя, что он еще не готов к несению своих обязанностей в полном объеме (на этом настояла Нэнси Рейган, по-прежнему ревностно оберегавшая его от перенапряжения). Перед отъездом Рейгана в Калифорнию Белый дом подтвердил намерение президента провести намеченную на ноябрь 1985 г. встречу в Женеве с М. С. Горбачевым. По словам Л. Спикса, когда несколько позднее Л. Кэннон поинтересовался у президента его отношением к перенесенной хирургической операции, Рейган ответил: "У меня не было рака. Просто у меня внутри было нечто, пораженное раком, и это нечто было удалено". Спике вспоминал эти слова, когда годом позднее разразился скандал с продажей американского оружия Ирану и Рейган отрицал, что он менял оружие на американских заложников в Ливане. "Он верил в это, как верил в то, что у него нет рака, и в обоих случаях это было неправдой.

При всем том, что почти вся Америка с глубоким сочувствием восприняла сообщения о болезни президента и с огромной симпатией следила за его борьбой с опаснейшим бичом человечества, в отношении американцев к Рейгану произошли заметные изменения. Болезнь продемонстрировала физическую уязвимость президента, непрочность "тефлонового покрытия", еще совсем недавно, казалось, прочно защищавшего его (и страну) от любых превратностей судьбы. Пик везения и всемогущества Рейгана многим представлялся пройденным Такому впечатлению способствовало и появившееся в американской печати в начале августа сообщение о том, что врачи обнаружили у президента меланому — злокачественное новообразование на коже носа.

Обнаружение у президента на протяжении всего трех недель двух разновидностей раковой болезни вызвало понятное сочувствие и симпатии к Рейгану, что не замедлило отразиться на его личной популярности, достигшей в августе 1985 г. 63 %. Нельзя было, однако, не обратить внимание на участившиеся в печатных публикациях и в комментариях радио- и тележурналистов ссылки на солидный возраст президента, в котором, как подчеркивалось, болезни и плохое самочувствие, препятствующие исполнению им государственных обязанностей, становятся неизбежными. В условиях прихода в Советском Союзе к руководству страной и внешней политикой нового поколения лидеров, отмечалось в комментариях политических обозревателей, геронтологические проблемы, некогда являвшиеся бичом верхнею эшелона власти в СССР, переместились в США. Все эти события совпали с заметным падением общественного доверия и поддержки рейгановской администрации, ее социальной и экономической политики. На общественное мнение страны в значительной мере повлиял тот факт, что критику администрации активизировали даже сенаторы — коллеги президента по республиканской партии, называвшие продолжающийся рост дефицита федерального бюджета (в 1985 г. он составил уже 215 млрд долл.) свидетельством окончательного отказа президента от мысли добиться сбалансированного бюджета, а увеличение потолка государственного долга США до двух триллионов долларов — грабежом будущих поколений американцев. Обострение критики социально-экономической политики администрации со стороны коллег по партии совпало по времени с резким усилением нападок на внешнеполитический курс страны со стороны американских консерваторов — другого важнейшего компонента политической базы Рейгана. Сознательно приглушая до поры до времени персональную критику президента, консерваторы ополчились на государственного секретаря Шульца, требуя его отставки в связи с проявленной им "мягкостью в отношении терроризма и коммунизма". Один из руководителей "консервативного корпуса" США заявил: "В одной стране за другой Джордж Шульц заключает сделки с дьяволом в ущерб интересу Соединенных Штатов"³⁹Защищая своего государственного секретаря от "безосновательных и абсолютно нелепых обвинений", Рейган, однако, был вы-нуждсн проявлять особую осторожность и предусмотрительность: он все еще нуждался в поддержке влиятельных консервативных сил и не чувствовал себя достаточно уверенным, тем более в условиях обострившихся внутренних проблем, чтобы пренебрегать их благосклонностью. В результате из Белого дома вновь зазвучали в полный голос ссылки на природную агрессивность СССР, вновь в подтверждение ее приводились "цитаты из Николая Ленина" и "отсутствие в русском языке Понятия, соответствующего нашему слову "свобода"". Если Горбачев верит в мировую победу коммунизма, умиротворял Рейган своих давних и решительно антисоветски настроенных сторонников, то нам с ним не о чем говорить; в этом случае США останется лишь продолжать крепить свою военную мощь.

Отдавая себе отчет в том, что причиной активизации консервативной критики в адрес внешнеполитического курса администрации явилась перспектива заключения американосоветских соглашений в области контроля над вооружениями, президент счел необходимым выступить в конце октября 1985 г. на сессии Генеральной Ассамблеи ООН с вызывающей проповедью, восхваляющей послужной список США и капиталистической системы и осуждающей советский послужной список и коммунистическую систему⁴⁰. Продолжая линию на успокоение консерваторов, Рейган выступил 8 ноября перед американскими законодателями, заверив их в своем намерении сохранять твердость при обсуждении с советским руководителем вопросов контроля над вооружениями: "Я намереваюсь довести до их сведения, что мы являемся единственными двумя странами в мире, способными гарантировать предотвращение мировой войны. Все, что мы делаем, делается в интересах нашей национальной безопасности, и мы понимаем, что все, что делает он (Горбачев), делается для обеспечения его национальной безопасности. Но мы не намерены допустить их превосходства над нами. Мы сделаем все необходимое для того, чтобы у них не возникало никаких сомнений на сей счет. И им ни черта не удастся сделать, чтобы помешать нам в этом. Что же касается проверки, то, если они на нее не пойдут, мы посмотрим им прямо в глаза и скажем: "Значит, вы хотите нас обмануть?""⁴¹Одновременно с заявлениями подобного рода, призванными свидетельствовать о его непреклонности и решимости противостоять попыткам Советского Союза нанести ущерб национальной безопасности США, Рейган заверял тех, кто опасался договоренностей с СССР в области разоружения, что он вовсе не намерен сам и не позволит советскому руководителю делать вопрос контроля над вооружениями центральным вопросом переговоров в Женеве и что будет настаивать на серьезном рассмотрении региональных проблеем внешней политики, как бы против этого ни возражала советская делегация. (Рейган считал очевидной незаинтересованность Советского Союза в обсуждении проблем, связанных с Афганистаном, Никарагуа, Эфиопией, Анголой. Кампучией.)

Уже после завершения встречи на высшем уровне в Женеве и анализа состоявшихся в ходе ее официальных бесед Рестон пришел к выводу, что, судя по всему, закладывается начало новому процессу: "Вместо того, чтобы дебатировать по поводу прошлого, люди начинают говорить о будущем"⁴². Но такое впечатление могло (притом с известными оговорками) сложиться только после женевской встречи, поскольку в предшествующие встрече месяцы искусственно взвинчиваемая и Белым домом, и особенно противниками договоренностей с СССР напряженная атмосфера не способствовала возникновению надежд на ее успех. В советских официальных заявлениях тех месяцев осуждался враждебный тон американских заявлений, подчеркивалась проявляемая президентом США и представителями его администрации непоследовательность и выражалась надежда на проявление американской стороной доброй воли и здравого смысла, т. е., как подметили американские политические обозреватели, СССР не поддавался провокациям и не сбивался на ответный враждебный тон, демонстрируя тем самым искреннюю заинтересованность в том, чтобы встреча в Женеве обязательно состоялась. В ответах американскому журналу "Тайм" М. С. Горбачев подчеркивал, что "в нынешней ответственной обстановке Москва старается соблюдать сдержанность в высказываниях в отношении США, не прибегает к антиамериканским кампаниям, тем более не разжигает ненависти в отношении вашей страны"⁴³.

Можно, конечно, считать это случайным совпадением, а можно и усмотреть в этом продуманную акцию внешнеполитических советников президента, но в октябре 1985 г." за месяц с лишним до встречи на высшем уровне в Женеве, в "Нью-Йорк таймс мэгэзин" была опубликована статья одного из видных американских политологов, Лесли Гэлба, озаглавленная "Рейган — мастер политического компромисса и идеологической безупречности". В статье, в основу которой легли интервью с Рейганом, а также личные впечатления Л. Гэлба от бесед с ближайшими помощниками президента, затрагивались вопросы, представлявшие особый интерес для советской стороны, тем более в преддверии женевской встречи М. С. Горбачева и Р. Рейгана. Само собой разумеется, что уже в течение нескольких месяцев обе стороны очень тщательно готовились к встрече, уделяя немало внимания (наряду с проработкой подлежащих обсуждению проблем) анализу политико-психологического портрета главы делегации, которой предстояло занять противоположную сторону стола переговоров. В ходе составления такого портрета учитываются, естественно, сведения, полученные из различных источников, причем особо ценной считается информация из первых рук и от пользующихся полным доверием лиц. Можно предположить, что при составлении политико-психологического портрета М. С. Горбачева были использованы не только сведения, полученные от Дж. Буша и Дж. Шульца, уже имевших возможность встречаться с советским руководителем, но и информация из английских и французских Источников, имея в виду состоявшиеся уже встречи М. С. Горбачева с премьер-министром Великобритании М. Тэтчер и президентом Франции Ф. Миттераном.

Круг советских дипломатов, имевших возможность лично встречаться и беседовать с президентом США вне рамок сугубо протокольных мероприятий, был весьма ограничен — бывший министр иностранных дел СССР А. А. Громыко, сменивший его Э. А. Шеварднадзе, да посол СССР в Вашингтоне А. Ф. Добрынин. В этих условиях любая солидная информация, способная дополнить рейгановский портрет, представляла несомненный интерес, и скорее всего наблюдения и суждения Л. Гэлба нашли отражение в составленном советскими экспертами портрете Р. Рейгана. Но чего же было больше в статье Л. Гэлба — информации в чистом виде или "информации к размышлению"? Возникало впечатление, что основной целью ее публикации в тот конкретный момент было "подложить" внешнеполитическим советникам советского руководителя направленную информацию, свидетельствовавшую одновременно об известном прагматизме Рейгана и предупреждавшую от излишних иллюзий. "Президент знает, что он делает, знает, когда уступать, а когда бороться", — писал Л. Гэлб, приводя в подтверждение этой мысли следующее высказывание Рейгана: "Твердолобые консерваторы полагали, что в случае невозможности добиться всего, что я желаю, мне следует броситься с горы в пропасть с развевающимся знаменем и, горя синим пламенем, падать вниз. Нет, если мне удается заполучить 70 или 80 % того, что я пытаюсь заполучить, я беру это и продолжаю попытки заполучить в дальнейшем и остальное… Но они не могут согласиться с тем, что я иду на компромиссы и соглашаюсь на меньшее, чем прошу".

Повторяя в чем-то уже не раз отмечавшиеся в прошлом особенности личности президента ("ни один из проинтервьюированных друзей и помощников, к примеру, не утверждал, что президент является аналитически мыслящим, интеллектуально любознательным или хорошо информированным человеком"), Л. Гэлб вместе с тем дополнял президентский портрет личностными характеристиками, как бы предостерегавшими будущих партнеров Рейгана по переговорам от легкомысленной недооценки сильных сторон его натуры. Он вновь ссылался на президентских помощников, которые, рисуя портрет "человека с серьезными интеллектуальными недостатками", восхищенно признавали в нем "политического тяжеловеса, лидера, чьи инстинкты и интуиция оказывались верными гораздо чаще, чем их собственный анализ". Из статьи Л. Гэлба и приводимых им отзывов президентских сотрудников сознательно вырисовывался образ человека, "четко представляющего себе, чего он хочет добиться и как этого следует добиваться", политического деятеля, глубоко уверенного в своей правоте, полностью полагающегося на свою интуицию, независимого если не в своих суждениях, то в своих решениях⁴⁴. Советским участникам встречи на высшем уровне в Женеве предстояло на опыте личного общения с президентом США определить для себя, в чем и в каких пределах информация, столь целенаправленно доведенная до их сведения, отвечала истине.

