Российский колокол №7-8 2016

Я отмечаю свой день рождения 16 января. В свидетельстве о рождении стоит запись от 1956 года о том, что я родилась 16 ноября 1953 года. В селе Палазна, Добрянского района, Мотовской области. Это было поселение русских немцев и других национальностей. Отец был военным, и его командировали в село в качестве политработника. Дату и место рождения я точно не знаю. В связи с этим у меня большие сомнения в реальности своего существования.

Никакого отношения к литературе я не имею, кроме большой любви к ней. Я периодически доставала из сундука времени свои способности, точно старые платья. Перебирала, примеряла и решала, что подойдёт на данный период жизни. И я выбрала – это литература. Я надеюсь, что «платье» мне будет в пору, и я сделала правильный выбор. Это мой первый выход в свет.

Счастливый день

Я так давно живу, что ещё помню, когда мы гуляли по центру Москвы бесплатно, но сейчас другие времена. Прошел референдум, и мы внесли изменения в Конституцию. Президентское правление стало пожизненным. Нам казалось, что это гарантирует стабильность. Мы были уверены, что сделали правильный выбор, но не угадали. В казино ещё можно угадать, на какой цвет делать ставку, чтобы выиграть, в политике – нет.

А как всё хорошо начиналось. Как мы радовались, что, наконец, о нас начинают заботиться!

Ко мне настойчиво звонили в дверь. Точно кто-то бежал от убийцы и искал спасение у меня. Слава Богу, ничего подобного я не обнаружил, когда открыл дверь. На лестничной площадке стоял мой приятель Георгий. Он начал говорит быстро. Слова бежали скорее мысли.

– Отдышись, – сказал я и повел друга в комнату.

– Нет! Сначала расскажу! – он все же помедлил, чтобы перевести дыхание, – ты представляешь? Для детей придумали чипы! Чипы будут подавать сигналы при малейших негативных изменениях в организме! Уже начали вживлять!

У Георгия были девочки-близняшки.

– А в дальнейшем, – продолжал он, – чипы внедрят пенсионерам и одиноким людям, брошенным на произвол судьбы! И нас тобой не забудут! Будут отслеживать наше состояние здоровья!

Мне показалось, что Георгий принес хорошую новость.

Можно я приму участие в полёте мечты?

Я начал развивать мысль и сказал о том, что в случае остановки сердца через чипы смогут подавать электрические импульсы для его запуска. Поколение сейчас слабое, нездоровое. Георгий, например, детский врач и не раз мне об этом говорил.

Мы выпили по рюмке виски: тридцатилетний MACALLAN! Выпили за недалёкое счастливое будущее.

И вот оно наступило.

В квартирах за пределами Садового кольца все были сосредоточены на подсчётах. Нас интересовало: сколько раз в году можно позволить себе прогулки по центру. В нас остались только навыки счетоводов, а многие остальные умения за ненадобностью отпали, как хвост ящерицы.

Я давно хотел порадовать мою любимую пешей прогулкой по обновленной Москве. И она, и я – мы жили на окраине.

На своей машине попасть в центр можно было только по спецпропускам, поэтому я тщательно продумывал маршрут. Прогулка по Патриаршим прудам была дороже прогулки по Кузнецкому, потому что там располагались самые дорогие клубы и рестораны. Но все же на Кузнецком нашелся ресторан, который заинтересовал мою девушку.

Она сказала мне, что каждый раз, когда ходила мимо него на работу, ей очень хотелось заглянуть внутрь. Её привлекал запах горячего шоколада с кардамоном и корицей. Я устрою ей этот праздник!

Ей было интересно, почему в стране, где для нас вечные будни, в ресторанах в центре Москвы вечный праздник?

Независимо от дня недели ресторан на Кузнецком был полон праздных людей. И даже очередь часто стояла на улице. Почему именно в этом ресторане аншлаг? И так ли хорош его интерьер?

У моей Елены было привилегированное положение. Она являлась представителем творческой профессии, а именно художницей. Люди этих профессий имели право в рабочие дни ходить по центру Москвы бесплатно. Власть настолько была уверена в себе, что позволяла любое творческое самовыражение. Только, если оно не нарушало общественного порядка.

Вживлённые чипы не позволяли отклоняться от разрешенного маршрута. Нарушитель платил штраф. Хорошо, что такая провинность не считалось серьёзной. А за некоторые отступления по новому трудовому кодексу можно было и работы лишиться, с уплатой неустойки работодателю.

Елена не отвечала ни на звонки, ни на смс. Я мчался к ней домой. Не стал дожидаться лифта и, перескакивая через ступеньки, добежал до седьмого этажа. На звонок никто не отреагировал. За дверью стелилась тишина.

Я вернулся домой, раздавленный этим событием. Предчувствие плохого упало на меня, точно бетонная плита.

Дома меня тоже ждали новости. Сегодня умер от инфаркта мой лучший друг Георгий. Как он и мечтал, всеобщая чипизация произошла, но медицинская программа незаметно выросла в полицейскую. Когда моему другу стало плохо, несмотря на чип, вживленный в его тело, скорая не приехала, и он умер.

Вместо спасения человечества, нас отрезали от страны, от города. Нас запрограммировали, мы не могли сделать шаг без того, чтобы ОНИ не узнали.

Елена позвонила только через день.

Прости. Я приходила в себя. Позавчера кажется… Да! Позавчера я была свидетельницей открытия сооружения… По-другому сказать не могу. Сооружение доставляет теперь людей на работу. Как тебе объяснить… У выхода из метро находится распределитель. Такой стеклянный колпак… Такой головоногий моллюск чудовищного размера… От него разветвлённые стеклянные проходы отходят, как щупальца. Распределитель заполняется людьми, и опускается стеклянная панель. Можешь меня считать сумасшедшей, но эта панель мне напоминает гильотину… Устройство считывает информацию с чипа и человека толкает к нужному проходу из стекла. А потом людей забирает транспорт и развозит по объектам. И так партию за партией. Мне предложили попробовать это все на себе. И я зашла. Меня, правда, выплюнуло на улицу, а не в транспорт. Я подняла глаза и увидела в воздухе светящуюся рекламу «Вы сделали правильный выбор».

«Придётся с этим смириться, – сказал я ей, теперь всё так устроено. Надо любить жизнь».

Через несколько дней любопытство Елены взяло верх. Она, поддавшись искушению, заглянула наконец в ресторан на Кузнецком, несмотря на штраф. Потом Елена делилась своими впечатлениями целую неделю. Она каждый день доставала новые впечатления из своей памяти, точно необработанные алмазы из шкатулки, своим воображение она превращала их в бриллианты, а потом нанизывала на нить, создавая канву нового литературного ожерелья.

Она рассказывала, что в центре ресторана длинный стол, на котором горели свечи. Их огонь отражался в яшмовой столешнице.

Сама столешница напоминала ей наборный паркетный пол в бальном зале, на котором стояли десерты в белых кружевных платьях и как будто ждали приглашения на танец. А на стуле, обитом кожей пурпурного цвета, сидел пианист и играл на рояле джазовые композиции.

Когда Елена зашла было утро. Она прошла по почти пустому ресторану, села в углу и заказала чашку кофе с корицей. Ей захотелось пирожных. Она подошла к столу, где были расставлены десерты, как вдруг все исчезло и вместо пирожных возникли бутылки с вином. Елена поняла, это голограмма! Когда она уходила, её взгляд остановился на паре у окна. Она почувствовала, что это не муж с женой, мужчина и женщина совершали двойную измену.

Елена ценила детали.

И еще она поняла: откуда у этих людей внутри Садового кольца уверенность в завтрашнем дне. Они не живут в ее стране. Они живут в стране, которую сделали сами. Страна в стране. Увы, я не мог ей возразить, как и не мог пригласить её в ресторан на ужин. Я потерял работу.

Я был всего лишь начинающим детским писателем и не мог роскошествовать. Основным источником дохода были рецензии. Грустные размышления прервала громкая музыка, звучавшая в телевизоре. Я посмотрел на экран и увидел бегущую строку. В ней сообщалось, что в субботу на все развлечения и предыдущие запреты скидка до 85 %. Это шанс!

Я немедленно позвонил своей любимой. Через час она уже была у меня.

Она ворвалась как весенний, свежий ветер.

Неужели всё будет почти бесплатно? И мы можем посетить выставку Тулуз-Лотрека и сходить в консерваторию на «Виртуозов Москвы»?

Я удивился:

– Разве мы не пойдем в тот самый ресторан?

– А зачем? Я уже всё поняла…

Ранним утром мы ехали в моей «Тойоте». Ещё месяц назад Елена разрисовала её своими руками. Мы ехали с открытыми окнами, не обращая внимания на смог. Мы любовались красотой Москвы, такой же холодной и выверенной, как математическая формула.

Асфальт был чист и потрескивал под колёсами, точно накрахмаленные рубашки. На тротуарах в кадках стояли деревья, как на параде. Мы так давно не вывозили свою машину в свет, что нам казалось, она радуется событию вместе с нами. Мы пытались максимально впитать в себя давно забытые ощущения, как земля впитывает влагу после длительной засухи. Оставив машину, мы бродили по любимым улочкам, вспоминали прошлое. Но настоящее было другим.

Отреставрированные здания смотрели на нас враждебно. Они защищали своих хозяев, которые получали отчисления от людей, нарушавших дресс-код данного района. Но сегодня мы на это не обращали внимание. Елену беспокоило только то, что по центральным улицам ездили машины исключительно класса «люкс». В таких же машинах ездили и полицейские. Опознавательные знаки были запрещены. Это было новое правило.

Елена задавала один и тот же вопрос с упорством тонувшего пловца, желающего выплыть:

– Разве мы одни читали рекламу? Почему машин эконом-класса так мало на улице?

– Не обращай внимания. Опять ты что-то придумываешь. Почему ты не умеешь радоваться? Нельзя относиться ко всему, как кочану капусты. Ты всегда обрываешь листья, чтобы посмотреть: нет ли там гнилой кочерыжки! Зачем тебе это? У тебя все хорошо! Твоя выставка прошла успешно! У тебя блестящее будущее! У меня тоже все будет прекрасно! Мы еще не старые! А сейчас мы гуляем!

Я знал откуда у Елены такое недоверие ко всему. Её часто обижали, и она пыталась вооружиться, чтобы её не застали врасплох сложившиеся обстоятельства.

Я был совсем другим, любил жизнь во всех её проявлениях. Жизнь – это не только тучи, но и радуга. Елена прервала мои размышления.

Ты видишь лишь верхушку айсберга, не чувствуя внутренних процессов. Попадаешь в идиотские ситуации, а потом мне приходиться вытаскивать тебя из них.

Одно время я увлекался игрой в покер. И однажды сел играть с шулером, не замечая кропленных карт. Елена предупреждала меня о том, что не надо иметь никаких дел с этим человеком, она что-то чувствовала, но я ее не послушал. И много проиграл. Было еще что-то подобное, но сейчас мне не хотелось об этом думать.

Незаметно для себя мы подошли к Третьяковскому проезду. У входа в бутик Джорджио Армани толпились безукоризненно одетые молодые и не очень молодые люди. Напряжение в толпе нарастало. Кто-то из присутствующих воскликнул:

– Армани! Армани! Сам маэстро!

Все расступились, и он вошел во внутрь. Приглашенные пошли следом.

– Давай ещё немного постоим, посмотрим, – шепнула Елена, – я когда-то тоже рисовала эскизы одежды. Конечно, так… не серьезно… для себя.

И вдруг охранник, вздёрнув бровь, удивлённо посмотрел на мою прекрасную Елену, будто увидел что-то давно забытое, и спросил:

– А почему вы не проходите?