Согласно воспоминаниям президентского пресс-секретаря Л. Спикса, Рейган был на борту своего самолета ВВС-1, летевшего в Женеву, когда ему было доложено, что содержание личного письма К. Уайнбергера, направленного в Белый дом незадолго до начала встречи в Женеве, опубликовано газетой "Нью-Йорк таймс". В этом письме министр обороны США настоятельно рекомендовал президенту не уступать русским ни в чем в ходе переговоров на высшем уровне и ни в коем случае не идти на договоренности с СССР, которые бы подтвердили договоры об ограничении стратегических вооружений и о противоракетной обороне. Представитель министерства обороны, с которым Л. Спикс связался по указанию Рейгана по телефону, категорически заявил, что министерство не имело никакого отношения к факту публикации текста письма в прессе. "Однако, по моему мнению, — писал впоследствии Л. Спикс, — письмо было написано Уайнбергером или кем-то другим из сторонников жесткой линии в министерстве обороны специально с целью передачи его в распоряжение прессы. Я подозревал, что либо сам Уайнбергер, либо же, следуя его указаниям, пентагоновский эксперт по вопросам контроля над вооружениями Ричард Перл передали письмо газете "Таймс"". Отвечая на вопросы следовавших в Женеву президентским самолетом журналистов, Л. Спике заявил, передавая раздражение Рейгана этим фактом: "Президент предпочел бы прочесть это письмо в приватной обстановке Овального кабинета, а не на страницах "Нью-Йорк таймс". "Не саботаж ли это предстоящей встречи?" — спросили журналисты находившегося в том же самолете помощника президента по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейна. Заручившись их обещанием не ссылаться на него, Макфарлейн решительно ответил: "Конечно, саботаж""⁴⁵Возмущение Рейгана поступком министра обороны было неподдельным: президент был готов выслушать точку зрения Уайнберге-ра в приватной обстановке и, возможно даже, учесть ее, тем более что на том этапе его собственная точка зрения мало чем отличалась от уайнбергеровской, но не мог согласиться с тем, чтобы кто-то пытался им открыто манипулировать. Возможно, это утверждение будет трудно обосновать документально, но скорее всего именно с этого момента началось постепенное, но неуклонное падение влияния Уайнбергера на Рейгана (и соответственно рост авторитета Дж. Шульца, его нередкого оппонента), приведшее в конечном счете к уходу министра обороны в отставку. Уайнбергер, пользовавшийся репутацией "ястреба из ястребов" даже в не отличавшейся "голубиным" нравом администрации, оказался не в состоянии распознать и одобрить то, что Дж. Рестон окрестил "естественным для большинства президентов, а тем более для большинства актеров стремлением к "хэппи энду" — счастливому концу заключительного акта пьесы"⁴⁶

Делегация США и сам президент оказались в Женеве политически, а в еще большей степени психологически не готовыми к конкретным договоренностям с Советским Союзом. Порой казалось, что основной заботой Рейгана и сопровождавших его лиц был не позитивный исход встречи, не конкретные результаты, которые могли быть достигнуты в ходе переговоров, а "имидж" президента, то, как он и его администрация будут выглядеть в глазах американской и мировой общественности и особенно в глазах противников нормализации американо-советских отношений в США и других странах мира. Начав с заявления общего характера о своем стремлении содействовать уменьшению грозящей миру ядерной опасности и о готовности США к решительным шагам в интересах ослабления международной напряженности, Рейган принялся отстаивать необходимость продолжения работ в США в рамках "стратегической оборонной инициативы" (СОИ), отказываясь прислушиваться к доводам, ставящим под сомнение оборонительный характер, да и вообще практическую реализуемость задуманного им космического щита. Как писал позднее Дж. Ньюхаус, "за пять часов бесед со своим оппонентом Горбачев обнаружил человека, сочетавшего в себе огромную добрую волю в вопросах, касавшихся ядерных вооружений, с неимоверным невежеством в этих вопросах"⁴⁷Шесть личных встреч между Р. Рейганом и М.С. Горбачевым в присутствии только переводчиков, дополненные еще десятью с лишним часами переговоров с участием остальных членов делегаций в течение двухдневной встречи на высшем уровне, привели к подписанию предварительно согласованного Общего соглашения об обменах и контактах в области науки, образования и культуры между СССР и США и подготовленного уже на месте Совместного советско-американского заявления, в котором обе стороны подчеркнули необходимость скорейшего достижения прогресса на переговорах по ядерным и космическим вооружениям, а также в деле улучшения отношений между СССР и США. Но значение женевской встречи на высшем уровне выходило за рамки подписанных документов, и в этой оценке сходилось большинство иностранных наблюдателей и, самое главное, сходились в принципе обе страны — участницы встречи и их лидеры. Если попытаться свести многочисленные нюансы оценок по обе стороны океана к нескольким основным положениям, то встреча М. С. Горбачева с Р. Рейганом в Женеве 19–20 ноября 1985 г. была охарактеризована как крупнейшее политическое событие международной жизни, состоявшиеся в ее ходе переговоры как необходимые и полезные, а их исход в целом как позитивный. В постановлении Верховного Совета СССР "Об итогах советско-американской встречи на высшем уровне в Женеве и международной обстановке", принятом по докладу М. С. Горбачева, отмечалось, что итоги переговоров "создают возможности для перехода от нынешнего состояния опасной конфронтации к конструктивным поискам путей нормализации советско-американских отношений, оздоровления международной обстановки в целом"⁴⁸. Несомненный интерес представляла и оценка М. С. Горбачевым самой встречи и позиции, занятой американской стороной. Подчеркнув, что "переговоры в Женеве были подчас весьма острыми и… предельно откровенными", М. С. Горбачев отметил, что "в позиции американской стороны на встрече проявились определенные элементы реализма, что содействовало решению ряда вопросов"⁴⁹Слово "реализм" в оценке советскими руководителями внешнеполитического курса рейгановской администрации прежде никогда не фигурировало.

Конструктивной назвал встречу в Женеве и Рейган, выступивший с речью на совместном заседании обеих палат конгресса США. "Я не могу утверждать, — заявил он, в частности, — что у нас выявилось совпадение мнений по таким основополагающим вопросам, как идеология или национальные цели наших стран, но мы стали теперь лучше понимать друг друга. Это ключ к миру". Убедительным свидетельством конструктивности состоявшейся встречи Рейган назвал достигнутую им и М. С. Горбачевым договоренность о продолжении контактов и обмене визитами. Новый тон во взаимоотношениях, если пока еще не новый характер этих взаимоотношений, был продемонстрирован и при подписании текста совместного заявления. "Могу поспорить, что сторонники жесткой линии в обеих наших странах истекают кровью, когда мы пожимаем друг другу руки", — с улыбкой произнес Рейган, двумя руками пожимая руку М. С. Горбачеву. А по возвращении в Вашингтон президент заявил журналистам: "Я считаю себя хорошим знатоком актерского мастерства. Я не думаю, что он (М. С. Горбачев) играл. Я уверен, что он столь же искренен, как и мы, в поиске ответа (на вопросы войны и мира. — Э. Я.)"⁵⁰

С точки зрения американских журналистов, комментировавших поведение и заявления Р. Рейгана по возвращении из Женевы, президент не был похож на себя, "доженевского". "Он был исключительно реалистичен и, что, возможно, самое главное, говорил о Советском Союзе в примирительном и уважительном тоне. Он не делал фальшивых заявлений об историческом прорыве; он не обещал, по своему обыкновению, счастливого конца; он не преуменьшал трудностей и противоречий, разделяющих Соединенные Штаты и Советский Союз. Но он и не пытался нажить дешевый идеологический капитал на утверждениях о зле и опасностях, которые несут "коммунисты". Г-н Рейган заставил нас поверить в то, что действительно убежден в необходимости начать все сначала с Советами; что он хочет оставить в наследство более здоровые отношения, открывающие перспективы более мирного мира. Весьма ободряющим было отсутствие в его заявлениях недавней жесткой риторики и резкой враждебности по отношению к Советам. Он заслуживал аплодисментов", — писал X. Джонсон, обозреватель газеты "Вашингтон пост", не отличавшийся ранее сколько-нибудь заметной поддержкой идеи нормализации американо-советских отношений⁵¹Такое поведение президента после возвращения из Женевы вызывало энтузиазм, но далеко не у всех. Политическим силам, встретившим в штыки еще только наметившиеся сдвиги в отношениях между США и СССР, было уготовано президентское обращение к конгрессу с просьбой поддержать увеличение бюджетных расходов на вооружения и исследования в области "космической обороны". Явной уступкой этим же силам стала чуть ли не немедленная по возвращении из Женевы отставка президентского помощника по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейна, нередко оказывавшегося в оппозиции к министру обороны Уайнбергеру и руководителю аппарата Белого дома Ригану.

Произошла ли с Рейганом действительно метаморфоза, о которой кто с негодованием, а кто с одобрением писали в эти дни в Соединенных Штатах? А если и произошла, то чем она была вызвана (помимо уже упоминавшегося желания войти в историю миротворцем, внушенного ему в значительной степени Нэнси Рейган) и насколько глубокой она оказалась? Эти вопросы будут стоять, по всей видимости, перед всеми исследователями политической биографии Рейгана, и у каждого найдется скорее всего свой ответ. Но в одном они, наверное, сойдутся — в том, что начало серьезному и доверительному диалогу между советскими и американскими руководителями было положено в Женеве в ноябре 1985 г. Отдавая себе отчет в сложных, копившихся годами, а нередко и десятилетиями проблемах советско-американских взаимоотношений и тесно взаимосвязанных с ними международных проблемах и понимая, что выработка взаимоприемлемых оценок этих проблем может еще затянуться на долгие годы и даже десятилетия и может даже приводить к новым осложнениям в отношениях между СССР и США, именно встреча в Женеве скорее всего останется в мировой истории отправным пунктом в длительном процессе обретения обеими странами подлинного, а не конъюнктурного уважения друг к другу. Но что это — очередная и не столь уж редкая в политике ирония судьбы или закономерное историческое явление: американским лидером, способствовавшим реализации этого долгожданного момента, оказался непреклонный и убежденный противник коммунизма и Советского Союза Рональд Рейган, человек, казавшийся менее всего подходящим к этой роли?

С ноября 1985 г. и вплоть до конца своего президентства Рейган встречался с М. С. Горбачевым 5 раз. Трудно себе представить, зная его прошлое, что Рейган ни разу не пытался высказать в личной встрече с советским руководителем все, что он думал на протяжении предшествующих десятилетий об СССР, коммунизме и руководителях Советского государства, что не предпринял попытки "проучить", "образумить", "предупредить" представителей государства, олицетворявшего в его глазах все существующее в мире зло. Не мог отказать себе в этом американский политический деятель, воспитанный на "добрых традициях" присвоенного права "учить других, как следует жить", тем более искренне верящий в то, что лишь его твердость и возросшая его стараниями военная мощь США привели советского руководителя к столу переговоров. Уже после того, как Рейган покинул Белый дом, во время пребывания с государственным визитом во Франции в июле 1989 г. М. С. Горбачев вспоминал о попытках президента Рейгана — "а это было в ряде случаев — давать нам уроки, наставления или выступать с прокурорскими обвинениями". "Это мы отвергали с ходу, — прокомментировал М. С. Горбачев события тех дней. — И в конце концов наладился действительно плодотворный диалог, который вывел на очень интересные решения"⁵².

До М. С. Горбачева Р. Рейгану не доводилось встречаться ни с одним советским лидером (если не считать мимолетной встречи протокольного характера с Л. И. Брежневым в Сан-Клементе в бытность Рейгана губернатором Калифорнии), и он был искренне и, казалось, раз и навсегда убежден в невозможности и нецелесообразности иметь с ними дело, имея в виду их склонность "не останавливаться ни перед чем", "лгать и обманывать" и т. п. Бывший помощник Рейгана Дж. Бейкер, ставший государственным секретарем США в администрации Дж. Буша, говорил, что Рейган "не только твердо верит в определенные вещи, но и верил в них на протяжении продолжительного времени"⁵³. Для того чтобы люди, подобные Рейгану, искренне, а не в конъюнктурных целях меняли свои убеждения, отказывались от своего "внутреннего компаса" (тоже фраза из характеристики Рейгана Дж. Бейкером), тем более в такой относительно короткий срок, должны были произойти поистине невероятные события. Нет оснований утверждать, что Рейган изменил свое отношение к коммунизму, к коммунистической идеологии, к советской истории и к личностям, творившим ее в прошлом. В подтверждение этой точки зрения достаточно привести слова тех, кому лучше других знать истинное положение вещей, — Рональда и Нэнси Рейган. "В аду наступят холода, когда я проявлю мягкость по отношению к коммунизму. Когда-то я пролил много крови, борясь с ним, и я не менял с тех пор своей точки зрения на него", — говорил Рейган. Чуть ли не слово в слово повторила то же утверждение в 1986 г. и Нэнси Рейган: "В нем не произошло никаких изменений. Его взгляды сложились давно и глубоко укоренились"⁵⁴. Изменение отношения к СССР, позитивная характеристика многих аспектов его внешней и внутренней политики, все чаще отмечавшиеся в заявлениях Рейгана последних трех перед уходом в отставку лет, имели в основе своей не какие-то малоестественные метаморфозы в личности и взглядах Рейгана, а были следствием изменений, происшедших в Советском Союзе, в его руководстве, в его внешней и внутренней политике и в отношении к окружающему миру и стоящим перед ним проблемам[20].

О том, что администрация Рейгана оказалась не подготовленной к конструктивным сдвигам в советско-американских отношениях и в вопросах контроля над вооружениями и что на протяжении оставшихся трех лет пребывания администрации у власти инициатива дальнейшего продвижения в решении этих проблем полностью стала принадлежать Советскому Союзу, свидетельствуют следующие факты. Уже в самом начале 1986 г. премьер-министр Великобритании М. Тэтчер направила Рейгану послание, в котором выразила пожелание, чтобы в оставшееся до окончания президентского срока время администрация США добилась бы продвижения вперед в вопросах контроля над вооружениями. Однако, как утверждает Дж. Ньюхаус, М. Тэтчер так и не дождалась ответа на свое послание: "положив на свой счет в банке политический капитал, нажитый в ходе встречи на высшем уровне, администрация не сделала ничего для того, чтобы развить этот успех"⁵⁶.

15 января 1986 г. М. С. Горбачев выступил с новой инициативой: он предложил Соединенным Штатам осуществить поэтапное уничтожение к 2000 г. всех видов ядерного оружия, начав с 50-процентного сокращения в течение 5–8 лет ядерных вооружений, достигающих территории СССР и США. На первом же этапе предлагалась и полная ликвидация ракет средней дальности СССР и США в европейской зоне в качестве первого шага на пути освобождения Европейского континента от ядерного оружия. Полнейшей неожиданностью для администрации США прозвучали слова М. С. Горбачева о том, что "контроль за уничтожаемыми и ограничиваемыми вооружениями осуществлялся бы как национальными техническими средствами, так и путем инспекций на местах" и что "СССР готов договариваться о любых других дополнительных мерах контроля"⁵⁷. В сочетании с продленным односторонним мораторием на любые ядерные подземные взрывы, объявленным СССР, эти предложения в еще большей степени укрепили распространявшееся во всем мире впечатление об отсутствии у администрации США адекватных требованиям исторического момента инициатив, так же как и готовности к ответственным решениям.

Растерянность, проступившая в реакции представителей администрации и самого президента на советские предложения, объяснялась помимо всего прочего и тем, что в этих предложениях были учтены основные американские предложения последних лет, в том числе и те, которые были выдвинуты Пентагоном в явном расчете на их неприемлемость для Советского Союза. Если же учесть, что СССР согласился с необходимостью самого тщательного контроля на местах, возражения против которого всегда приводились американской стороной в качестве свидетельства нежелания СССР вести серьезные разговоры о разоружении, то можно понять причины паники, охватившей прежде всего Пентагон.

Немало признаков сумятицы было и в реакции внешнеполитического ведомства США, явно растерявшегося при виде волны одобрения советских предложений, прокатившейся по США и странам Западной Европы. Некоторые американские авторы утверждают со ссылкой на сотрудников государственного департамента, что в отличие от военного и внешнеполитического ведомств, попытавшихся отмести советские предложения как пропагандистский маневр, президент Рейган воспринял заявления М. С. Горбачева от 15 января со всей серьезностью и якобы даже воскликнул: "Где же он был раньше?"⁵⁸Но эта информация о реакции президента не может быть сочтена надежной. Официально же правительство США уклонилось от конструктивного ответа, попытавшись отделаться общими фразами.

Но еще более красноречивой реакцией на следовавшие одно за другим предложения Советского Союза, направленные на прекращение гонки вооружений и оздоровление международной обстановки, стали действия США на международной арене, в том числе появление американской эскадры у берегов Крыма, бомбардировка ливийских городов. Был произведен очередной мощный ядерный взрыв в Неваде, было выдвинуто обвинение в шпионаже сотрудника Секретариата ООН в Нью-Йорке Г. Захарова, и начата широкая кампания в печати США вокруг ареста в СССР корреспондента "ЮС ньюс энд уорлд рипорт" Н. Данилоффа. Все говорило о том, что в результате сознательных действий противников начавшегося процесса нормализации советско-американских отношений и взаимосвязанного с ним оздоровления международной обстановки в Вашингтоне начинает побеждать линия на ревизию достигнутых в Женеве договоренностей. Можно предположить, что активизация оппозиционных женевским договоренностям политических сил США была реакцией на выступление М. С. Горбачева 29 марта по советскому телевидению, в котором он выразил готовность уже в ближайшее время встретиться с президентом Рейганом, чтобы договориться о прекращении ядерных испытаний. Комментируя свое предложение, М. С. Горбачев говорил 8 апреля 1986 г.: "Никаких предварительных условий для нее (встречи с президентом Рейганом. — Э. И.) мы не выдвигаем. Но хотим, чтобы она проходила в соответствии с тем, о чем мы с президентом договорились, а именно: чтобы она была шагом вперед, т. е. принесла практические результаты в деле прекращения гонки вооружений"^б9.

Весну и лето 1986 г. можно считать сложнейшим периодом в советско-американских отношениях после женевской встречи на высшем уровне. Но сложность ситуации объяснялась не "сумасшедшим графиком" мирных инициатив СССР, как называли в США поток обрушившихся на администрацию советских предложений, касавшихся различных аспектов сокращения вооружений и контроля над ними, а сбивающей с толку не столько Советский Союз, сколько самих американцев и их западноевропейских союзников противоречивой многоголосицей в верхних эшелонах власти США. Создавалось впечатление, что в этой многоголосице противоречивых заявлений и рекомендаций руководителей и ответственных сотрудников внешнеполитического и военного ведомств не может толком разобраться и президент. Картина разброда дополнялась заявлениями и требованиями политических группировок и общественных организаций США, придерживавшихся различных, подчас противоположных точек зрения на процесс сокращения ядерных вооружений и нормализации американо-советских отношений. И все это к тому же происходило в год выборов в конгресс США.

В конце мая 1986 г. Рейган, а за ним К. Уайпбергер и Дж. Шульц объявили о том, что США не считают более возможным и целесообразным для себя придерживаться не ратифицированного конгрессом Договора ОСВ-2. Но если Рейган объяснял этот шаг многочисленными нарушениями положений этого договора Советским Союзом, то министр обороны Уайнбергер открыто заявил, что отказ от договора объясняется требованиями национальной безопасности США, которая должна быть основной заботой американцев, "а соблюдаются ли при этом положения договора или нет, не имеет никакого значения". Дж. Шульц связал политику США в области вооружений с поведением Советского Союза в области прав человека, а также с советскими действиями в Афганистане, Никарагуа и Кампучии. "Администрация сняла ногу с тормозов распространения ядерного оружия и готова нажать на акселератор производства ядерного оружия", — заявил спикер палаты представителей конгресса О’Нил. Канадский министр иностранных дел Дж. Кларк назвал решение администрации США "крайне тревожным событием", а министр иностранных дел Великобритании Дж. Хау заявил: "По нашему мнению, Договор ОСВ-2 представляет собой базу для хорошего соглашения, и мы очень сожалели бы, если американцы сочтут необходимым разорвать его". (Предупрежденная заранее об этом решении администрации М. Тэтчер выразила свою глубокую обеспокоенность ранее.) Решение президента не поддержали ни американские законодатели, ни американская общественность. Более 60 % американцев, опрошенных в эти дни, не одобрили решения президента отказаться от соблюдения Договора ОСВ-2. 70 % американцев заявили, что они верят в намерение Рейгана добиваться сокращения ядерных вооружений, но больше американцев, чем когда-либо раньше, высказало убеждение, что президент не делает всего возможного, чтобы добиться этой цели. Отказываясь от ОСВ, Рейган возрождает убеждение, что он отнюдь не сторонник сокращения вооружений и что его "стратегическая оборонная инициатива" в действительности носит наступательный характер, заявлял один из крупных чиновников внешнеполитического ведомства США⁶⁰. В конгрессе США все чаще стали поговаривать о необходимости использовать угрозу сокращения ассигнований на реализацию программы СОИ, чтобы заставить президента ускорить достижение договоренности с СССР в области контроля над вооружениями. "Американцы сыты по горло шестью годами ядерной эскалации и шестью годами отступления от контроля над вооружениями! Господин президент, прекратите эскалацию гонки вооружений, начните эскалацию контроля над вооружениями!" — призвал Рейгана сенатор Э. Кеннеди, заметив, что "у президента Рейгана есть еще время сыграть самую важную свою роль. Печально, если вместо этого он решит играть роль Рэмбо"⁶¹

"Становилось все очевиднее, что Рейгану придется заплатить высокую политическую цену, если повторная встреча с Горбачевым не состоится", — писали М. Манделбаум и С. Тэлботт. Президент решил больше не угрожать отказом от соблюдения положений Договора ОСВ-2, разъяснив, что с самого начала речь шла о том, чтобы поставить его соблюдение Соединенными Штатами в зависимость от поведения СССР на переговорах. В направленном летом 1986 г. на имя М. С. Горбачева письме Рейган счел необходимым намекнуть, что США, возможно, будут готовы и к некоторым другим компромиссам. "Советам было предложено интерпретировать двусмысленную, загадочную позицию, которую президент занял в своем письме, как признак гибкости, намек на большую гибкость в будущем., Советы же были больше склонны интерпретировать письмо как еще одно свидетельство раскола и двусмысленности, все еще подкашивавших администрацию"^б2.

Ситуацию, сложившуюся к осени 1986 г. в сфере советско-американских отношений, обрисовал бывший заместитель министра ВВС США Т. Хупс, опубликовавший статью, в которой обратил внимание на два важных факта: "Первый из них — многочисленные свидетельства того, что Москва хочет стабилизации этих отношений, стремится к достижению соглашений, добивается, прежде всего, соглашения по вопросам контроля над вооружениями, которое остановило бы нарастающую гонку вооружений в космическом пространстве. Второй — рейгановская администрация решительно сопротивляется по всем этим пунктам"⁶³. Но с каждым новым предложением Советского Союза, получавшим широкий отклик во всем мире и в самих Соединенных Штатах, сопротивление администрации решению самых насущных проблем современности грозило дальнейшей утратой президентом авторитета в стране и потерей шансов на почетное место в истории.

20 сентября 1986 г. министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе передал Р. Рейгану послание М. С. Горбачева о проведении встречи на высшем уровне в Лондоне или Рейкьявике. "Очевидно, — писал Дж. Ньюхаус, — Горбачев заключил, что с учетом царящего в Вашингтоне хаоса прогресс в вопросе контроля над вооружениями может быть достигнут лишь путем прямых переговоров с самим Рейганом"⁶⁴Но Рейган был в замешательстве, давать ли согласие на такую встречу в условиях, когда единственной сложившейся позицией у американской стороны была позиция по "звездным войнам", да и та сводилась к категорическому "никаких уступок". К тому времени, когда Белый дом дал наконец свое официальное согласие на встречу на высшем уровне в Рейкьявике, до нее оставалось всего девять дней.