Елена! Моя Елена! Она всегда считала себя самодостаточной, но в этот момент вся сжалась, как ёжик, почувствовавший скрытую угрозу. Я видел, сколько стоило ей усилий выпрямить плечи и гордо войти в бутик.

Разве она могла представить, что когда-нибудь окажется по ту сторону заграждения?

Внутри магазина публика оказалась не такой однородной. Экзальтированные барышни и такие же молодые люди, голова которых была занята только подбором модного looka из последней коллекции. Они хотели и стремились соответствовать пространству, в котором они жили, или мечтали жить. Были скучающие, пресытившиеся, были медийные, торгующие своим лицом, и только немного эстетов, получающих наслаждение, как от хорошей коллекции, так и от хорошей книги.

Я посмотрел на свою любимую девочку. На ней был дешёвый свитерочек, облегающий фигуру. Она была хрупкая, как воспоминание о вальсе. Чрезмерно короткая стрижка делала её колючей и похожей на мальчишку-подростка. Иногда со мной она казалась немного высокомерной, но я-то знал, какая она добрая и ранимая. Она очень любила животных. Они отвечали ей тем же. Собаки, которых выводили хозяева на прогулку, встретившись глазами с Еленой, подбегали к ней, чтоб засвидетельствовать свою симпатию. Детишки звонили в дверь и спрашивали: «Это не ваша собачка мёрзнет на улице?»

Она жалела всех. Родственников, которые её недолюбливали, врагов. Она редко плакала. При мне всего один раз.

Разве она хуже барышень, одетых в последнюю коллекцию этого года?

Ей не хватает только одного: уверенности, которую излучают они.

После показа коллекции нам раздали подарки. Книгу с автографом маэстро. Когда мы уходили, Елена мне сказала:

– Я никогда не задумывалась, хочу ли я быть одной из них?

Мы шли молча, думая каждый о своём. По дороге в Пушкинский мы купили мороженое, но я не успел его съесть. Оно предательски распласталось на асфальте, показывая моей прекрасной спутнице всю мою несостоятельность в галантном ухаживании. Мороженое готово было разбиться, только чтобы не достаться такому неловкому джентльмену.

Я был долговязым и не очень умелым в быту. Елена отдала своё мороженое.

– Ты так любишь сладкое. Смотри, и это не урони, оно уже начинает таять…

Я купил своей девочке новое мороженое. Нам было хорошо.

Возвращаясь домой из консерватории, мы забежали в книжный магазин за десять минут до закрытия. Это был мой праздник.

– Ты ничего не успеешь выбрать, – сказала Лена.

Мой взгляд упал на книгу неизвестного автора. Она называлась «Счастливый день».

Когда мы подъехали к дому, музыка ещё звучала в нас и была неотделима, как шлейф от платья. Елена поцеловала меня сама. Она всегда стеснялась своих эмоций.

Спасибо тебе за этот день… Я его никогда не забуду…

Я пошел домой счастливый, я знал, что впереди меня ждет только успех и удача!

Рано утром на электронную почту пришло письмо:

Поздравляем вас с самым дорогим днём в вашей жизни!

1. Проезд на машине не соответствующего класса. Штраф 85 минимальных зарплат.

2. Дорога, ведущая к наслаждению. Штраф 100 минимальных зарплат.

3. Подарки для вас. Штраф 10 минимальных зарплат.

Просим оплатить в течении недели. В случае неуплаты-санкции.

Всего доброго. Удачи!

P.S. В следующий раз, если он у вас будет, читайте бегущую строку внимательно.

Анастасия Гремяцкая, молодая детская писательница, за свою жизнь уже успела сбежать из России, соскучиться и вернуться обратно. В прошлом заядлая путешественница, гид по Таиланду, по Камчатке.

Сейчас работаю экскурсоводом с детками в музее «Экспериментаниум».

Бал женихов

В дверь постучали.

– Ваше Величество, господин Куарье приехал.

– Прикажите его сюда! – отозвался король. Король Милей сидел за большим дубовым столом и с грустью рассматривал стены зала советов. – Надо бы вас, ребятки, перекрасить, – подумал он. Многовековые стены замка наводили на него невыносимую скуку.

Прошло меньше минуты, как дверь зала распахнулась, и вошел статный мужчина средних лет в белых шароварах и высоких сапогах. Рукой он небрежно поправлял усы.

– Где тебя драконы носили? – старик улыбнулся, встал с кресла и крепко обнял своего гостя.

– Сам знаешь, где. Тролли – они ребята непростые, – ухмыльнулся гость. – С ними, поди и эля выпей, чтобы понималось лучше, и о жизни их тяжелой поговори. Неделя пролетела – сам не заметил. Зато, дорогой мой, будем мы теперь горную баранину на ужин смаковать, а не пресных эльфийских кроликов.

Маркез Куарье слыл в королевстве человеком известным. Когда-то сопливый мальчишка, выкрикивающий громче всех на ярмарке: «Помидоры свежие из морей заезжие!», теперь ходил у короля на службе в главных советниках. Решал торговые дела всех и вся, умел договариваться даже с самой опасной нечистью.

Старые друзья присели за стол и проговорили еще больше часа. Обсудили все: и волнения на коровьих фермах, и налог на черных кошек, который весьма неплохо пополнил казну, и что невмоготу Милею больше пить лягушачий помет, который дворцовый знахарь так рекомендовал от больного сердца.

– Вообще, друг мой, дело у меня к тебе есть, – король взял со стола чашечку ароматного эльфийского чая и сделал глоток. – Девки-то мои выросли совсем, отца теперь ни в грош не ставят! Сил моих нет с ними совладать! Да и не хочу больше. Все. Замуж им пора! – старик скривил лицо. – Я-то к ним и так и этак, дракон их побери! А им все не так. Старшая, вон, уже собственный замок просит.

– Да что тут думать, – Маркез развел руками. – Замуж трех девиц отдать – дело не хитрое.

– Ты понимаешь, Маркез, – король наклонился ближе к другу, – мужей-то нам достойных надо. Они же каждая о принце мечтает. Откуда в наших краях принцы, ты мне скажи? Я хоть и злюсь на них, да только добра желаю. Чтобы счастливы мои девочки были.

– Да что ты, право дело. Сущий пустяк! – Маркез прищурился. – Хороших женихов – их поискать надо. Потом пыли в глаза пустить, пир устроить. А дальше и выбор за нами.

– Азольда! Азольда, какого тролля ты опять трогала мои вещи? – старшая сестра быстро спускалась по лестнице в гостиную и что-то держала в руках.

– На тебя оно все равно не налезает!

– Я тебе дам не налезает! – Брунгильда бросила на пол платье, подбежала к сестре, которая уже приняла оборонительную позицию, и схватила ее за волосы.

– Истеричка, больно, отпусти! – тонкий голос Азольды разнесся по гостиной противным визгом.

Темноволосая Брунгильда была гораздо крупнее и сильнее сестры:

– Никогда! Не! Смей! Трогать! Мои вещи! – кричала она.

В женской гостиной все было как обычно. Огромные окна до самого потолка впускали последние лучи уходящего осеннего солнца. Под окнами стояли расшитые бисером диваны, а в углу мерно потрескивал камин. По всей комнате валялись вещи: из-под дивана торчала одинокая золотая туфля, около лестницы в спальню лежало уже знакомое нам платье, а рядом с зеркалом высилась совершенно необъятная куча женских тряпок.

Дверь гостиной распахнулась, и в комнату вошел король.

При виде отца Брунгильда отпустила сестру и принялась поправлять передник.

Король молча переступил через гору вещей, сел на кресло у камина и глубоко вздохнул:

– Устал я от вас, дочери мои. С тех пор как не стало Маргарет, воспитывал вас как мог, на что сил хватило. А теперь все. Пора вам лететь строить свои гнезда. Полно!

– Ты нас выгоняешь, папочка? – с недоумением произнесла Азольда.

– Замуж он нас выдает, глупая. Кто он? Король? Богач? Артист? – Брунгильда пригладила талию и расправила плечи.

– Как замуж? Не надо замуж! Мне и дома неплохо. – Это была средняя дочь, Верселла, которая до сих пор лежала у окна на диване и разглядывала модный журнал. Она была чуть ниже и круглее своих сестер.

– Да тебя замуж и тролль не возьмет! – сестры засмеялись.

– Все, девочки, решено. Ищем вам женихов! Каких закажете – такие и будут, – король встал, улыбнулся, обратно перешагнул гору тряпья и вышел из гостиной.

На следующие два дня король Милей со своим лучшим другом и советником Маркезом закрылись в совещательном зале и обсуждали план замужества. Иногда разговор о сватовстве сопровождался порцией доброго смеха, выкриков типа «Гениально!», «Вот это идея!» и прочего в этом духе.

Прошла неделя и по всем дорогам на расстоянии тысячи миль появились огромные плакаты. Одни плакаты красивым готическим шрифтом призывали к действию: «Бал женихов короля Милея! Только один день раздача принцесс!». На других был изображен сам король с серьезным выражением лица и лозунгом: «Ты принц? Герой? И все еще без жены? Тогда король Милей ждет тебя!». Третьи же показывали прекрасных принцесс, которые просто загадочно улыбались.

По всей стране появились шуты и балагуры, которые на любой лад распевали:

Вместе с этим они раздавали народу маленькие пергаментные бумажки, на которых большими буквами читалось: «Бал женихов! Приди сам, приведи друга. Предъявившему бесплатный эль!»

Разговоров в королевстве и за его пределами только и было, что о грандиозном сватовстве. Принцессы тоже зря времени не теряли и старательно доносили отцу каких женихов они хотят.

И вот этот день настал.

На главную площадь за ворота замка повалил народ. На площади не то, что яблоку – косточке негде было упасть! С самого въезда в город гостей развлекали шуты и комедианты, то тут, то там разносились задорный смех и улюлюканье. Музыканты играли развеселые мелодии, а всем желающим наливали кружку старого доброго эля.

Король был счастлив. Он стоял на балконе и осматривал город. Их план сработал. Казалось, на торжество пришли все, кто хоть краем уха мог слышать о предстоящей свадьбе.

В очереди за свиными ножками теснилась делегация троллей. Они как всегда выглядели угрюмыми и свирепыми. Недалеко от них водили свои восторженные хороводы эльфы, что, несомненно, мешало первым так угрюмо стоять. Гномы собрались около фонтана и громко что-то обсуждали, единороги и кентавры мирно жевали овес королевской конницы. Кого здесь только не было! Русалки, леприконы, маги из Горелых земель. Одни других чуднее и интереснее.

У самого замка в расписных креслах восседали принцессы – статная Брунгильда, хрупкая Азольда и круглолицая Верселла. Женихи подходили с подарками и цветами, каждый старался понравиться своей избраннице.

– Этот глупо выглядит, у этого губы как у гуся, у этого на лбу написано, что он башмаки чинит, – рассуждала старшая сестра, пока Верселла дожевывала еще один пирог от поклонника, а Азольда строила глазки очередному «башмачнику».

Гостей становилось все больше, очередь к принцессам уже перестала быть видна за горизонтом, существа начинали нервничать. К королю то и дело подбегали слуги и сообщали новости:

– Ваше Величество, в бочках закончился эль, там уже во все горло вопят и в слуг кружками кидаются.

– Ваше Величество, тролли съели все свиные ножки, грозятся начать есть эльфов.

– Ваше Величество! Ваше Величество! – у короля гудело в голове. Он старался быть спокойным, но получалось с трудом. Он то и дело смотрел по сторонам в поисках Маркеза.

Внезапно на площади потемнело. Площадь стала накрывать туча. Гости испуганно озирались. Туча становилась все больше, и уже можно было разглядеть, как к самому дворцу усаживается исполинских размеров дракон.

Народ стал разбегаться в стороны, чтобы уступить ему место, началась давка. Когда дракон приземлялся, он случайно задел крылом самого толстого и лысого тролля. Тролль пошатнулся и упал.