Попытки представить дело так, будто Рейган с большой неохотой "поддался уговорам" М. С. Горбачева и вылетает в Рейкьявик с единственной целью выслушать советского руководителя, желающего-де ему что-то сообщить, начались буквально на следующий день после публикации официальной информации о встрече Р. Рейгана и М. С. Горбачева, назначенной на 11–12 октября 1986 г. "Встреча, которая состоится в Рейкьявике, является встречей на высшем уровне, которую мы не собираемся называть встречей на высшем уровне и от которой мы соответственно не должны ожидать результатов, обычно ожидаемых от встречи на высшем уровне", — замысловато, но недвусмысленно высказался У. Пфафф, адекватно отразив отношение к встрече, уже определившееся в руководстве администрации⁶⁵Сам Рейган и своим поведением, и своими высказываниями при встречах с журналистами не раз подчеркивал, что у него и у его администрации нет особой заинтересованности во встрече с М. С. Горбачевым в данный момент. "Готовясь к исландской встрече на высшем уровне, — писал журнал "Тайм", — Рейган не изучал истории и нюансов стратегии США в вопросах контроля над вооружениями. Вместо этого его занимал лишь вопрос, каким способом уговорить Горбачева согласиться на СОИ. Для того, чтобы соответственно настроить себя, он прочел книгу Тома Клэнси "Начало красной бури", захватывающий роман о неядерной войне между НАТО и советским блоком. Накануне вылета в Исландию Рейган летал по стране по делам внутриполитического характера и, находясь на борту своего самолета ВВС-1, провел все время, болтая с сотрудниками секретной службы"^б6.

"Возможно, что моими первыми словами после того, как я войду в комнату и сяду с Генеральным секретарем Горбачевым, будут: "Ну?..(Следует продолжительная пауза, президент издает тихий хохоток и добавляет)… вот я и здесь" (Дескать, ну и что дальше?)". Так, по свидетельству политического обозревателя X. Сайди, начал Рейган разговор с журналистами о том, чего он ждет от встречи в Рейкьявике. "Я никогда не верил в то, что смогу заложить основу чему-то новому в переговорах с Генеральным секретарем, что смогу вынудить его отказаться от своих убеждений и воспринять наши. Леопард не собирается менять своей пятнистой окраски. Но то, что мы там делаем, делается и ему на пользу", — говорил президент, перемежая свои рассуждения шутками. "Кто-то говорил мне, что вторым по глупости утверждением является утверждение, что русских можно понять. Меня всегда интересовал вопрос, а что же считается самым глупым утверждением". Кстати, о шутках, вспоминал Рейган свою встречу с М. С. Горбачевым в Женеве, "все было очень естественно. У меня был большой запас шуток. И на этот раз у меня будет несколько новых". И в завершение беседы с журналистами, для того чтобы совсем успокоить критиков справа и чтобы они не подумали, что он намерен шутить с русскими или что его легко будет сбить с толку: "Самое трудное, с чем приходится иметь дело, — это марксистско-ленинская политика, которая декларирует, что Советский Союз должен создать единый коммунистический мир. Против этого надо бороться. Если они поймут, что наше неприятие систем друг друга не препятствует нашему добрососедству, тогда мы сможем жить мирно в этом мире"⁶⁷. Несмотря на последнюю обнадеживающую фразу, все говорило о том, что американская делегация не видела необходимости в серьезной подготовке к встрече, разработке предложений и позиций, т. е., как позднее заметил М. С. Горбачев, собиралась ехать в Рейкьявик "с пустыми руками", "ничего не имея за душой"⁶⁸.

Первые минуты встречи в Рейкьявике были сугубо протокольными: руководители и члены делегаций попозировали фотокорреспондентам в дверях замка Ходфи, Р. Рейган и М. С. Горбачев пожали друг другу руки, и, казалось, развитие событий пойдет по предусмотренному Рейганом сценарию пустого, бессодержательного фильма. Но начавшаяся сразу же личная встреча двух руководителей в присутствии лишь переводчиков спутала все расчеты Рейгана и его советников. (Впоследствии президент выразил крайнее неудовольствие Дж. Шульцу, заблаговременно оговаривавшему с советской стороной рабочий план встречи, за то, что тот допустил ее перерастание в полноправную встречу на высшем уровне и тем самым подвел Рейгана, рассматривавшего встречу в Рейкьявике всего лишь как подготовительную к основной встрече на высшем уровне в Вашингтоне⁶⁹.) Советский руководитель предложил президенту США целый пакет крупных, явно компромиссных мер, которые, как он заявил, будь они приняты, положили бы начало новой эпохе в жизни человечества — эпохе безъядерной. Предложения были действительно всеобъемлющими и включали 50-процентное сокращение стратегического наступательного оружия в течение пяти первых лет, полную ликвидацию советских и американских ракет средней дальности в Европе (при этом СССР шел на большую уступку, соглашаясь на то, что ракетно-ядерное оружие Великобритании и Франции не будет учитываться), а также необходимость строго соблюдать бессрочный Договор по ПРО 1972 г. и взаимное обязательство СССР и США не использовать права выхода из него по меньшей мере в течение 10 лет. При понимании, что будут полностью соблюдаться все положения этого Договора и что американские исследования и испытания в рамках программы СОИ не выйдут за пределы лабораторий, СССР решил не требовать прекращения работ, ведущихся в США в этой области. Первая реакция Рейгана на предложения, изложенные М. С. Горбачевым, не была целиком негативной. Он сказал даже: "То, что вы сейчас изложили, нас обнадеживает". "Однако, — вспоминал М. С. Горбачев подробности этой беседы, — от нас не ускользнуло, что собеседники (а к беседе по этим вопросам уже подключились и товарищ Шеварднадзе и господин Дж. Шульц) в некоторой растерянности. Вместе с тем в их разрозненных замечаниях сразу же появились сомнения и возражения. Президент и госсекретарь стали с ходу говорить о расхождениях и несогласии. В этих их словах мы явственно расслышали знакомые старые звуки, которые мы на протяжении многих месяцев слышали с женевских переговоров…"⁷⁰

Неподготовленность американской стороны к серьезным и конструктивным договоренностям проявилась и в составе делегации США, приехавшей в Рейкьявик. Тогда как на обычной встрече на высшем уровне количественный состав американской делегации достигал тысячи и более человек, в Рейкьявик президента сопровождали 267 человек, и среди них не было основного советника Рейгана — Нэнси Рейган (кое-кто вполне серьезно объяснял проявленную президентом растерянность отсутствием возможности проконсультироваться с женой). Это обстоятельство впоследствии приводилось некоторыми американскими исследователями и мемуаристами в оправдание "крупного просчета"⁷¹, допущенного президентом во второй день встречи. В первый же день советники американской делегации во главе с Шульцем выработали наспех ответ президента на поднятые советской стороной вопросы, в котором в закамуфлированном всевозможными ссылками на варианты, цифры, уровни и подуровни виде содержалась по сути дела негативная реакция США на советский пакет предложений. М. С. Горбачев по возвращении в СССР рассказал в своем выступлении по советскому телевидению, что он выразил удивление по поводу позиции, занятой американской стороной: "Как же так? Мы предлагаем принять американский "ноль" в Европе и сесть за стол переговоров по средним ракетам в Азии, а вы, господин президент, отступаете от своей прежней позиции. Это непонятно"⁷². Четырехчасовые переговоры, состоявшиеся в первый день встречи, завершились на этой малообнадеживающей ноте.

В воскресенье, 12 октября, переговоры были продолжены, и в самом начале шестичасовой встречи произошло то, что было впоследствии названо ошибкой Рейгана. Дабы рассказ об этой "ошибке" не выглядел предубежденным, следует предоставить слово американским источникам. "Горбачев выдвинул контрпредложение, заключающееся в том, что в течение десятилетнего периода была бы уничтожена не просто большая часть, а все ядерные вооружения. Рейган, по свидетельству многих, отреагировал положительно. "Все ядерные вооружения? Но это именно то, что я всегда предлагал… избавиться от всего ядерного оружия. Это всегда было моей целью". "Почему же мы не можем договориться об этом? — спросил Горбачев. — Мы должны договориться. Об этом я и пытаюсь вам сказать". Так излагал этот разговор присутствовавший при этом руководитель аппарата Белого дома Риган. Л. Спикс описывал этот разговор в более общем плане: "Оба лидера, сидевшие в комнате, которая выходила окнами на залив Рейкьявик, подошли к основному вопросу, касавшемуся намерений сторон относительно ликвидации всех видов ядерного оружия. Рейган сказал, что он готов на это. Это потенциально было огромной ошибкой, которая поставила США в невыгодное положение перед превосходящими советскими обычными вооруженными силами. И тем не менее Рейган сказал: "Да>, а Шульц сидел рядом и молчал"^73[21]. Но дальнейшее развитие событий оказалось менее обнадеживающим. Л. Спикс, рассказывающий в своих мемуарах о выходивших из замка Ходфи Р. Рейгане и М. С. Горбачеве после завершения их последней беседы, пишет, что по мрачному выражению их лиц он сразу понял, что переговоры кончились безрезультатно. Обратившийся к Рейгану с вопросом о совместном заявлении журналист получил резкий ответ, что совместного заявления не будет. М. С. Горбачев, по словам Сникса, обратился к президенту со словами: "Надеюсь увидеть вас в Соединенных Штатах", на что Рейган ответил: "Я не убежден, что встреча в Соединенных Штатах состоится". На встрече с американскими журналистами, состоявшейся сразу же по завершении встречи, государственный секретарь США Дж. Шульц часто прибегал к слову "разочарование", описывая события последних двух дней, а Д. Риган заявил в аэропорту исландской столицы, что Советы "наконец-то полностью разоблачили себя" и что он не ожидает в ближайшее время новой встречи на высшем уровне. В том же аэропорту, у трапа своего самолета, президент Рейган заявил собравшимся журналистам, что не мог согласиться на выдвинутые Горбачевым условия, затрагивавшие СОИ⁷⁴. "…Когда произошел разрыв по ПРО, тогда оборвалась и вся дискуссия, приостановились все поиски. Мы прекратили нашу встречу", — сказал и М. С. Горбачев на своей пресс-конференции в Рейкьявике⁷⁵

По возвращении обеих делегаций домой возник спор относительно того, произносил ли Рейган "роковую фразу" о согласии на уничтожение всех видов ядерного оружия в течение десяти лет или нет. Представители Белого дома, государственного департамента, Совета национальной безопасности и министерства обороны США соревновались между собой в решительности, с которой отвергалась даже возможность того, что президент мог сказать эти слова. Однако, даже согласно американским источникам, президент признавал, что он их произнес. Вице-адмирал Джон М. Пойндекстер, ставший к тому времени помощником по вопросам национальной безопасности, предупредил Рейгана о "необходимости прояснить этот вопрос относительно вашего согласия на уничтожение всех видов ядерного оружия". "Но, Джон, я действительно согласился на это", — ответил Рейган. "Нет, — настаивал Пойндекстер, — Вы не могли этого сделать". "Джон, — сказал президент, — я был там, и я это сделал"⁷⁶. Так что попытки представить дело так, что лишь настойчивость советской стороны, связывавшей решение вопроса о ликвидации всех видов ядерного оружия с обязательным отказом США от программы строительства системы космической обороны в рамках СОИ, привела-де к срыву важной договоренности, не соответствуют действительности. Независимо от того, настаивала бы советская сторона на строгом соблюдении Договора по ПРО или нет, США не были готовы к договоренности о ликвидации всех ядерных вооружений. "Америка должна еще определиться. Она, кажется, еще не определилась. И это, как мы чувствовали, сказывалось на позиции президента", — заметил М. С. Горбачев на пресс-конференции по завершении встречи в Рейкьявике⁷⁷

В первые дни после возвращения в Вашингтон в беседах с политическими деятелями и журналистами сам президент и члены американской делегации продолжали комментировать встречу в Рейкьявике как несомненный провал. Рейган, выступив по телевидению, сообщил, что предложил русским "самое всеобъемлющее и самое великодушное в истории предложение в области контроля над вооружениями", но не встретил понимания. Советский руководитель назывался единственным виновником неудачи, поскольку-де решился потребовать у президента выполнения условия, на которое, как М. С. Горбачеву должно было быть известно заранее, Рейган никогда не пойдет. Президенту не оставалось ничего иного, кроме как отвергнуть советское условие, рассчитанное на подрыв и ликвидацию программы СОИ. Но через некоторое время тон официальных комментариев резко изменился: осознав, по всей видимости, потенциальный ущерб, который мог быть нанесен подобной оценкой встречи шансам республиканской партии на выборах в конгресс США, администрация приняла решение использовать, несомненно, сделанный в Рейкьявике конструктивный шаг вперед в своих политических целях. "От первых проклятий в адрес Рейкьявика быстро и дружно перешли к восторгам. Началась суетливая кампания по присвоению себе не своих предложений"⁷⁸. Вот как писал журнал "Тайм" уже 27 октября 1986 г.: "Встреча на высшем уровне (!) была не провалом, а своего рода потрясающим успехом. Она подвела мир к соглашению, которое трудно было себе представить до того, как Рейган и Горбачев прибыли в Исландию. Ликвидация всех ядерных ракет средней дальности в Европе и радикальное сокращение их количества в Советской Азии; 50-процентное сокращение стратегических баллистических ракет, принадлежащих супердержавам, в течение пяти лет и их полная ликвидация еще через пять лет — вот лишь некоторые самые главные элементы соглашения, которое чуть не было заключено. Теперь, когда эти предложения были выдвинуты, они, по утверждению США, не могут быть аннулированы, и американская сторона будет вновь и вновь возвращаться к ним на переговорах в Женеве. Дональд Риган так говорит о Советах: "Они выложили эти предложения на стол, и мы собираемся требовать от них, чтобы они придерживались этих предложений" 7⁹

Как по мановению руки, то, что называлось совсем недавно провалом, стало именоваться триумфом, а США, отвергшие инициативу СССР, взяли на себя благородную роль гаранта сохранения этой инициативы в силе. Результаты этой трансформации не замедлили себя ждать: индекс популярности президента возрос сразу на 11 пунктов, достигнув 75 %⁸⁰Правда, повышение личной популярности президента, как уже бывало прежде, не отразилось на популярности его партии: состоявшиеся в ноябре 1986 г. выборы в конгресс принесли победу демократической партии, вновь завоевавшей большинство мест в сенате и увеличившей свое большинство в палате представителей. Первой реакцией политических кругов и прессы США и других стран мира было убеждение, что завоевание демократами большинства в обеих палатах конгресса означает установление иной политической атмосферы в стране и вынудит Белый дом к более решительному продвижению к соглашению о контроле над вооружениями и к большей осмотрительности и сдержанности в международных делах. Но чуть ли не на следующий день после выборов Рейган вновь заявил, что будет проводить политику "с позиции силы" и что СОЙ представляет собой одну из основных опор "моста к справедливому миру>. А еще через несколько дней администрация предприняла акцию, странно выглядевшую после только что закончившейся встречи на высшем уровне и явно не способствовавшую продолжению диалога: из США были высланы 55 работников советского посольства и консульства. "Каждый раз, когда обнаруживается просвет в подходах к крупным вопросам советско-американских отношений, к урегулированию вопросов, затрагивающих интересы всего человечества, тут же следует провокация, рассчитанная на то, чтобы сорвать возможность позитивного решения, отравить обстановку, — заметил М. С. Горбачев. — Складывается весьма неприглядный портрет администрации великой страны, быстрой на деструктивные, разрушительные действия. То ли президент не может справиться с окружением, которое буквально дышит ненавистью к Советскому Союзу и ко всему, что может ввести международные дела в спокойное русло, то ли он сам этого хочет. Во всяком случае, управы на "ястребов" в Белом доме нет"⁸¹.

Как представляется, Рейган не был ни безвинным сторонним наблюдателем, ни инициатором подобных разрушительных акций, осложняющих, нередко надолго, процесс нормализации американо-советских отношений. Частая противоречивость слов и дела, непоследовательность, разноголосица и сумятица, отмечавшиеся на всем протяжении пребывания администрации Рейгана у власти, имели в своей основе ряд причин, но главной был рейгановский стиль руководства страной. По мере приближения конца президентства, и особенно в последние два года пребывания в Белом доме, Рейган, всегда проявлявший склонность к символическим акциям и высказываниям, стал все чаще только ими и ограничиваться, совершенно отстранившись от того, как и какими средствами воплощаются в жизнь провозглашенные им "благородные идеи". Под категорию "деталей", которыми он никогда не любил и не хотел заниматься, с течением времени стали подпадать все президентские функции, кроме представительских, т. е. вся внешняя и внутренняя политика американского государства, за исключением тех случаев, когда без президента обойтись было нельзя. "Президент входит бойкой походкой в западное крыло Белого дома, где его приветствуют улыбающиеся помощники, которые сообщают ему, что дела идут нормально, — описывал журнал "Тайм" в начале 1987 г. ставшую обычной степень вовлеченности президента в решение государственных дел. — Руководитель секретариата заходит в Овальный кабинет с докладными записками, из которых изъято все спорное; президент просматривает предложенные варианты решений, указанные в конце каждой записки, и отмечает галочкой предпочитаемое им решение с таким видом, будто он заказывает десерт из обеденного меню Белого дома. Все это происходит в атмосфере полнейшей безмятежности"⁸²В таких условиях, созданных самим президентом, лица из его ближайшего окружения обрели практически неограниченную и выпадающую из зоны внимания Рейгана власть, сохраняя при этом возможность и даже право утверждать, что совершаемое ими удостоено личного одобрения главы государства или во всяком случае согласовано с ним. То, что государственная машина функционирует таким образом, не было ни для кого секретом и, более того, казалось, устраивало всех — и президента, и сотрудников его аппарата, и членов кабинета министров, и даже большинство американцев (иначе трудно объяснить столь высокий уровень популярности Рейгана в стране). То, что началось в 1985 г. и стало известным в 1986 г., было неизбежно, и оставалось удивляться, что это или нечто подобное этому не произошло раньше. Впрочем, Дж. Рестон не понимал причин такого удивления: "Ведь он (Рейган) играл в эти тайные игры на протяжении почти шести лет. Единственная разница заключается в том, что его на этот раз поймали"⁸³.

В скандале, получившем по аналогии с уотергейтским название "ирангейт" или "Иран — контрас", нас интересует лишь тот его аспект, который связан с ролью, сыгранной лично Рейганом, и с созданными им условиями, способствовавшими происшедшему. Лихо закрученная сюжетная линия скандала, которая могла бы сделать честь приключенческой ленте и уже легла в основу не одного печатного труда, представляет большой соблазн для любого автора, но подробный пересказ тех событий выходит за рамки замысла этой книги, и поэтому ограничимся лишь изложением материала, без которого нельзя будет понять, что же произошло.

Американские средства массовой информации еще активно муссировали встречу на высшем уровне в Рейкьявике, когда в многословье комментариев и оценок, высказываемых видными деятелями администрации и журналистами, стали вкрапливаться сообщения совершенно иного характера. У проблемы, затронутой в этих сообщениях, была трагическая предыстория — захват 53 американских граждан в качестве заложников иранскими экстремистами и освобождение их иранскими властями лишь через 15 месяцев, в день вступления Р. Рейгана на президентский пост. Болезненность этой темы для американцев с тех пор не ослабла, поскольку на протяжении ряда лет в различных странах Ближнего Востока были похищены несколько американских граждан, и их судьба волновала соотечественников. Летом и осенью 1986 г. нескольких американцев удалось вызволить, и их возвращение домой широко освещалось в прессе.

В начале ноября 1986 г. оппозиционные к режиму аятоллы Хомейни иранские политические силы распространили листовки, обвиняющие режим в тайном сотрудничестве с США. Подробности факта сотрудничества были опубликованы бейрутским еженедельником "Аль шираа" — США передали Ирану через Израиль большое количество современного вооружения, включая ракеты, запасные части к истребителям, боеприпасы и другие виды военного снаряжения в расчете на получение содействия Ирана в деле освобождения американских граждан ливанскими экстремистами. Стоимость переданного оружия и военного снаряжения, согласно опубликованным данным, составила 30–40 млн долл. Достоянием мировой общественности стал и факт тайного посещения Тегерана тогдашним помощником Рейгана по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейном, которого сопровождали несколько других сотрудников Совета национальной безопасности США, включая подполковника О. Норта. Перепечатанные из зарубежных источников сведения стали обрастать дополнительной и не всегда точной информацией буквально на следующий день после их появления в американских средствах массовой информации. Факты и фантазия сплелись в такой тугой комок сенсации, что без официальной оценки происшедшего разобраться было трудно. Но администрация США опубликовала официальный комментарий лишь после того, как была готова согласованная со всеми замешанными в это дело ведомствами США версия, которая, как выяснилось позднее, имела мало общего с происшедшим в действительности. Сначала эта версия была изложена руководящим деятелям конгресса США. Сменивший к тому времени Р. Макфарлейна Дж. Пойндекстер сообщил законодателям, что США, решившись на такой шаг, стремились установить "рабочий контакт с умеренными силами в Иране, остановить терроризм в этой стране и добиться освобождения похищенных американцев". Выступивший на этой встрече президент Рейган заявил, что администрация не нарушила никаких законов и не вступала в переговоры с террористами. Целью этой тайной операции, сказал он, была реализация стратегических задач США на Ближнем Востоке. Официальное разъяснение законодателей не удовлетворило. Более того, в действиях администрации ими были усмотрены явные нарушения ряда законов принятых в последние годы, в частности Закона 1976 г. о кон троле над экспортом оружия, требующего от правительства США согласования с конгрессом всех случаев экспорта "значительного количества" военного снаряжения, "способного повысить военный потенциал страны-импортера", а также Закона 1979 г. об экспорте, категорически запрещающего экспорт военного снаряжения в любую страну, проповедующую и практикующую терроризм. Президенту Рейгану напомнили, что в 1985 г. именно он отнес Иран к таким странам.

Информация об официальной версии администрации, попавшая на страницы прессы, вызвала волну возмущения и в союзных с США странах Западной Европы, напомнивших администрации, что именно она категорически настаивала на соблюдении эмбарго на поставки оружия Ирану и требовала ни при каких обстоятельствах не поддаваться шантажу террористов и не вступать с ними в переговоры по вопросу об освобождении заложников. С осуждением действий администрации выступили даже два бывших президента страны — Дж. Форд и Дж. Картер; выразил несогласие с политикой президента Рейгана в Иране и государственный секретарь США Дж. Шульц, но и в этом неординарном случае, как не раз уже случалось в прошлом, основной мишенью возмущенных критиков, виновниками происшедшего оказывались ведущие сотрудники аппарата Белого дома и Совета национальной безопасности, ведающие "деталями", но не сам президент. "Он не получал столь необходимой ему помощи от аппарата Белого дома, — писал, в частности, Дж. Рестон. — Они знают о его слабых местах лучше, чем кто-либо, но, пытаясь заменить его своей "помощью", они удваивают и утраивают его проблемы"⁸⁴

Дальнейшее развитие событий продолжало накалять общественное возмущение: оказалось, что суммы, выплаченные Ираном за полученное оружие и военное снаряжение, вносились на специальный счет в одном из швейцарских банков, откуда они затем перечислялись (или во всяком случае должны были перечисляться) никарагуанским контрас в обход американских законов и решений конгресса. Непосредственными исполнителями этих незаконных операций назывались помощник президента по вопросам национальной безопасности Дж. Пойндекстер и ответственный сотрудник Совета национальной безопасности подполковник О. Норт. В Соединенных Штатах и за рубежом задавался один и тот же вопрос: "Мог ли президент не знать об этих операциях его ближайших сотрудников? Или он знал об их незаконной деятельности, а сейчас пытается спрятаться за спины защищавших его лояльных сотрудников?" Впрочем, и президентская отстраненность от руководства государственной машиной, и его безответственность были в одинаковой степени основанием для серьезной обеспокоенности будущим развитием событий в оставшиеся два года его пребывания в Белом доме — такого убеждения придерживались многие. Проблема компетентности президента в вопросах внешней политики и степени его вовлеченности в процесс принятия внешнеполитических решений, поднятая в связи с "ирангейтом", связывалась теперь напрямую и с результатами встречи на высшем уровне в Рейкьявике, причем как теми политическими силами страны, которые ожидали более конструктивных шагов от администрации, так и теми силами, которые пытались сорвать намечающийся процесс оздоровления международной обстановки.