– Бей его! – закричал кто-то из его сородичей, поднялся истошный вопль, и началась драка.

Тролли нападали на дракона, в троллей кидались камнями эльфы, гномы пытались сбить с ног эльфов.

Король смотрел на все это с балкона замка и метался из стороны в сторону.

– Что же я наделал? – Милей снял корону, стал рвать на себе волосы. – Что же наделал, гномья моя голова! – Он посмотрел с балкона на дочерей, которых от толпы защищала лишь небольшая дружина – дочери ревели в три ручья.

На маленьком столике в углу заботливо стоял небольшой графин с элем. Король не думал ни секунды. Он начал жадно хлебать напиток, и не остановился, пока полностью не осушил графин. В глазах у Милея резко помутнело, он схватился за сердце, стал задыхаться. Первую минуту он еще держался за кирпичную стену балкона, но вскоре силы стали покидать короля, и он сполз по стене вниз.

– Король скончался! Король Милей умер! – шепот эхом проносился над толпой.

У бездыханного тела короля сидели дочери и захлебывались в слезах. Вокруг молча стояли слуги. Всех растолкал Маркез:

– Довольно, барышни, довольно, – он стал поднимать сестер с пола одну за другой. – Я подавлен не меньше вашего. Отца мы еще оплачем, а замуж выйти возможности больше может и не быть.

Маркез подошел к краю балкона, в руке он держал сверток, принцессы последовали за ним.

– Друзья мои! – обратился он к притихшей толпе. – Мы все как один сожалеем об утрате нашего горячо любимого короля Милея. Эту скорбь ничем не погасить, она останется гореть в нашей душе, пока будет жива наша память. Так давайте же выполним его волю, – он поднял сверток над головой, – и сделаем то, ради чего собрались.

Толпа взорвалась аплодисментами, и Маркез продолжил:

– Я как главный советник короля имею честь зачитать и привести в действие следующий документ, лично оформленный и подписанный покойным королем. Внимание! «Трактат о замужестве» гласит:

«Принимая во внимание все пожелания дочерей, при невозможности выбрать себе мужа самостоятельно, приказываю:

Старшую дочь, Брунгильду, выдать замуж за богатого и хитрого господина, который в обязательном порядке носит бороду на модный лад.

Среднюю дочь, Верселлу, отдать за сильного, предпочтительно лысого джентльмена, который всегда найдет своей даме вкусной еды.

Младшей же дочери, Азольде, приказываю найти мужа могучего, богатого и мудрого, способного защитить в любой ситуации».

Толпа затаила дыхание. Кто эти счастливчики. Сестры с интересом смотрели на Маркеза. И откуда это отец мог так точно угадать их вкусы. Каждая ждала своего избранника.

– Судя по четко составленному документу, – продолжил Маркез, – Брунгильда достается в жены господину Арджо – леприкону из Кальпакии. – Свита гномов и леприконов заревели что есть сил, Брунгильда ойкнула от неожиданности.

– Верселла найдет своего избранника в господине Толине – тролле из лесного семейства. – Средняя сестра хотела было что-то возразить, но Маркез ее перебил, – Азольда же достается премногоуважаемому Рогану – как самому могучему и мудрому дракону всех времен.

Толпа ликовала, тролли искренне поздравляли своего сородича, а сестры взглянули друг на друга и, не смея перечить воле отца, смиренно побрели к своим новым мужьям.

Маркез подошел к дракону, на которого взбиралась красавица Азольда, и помог ей.

– Вчера ты продавал помидоры, сегодня принцесс. Что дальше? – с презрением в голосе произнес Роган.

– Гномы за мир хотели драконий зуб, эльфы – гномью бороду. Думаю, я смогу им помочь… – ответил Маркез и многозначительно улыбнулся дракону.

На площади становилось пустынно, бал женихов был завершен.

Новый король направился к замку.

Березина Галина Николаевна родилась в г. Феодосия (Крым). 09.08.1983 году.

С 1998 года постоянно проживает в г. Севастополе. Выступала при гимназическом французском театре, неоднократно становилась призером конкурсов чтецов творчества Т.Г. Шевченко. Разведена. Воспитывает сына 7 лет. Увлекается практической психологией и современными танцами.

Окулус (Новелла)

2069 год. Ничего земного нет ровно 39 лет. Вирус поглотил Землю и «выплюнул» остатки представителей человеческой расы.

Крису исполнилось ровно 23 года. Его любимый 18-й день осени. Он стал эталоном. Развитая интуиция, идеальные черты лица, крепкая фигура и молчаливый характер. В свои молодые годы он сумел стать Зомби-следопытом. И днём, и ночью, отлавливая представителей Z культуры, он стал легендой среди своих коллег.

«Теперь и на улицу никто не выходит. И жизнь умещается в экран гаджета…Где же эта ручка, можно и дьявола изгнать за время самого моего длинного поиска такого простого предмета!.. Мне нужно написать письмо ей, моей прекрасной Стефани! Кто заточил ее, совсем молодую и здоровую девушку, в самый строгий изолятор «Последняя петля»?! Ее изумрудные глаза – неиссякаемый источник чистоты и добра. Кто этот безумец?!

Чёрт, что мне написать????».

Скомкав ни один лист, Крис смог выдавить следующее: «Стефани, я не супермен. Твоё спасение будет в моем рюкзаке».

Ручка выпала и покатилась на край стола. Занемела левая рука. Непрерывно стали пульсировать виски и болеть его синие, как некогда океан, глаза.

– Пора надевать очки и собираться в путь. Да, раньше помню у мамы была одна проблема, где взять деньги. А теперь – как выйти на улицу и выжить!

Вся жизнь уместилась в его коричневый неприметный рюкзак.

Дверь захлопнулась, и он оказался снаружи.

– Хм, странный свет, странная улица. Черт возьми, как же я долго не был здесь. Вот дом Бобби. Ведь так давно мы не виделись… Да, дома точно повторяют мерзкие физиономии их владельцев… Мне нужно пройти на площадь «мертвого Грига». Что же я ей скажу? Я тебя излечу, Стеф?! Какой же я «чушенос» в свои 23. Я всего лишь сыщик и охотник за тухлыми головами, а не доктор-иммунолог…Её нужно вывезти из города и показать Крисперу. Пусть он угловатый выскочка, но дело своё знает.

Он прошёл разбитый супермаркет и сгоревший крематорий.

– Мне снилась мама. Это самый странный ее подарок на мой день рождения. Появилась как всегда на 2 минуты в нетрезвом виде, напевая банда блюз: «безобидная шутка, ей парень, безобидная шутка…» Старая ведьма… Главное пройти 3 квартала. 369 шагов до чёрного светофора. Начну отсчет в обратную сторону. Это займёт моё время…

Крис успел сделать ровно 9 шагов, после чего свет проник в него. Тело захрустело и зазвенело. Эти звуки складывались в странную мелодию, словно 3-D пазл. Очки отнесло влево, глаз пронзила боль. Он перевернулся ровно 9 раз. Вошла тишина.

Стефани получила свежую газету от 19.09.2016.

– Деми, если бы ты знала, как я обожаю новые некрологи! – сказала она своей «перекаченной» подружке.

– Стеф, не зря же ты наследница империи патологоанатомов, – попробовала она усмехнуться, но гиалурон не позволил.

– Итак, – зевая, Стефани начала чтение, – 18.09 из Блэйка – республиканской психиатрической клиники сбежал Крис Броген…

– Деми, Деми, – завизжала она, – ты помнишь этого кровавого и безумного игромана, который писал мне 9 дней подряд?!

– А…тот, который убил свою мать, искренне веря, что алкоголь превратил ее в зомби. А эта комичная трагедия приключилась после очередного всемирного компьютерного турнира «Земля Z»?

– Да, да! Тот паренёк, над которым я шутила 6 дней о спасении и моем заключении в изоляторе. Так вот, дослушай же! Крис сумел сбежать со своими пожитками ночью, в игровых окулусах. Ха, Деми! Он был сбит на пересечении Бэк дайва и Дарк блю. Вот придурок! Он так и не понял, что его игра без перезагрузок!

Отбросив газету на журнальный столик, она продолжила делать маникюр. А из радио доносилась мелодия: «Эй, малышка, твоя безобидная шутка превратилась в кровавую драму…»

Александр Борзов родился 25 июля в 1991 году в Москве. Окончил школу № 1148 им. Ф.М. Достоевского и Московский государственный университет культуры и искусств (кафедра киноискусства). Писать начал с 11 лет. Сначала это были небольшие стихотворения, а затем, с 14 лет перешёл на прозу. Новелла «Лев Шумилов» является первой в его жизни публикацией. В будущем, Александр видит себя только писателем и никем больше.

Лев Шумило (Новелла)

Хаос вчерашних событий не был сном. Помню, как люди в белом – высокорослые мужчины в длинных плащах – назначили мне встречу в подземном переходе и сказали:

– Мы всё сделали, так что беги!

И я побежал. Побежал по длинному эскалатору на станции метро «Парк Победы», побежал по Поклонной Горе. Я был один среди безлюдных и ночных улиц Москвы. А луна, точно световой прожектор, освещала меня как главного героя спектакля. Люди в белом сказали, что я должен как можно быстрее уехать из Москвы. Мои провалы в памяти начались после встречи с ними. Я не помнил кто я, кем работаю и как живу. Я помнил только своё имя. И ещё я помнил один вопрос: «Куда бежать?»

Я пробегал мимо магазина и увидел какой-то грузовик, чей кузов был заполнен горкой яблок ядовито-зелёного цвета. Я запрыгнул в него, и мы уехали. Уехали далеко за пределы МКАДа. Через пару часов езды грузовик надолго остановился в какой-то деревне, и я спрыгнул. Обессиленный я рухнул на чьём-то огороде у теплицы, спрятавшись за виноградником. Так я уснул.

И вот сегодня проснулся я, когда не слишком грубо, а даже как-то ласково, щелчок замка калитки тихонько позвал меня вернуться в Реальность. Обрывки вчерашнего дня не особо терзали мой мозг и были расплывчатыми. Вновь провалы в памяти. Но свой побег из Москвы в эту загадочную деревню я ещё припоминал. Слегка привстав, я чуть не выдал себя, когда колкая боль вновь истыкала мою спину, словно ножи, безжалостно рубящие хрящевые ткани животных на убоях. Калитка закрылась, когда замок вновь щёлкнул. По территории участка, по маленьким бетонным плиткам, ведущим к крыльцу дома, весело шла девушка, напевая звонким голоском песенку «Sally Cinnamon» из репертуара The Stone Roses.

«Хм…А у неё хороший вкус!» – подумалось мне.

Она была ещё совсем юной, возможно ей не было ещё и 18. Вроде обычная симпатичная девчонка, с уже хорошей грудью, и которой предстоит ещё немного дорасти до идеала, ноги уже прорастали рельефами на бёдрах и лодыжках, и личико, ещё такое светлое и невинное, сливающееся с русыми длинными волосами, небрежно завёрнутыми «в хвостик». Но почему-то, эта самая Мисс Обыкновенность меня цепляла. Она вошла в дом. Я сумел встать, превозмогая боль в спине, и когда вышел из-за виноградника, девушка тоже вышла на крыльцо.

– Простите, – в спешке начал я, – я не помню кто я, поймите меня.

Я ожидал криков паники, но она стояла и смотрела на меня, улыбаясь, как на непутёвого странника. Первое движение сделала всё-таки она, подойдя ко мне и протянув руку, разжав пальцы. В ладони было бледно-жёлтое яблоко.

– Антоновка, – сказала она, когда заметила мой удивлённый взгляд.