Попытки членов администрации (и самого президента) объяснить свои действия (или бездействие) благородными целями (или полным доверием к исполнителям) привели к еще большей путанице, которую нередко приходилось разъяснять дополнительными комментариями и оправданиями. Личная замешанность президента в скандальную сделку с Ираном не вызывала сомнения даже у тех американцев, которые годами приучались к мысли об отрешенности Рейгана от повседневного управления государственными делами. К началу декабря 1986 г. популярность Рейгана снизилась до 57 %, а 80 % опрошенных американцев высказали убеждение, что президент знает о деле "Иран — контрас" больше, чем готов признать. В рядах президентских советников и помощников, как еще действующих, так и бывших, начался разброд, вносивший еще большую путаницу в расследование скандала. Р. Макфар-лейн, признавший ошибочность решения о поставках оружия и военного снаряжения Ирану, был назван Д. Риганом основным инициатором этого решения, человеком, достойным наказания.

Президент не решался на открытое признание своей вины в принятии решения, но и не предпринимал никаких попыток возложить ответственность на кого-либо из своих советников. Однако в окружении президента поговаривали, что Нэнси Рейган уже наметила нескольких "козлов отпущения" и приступила к целенаправленной обработке мужа: "на заклание" ею отдавались Д. Риган, Дж. Пойндекстер, О. Норт и, возможно даже, директор ЦРУ У. Кейси. Первыми были отправлены в отставку Дж. Пойндекстер и О. Норт, хотя последнего Рейган совсем недавно назвал "национальным героем" Америки. А вслед за решением Рейгана об увольнении в отставку этих лиц было принято еще одно решение Белого дома — о создании президентской комиссии во главе с сенатором Дж. Тауэром, которой поручалось провести расследование обстоятельств "ирангейта" и степени ответственности официальных лиц администрации за нарушение законов США. "Если будут найдены доказательства того, что г-н Рейган не знал о том, что делал его собственный Совет национальной безопасности, — писал политический обозреватель "Нью-Йорк таймс" Т. Уикер, — он окажется ничуть не в лучшем положении, чем если выяснится, что он был тайным руководителем всего прожекта… Президенты избираются для того, чтобы они следили за такого рода вещами, а не дремали после обеда"⁸⁵. Ничуть не снизили накала страстей поступившие в печать сведения о том, что никарагуанским контрас не досталось ни единого цента из сумм, переведенных швейцарским банкам, а что они осели на личных счетах участников операции с американской и иранской стороны и даже были использованы для финансирования избирательной кампании ряда конгрессменов, выступавших за ужесточение американской политики в отношении Никарагуа. Предвидя дальнейшее обострение ситуации, Белый дом пошел на очередную подтасовку, призванную в первую очередь обелить президента. Выступая перед конгрессменами, министр юстиции и ближайший советник и друг Рейгана Э. Миз заявил, что если президент и давал согласие на первую поставку оружия Ирану, то это произошло скорее всего, когда он находился под влиянием анестезирующих средств, введенных во время операции в госпитале Бетесды, т. е. когда он не отдавал себе отчета в том, что делал, и по этой причине не может об этом случае вспомнить. Эта версия, при всей ее надуманности, сделала, однако, возможным следующий шаг Рейгана, который от него ждали давно: президент признал сделку с Ираном ошибкой.

Спустя шесть лет пребывания в Белом доме авторитет Рейгана в стране оказался вновь на "нулевом цикле", утверждали средства массовой информации, выражая сомнение в том, что в оставшиеся два года президенту удастся восстановить его в прежнем объеме. В столице стали поговаривать о том, что 75-летний возраст уже серьезно сказывается на способности президента даже не руководить страной, а хотя бы держать под контролем деятельность подотчетных ему ведомств и лиц. Вопреки противодействию Нэнси Рейган в печать проникли сообщения о новой хирургической операции, предстоящей президенту. Союзники Рейгана среди членов конгресса настойчиво рекомендовали ему резко активизировать государственную деятельность по нескольким направлениям, включая принятие экстренных мер по борьбе с дефицитом внешнеторгового баланса, упорядочение взаимоотношений с европейскими союзниками и продвижение в переговорах с Советским Союзом по вопросам контроля над вооружениями. Для противодействия негативным тенденциям, вызванным "ирангейтом", президент отчаянно нуждался в развитии событий, способных вызвать положительные эмоции у общественности и убедить американцев в том, что все обстоит нормально. "Мы не можем позволить и не позволим, чтобы это (т. е. "ирангейт". — Э. И.) помешало нам продолжать управлять страной", — заявил президент в декабре 1987 г., блеснув знакомой всем улыбкой⁶⁶. Для того, чтобы вызвать у американцев впечатление нормального хода дел, одной президентской улыбки было уже недостаточно.

Нэнси Рейган, вмешивавшаяся раньше в государственные дела только в тех случаях, когда она усматривала в ходе событий какую-то угрозу для мужа, взяла под свой контроль всю деятельность аппарата Белого дома вплоть до активного включения в работу над текстом очередного президентского послания. Послание о положении страны, которое президенту предстояло произнести на совместном заседании обеих палат конгресса 27 января 1987 г., должно было, по ее убеждению, продемонстрировать американцам неиссякаемую энергию и уверенность президента в правильности проводимой им политики. А пока, следуя ее указаниям, над текстом работал надежный и испытанный Кен Хачигян, шел процесс выздоровления Рейгана после хирургической операции. На протяжении этих недель Нэнси Рейган лично следила за тем, чтобы никому из посещающих президента лиц не пришло в голову поднять вопрос об "ирангейте". Выздоровление президента шло так же долго и тяжело, как и работа над текстом президентского послания. Хотя средства массовой информации США не жалели комплиментов в адрес президента и его послания после того, как он зачитал его в конгрессе, ни внешний вид президента, ни- радужный портрет Америки, нарисованный в послании, оптимистических чувств не вызывали. В Рейгане не чувствовалось его былой энергии (что было в принципе понятным после перенесенной операции), а в его планах на будущее отсутствовали конкретные идеи. Телеобозреватель компании Эй-би-си назвал послание президента "классическим рецептом для политических тупиков в предстоящие годы", отразив в этой характеристике свое отношение к планам Рейгана продолжить работы по реализации программы СОИ, наращивать военные ассигнования перед лицом растущей агрессивности Советского Союза, поддерживать никарагуанских контрас и оказывать им военную помощь. Кое-кто предполагал, что президент повторит сделанное им уже раньше по телевидению заявление с признанием своей ошибки, приведшей к скандальным событиям "ирангейта", но Рейган ограничился выражением сожаления, что попытка содействовать освобождению похищенных американцев не удалась, и вскользь заметил, что при осуществлении этой попытки "были допущены серьезные ошибки". Не было в послании даже такого двусмысленного признания своей вины, какое было сделано в телевизионном обращении к стране, когда президент взял на себя ответственность за действия своих подчиненных, "поскольку, как сказали бы на флоте, это произошло в мое дежурство"⁸⁷

Январь и февраль 1987 г. были заполнены событиями, связанными с развитием "ирангейта": была неудавшаяся попытка Р. Макфарлейна покончить жизнь самоубийством после его откровенного признания своей вины и разоблачения причастности к этому скандалу других официальных лиц администрации, включая президента; было уничтожение О. Нортом документов, уличающих его, а возможно, и еще кого-то, в незаконных действиях; были бесконечные полупризнания и отказы от признания своей вины со стороны президента и слушания его показаний в комиссии Тауэра. Казалось, что Рейган остался единственным человеком, верящим в собственную версию происшедшего. Но доклад комиссии Тауэра, опубликованный 26 февраля, продемонстрировал, что ему поверили или сделали вид, что поверили, и члены комиссии: во втором "уотергейте" не были заинтересованы ни республиканская, ни демократическая партии.

Доклад комиссии Тауэра констатировал, что в ходе событий, приведших к скандалу, "президенту плохо советовали и плохо служили" те, кто, зная особенности стиля руководства президента, были обязаны привлечь его особое внимание к тому, как происходила продажа оружия Ирану. Серьезные претензии комиссия предъявила в первую очередь бывшим помощникам президента по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейну и Дж. Пойндекстеру, а также руководителю секретариата Белого дома Д. Ригану. В числе косвенных виновников происшедшего были названы государственный секретарь Дж. Шульц и министр обороны К. Уайнбергер, которые "хотя и выразили свое несогласие, но самоустранились от развития событий". Досталось и директору ЦРУ У. Кейси, который не доложил президенту о том, что его ведомство не контролировало деятельность подполковника О. Норта и его сообщников. (Смерть У. Кейси 6 мая "спасла" его от неминуемых административных выводов.) В общем досталось всем, кроме президента, о котором американцам сообщили, что он, "очевидно, плохо понимал", что происходит, позволив своим эмоциям управлять собой, а своим помощникам — манипулировать собой, в результате чего те проводили свою собственную внешнюю политику. Доклад снял с Рейгана подозрения в том, что он пытался скрыть от страны происшедшее, и, напротив, отметил искреннюю заинтересованность президента в том, чтобы американцам стала известна вся правда. Но и комиссия Тауэра не ответила на все вопросы, многие из которых оставались до последнего времени невыясненными: знал ли и в какой степени Рейган о деятельности О. Норта; куда делись десятки миллионов долларов, полученные от продажи американского оружия Ирану (председатель комиссии сенатор Дж. Тауэр заявил, что эти деньги бесследно исчезли, "как провалились в черную дыру*), и многие другие. Ответы на некоторые из этих вопросов стали известны уже после того, как Рейган покинул Белый дом. Так, выяснилось, что президент не только знал о деятельности О. Норта, но и одобрил план передачи средств, полученных от продажи оружия Ирану, на военную помощь никарагуанским контрас. Что же касается денег, то по меньшей мере 30 млн долл. осели на тайных счетах, контролируемых О. Нортом и его сообщником отставным генералом Р. Секордом.

Публикация доклада комиссии Тауэра возродила на некоторое время разговоры о том, что после всего того, что стало известно, президенту следовало бы уйти в отставку, но в вашингтонских политических кругах такую точку зрения всерьез никто не принимал. Как сказал один из сотрудников аппарата конгресса США, "Нэнси беспокоится о его (Рейгана) месте в истории. А в случае отставки рассчитывать на место в истории уже не придется"⁸⁸. По настоянию Нэнси Рейган в отставку был отправлен, как и ожидалось, Д. Риган. Прежде чем он узнал о своей отставке из уст президента, до сведения представителей прессы из секретариата президентской супруги была доведена информация о том, что Нэнси Рейган "пожелала Д. Ригану успеха" и "приветствует назначение на его место Г. Бейкера".

"Что же остается делать после того, как ты совершил ошибку? Стойко перенести удары, сделать необходимые выводы и продолжать свой путь", — заявил Рейган в телевизионном обращении к стране⁸⁹, но сформулировать этот принцип было намного легче, чем следовать ему на практике. Окружавшие президента сотрудники аппарата Белого дома и друзья семьи Рейгана, члены конгресса США, имевшие возможность время от времени встречаться с главой государства, заметили, что "ирангейт" вызвал у Рейгана серьезную психологическую депрессию. Падение его популярности, зарегистрированное проведенными с ноября 1986 г. опросами общественного мнения, очень обеспокоило президента. Комментировавшие душевное состояние Рейгана политические обозреватели объясняли это тем, что благосклонное отношение к нему со стороны соотечественников прибавляло Рейгану энергии на всем протяжении его политической карьеры, и, лишившись его, он утратил источник внутреннего питания. По свидетельству одного из его помощников, самым неприятным для президента было то, что более половины американцев считали его лжецом. Отметили изменения, происшедшие в Рейгане после начала "ирангейтского скандала", и лидеры шести ведущих капиталистических стран, встретившиеся с ним за столом переговоров в Венеции в июне 1987 г. На предыдущих встречах столь же высокого ранга, как отмечали в те дни газеты США и других стран — участниц этой встречи, Рейгану могло не хватать содержательности, но в нем неизменно чувствовалась энергия; после же "ирангейта" уверенности в себе в нем заметно поубавилось. (Пытаясь объяснить происшедшую в президенте метаморфозу, некоторые наблюдатели называли помимо возраста и "ирангейта" также и то, что к тому времени США превратились в чистого должника именно этих шести стран и президент уже не мог оказывать на них давление с прежней решительностью и эффективностью.)

Не осталось незамеченным и то, что после "ирангейта" заметно возрос интерес президента и администрации к внешнеполитическим проблемам. Объяснение этому одни искали в отсутствии у Рейгана и его советников сколько-нибудь реальных и содержательных внутриполитических и социально-экономических программ деятельности на оставшиеся неполные два года, другие — в большей эффективности внешнеполитических успехов над внутриполитическими с точки зрения восстановления популярности Рейгана у общественности страны и его авторитета за рубежом. По свидетельству политических обозревателей Б. Вайнтрауба и Дж. Бойда, "в широком кругу официальных лиц складывалось общее мнение, что без соглашения с Советским Союзом по вопросам контроля над вооружениями или без какого-то другого крупного успеха перспективы возрождения рейгановского президентства оставались крайне неопределенными"⁹⁰. В необходимости крупного внешнеполитического успеха для преодоления негативных тенденций в общественном отношении к президентству ее мужа была убеждена и Нэнси Рейган. Ее вера в то, что популярность Рональда Рейгана восстановится еще до того, как им доведется покинуть Белый дом, была непоколебимой, и она делала все возможное, чтобы убедить в этом и мужа.

Поскольку официальные советские заявления и документы на сей счет отсутствуют, можно было бы, конечно, по примеру прошлых лет сослаться на зарубежные источники, отмечавшие пристальное внимание, с которым в Советском Союзе следили за развитием <ирангейтского скандала". Но, наверное, такие ссылки были бы излишними, поскольку и без того ясно, что мимо внимания советских наблюдателей не прошел ни один нюанс назревавшего в США политического кризиса. Вполне естественно, что в СССР (как можно догадываться) было немало людей, испытывавших сомнение по поводу того, как может отразиться этот кризис на будущем советско-американских отношений: окажется ли президент в состоянии продолжить диалог с советским руководством после того, как прояснится создавшаяся в результате "ирангейта" сложная внутриполитическая ситуация; ужесточится или смягчится американская позиция в результате происшедших событий; станет ли президент более твердым или более сговорчивым при дальнейшем обсуждении уже поднимавшихся ранее проблем, и будет ли он готов к обсуждению новых; будет ли президент обладать достаточным авторитетом и влиянием для обеспечения политической и общественной поддержки возможных договоренностей с Советским Союзом и ратификации их сенатом США? Можно предположить, что возникал и такой вопрос: стоит ли СССР воспользоваться сложным положением, в котором оказалась администрация и ее глава, для оказания на них давления по вопросу о СОИ (тем более учитывая, что многие конгрессмены требовали от президента прекращения испытаний Соединенными Штатами ядерного оружия, а конгресс США заметно урезал ассигнования на реализацию СОИ) или же, наоборот, предложить администрации и президенту компромиссное решение проблем и снять тем самым часть испытываемого ими напряжения. Вопросов такого рода возникало множество, и ответа они требовали оперативного и точного, так как от этого зависело будущее важнейших для судеб человечества договоренностей в области сокращения и ликвидации ядерных вооружений. В конце февраля 1987 г. выбор был сделан — Советский Союз принял решение о выделении вопроса о ликвидации ракет средней дальности из предлагавшегося в Рейкьявике пакета предложений и, учитывая принципиальное согласие американской стороны на такую ликвидацию, предложил США договориться, не теряя времени.

Американские противники договоренностей с СССР в области разоружения и контроля над вооружениями предприняли ряд попыток помешать процессу согласования компромиссного решения, настаивая на необходимости жесткого контроля на местах за выполнением Советским Союзом соглашения об уничтожении ракет и пусковых установок и требуя согласия СССР на внезапные проверки "в любом месте и в любое время". Особой активностью в этом плане отличался, как и прежде, министр обороны Уайнбергер. Советские представители на переговорах в Женеве не только приняли эти условия, но и предложили, чтобы проверяющие допускались не просто "к воротам предприятий", на которых будет осуществляться ликвидация этих видов вооружений, но и внутрь этих предприятий. "Советы загнали нас в угол, — заявил один из американских экспертов. — Мы без конца твердили о допуске, и они на этом поймали нас, сказав по сути дела: "Конечно. Давайте. В любое время. В любом месте". Мы пошли на попятную. Когда нас осенило, что "в любом месте" включает некоторые совершенно секретные объекты, мы отступили". Процитировавший это признание эксперта Дж. Ньюхаус заметил: "Вновь администрация выдвинула всеобъемлющее предложение в расчете на то, чтобы осложнить жизнь Советам, но, приняв его, Советы осложнили жизнь Вашингтону"⁹¹. Пентагоновское руководство категорически заявило, что не может допустить советских инспекторов на совершенно секретные военно-промышленные объекты США, оборудованные по последнему слову техники.

В результате продолжавшихся все лето переговоров в Женеве советские и американские представители договорились о ликвидации ракет не только средней, но и меньшей дальности, а также в значительной мере расчистили путь к дальнейшим договоренностям. Встречи в Москве и Вашингтоне с участием Дж. Шульца и Э. А. Шеварднадзе весной и осенью 1987 г. привели к договоренности о проведении встреч на высшем уровне в Вашингтоне в декабре того же года и в Москве в 1988 г. Шесть с лишним лет интенсивных и сложных переговоров наконец-то увенчались первым крупным успехом. Через несколько дней после того, как было опубликовано совместное советско-американское заявление о предстоящей встрече на высшем уровне и приезде М. С. Горбачева в Вашингтон, министр обороны Уайнбергер подал в отставку, сославшись на причины семейного характера (помощник Уайнбергера Р. Перл, считавшийся главным идеологом противников договоренностей с СССР в области вооружений, ушел в отставку в марте 1987 г., заявив, что, судя по всему, "наступает весна в области контроля над вооружениями", а он не хочет иметь с ней ничего общего⁹²). Прошение Уайнбергера об отставке было принято президентом Рейганом; министром обороны был назначен Ф. Карлуччи, ранее занимавший пост помощника президента по вопросам национальной безопасности. А на освободившееся место президентского помощника был назначен генерал К. Пауэлл. Впервые за без малого семь лет рейгановской администрации государственный секретарь, министр обороны и помощник президента по вопросам национальной безопасности принадлежали к одному лагерю — лагерю сторонников договоренностей с Советским Союзом по вопросам контроля над вооружениями.

Состоявшаяся в Вашингтоне 7—10 декабря 1987 г. встреча на высшем уровне между М. С. Горбачевым и Р. Рейганом привела к подписанию советско-американского Договора о ликвидации их ракет средней и меньшей дальности и нескольких связанных с договором документов" По оценке обеих сторон, встреча прошла в деловой атмосфере и диалог двух руководителей был более конструктивным, чем когда-либо прежде. Но не обошлось и без сложных ситуаций, вызванных тем, что американская сторона и сам президент пытались вести разговор в прежнем духе, с использованием обвинений и давления. Оценивая позиции и взгляды администрации США на советско-американские отношения, М. С. Горбачев был вынужден отметить, что "если стоять твердо на почве фактов, не впадать в преувеличения то о копенном переломе в наших отношениях пока говорить рано, пока рано>⁹³.

Хотя Рейган и отмечал в преддверии встречи на высшем уровне в Вашингтоне важность достижения соглашения с СССР о сокращении на 50 % стратегических наступательных вооружений, он совершенно не вмешивался в проблемы выработки позиции США по этому вопросу, оставляя их решение на усмотрение своих советников и помощников, которые никак не могли выработать единой позиции. Раздоры внутри американской делегации были настолько сильны и глубоки, что, как сказал один из руководящих деятелей государственного департамента, анонимно процитированный Дж. Ньюхаусом, "даже если бы Советы пришли к нам и сказали: "Вы составьте текст соглашения, а мы его подпишем", мы все равно не смогли бы сделать этого". Своеобразным признанием неспособности президента внести конструктивный дух в разгоревшиеся противоречия между представителями гражданских и военных ведомств США и внутри самих этих ведомств по вопросам стратегических вооружений было заявление Рейгана, сделанное спустя три месяца после завершения встречи в Вашингтоне. Президент заявил тогда, что остается слишком мало времени для завершения работы по подготовке соглашения по стратегическим вооружениям, чтобы оно могло быть подписано в ходе встречи на высшем уровне в Москве. Как стало известно, заявление было сделано президентом по рекомендации государственного департамента, руководство которого отлично понимало нереальность завершения работы над текстом соглашения в условиях, когда Пентагон категорически отказывался допускать советских инспекторов на особо секретные военно-промышленные объекты США. Президентское заявление было сделано с таким расчетом, чтобы умерить необоснованно оптимистические надежды на возможность подписания соглашения в Москве и чтобы отсутствие конкретных результатов встречи на высшем уровне в Москве не было расценено как ее провал⁹⁴.

Приближалась дата встречи М. С. Горбачева и Р. Рейгана в Москве. Происходившие в Советском Союзе процессы умерили пыл большого числа (но, конечно, далеко не всех) убежденных противников СССР. Отражая противоречивый психологический настрой своих соотечественников по отношению к Советскому Союзу и пытаясь одновременно приноровиться к требованиям времени, Рейган то называл Советский Союз "обществом с завязанными глазами" (но уже не "империей зла") и призывал руководство СССР "снять повязку с глаз и позволить народу увидеть мир со всеми его чудесами" (апрель 1988 г.), то признавал происходящие в СССР позитивные сдвиги, в том числе и в области прав человека, и существование "некоторых недостатков* в этой области в самих США (май 1988 г.). Наверное, можно было согласиться с газетой "Вашингтон пост* от 29 мая 1988 г., в которой отмечалось, что в создавшейся психологической атмосфере Рейган, как никто другой, оказался способным "отразить столь адекватно американский характер с его провинциальностью и закоренелым скептицизмом, но и с его надеждой на лучшее и откровенностью*.

Несколькими днями раньше, 23 мая, М. С. Горбачев, характеризуя личность Рональда Рейгана в интервью представителям американской прессы, назвал важным качеством президента как политика его реализм. "В данном случае, — разъяснил он, — я понимаю под этим умение, отстаивая свои убеждения, в то же время приводить свою позицию в соответствие с изменяющейся обстановкой. Кто бы мог подумать в начале 80-х годов не только в Советском Союзе, но и в США, что именно президент Рейган подпишет с нами первое в истории соглашение о сокращении ядерных вооружений? Однако трезвое осознание того, что мир изменился, что изменяются интересы наших стран, позволило президенту, не поступившись своими известными убеждениями, по-новому взглянуть на существующие реальности*⁹⁵. В любом заявлении по такому случаю, как официальный государственный визит высокого зарубежного гостя, есть, как представляется, что-то от кавказского тоста или же эпитафии — когда о человеке говорят только хорошее, сознательно закрывая глаза на его недостатки и пороки, нередко приписывая ему чужие заслуги и отсутствующие в его характере черты. Первый визит главы американского государства за почти четырнадцать лет был именно тем событием, которое диктовало необходимость забыть о многом негативном, связывавшемся не так давно с именем этого государственного деятеля, его высказываниями и политикой его администрации. Требования дипломатии и дипломатической этики подлежат соблюдению при всех обстоятельствах, за исключением разве что открыто враждебной ситуации, но о такой ситуации в советско-американских отношениях в последние годы говорить уже не приходилось, и, судя по развитию событий, она становилась уже достоянием истории. Но, даже оставляя в стороне требования дипломатической этики, следовало признать и положительно оценить хотя бы то, что происходившие в советско-американских отношениях и в развивавшемся диалоге по проблемам контроля над вооружениями конструктивные сдвиги происходили если не по инициативе Рейгана и не благодаря его личному вкладу, то во всяком случае "в его дежурство".