Я принял подарок и откусил его, превратив на время в значок компании Apple. Тут она взяла меня сразу за руку и чуть ли не насильно потянула за собой. Её рука была нежна кожей, но сильна мышцами.

– Не бойся… – всё также ласково сказала она, когда мы уже были в её хоромах.

Она ушла, поднявшись по лестнице на второй этаж, а меня оставила одного в гостиной с камином.

Я снял пальто и присел на диванчик, позволив своей спине почувствовать мягкость пуфиков. Ждал. Решил снять с себя потрёпанный пиджак, и, немного скомкав его, бросил на соседнее кресло. И как я раньше не чувствовал? Во внутреннем кармане пиджака что-то зашуршало. Это была смятая в трубочку тетрадка. Что это? И зачем мне она была нужна? Я поспешно открыл её и наспех пролистал от начала до конца, но страницы были пусты и белее снега. Лишь в серединке, на одном листочке красными чернилами было написано: «Где Правда, а где Вымысел?». Почерк был явно не мой, даже детский какой-то, а уж тетрадок с собой я точно никогда не носил.

– Ну, как себя чувствуешь? – насмешливо прозвучал уже знакомый женский голос.

Я дрогнул, выронив тетрадку на ковёр. Она присела тоже на диванчик, рядом со мной, и, заметив упавшую тетрадь, схватила её, опередив меня.

– Где Правда, а где Вымысел? – прочитала она медленно, а затем, отдав обратно мне тетрадку, спросила, – так ты знаешь?

– Нннет… – растерянно отвечал я, – а ты?

– Вроде должна знать… – поникнув головой, ответила она уже равнодушно.

Мы сидели совсем близко друг к другу. Молчание смущало. Внезапно, в главную дверь дома постучали. Эти самые «Тук! Тук!» синхронно отгремели с моим сердцебиением. Неужели полиция или кто-то там ещё меня нашли? А может, ложная тревога? Или простой односельчанин решил в гости зайти, как принято в деревнях?

– Прячься! Быстро под диван! – пискнула она и буквально сама затолкала меня туда.

Я лежал в неудобной позе, под диваном, пылинки невольно залетали мне в рот и щекотали нос, кожа покраснела и залилась каплями солёного пота. Словно в ловушке. Из-под дивана я видел, как Алёна принимала непрошенных гостей.

Когда девушка открыла дверь, на пороге дома стояли двое высоких мужчин, все такие серьёзные, короткостриженые, одетые в классические костюмы, а поверх – в плащи. Тот, кто был в тёмно-сером, выглядел молодо, а тот, кто в бежевом, взрослым, и явно походил за старшего по званию. Такие гости, размахивающие своими удостоверениями, были самой неожиданностью для девушки.

– Здравствуйте! – вежливо начал взрослый, – меня зовут капитан Простаков, а это мой помощник младший лейтенант Сердюков. Мы из полиции! Можно войти?

– Конечно! Проходите! – распахнув дверь перед гостями, важно сказала она.

Пока оба полицейских расхаживали по холлу первого этажа, пристально осматривая всё вокруг, девушка успела юркнуть в гостиную, схватить моё пальто и пиджак и сунуть под кресло.

– Ну как? Нравится дом? – сострив фальшивую улыбку, спросила она, убрав руки за спину.

Их глаза постоянно щурились и казались хитрющими, постоянно выискивающими что-то. А улыбки, вырисовывавшиеся у них через силу, и без того казались кривыми и надутыми. Казалось, что они даже вовсе не улыбались, а всего лишь нагло гримасничали. Но ещё было смешно то, что они старались выглядеть очень невозмутимо, держа постоянно руки в карманах своих плащей.

– Так, ведём осмотр… – тонким, словно женским, голосочком неожиданно сказал Сердюков, до сих пор производивший впечатление молчуна.

Простаков нахмурился и, обернувшись, одарил сердитым взглядом своего помощника, да ещё цыкнув про себя. Но сделал он это громко, чтобы все услышали.

– Если я не ошибаюсь, вас зовут Алёна Белокрылова, так? – начал вежливо капитан Простаков.

– Да, вы правы, а что, собственно говоря, случилось? Давайте же к делу, господа следователи!

– Мы расследуем исчезновение одного человека, которого зовут Лев Шумилов… – он остановился, дабы проверить, испугалась ли, удивилась ли допрашиваемая от произнесённого имени, а затем, продолжил, – в последний раз его видели вчера днём в библиотеке иностранной литературы на Николоямской в Москве.

– Простите, но кем он был? – любопытничала девушка, сохраняя удивительное спокойствие.

– Он был талантливым учёным, подающим большие надежды! – громко и гордо заявил капитан.

Внезапно повисло молчание. Простаков без лишних слов, просто вытянул чуть назад свою правую руку, на что Сердюков сразу отреагировал, вытащив из внутреннего кармана своего плаща папку с документами. Капитан взял папку, пролистал, и, найдя нужный документ, резко взял его и показал перед лицом девушки. Это была чёрно-белая фотография, на которой был изображён портрет молодого человека с тёмно-русой шевелюрой.

– Лев Шумилов! Видели его? – строгим голосом спросил Простаков.

– Нет! – сразу ответила она, – я его впервые вижу.

Капитан убрал фотографию в папку и отдал (даже не оборачиваясь) её Сердюкову, – ну что ж, нам пора. Вам спасибо, Алёна!

– Не за что, ну что, давайте я вас провожу! – поспешно сказала она, чем и насторожила капитана, что тот не сразу решился уйти.

– Если что-то вспомните, то звоните по этому номеру, – и он протянул ей небольшую пластиковую визитку.

– До свидания! – промямлил второй.

И лишь тогда двое полицейских удалились прочь из дома, а негромкий хлопот главной двери привнёс финальный аккорд к их уходу. Выждав пару минут, девушка на всякий случай закрыла дверь на щеколду и сразу побежала в гостиную, где также зашторила все окна. – Выходи уже!

Я сумел, наконец-то, встать, немного охнуть от всё тех же болей, отряхнуться от пыли и вытереть рукавом уже грязной рубашки пот со лба. Я был словно выжатым лимоном, но чуть прогнившим и вонючим. Весь потрёпанный и измятый, усталый и почти «убитый». Но она, опять улыбаясь, всё глядела на меня. Её глаза. Глаза, сравнимые по виду с океаном из фильма «Солярис» Андрея Тарковского.

– Ну как ты? Не задохнулся там?

– Эммм…Спасибо! Тебя ведь Алёна зовут? Так?

– Да! Очень приятно! – и она протянула нежную ручонку, и которая сейчас не казалась сильной, а наоборот очень слабенькой, – а ты, судя по фотографии, Лев Шумилов?

– Меня… – я решил почему-то говорить всю правду, – меня зовут Лев Шумилов.

– Ого, вот как! Так ты что, инсценировал своё исчезновение? Чтобы сбежать? Так?

– Возможно, всё так и есть… – ответил я, не задумываясь, – а эти представители закона странноваты, верно ль?

– Да они лазейки ещё те, ушли уже наверно с концами отсюда, что им тут делать-то?

– Ясно, – подытожил я, а затем задал вопрос по существу, – слушай, Алён, а можно у тебя душ принять?

Вновь я почувствовал её руку, и как она меня вела по лестнице на верхний этаж. Я умылся, смыв с себя остатки вчерашних погонь и сегодняшних игр в прятки. Я был чист, и теперь у меня имелось неопределённое количество времени, чтобы понять – что делать дальше?

Солнце стояло над всей деревней. Вокруг как будто всё виделось в красках сепии. Маленькие леса на холмах блестели позолоченным железом, покрытые ржавчиной, а железные крыши деревянных домов отливали блеском жидкого сплава. Пахло прелыми листьями и подгнившими яблоками. Вокруг ходили люди, причём абсолютно разных возрастов: были и старики, и молодые. Кто-то ходил с кем-то под ручку, кто-то пил пиво, да параллельно разговаривал или спорил о чём-то. Кто-то был одет даже по-городскому – в джинсы и пиджаки, а кто-то по-деревенски – в обычные ватники и спортивные штаны. Детишки же катались на велосипедах. Радовало и то, что, тут хотя бы были все добрые и отзывчивые люди, и обстановка тут была куда более оживлённая. Людная. Мы с Алёной сидели на скамейке у фонтана, что за продуктовым магазинчиком.

– Скажи, что думаешь? Остаться тут? Или дальше идти? – начала Алёна.

– Мне здесь нравится… – ответил я.

– Я же говорила! – и она так улыбнулась, будто ребёнок, увидевший долгожданный подарок ко дню рожденья, и крепко обняла меня.

Между нами совершенно неожиданно воцарилось мучительное молчание. Я хотел ответить на её объятия и даже поцеловать. Но она, засмущавшись, немного отодвинулась от меня.

– Ты какой-то неуверенный… – продолжила она, – ты уж определись, пора уже, а то сколько можно же? Выясни наконец, что Правда, а что реально Вымысел…Что бы то ни было, а этот Некто правильные слова написал в твоей тетрадке…

– Для кого выяснить? Для себя? – я был расстроен её переменившимся настроением.

– Не для меня же! Настоящий ли ты? Считаешь ли ты Настоящим всё вокруг себя?

– О Боже! – я слегка отодвинулся от неё, чтобы жестикулировать руками как вспыльчивый итальянский актёр, – не хочешь ли ты изложить трактат об Искажённой Реальности, написанный Робертом Шекли в его романе «Обмен Разумов», м?

– Книгу не читала, не будь занудой, – почти резко кинула она, – зачем мне читать тебе о твоих галлюцинациях? Я Настоящая! И не являюсь плодом твоего воображения. Можешь успокоиться. Всё это старые бредовые сказки. Но вот Настоящий ли ты? Ты Правда или ты Вымысел? М?

– Потрогай меня, – и я даже начал сам щупать себя, – молодой парень, мне всё также 28 лет…

– А 28 ли? – спросила она, задумчиво глянув в мои глаза, – даже твои глаза говорят о том, что ты абсолютно потерян в этом Мире, плохое чувство Времени, как это принято говорить. А может, тебе сейчас вообще уже за 50, а? А твоё лицо лишь маска. Не задумывался?

– Чем-то схоже на сюжет романа Гранже «Пассажир», но там было всё-таки немного другое…

– Ох… – вздохнула Алёна, – вот скажу честно, для меня читать книги – это как фильмы смотреть в ооочень замедленном действии. Напряжно как-то немного.

– Значит, предпочитаешь глазеть на жизнь, укороченную до двух часов.

– Ага, кино меня как-то больше интересует, да и то, ради развлечений, а пользы ноль…

– А кем ты работаешь? И нравится ли тебе твоё место?

– ДА, нравится. Я преподаю вышивание в школе.

Её переменчивое настроение сейчас выводило меня из себя. Она была похожа на «порхающую» бабочку, мол, вылетит, не поймаешь, сама должна захотеть прилететь. Этакая Грушенька из «Братьев Карамазовых».

– Наверно польза будет одна, если я сейчас тебе кое-что скажу… – вновь прервала она молчание.

– И какая же? – немного раздражённо ответил я.

– В тебе очень много таланта из разных областей, НО цели настоящей-то нет! Понимаешь теперь, к чему я клоню?

– Понимаю, понимаю, Алёнка моя, понимаю… – я посмотрел на безоблачное небо, а затем сразу решил перевести разговор на другую тему, – кстати, а что эта за деревня? Подмосковье?

– Сибирь! – задорно ответила она, слегка толкнув меня локтем.

Ночью я решил остаться у неё. Она застелила мне диван на втором этаже, а сама, пожелав мне спокойной ночи, ушла на первый. Но мне не спалось. Я тихонько решил пройтись по этажу. Меня привлекла её библиотека. Когда я вытаскивал книги, раскрывал и нюхал их и читал аннотации, с полки упал лист бумаги.

«Договор» было напечатано на нём. В содержании этого договора упоминалось обоюдное соглашение сторон (компании «ПС» и Алёны Белокрыловой) о заключении контракта. Целью этого контракта было ИСЧЕЗНОВЕНИЕ самой Алёны. Внизу её подпись, рядом печать «ПС». Меня словно яблоком по голове ударило.

Я спустился вниз. Но Алёны уже не было. Я перерыл каждый уголок дома, но её нигде не нашёл. Алёна уже исчезла, не собрав даже вещи. После долгих и изнурённых поисков, весь дом был похож на магазин с выставленными на распродажу женскими платьями. Они лежали на полу, на диванах и висели на дверцах шкафов. Всё обыскал. Я вспомнил о своём пальто, которое всё ещё должно было валяться под диваном. Во внутреннем кармане я нашёл скомканные листки бумаги.

– Так и есть! – взорвался я.

Это были мои контракты. Когда-то я был инженером в Ретрограде, журналистом в Санкт-Петербурге и вот недавно учёным в Москве. Но, разочаровавшись в этих Жизнях, каждый раз ИСЧЕЗАЛ и менял на Новую Жизнь. Тайная компания ПС (Поиск Себя). Они рассылают своих агентов (те самые люди в белом), и те подписывают контракты на Новую Жизнь с клиентами. Из старой Жизни, в той, в которой вы разочаровались, люди в белом убирали вас за счёт исчезновения и частично стирали вам память. Совершенно неожиданно для всех, вы пропадали без вести, в то время как вы начинали новую жизнь и дальше искали себя.

«И была плутовка такова!» – вспоминались мне строки из басни Крылова. Сегодня днём Алёна твердила мне, Настоящий ли я? Все мы Настоящие, просто Настоящее вокруг нас надо искать! И упорно! Но что, если поиски самого себя затянутся на всю Жизнь? Страшно о таком и думать. И Алёна оказалась точно таким же вечным странником, как и я. И сколько таких людей, как я и она, на этом Белом Свете?

И тогда снова явились они. Мужчины в белом. Они незаметно вошли в дом и сказали следовать за ними через лес до заброшенного причала.

– Где Алёна? – спросил сразу я, когда мы пришли.

– У неё утром была встреча с агентами. Ты в это время ещё спал на её участке.

– Эти агенты – люди в белом?

– Да, они тоже из нашей бригады – ответили они, – только они женщины. Сам понимаешь, мужчины работают с мужчинами, а женщины с женщинами. И не надейся! Никакой информации о наших клиентах мы не разглашаем. Твоя задача – искать себя в этой Новой Жизни!

Но я в это время уже бежал, преодолевая болотные топи в дремучих непроходимых лесах. Я был один в тех местах, где только ты предоставлен самому себе и не можешь рассчитывать на чью-то помощь. Но я знал, что сумею выбраться отсюда. Любой ценой! Потому что, я всё-таки был не один. Вдали, меж огромных дубов, ощетиненные зелёным мхом, мои глаза увидели знакомый силуэт. Мы стояли уже друг напротив друга. Улыбка моя была потерянной. К горлу подступил ком, сердце учащённо застучало, ноги подкашивались, а глаза сверкали искрами смешанных эмоций. Она стояла, кусая яблоко, а разливавшийся сок по щекам быстро вытирала рукой. Во второй руке, она держала целое алое яблоко, похожее на сердце и протянула мне.

– Я пришла за тобой… – прервала она молчание.

Мы крепко взялись за руки и пошли наугад в другую сторону. Куда приведёт нас Дорога? Что будет дальше, когда мы пройдём все эти болота и леса? Никто, как и мы, не знает ответ на этот вопрос. Вместе мы можем стать Силой! Мы идём и ищем себя. Теперь вместе.

Родилась, живу и работаю в Казахстане, в Караганде.

Образование высшее, врач-психиатр-нарколог. По специальности работала 1 год.

Замужем, двое детей.

В данный момент частный предприниматель.

Писала всегда для любимых людей. Сначала это были путевые заметки и письма. В 2014 году младшему сыну для съемок в киностудии «Kids TV» понадобились сценарии авторской рубрики – был создан цикл «Эта волшебная планета» в проекте «Mad Lapus». В 2015 написала небольшой женский сентиментальный роман «Душа моя», несколько рассказов. Работы пока не издавались.

В данный момент заочница литкурсов ИСП.

Сеанс практической магии (Новелла)

Поначалу они приходят и ждут чуда. Не верят в него, но ждут, что все, что произойдет, обязательно их убедит – чудеса есть, и, если они заплатят, эти чудеса станут их собственностью. Потом они убеждаются, что все – правда, и пугаются. Или наполняются счастьем и безграничным доверием. Нужно только их убедить и немножко поколдовать.

На сегодня остался последний клиент. Так, что там, в предварительной записи? Ага, мужчина, зовут Ярослав. Впервые. Ну что ж, отлично. Сима оглядела комнатку своего салона магии. На небольшом и неудобном круглом столе посередине – обычная атрибутика, все, что может пригодиться в работе – тяжелый и пока безмятежно прозрачный хрустальный шар, рядом колода карт Таро, пригоршня тонких черных свечей, узкий устойчивый канделябр, овальное зеркальце, небольшой кинжал. Чаша с водою налита, все в порядке и готово к приему. Есть даже совсем недавно насушенные небольшие пучочки трав, которые сейчас гирляндой висели над входом в целом аскетично обставленной комнаты салона. Больше никакого хлама, все ненужное только отнимает внимание и энергию, а значит, мешает работать. Сима заглянула в зеркальце, поправила и без того безупречный скандинавский локон, подмигнула своему синеглазому отражению и с улыбкой отложила зеркальце в сторонку. Готова.

Внешность Ярослава никак не соответствовала его голосу. И проблеме, с которой он пришел. Вообще, все как-то не соответствовало, и Сима оживилась.

Гудящий и раскатистый баритон, обещающий высокого дородного красавца, в реальности рождался в груди щуплого, крайне неприятного субъекта ростом с табуретку и возрастом «хорошо за пятьдесят». Он стремительно порыскал по комнатке глазками, оглядел Симу, после чего взобрался на мягкое кресло с ногами и молча уставился в хрустальный шар.

Сима тоже молчала. Смотрела в стекло шара, где отражались искаженные и вытянутые тени, и ждала.

– Мне нужно с ней поговорить! Я так больше не могу! Она умерла!

Отлично, мужичок-с – ноготок отмер и сейчас расскажет, зачем пришел. Но Ярослав снова впал в созерцание.

– Она была для Вас безусловно важна, но чем я могу помочь? Хотите с ней поговорить?

Его мутный взгляд перекочевал с хрусталя на канделябр.

– Она зарыла это и умерла. И я теперь не могу найти, никак! Как? Как мне отыскать, там все, что у нас было, все, что удалось…

Он внезапно очнулся, посмотрел на Симу с недоумением и опаской.

– Не беспокойтесь. Мне не обязательно знать, что мы будем искать, главное, что для Вас это важно, просто закройте глаза и представьте этот… клад, представьте, что держите все это в руках, а я пока начну…

– А что, можно вот так, запросто, с ней поговорить?

– Ну не запросто, конечно, но можно попробовать… Иногда душа ушедшего приходит к нам в образе насекомого или птицы, дает нам знак…

– Да, давайте же, что нужно делать?

Мужчина оживился, заерзал в кресле, путаясь в его чехле.

Сима мягко покачала головой.

– Вам нужно мне сказать имя, ненадолго закрыть глаза и вспоминать её. Какой-то момент, очень важный для вас обоих…И не пугайтесь, я подойду к Вам очень близко, мне нужно будет прочесть ауру и Вашу память о…

– Геля. Её звали Геля. Как мою маму…

– О Геле. Все будет хорошо, я сейчас готовлюсь к таинству, а Вы – вспоминайте.

Свечи зажжены, пары будет достаточно, верхний свет можно погасить. Музыка – отлично, космоэнергетика с прошлого сеанса сюда тоже подойдет.

Это был самый любимый Симин момент. Она читала нараспев слова заговора, постепенно погружалась в таинство и чувствовала, как копится и уплотняется энергия вокруг. Как начинается сонастройка, и, наконец-то – ожидаемые чудеса. Сима, стоя за левым плечом Ярослава, наконец заметила движение у противоположной стены. Кивнула удовлетворенно, осторожно тронула мужчину за руку. Что ж, а вот и Геля…

Маленькая ярко-белая бабочка появилась, словно из ниоткуда. Затрепетала над столом. Потом, словно движимая неведомой силой, направилась к замеревшему мужчине, села на запястье, застыла. Сомкнула крылышки. Легко взметнулась, запорхала у его груди. Ярослав перестал дышать.

– О чем Вы хотели спросить у нее?

Он молчал.

Бабочка, словно пьяная, запорхала вверх и вниз и неожиданно затерялась в темноте противоположного угла.

И тут его прорвало. Обернувшись, схватил Симу за руки и, преданно глядя на неё снизу вверх, зачастил:

– Она зарыла все где-то на даче, но теперь, когда я уверен, что она меня любила, оставлю все, как есть. Пусть все остается, как есть. Спасибо, спасибо огромное, теперь, когда я снова уверен, что она любила меня, я могу снова… Снова…

Он отпустил наконец Симины руки, схватил себя за голову, ероша реденькую шевелюру. Зажмурился.

Сима спокойно обошла столик, села в свое креслице, закрепила свечку в канделябр.

– Геля была моим самым любимым ретривером. Она всегда! Всегда была рядом со мной, но однажды стащила и закопала где-то на даче всю коллекцию альчиков, которую мы с нею собирали с тех пор, как она была щенком. В тот же день её сбила машина… Я хотел их найти, оставить у себя в память о ней… Но теперь – теперь я знаю, что она не обиделась на меня тогда, просто дурачилась. И теперь, спустя два года, я, наконец, смогу со спокойным сердцем взять щенка. Я никогда, никогда не думал, что это возможно, что я еще увижу ее, вообще не верил, но Вы!

Глаза его заблестели, загорелись, он вскочил с креслица, за ним потащился чехол, зацепившийся за брючный ремень. Он неожиданно схватил со стола чашу с водой и залпом выпил. Сима оторопело приняла у него опустевшую емкость, поставила на стол, выдохнула. У неё ещё никто не искал встреч с умершим псом. Хотя… какая разница, для кого совершаются на свете все маленькие и большие чудеса – замечательно, что они просто происходят!

Юлия Суходольская родилась в 1979 году, по профессии юрист, новелла – первый писательский опыт.

Уходи, пока можешь (Новелла)

Мне 76 лет, я живу в доме престарелых, и я решил начать вести дневник. Вы, наверное, подумаете, вот мол, очередной старый дурак, выживший из ума, решил поделиться никому не нужными воспоминаниями о «шветлых» днях своей юности. Может, оно и так, да только показывать я никому свои записи не собираюсь, по крайней мере, при жизни, да.

Решил писать для себя, для собственного спокойствия что ли, чтобы не чувствовать себя окончательно выжившим из ума стариканом. А беспокоит меня мое прошлое, вернее, одно происшествие, которое случилось со мной больше пятидесяти лет назад.

И все, что мной изложено в этом дневнике – правда – от первой буквы и до последней точки.

Дело в том, что с возрастом память моя преподносит мне все больше сюрпризов – события суточной давности вспоминаются с трудом, а события, произошедшие со мной 40-50 лет назад, я помню в мельчайших подробностях, хоть книгу пиши. Наша медсестра Танечка называет это словом, похожим на красивое иноземное женское имя, – деменция. А по мне, так склероз это, мать его. Да суть не в этом.