Деловая часть встречи на высшем уровне была очень насыщенной. Помимо переговоров, проходивших (как отмечалось в совместном заявлении) в конструктивной атмосфере, обеспечившей широкие возможности для откровенного обмена мнениями по проблемам вооружений, а также обсуждения региональных вопросов и вопросов, касающихся дальнейшего расширения двусторонних контактов, обменов и сотрудничества, стороны обменялись ратификационными грамотами о введении в действие Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, подписанного М. С. Горбачевым и Р. Рейганом в ходе встречи на высшем уровне в Вашингтоне. Остававшееся от переговоров и протокольных мероприятий время по желанию президента было занято неофициальными встречами и осмотром достопримечательностей Москвы.

Рональд Рейган предстал перед москвичами и теми, кто имел возможность наблюдать за его пребыванием в СССР по телевидению и по публиковавшимся в советской печати мате* риалам, одновременно и похожим и не похожим на того человека, о взглядах, политике, характере и привычках кото* рого так много писали в Советском Союзе в последние семь с лишним лет. Внешне это по-прежнему был выглядевший моложе своих 77 лет, подтянутый и молодцеватый человек, живо реагировавший на все, что происходило вокруг него, и проявлявший чувство юмора и эрудицию как в официальной, так и в неофициальной обстановке. За рамками телерепортажей и газетно-журнальных комментариев остались понятные и простительные в его возрасте "отключки" от внешнего мира, когда президент откровенно дремал на официальных общественных мероприятиях; прощались ему и явно неудачные или сомнительного свойства шутки ("Как говорил английский король Генрих VIII каждой из своих жен, я вас долго не задержу" — так начал Рейган, в частности, свое обращение к представителям советской творческой интеллигенции в московском Доме литераторов), не всегда уместно приводимые русские народные (а порой вовсе не русские и не народные) поговорки и пословицы; с пониманием отнеслись советские люди к стремлению его помощников и составителей речей представить президента США начитанным и эрудированным человеком: перечень фамилий упоминавшихся в его выступлениях русских и советских деятелей литературы, изобразительного искусства и музыки (о большинстве которых скорее всего Рейган ранее даже не слыхал) и ссылки на их произведения (которые Рейган явно никогда не читал, не видел и не слышал) могли бы сделать честь любому высокообразованному советскому человеку, не говоря уже об иностранце, — Пастернак и Ахматова, Солженицын и Гумилев, Пушкин и Достоевский, Гоголь и Толстой, Станиславский и Эйзенштейн, Прокофьев и Скрябин, Кандинский и даже Алишер Навои. (Американский журнал "Нью рипаблик" с явным удовлетворением привел слова советского историка Р. А. Медведева, заметившего: "Советские культурные деятели говорят как политики, а Рейган говорил как культурный человек"⁹⁶. Чтобы быть уж совсем справедливым, надо было, конечно, признать, что если стиль выступлений советских деятелей культуры лежит полностью на их совести, то высоким культурным уровнем своих речей Рейган был обязан своим помощникам.)

Говоря о непохожести Рейгана на себя, "недавнего", нельзя не отметить, что для него первый визит в страну некапиталистического мира, а тем более в Советский Союз был глубоко символичен и, конечно, неординарен. "Вообще-то говоря, я не могу вам объяснить, как я сюда попал, — признался он в телефонном интервью журналу "Тайм", — я никогда не собирался приезжать сюда"⁹⁷. Бросалось в глаза, что он не только говорил так, но и выглядел человеком, никак не могущим понять, как он оказался в Москве, столице государства, которое несколько десятилетий фигурировало в его речах в качестве вселенского пугала. Выражение искреннего изумления в сочетании с нескрываемым любопытством не сходило с его лица, впрочем, как и с лица Нэнси Рейган, на всем протя. — жении их четырехдневного пребывания в Москве, будь то в Кремле, на Красной площади, на Старом Арбате или в МГУ. Советский Союз (а на самом деле та парадная часть столицы, которую он и Нэнси Рейган видели) совсем не походил на то, каким они ожидали его увидеть. Когда один из журналистов задал ему в Кремле вопрос, продолжает ли существовать в глазах президента "империя зла>, Рейган ответил: "Я говорил о другом времени, о другой эре"⁹⁸.

Президент "растаял" от оказанного ему в Москве приема и изменил свою точку зрения на Советский Союз, комментировали в эти дни американские журналисты правого и левого толка поведение и высказывания столь непохожего на себя Рейгана. "Ничего подобного, — настаивал один из близких к президенту членов администрации, процитированный журналом "ЮС ньюс энд уорлд рипорт", — Рейган не менялся. Изменились Советы". Не означает ли отказ от характеристики Советского Союза как "империи зла" пересмотра отношения президента к коммунизму как системе, задавали вопрос другие. Ни в коем случае, отвечал им сам президент, он призывает к пересмотру отношения к СССР, руководимому конкретным лидером, М. С. Горбачевым, поскольку "он отличается от всех русских лидеров, с которыми я встречался". Третьих особенно пугали заявления Рейгана о том, что на вопрос, считает ли он М. С. Горбачева "другом", он может ответить лишь утвердительно. Не может быть, чтобы он действительно так считал, успокаивали себя и своих единомышленников те, кому подобные заявления очень не нравились".

Согласно утверждениям, встречавшимся в те дни в американской печати, на Рейгана произвело впечатление положение о роли человеческого фактора во внешней политике, содержавшееся в книге М. С. Горбачева "Перестройка и новое мышление", поскольку-де и он сам всегда предпочитал личные отношения официальным. (С кем-то из глав правительств и государства ему удавалось установить тесный личный контакт — в частности, с М. Тэтчер и премьер-министром Японии Т. Накасоне; с кем-то, скажем с президентом Франции Ф. Миттераном, ему это не удалось.) Кроме того, еще в 1984 г. по рекомендации тогдашнего помощника по вопросам национальной безопасности Р. Макфарлейна президент познакомился с автором книги "Земля Жар-птицы: красота старой России" Сьюзанн Мэсси, которая выдвинула тезис о том, что "русские вообще большие индивидуалисты" и что общаться с ними лучше всего на личной основе. Возможность установления такого личного контакта с руководителем Советского Союза Рейгану очень импонировала, тем более что уже первые встречи с ним продемонстрировали их полезность. Комментируя в телефонном интервью журналу "Тайм" в последний день своего пребывания в Москве историю договоренности об обмене визитами с М. С. Горбачевым, Рейган с явным удовольствием вспоминал женевскую встречу на высшем уровне 1985 г.: "Мы прошли в подготовленную мной бильярдную, сели перед горящим камином и начали беседу. На обратном пути я повернулся к нему и сказал: "Вы никогда не были в нашей стране. Я хотел бы, чтобы вы ее повидали". И он ответил: "Хорошо. Я приеду в Вашингтон на встречу на высшем уровне. Но затем давайте проведем еще одну в Москве, и вы увидите нашу страну". Когда мы присоединились к другим членам делегаций и сказали им о двух встречах на высшем уровне, они чуть не упали со своих стульев. Вот тогда-то я впервые понял, что увижу Москву" 1⁰⁰.

Уже во время пребывания М. С. Горбачева в Вашингтоне Р. Рейган намеревался внести в программу пребывания советского руководителя вылет в Калифорнию с посещением школы, церкви, американской семьи со средним достатком, но насыщенное деловыми встречами расписание не позволило этого сделать. Судя по предварительно согласованным сторонами планам, встреча на высшем уровне в Москве, не предусматривавшая вылета президентской четы в другие города, оставляла некоторое время для неофициального общения.

Перед вылетом в Москву пресс-секретарь Белого дома информировал журналистов, что "президент очень хочет развить личные отношения" с М. С. Горбачевым 1⁰¹. В дни пребывания президента в Москве, как писали в американской печати со смесью изумления и язвительности, "ему (Рейгану) удалось высказать о Горбачеве больше хвалебных и оптимистически звучавших слов, чем за последние четыре года о Джордже Буше" 1⁰². Действительно, в высказываниях Рейгана о советском руководителе и о встрече в Москве (особенно, когда он говорил не "по написанному") проявлялась все более развивающаяся с годами эмоциональность, которую президент не мог, а скорее всего, не считал нужным сдерживать. Его намеренную "несдержанность" можно было понять: встреча на высшем уровне в Москве была последним, как он считал, крупным событием в жизни его администрации, заключительным аккордом, удостоверяющим его право на почетное место в истории в признание его личных заслуг в обеспечении менее опасного для существования человечества будущего. Кроме того, в самих США в эти недели уже шла активная предвыборная борьба, в которой принимал участие Дж. Буш, соратник президента по администрации и по партии. Проявлять сдержанность в выражении удовлетворения столь блестящим завершением восьмилетнего республиканского правления было бы, с точки зрения Рейгана и его республиканского окружения, политически неразумным. А говорить о достигнутых за последние два года успехах в области решения важнейших вопросов советско-американских отношений и контроля над вооружениями, не воздавая должного позиции Советского Союза и его руководителя, было невозможно. Высказывалось удовлетворение результатами встреч на высшем уровне и М. С. Горбачевым: констатируя улучшение атмосферы советско-американских отношений, он подчеркнул, что "каждая такая встреча была ударом по устоям "холодной войны""¹⁰³.

Судя по всему, Рейган понимал, насколько он, "теперешний", отличается от того, каким его представляли себе в первую очередь в Советском Союзе — стране, непримиримым и убежденным противником которой он зарекомендовал себя на протяжении сорока с лишним лет. Неизвестно, во всяком случае на сегодняшний день, кому принадлежала инициатива включения в текст обращения Рейгана к представителям советской творческой интеллигенции, собравшимся в московском Доме литераторов, довольно странного признания. (Вопрос об авторстве этого абзаца вызван тем, что Рейган имел обыкновение дополнять написанные для него помощниками тексты речей представляющимися ему важными фразами.) А тогда Рейган, проведя параллель между своей актерской и политической карьерами, сказал: "В кинопроизводстве актеры очень часто, как мы говорим, закостеневают в типаже, т. е. киностудии начинают считать вас актером, исполняющим лишь определенный тип ролей, и, как бы вы ни старались, вы не можете заставить увидеть вас в другой роли. В политике дела- обстоят в какой-то степени так же. Так что у меня было предостаточно времени, чтобы продумать свою роль"¹⁰⁴. Можно спорить о смысле заключительного предложения, если брать его в отрыве от контекста, но вся фраза в целом может быть понята лишь однозначно: Рейган по непонятным причинам счел уместным и своевременным (именно в Москве) донести до сознания советских людей мысль о том, что ему давно хотелось вырваться из рамок определенного ему "студией" (?!) типажа, но это ему до последнего времени не удавалось и что та роль, которую он исполняет сейчас и которая не соответствует привычному типажу, не является случайной, а основательно им продумана и прочувствована. И все-таки, зная Рональда Рейгана и всю политическую предысторию его визита в Москву в 1988 г., трудно отделаться от мысли, что старый актер решил попробовать себя в новой роли, веря в свое действительное преображение и пытаясь убедить в истинности происходящего других.

Оставшиеся до окончания срока пребывания администрации Рейгана у власти месяцы были полностью посвящены очередным президентским выборам и обеспечению победы республиканского кандидата Дж. Буша. После победы Дж. Буша на выборах Рейган практически отошел от государственной деятельности, всем своим видом и поведением демонстрируя, с каким нетерпением он ожидает официального окончания президентского срока. В декабре 1988 г. состоялась еще одна встреча на высшем уровне в Нью-Йорке с М. С. Горбачевым, но она скорее стала встречей советского руководителя с будущим президентом США Дж. Бушем, чем с официально все еще остававшимся президентом, но уже отошедшим от государственных дел Р. Рейганом. Трагедия в Армении прервала эту встречу.

А тем временем в приобретенном за два с половиной миллиона долларов старыми друзьями и поклонниками четы Рейганов особняке, расположенном в высокопрестижном районе Лос-Анджелеса Бель-Эйре, шел капитальный ремонт. Ремонт планировалось завершить к приезду новых хозяев, т. е. к 20 января 1989 г.