Я часто замечал, что чем старше человек становится, тем ярче цвета его прошлого и тем бесцветнее настоящее. Я вот точно помню пустой холодильник и вечные побегушки за два дня до «получки» по знакомым в поисках «взаймы», но все эти воспоминания окрашены оттенком солнечного дня, как будто жил я не в пасмурной Мурманской области, а на юге России, где-нибудь в солнечном Краснодаре.

Так вышло, что по приказу о распределении после окончания политехнического института я попал на механический завод в небольшом городе в Мурманской области. Нечего и говорить, зашибали мы знатно с коллегами по цеху, выпускниками таких же институтов, присланными сюда со всей страны. Вечером после окончания смены мы бродили по городу, в котором по тем временам было всего лишь три питейных заведения, где часам к восьми вечера набивалось битком народу, и столики со стульями выставляли даже на улицу, поскольку вместить всех желающих впасть в алкогольную нирвану эти заведения не могли по причине своих скромных размеров.

Приехав в заводской городок, я был, как сейчас говорят, в активном поиске и, освоившись в общежитии, немедленно занялся отысканием свободной на час, неделю или на всю жизнь девушки, это уж как получится, думалось мне.

Надо сказать, что, несмотря на все наши поисковые усилия – мои и трех таких же молодых разгильдяев-собутыльников, женский пол немногочисленного населения городка упорно нас игнорировал. Может потому, что, приходя в очередное кафе с целью познакомиться, мы были уже, как тогда говорили, здорово подшофе, а, может, их пугал голодный блеск глаз половозрелых самцов, изрядно подогретых алкоголем и длительным воздержанием от общения со слабым полом. Словом, личная жизнь не клеилась, а вечера, которые было нечем заполнить, были похожи один на другой, и не виделось конца и края этим холодным, рано начинающимся на севере России летним сумеркам. А впереди еще была по-настоящему холодная, северная зима…

В один из пятничных вечеров я и несколько моих коллег решили «обмыть» первую премию, выданную нам за перевыполнение квартального плана, в неподалеку расположенном от заводской общаги кафе.

В душном зале кафе на импровизированной танцплощадке под «Шизгару» в свете мигающих цветных лампочек топтались длинноволосые парни и коротко стриженные с немыслимыми начесами девчонки, взмыленная официантка с бешеным взглядом сновала между столиками, как-то ухитряясь удерживать на одной руке поднос с тарелками, уставленными в два яруса, бутылками «Агдама» и (о, обжигающий глотку, нектар моей молодости!) портвейном «777».

Усевшись за свободный столик, я начал рассматривать сидящих в зале людей, машинально отмечая, что за два месяца пребывания в городе почти каждое лицо стало мне знакомым, с каждым парнем или девушкой, находящимися в зале, я так или иначе пересекался либо на работе, либо встречал на улице маленького городка. В этот момент я осознал, что мне до смерти надоели одни и те же лица, которые я вижу, и одни и те же места, где я бываю, и меня охватило тоскливое предчувствие пустоты очередного алкогольного вечера.

Я решил выйти на свежий воздух покурить, чтобы как-то сбросить внезапно накатившую тоску. У крыльца кафе толпилось с десяток вспотевших от танцевальных усилий парней, отдельной кучкой стояли девчонки в новомодных миниюбках, ежась от пронизывающего ветра прохладного северного августовского вечера.

Безуспешно чиркая на промозглом ветру спичкой в попытке прикурить, я неожиданно увидел девушку, одиноко стоящую под электрическим фонарным столбом, да так и остался стоять как дурак с незажжённой сигаретой в руке. Картина эта по сей день так и осталась, словно впечатанная в моем сознании. Хрупкая фигурка в легком белом платье, темные волосы собраны в низкий пучок, несколько выбившихся и упавших на щеку прядей. Она стояла ко мне в профиль, и я смог даже в неверном свете электрического фонаря разглядеть ее точеный профиль и взгляд, устремленный будто в себя. Она курила и мне показалось, что что-то не так с ее сигаретой. Приглядевшись, я понял, что она (да-да) курила сигарету через мундштук. Я мог дать руку на отсечение, что в кафе ее не было. Да и раньше я ее ни разу не видел. Однако в облике девушки мне показалось что-то странно знакомым, каким-то родным что ли, и через секунду я вспомнил.

В детстве пару-тройку месяцев в год я болел жесточайшей ангиной и месяцами валялся в кровати. От делать нечего я за короткое время прочитал всю мамину библиотеку, которая, надо сказать, была весьма и весьма разнообразна. В одном из сборников стихов поэтов Серебряного века была фотография Ахматовой в профиль, которая курила сигарету с мундштуком, легкая дымка окутывала ее профиль и тонкую поднятую руку со слегка надломленным запястьем.

Девушка, как будто услышав мои мысли, коротко взглянула на меня, затем посмотрев куда-то поверх меня, неожиданно спросила:

– Вы не хотите меня проводить?

Несмотря на то, что такой прямой вопрос застал меня врасплох, я почему-то понял, что адресовался он именно мне, хотя за спиной у меня маячило не меньше десятка курильщиков мужского пола. Промычав что-то невразумительное, я подошел к ней и некстати севшим голосом представился:

– Сергей.

– Ия.

Плавно развернувшись, она прошла вперед несколько шагов, я двинулся за ней. Мне тогда смутно подумалось, что в ее манере двигаться было что-то необычное, она двигалась как в замедленной съемке, как…под водой, нашел я для себя подходящее определение.

– Ну и где же живет наша прекрасная незнакомка, – я пытался придать разговору шутливый тон.

Промолчав, одной рукой она взяла меня под руку, а другой неопределенно махнула в сторону окраины города.

Минут пять мы шли молча и, честно говоря, я был готов идти с ней вот так хоть до Северного полюса, но я все-таки решился задать мучавший меня вопрос:

– Ия, у тебя кольцо на безымянном пальце. Ты замужем?

Усмешка тронула ее губы:

– Можно сказать и так.

– Тогда, куда мы идем? – растерялся я.

Остановившись, она внимательно посмотрела на меня и спокойно ответила:

– Ко мне домой, ты же хочешь этого?

Смотря неотрывно на ее прекрасное бледное лицо в серебристом холодном свете луны, я почувствовал, как мой пульс на рекордной скорости разгоняется до легкого шума в ушах, ибо любой мужчина, получив приглашение побывать у женщины дома в час ночи, понимает подтекст такого приглашения.

Да черт с ним, с этим мужем, он, наверное, бывший или что-то в этом роде, потом разберемся, такие хаотичные мысли срочном порядке генерировал мой мозг, пытаясь совместить желаемое и действительное.

К этому времени мы пересекли окраину города и шли по направлению к небольшому леску, начинавшемуся в метрах ста от городка.

– А, я понял, ты живешь в той деревеньке, за лесом. Забыл название, – я защелкал пальцами, с улыбкой посмотрел на Ию, которая шла уже, слегка отстранившись, опустив ресницы и чему-то улыбаясь. У меня вдруг сжалось сердце от нехорошего предчувствия, совершенно необъяснимого, как будто я скоро потеряю что-то важное, что-то, что мне дороже всего на свете.

Не веря собственным ушам, я вдруг ни с того ни с сего бухнул:

– Я люблю тебя.

Ия слегка вздрогнула, на секунду мне показалось, может быть, виной тому был обманчивый свет полной луны, ее лицо исказила страдальческая гримаса человека, испытывающего невыносимую боль, но это выражение тут же исчезло как мелкая рябь на воде, колеблемой ветром.

Она ничего не ответила, да я почему-то и не ждал ответных признаний. В полном молчании мы вошли в небольшой ельник, еле различимая тропинка стала узкой, Ия прошла вперед, я уныло плелся позади. В голове моей была полнейшая каша, состоящая из кольца, бывшего или настоящего мужа и моего необъяснимо глупого мальчишеского поведения. Она, наверное, считает меня кретином, процесс самобичевания, столь милый сердцу каждого интеллигента, был прерван неожиданной мыслью.

Август в Мурманской области хоть и считается, как и везде, летним месяцем, однако ночью температура выше плюс десяти градусов не поднимается. На мне был твидовый плотный пиджак, Ия же была в летнем белом платье с открытыми плечами, да и при себе у нее совершенно ничего не было – какой-нибудь сумочки, ридикюля или, на худой конец, кошелька, куда там обычно женщины кладут всякую свою лабудень – помады, зеркальца, сигареты. Даже мундштук, который она держала у кафе в руках, куда-то делся. Тьфу на тебя, ну и дурак, подивился я сам на себя, что же ты даме даже пиджака не предложил, а все туда же – люблю-не могу.

– Ия, ты, наверное, замерзла сов…, – тут я осекся, потому что в этот момент справа от нас раздался громкий хруст сучьев, одновременно мне в нос шибанул резкий запах мокрой псины. Я очень сильно стал надеяться, что мое сознание вот уже в очередной раз за сегодня выделывает коленца, и все это мне показалось, но волчий вой и прерывистое дыхание крупного зверя совсем близко справа подтвердили, что я не выпал из этой чертовой реальности и нам обоим нужно побыстрее убираться из леса.

Ия, выделявшаяся белым пятном на фоне мрачного ельника, не меняя своей плавной, замедленной походки, слегка повернула голову вправо, и я услышал обрывки ее бормотания:

– Аме тама…сердце воды…из воды пришел… к воде уйдет…он мой…

Движение справа внезапно прекратилось, стало так тихо, что некоторое время я слышал лишь свои шаги да сбитое страхом дыхание. Спустя несколько минут лес кончился, и мы вышли к небольшому озеру, поблескивавшему в темноте как лоскут серого шелка.

Ия остановилась.

– Мы пришли, – сказала она, неотрывно глядя на воду. Мне показалось, что голос ее стал ниже и слова давались ей вроде как с усилием. Она сделала несколько шагов и, не снимая своих белых туфель, зашла в воду.

Остолбенев от неожиданности, я смотрел на нее и вдруг услышал тоненький вибрирующий звук, как если бы металлом скребли по стеклу, который нарастал с каждой секундой. Вода вокруг запузырившегося платья Ии начала странно вибрировать, образовав небольшую воронку, в центре которой она стояла. Ия обернулась и посмотрела на меня.

Липким змеиным холодком страх пополз у меня по спине, когда я увидел ее глаза – черные, без намека на белок или радужку, вдруг она странно округлила рот буквой «о» и, глядя на меня, сказала:

– Уходи, пока можешь.

При этом ее губы не двигались, рот оставался округленно открытым, а слова доносились как бы изнутри нее, как будто говорило нечто, пытавшееся с трудом говорить, как человек, слова выходили искаженными, прозвучало как будто:

– Уоди, пока ожешь.

В ужасе я попятился к кромке леса, не в силах отвести взгляд от нее, вдруг внутри меня как будто щелкнул переключатель, наверное, с запозданием включился инстинкт самосохранения, и я побежал, побежал так, как не бегал ни до, ни после этого случая.

Ветки хлестали меня по лицу, ночной ветер свистел в ушах, по-моему, я два раза упал, но точно не помню.

Выбежав из леса, я остановился, чтобы перевести дух. Вдруг на левой щеке я почувствовал горячий липкий поцелуй, вздрогнув, я дотронулся до щеки, на ней было что-то теплое и липкое – из левого уха шла кровь. В этот момент я отчетливо услышал шелестящее из леса «еще встретимся…».

Как добрался до общаги в ту ночь, я не помню, по-моему, я так и бежал без остановки через весь город, собирая удивленные взгляды гулявших по городу компаний с гитарами и песнями.

С той ночи прошло почти полвека, а ответов ни на один вопрос о случившемся тогда, я так и не нашел. К слову сказать, я так и не женился. Сначала было как-то не до этого, потом я пытался искать девушку, хотя бы отдаленно похожую на мою темноволосую Ию, но, как говорилось в одной популярной песенке, «…я не встретил повторений и не стоит их искать…».

Да и потом, кому нужен чудаковатый парень, тугой на левое ухо (позднее врачи диагностировали серьезное внутреннее повреждение барабанной перепонки левого уха) и боящийся воды в любом виде, если только она не в чайнике или тазике.

Иногда мне снится Ия, такой, какой я увидел ее в первый раз, она стоит под фонарем в белом платье, темные волосы собраны в низкий пучок, выбившиеся пряди падают на щеку, она поворачивается ко мне, смотрит на меня долгим внимательным взглядом и говорит шепотом, улыбаясь: «Еще встретимся…»

Каждое утро в государственном бюджетном учреждении «Социальный центр реабилитации инвалидов и пенсионеров», попросту именуемом в городе старперкой, начиналось одинаково. В шесть утра заспанные медсестры в мятой светло-голубой брючной униформе передавали дежурство своим бодрым и выспавшимся сменницам.

Медсестра Танечка Ивлева относилась к той редкой категории медицинских работников, любивших свою профессию, и по праву считалась одной из лучших медицинских сестер центра. Конечно, со своей квалификацией, умением ладить с людьми, врожденным тактом и порядочностью, она могла бы найти место, более высокооплачиваемое. Вот, совершенно недавно ей предложили место медицинской сестры в Москве, в частной клинике для худеющих. И работа непыльная, всего и делов-то – ставить инъекции, раздавать таблетки, да заполнять медицинскую документацию. Никаких загаженных уток, банных дней, после которых она еле домой добредает – руки-ноги гудят. Каждого старика надо поднять, а неходячих много, дотащить до душевой, обмыть, в том числе, причинные места. Иной старик – одни мощи, в чем только душа держится, а весит как здоровый упитанный мужчина в самом расцвете сил. И в чем тут секрет, наверное, правда, думала Танечка, кости тяжелеют с возрастом, так говорят старики.

Но от предложенного места Танечка отказалась. Во-первых, от длительных поездок на автобусе ее укачивало, а во-вторых, привыкла она к своей старперке, бросать как-то жалко, даже свои любимчики появились. Старикам-то многого и не надо – одному улыбнулась, другому смешную историю рассказала, услышанную в электричке, глядишь, стихает ворчание, потухает едва начавшаяся склока соседок по палате. Так и звали пациенты дома престарелых ее – не Таня или Татьяна, а именно Танечка.

Ровно в 5.45 – опозданий она не любила – Танечка появилась на посту, стеклянной будке на первом этаже центра реабилитации, чтобы принять смену у Ларисы, молодой медсестры, у которой только две недели назад закончилась стажировка.

Лариса, увидев сменщицу, вскочила со стула, изогнувшись, потянулась, сцепив руки в замок.

– Ой, Танька, как тебе это удается, никогда не опаздывать, да еще и раньше приходить.

На щеке у Ларисы алел след от пуговицы. «Опять спала, наверное», – подумала Танечка, но ничего не сказала.

– Таньк, а у нас один сегодня прижмурился.

Танечка поморщилась, услышав скабрезное словечко, дав себе слово, в дальнейшем подкорректировать понятийный аппарат коллеги.

– Ну этого, помнишь, который с придурью, воды все время боялся, все забываю, как звать.

– Сергей Никифорович, – машинально отозвалась Танечка.

– Ну да, Сергей Никифорович. Ты только подумай, сколько здесь жил, в банный день в ванную не усадишь, стой, видите ли, держи его под душем, – возбужденно тараторила Лариса, – захожу сегодня часа в четыре утра в душевую, мне показалось, свет горит, и на тебе, картина маслом. Сидит этот, значит, Сергей Викторович в костюме с галстуком в наполненной ванной. И вид такой, знаешь, блаженный, сам улыбается, а глаза закрыты. Я думаю, ну все, приехали, у старика крышу рвануло, эскузи я в джакузи, за плечо его тормошу, а он холодный весь. И в руках тетрадку какую-то держит. Я к дежурному, зав. отделением, буча такая была, только увезли жмура. Тут у вас, я гляжу, не соскучишься.

Не дослушав сбивчивый речитатив Ларисы, Танечка вышла с поста, прошла мимо душевой, остановилась около семнадцатой палаты, дверь в которую была открыта. Скудный скарб Сергея Никифоровича, состоявший, в основном, из книг, был уже разворошен пронырливыми санитарками, знавшими наверняка, что родственников у старика нет и делить его пожитки будет некому.

Танечка медленно зашла в палату, на подушке еще виден был отпечаток его головы, одеяло аккуратно заправлено. «Он вообще аккуратистом был», – подумала Танечка, самый тихий и непритязательный пациент, ее любимый пациент. Ночью, во время дежурств, когда спать хотелось сильно, но ни в коем случае нельзя, зная о бессоннице Сергея Никифоровича, она частенько заходила к нему, и они подолгу разговаривали обо всем. Не было, пожалуй, в жизни Танечки человека, который так спокойно и доходчиво мог объяснить суть любого житейского, да что там говорить, и философского вопроса. Своей библиотекой Сергей Никифорович по праву гордился, и Танечка с удовольствием обменивалась с ним книгами, после прочтения которых они иногда до ожесточения спорили, но даже после самых бурных словесных дуэлей, Сергей Никифорович виновато разводил руками и говорил: «Ну полно вам горячиться, Танечка, давайте лучше пить чай».

Не в силах сдерживать подступающие слезы, она рассеянно подошла к письменному столу, заставленному книгами, на столе лежала мокрая тетрадь, наверное, та, про которую говорила Лариса. Танечка раскрыла набухшие от влаги линованные листы. Слова, написанные почерком Сергея Никифоровича, разобрать было невозможно – чернила расплылись синими разводами, сухой осталась только концовка. Татьяна придвинула тетрадку к себе поближе и сумела только разобрать – …шепотом улыбаясь, – еще встретимся…

Окаймленные елками дороги покрыты мягкой пушистой пылью, необычно приятной босым ногам; вездесущие березки, богатейшее целебное разнотравье и голубой лен; низкие обложные тучи и ласковое солнце; добрые люди и изобретательные на игры дети… Так мне запомнился край моего детства: ныне Ивановская область, ранее – бывшая Владимирская губерния.

На основании указа ее императорского величества Екатерины II от 16 февраля 1789 года, поступившего во Владимирскую губернию, было предписано «привести дороги в надлежащий вид, т. к. во многих местах даже пехом с трудом перейдешь, а оныя перейдти делать надобно труда много, а некоторые дороги из лесин необрезанных, а в лесные края многи непрочищены».

Но и через двухсотлетие после высочайшего указа много лучше не стало. Мы, дети ХХ века, взлетая и падая в автобусе с пакетиками у ртов, напряженно отсчитывали придорожные столбики и подкладываемые под колеса оградительные щиты, – сначала до Мыта, потом до Южи, а после – до Палеха…Ну, а от него – в родной город рукой подать. Так вышло, что мать, не прикасаясь спиной автобусного кресла, чтобы «морская болезнь» не поразила прижатого к груди ребенка, перевезла меня на сто километров восточнее родной Шуи – туда, где угро-финские наименования неожиданно сменились старославянскими, и даже латинскими: Пестяки, Пуреш, Гомырежка…

В 1378 году здесь поселился литовский князь Андрей Ольгертович, а затем сюда же ссылала Екатерина II пленных поляков. И дороги нужны были не в последнюю очередь именно для этапирования. Хотя и для связи с Нижним Новгородом они играли немаловажную роль. Огибая «холерные посты» по дороге в Москву из Болдино, посетил эти места сам Александр Сергеевич Пушкин. А уж из венценосных особ кого только тогдашние «Пистяки»(«пистяковия» – по-старославянски – чистейшая) не видывали. И Иван Грозный, и Петр I и Александр II…

Пестяковский край поднял меня, по здоровью не принимаемую в детские учреждения (мать голодала во время беременности), от него исходит мое вдохновение, где бы я ни жила. Сюда я мечтаю всю жизнь возвратиться. И верю, что чистота здешней земли, вывернутые из ее недр языком ледника огромное число «святых» источников побороли нечисть сегодняшнего дня и что недаром здешние места овеяны славой непобедимого града Китежа.

Пульс Жизни

Колхоз расплачивался за труд натурой. Как именно – зависело от возможностей коллективного хозяйства и от работников, которые приноравливались к текущему моменту. К осени в личных хлевах появлялся подросший за лето бычок или поросенок на прикорм, которых к зиме забивали. Таким образом семья запасалась мясом, салом, зельцем и колбасами, в заготовке которых принимали участие «всем кагалом», как это принято в селе во многих делах. Если год был урожайным и колхоз выделял по трудодням достаточно комбикорма, то животных оставляли до весны, но дальше их ожидала та же участь. При большом приплоде в колхозе, во дворах содержались кролики, гуси, утки, ягнята и другой молодняк.

Взрослые работали целыми днями, и дети, предоставленные самим себе, мало их видели. Все время, особенно в ясные дни, проводили на улице, лишь изредка забегая в дом – откусить от ковриги и выпить кружку сырого молока. Охотники сливок растягивали этот процесс на три захода, не выпивали все сразу – и каждый раз находили в кружке приемлемый для утоления голода слой. Понятно, что в городе с магазинным молоком подобное выглядело б аттракционом.

Моей обязанностью в семье была кормежка домашней птицы. В летний полдень или же, если учебный год начался – после школы, я вываливала курам в корыто подогретую мешанину пищевых отходов и отрубей из приготовленной матерью лохани. Мне нравилась моя работа, потому что я обожала своих «милых пташек», дружила с ними и, узнавая каждую в «лицо» (для меня они имели лица), придумывала им имена и клички.

Хромоножка и Рыжка – вы как живые предо мной!..

Спасибо родителям – они содержали моих любимиц в хозяйстве до естественной курьей смерти.

Как-то раз моей матери представилась возможность выписать сразу двадцать молодых петушков, которые, будучи помещенными в просторный сарай, разлетелись по всем углам, облюбовав себе каждый – кто висящие на стене плетенные из прутьев сани, кто потертый хомут, кто метлу, притаившуюся в углу со времени листопада. Потом мы всю зиму ели этих петушков – в магазинах, кроме муки и хлеба по карточкам потребсоюза, безвкусных конфет, соли и огромных очередей ничего не было.

С поступлением петушиной партии родители заменили петуха: прежний кочет не устраивал своей робостью. Слишком уж деликатным характером отличался. Окрас был приятный, нестандартный, но в сельской местности подобные прелести не особо почитаются. Да и собратьями «по крылу» – тоже. Коль скоро о подобной тактичности проведывают соседские петухи – жди визитов!

Непрошенные куриные ватажки-батожки стали бесцеремонно заявляться к нам в гости со своими рябушками, активно дегустируя новые блюда и включая наших кур в свои гаремы. За то «скромняга» и попал в суп. Такова логика жизни, и не только сельской.

Отобранный из двух десятков петух отличался гневливостью, боевитостью, величавостью и огромным ярким гребнем со столь же пламенной бородкой – способными в момент наливаться кровью. Он стал выдающимся предводителем наших несушек породы «русская белая».

Это был комок силы и нервов – белоснежный, отливающий на солнце желто-зеленым блеском красавец. В моем представлении, оперением он походил на сказочную жемчужину, выплеснутую пенистым морем прямиком на скотный двор. Избыток энергии бил фонтаном. Мой отец называл петуха «пульсом жизни».

Избранный предводитель начал с ужесточения порядков в своей вотчине. Оказалось, что без его высочайшего позволения куры не смеют теперь ни зерна склевать, ни яйца снести. Призывные и предупредительные квохтанья не умолкали ни на минуту, шпоры топорщились, когти раздирали утоптанную дворовую почву в одно мгновение ока – до мокриц и многоножек…

Помпезные распушения и подволакивания веером раскрытых крыльев, наступательные боковые аллюры, устрашающие потрясания алой бородкой – быстро нагнали страх на конкурентов-соседей. Частые прежде петушиные разборки перед окнами пошли на убыль и, наконец, сровнялись с нулем. Все в семье, кроме меня, радовались уж одному тому следствию, что теперь на этом фланге хозяйствования можно расслабиться.

Я продолжала «бдить». И не напрасно. Во-первых, установив свой приоритет во дворе, наш Петя стал все чаще «выходить на дорогу» – сначала в гордом одиночестве, затем сопровождаемый куриной камарильей. В итоге несушки откладывали яйца где придется, не успевая добегать до курятника и устраиваясь для того под кустами, в бурьяне или просто в пыли посреди дороги. А наш наглец, меж тем, в апофеозе имперских замашек стал пролезать в чужие дворы, вынуждая хозяев хвататься за палки и каменья.

Особой любовью к орудиям первобытного человека часто грешил наш дражайший сосед – конторский служащий Иван Павлович Зоркин. Он был старожилом, в отличие от остальных жителей поселка – в прошлом репрессированных, амнистированных и засланных сюда государством для освоения сельскохозяйственных угодий. Корни Зоркина уходили в глубину восемнадцатого века, когда Екатерина II ссылала в эти края пленных поляков. Зоркин был вороват, прижимист и трусоват. Плюс, к тому же, строг с домашними животными.

Об этой жестокой реальности и не подозревали наши наивные хохлатки. В куриных фантазиях соседская усадьба кишела необыкновенно жирными личинками и червями. Отважные лазутчицы, соблазненные воображением, отправлялись в «заграницу» и возвращались с огромными синяками, после которых хирели и околевали. Отец подрезал им крылья и ставил всевозможные заслонки на пути к соседнему раю. Бесполезно. Несмотря ни на что, наш Петя стремился увенчать себя лаврами первопроходца и неустанно подкапывался под забор. Однажды пролез-таки сквозь невообразимо узкое отверстие за ограду – и теперь оттуда сзывал своих подопечных насладиться его добычей.

Зоркин, как всегда, находился на боевом посту, а именно, на кухне у окна – единственного глаза, которым соседский дом смотрел на огороды. Он выскочил наружу в кирзовых сапогах и фуфайке для защиты священной межи.

Смакуя предстоящую победу, он рассматривал будущую жертву. Петя тоже застыл, фотогенично выпятив грудь. Мне хорошо виделся его гребешок, маковым цветиком алеющий среди грядок с укропом. Несколько минут казалось, что противники изучают боевые возможности друг друга. Наконец Зоркин, как в замедленной киносъемке, вытянул палку в ударе – петух, взлетев, оседлал ее, перебирая лапами мгновенно подобрался ближе – и вцепился в оголенную плешь…

Каким образом взрослый человек потерял самообладание и выронил дубину из рук, я не знаю. Но факт был налицо. А вскоре – и на лице. Несколько бесконечных минут наш Петя, с легкостью колибри, порхал над ворогом, клохча и теряя в драке пух и перья. Пушинки, в смеси с клочками фуфаечной ваты, витали над драчунами, как над клоунами в цирке. В конце концов, человек бежал. Еще через минуту я увидела его с двустволкой в руках. Если бы не отец с моим старшим братом – они заготовляли дрова перед домом – отбросив с лязгом пилу, тут же не явились на место событий, то неизвестно, чем бы все закончилось…

Мы перестали выпускать кур в огород, так как он граничил с соседским.

Но жажда подвигов не покидала забияку. Вдохновленный победой, он стал откровенно зарываться. Играя с ребятней около дома, я видела, как пернатый атаман нападает на взрослых мужиков. Они отбивались от него чем придется: кто солдатским ремнем, кто котомкой, кто вилами, отборно ругаясь при этом.

Так молодой сорванец вовсю обживал нишу под названием Жизнь. Он взлетал на забор и звонким голосом заводил всех петухов в округе, срывая комплименты прохожих, задирал кошек, собак и пьяниц… Он без устали совал свой клюв не в свои дела и во все подзаборные щелки. Казалось, он задался целью постоянно мозолить всем глаза.

До сих пор этому террористу его активная жизненная позиция сходила с рук, если б было можно так выразиться относительно птицы. Мне же упорно казалось, что Петина жизнь висит на волоске. Ведь от задиры только того и жди, что он нападет на слабого. Клюнет ребенка, значит, прозвище «клевачий» обеспечено. И значит, пиши пропало. Я помнила, как во дворе моей подруги завелся подобный фрукт. Он бесчинствовал ровно до того момента, пока не оставил живописный экслибрис на личике ее младшей сестры… С тех пор этого писаку мы больше не видели.

Наш Петенька как будто не обращал внимания на детей, которых на нашей улице водилось предостаточно. Но эта странная кротость по отношению к малым сим, как показала жизнь, имела место только до поры до времени, пока недремлющий деспот подыскивал себе подходящую кандидатуру. Как оказалось, по всем параметрам для этого подходила я.

С маленьким своим ростиком я была для него не страшна. Меж тем, балуя своих курочек-подружек, составляла конкуренцию. Угощала их деликатесами в виде жуков, стекляшек и однокопеечных монеток, которые они глотали на лету. Под настилом у водостока я находила для них дождевых червей. Из кадки сачком вылавливала каких-то личинок. Лечила травками. И мне не всегда нравился этот их тиран. Он мне отплатил тем же.

…Он без труда оттер боязливых кур от вынесенного мной корма для демонстрации серии уморительных притопов и прихлопов, афишируя себя как удалого добытчика пищи. Он клохтал грудным баритоном, важно пришаркивал мохнатыми лапами, постукивал массивным клювом о землю… Голодные несушки почтительно сторонились и напряженно вытягивали дрожащие шейки, присматривая загодя лакомый кусочек. Я локтем потеснила самодура от корыта. Что тут произошло! Шквал негодования из ударов клювом и крыльями обрушился на меня…

– Что случилось?! – спросили вечером родители, увидев мое лицо.

– Упала с поленницы… – промямлила я. Памятуя о судьбе пернатых драчунов, я не хотела оглашать виновного. Сговорчивые, по причине вечной занятости, родители оставили меня в покое.

Я же разрабатывала план личной мести, уже хорошо изучив неприятеля, чтобы знать, чем ему досадить.

Это – и подкормки хохлаток, которые этот «пульс жизни» со всех ног мчался предварить ритуальным танцем, но теперь не успевал, находясь удручающе далеко.

Это – и преднамеренное (строго в отсутствие родителей) впускание мною своих любимиц в палисадник. Тут, между кустиками чайных роз, георгинов и гладиолусов, недосягаемые для властелина рабыни безнаказанно возбуждали в нем ярость, разгребая удобренную почву и самостоятельно находя в ней кучу непревзойденных по вкусовым качествам лакомств – цветочных семян и луковиц.

Это – освобождение из клетки кролика, наводящего панику во дворе, аккурат в момент петушиной спевки…

Да мало ли гадостей для недруга может придумать праздный детский ум?

Мой противник с готовностью включился в войну. Он засек время моего возвращения из школы – и всю последнюю четверть первого класса каждый будний день досаждал мне «заботливым» вниманием за квартал до безопасного убежища – крыльца дома. От «трогательных» встреч меня спасали портфель и старушки, ожидавшие очереди за хлебом на завалинке магазина напротив.

Оказавшись в безопасности, я прокручивала перед петухом весь известный мне арсенал «петушиных неприятностей», начиная от поддразнивания майским жуком, привязанным ниточкой за лапку, и заканчивая разворачиванием знамени: я прослышала, что «бешеные» петухи красный цвет не выносят. Правда это было или нет, но Петя буквально зверел – и только подрезанные крылья спасали меня, не давая ему перелететь через изгородь и поквитаться за оскорбление.

…Он выследил меня однажды через дорогу у дома, наискосок от нашего, где я обычно пряталась при игре в «казаки-разбойники».

Девочки-«казачки» затаились за шиповником и посмеивались над недогадливостью мальчишек-«разбойников». Был теплый майский полдень, все цвело, и ото всего веяло благодушием, располагая к лету, к миру и к первым в моей жизни таким длинным – в три месяца – каникулам.

– Появились – не запылились, – сказала я, сквозь цветущую ветку вглядываясь в фигуры на удаленном конце улицы.

В этот самый миг неизвестная сила прижала меня к земле, заставив ткнуться носом в колючий куст. По острым когтям и хлопанью крыльев я поняла, с кем имею дело. Удивилась только весу птицы – знать, впрок пошли мои ежедневные обеды! Я прыгнула в середину куста. Там, быстро развернувшись и не чувствуя уколов шипами, я заслонила ветками лицо от значительно более опасных когтей и клюва. Я отбивалась от разбойника настоящего, пока «разбойники понарошку» не отогнали его прочь.

Пораньше воротилась домой, чтобы до прихода родителей успеть зашить разодранный сарафан.

Купая меня вечером, мама воскликнула:

– Ба, сколько синяков! Мы договаривались, чтобы их было не больше десяти в неделю. Дак ты – «кажный» день. – И добавила, чтобы заставить рассказать причину глубоких царапин: – Пойдем завтра к врачу.

Я молчала. Тогда папа пригрозил:

– А то лучше к Кувалову!

Это был беспроигрышный вариант. Вовка Кувалов всегда был в курсе всех происшествий, связанных со мной. Мы с ним с рождения были в одной связке. Наши мамы, вынужденные по старым законам работать по достижению детьми двухмесячного возраста, за отсутствием яслей, брали нас на птицеферму. Так, в колхозном инкубаторе мы с Вовкой совместно провели ясельное время. В детском саду мы были в одной группе, а в школе – в одном классе. В доме Куваловых Вовкина мать, Вероника Андреевна, угощала меня ватрушками, а отец, Иван Петрович, подвыпив, цитировал древних греков. Потом, склонив голову на кухонный стол, он неудержимо, не по-мужски, плакал. Потом говорил, что пьёт с горя, что карьера его сломана напрочь, как и вера в коммунизм – и много чего другого. Я слушала, нахмурив брови и открыв рот. Да-да, с этим дебильным выражением. В поселке Ивана Петровича называли Профессором за блестящую лысину, интеллигентный вид и эрудицию. Жена же величала Государственным Человеком. «По привычке», – объясняла, смущенно улыбаясь.

Меня Вероника Андреевна обзывала Будущей Невестой. Мне это не нравилось, потому что взрослая жизнь с постоянным трудом и репрессиями, по сравнению с раздольным детством, казалась убогой и скучной. Дети – вот единственные на земле счастливцы, – веровала я. По праву принадлежащее им счастье осмеливаются нарушать только такие «козлы», как наш петух. Откуда была такая уверенность – мне сейчас непонятно.

Сходить к Куваловым родителям помешало бегство уголовника из лагеря для заключенных. Лагерей и тюрем тут, в нашем дремучем краю, было как в сельдей в бочке. Во время побегов зеков взрослые дежурили на подступах к поселку. Нас, детвору, традиционно пугали «убивцами» и запрещали ходить далеко от дома, что имело прямо противоположный эффект.

Помню, тогда объявили нам только одну примету: преступник должен быть одет в клетчатую рубашку. М-м…а что мешало ему переодеться?! Как-то несерьезно все это…

Ватага мальчишек из любопытства облазила все окрестные леса, и они делились с нами, послушными девочками, своими впечатлениями от вылазок в запретную зону. Рассказывали о «домушках», подвешенным к деревьям. Храбрецы находили в них фарфоровое блюдечко с растянутой кожей и глазом посередине. Рядом – всенепременно графинчик с красной жидкостью. И хотя сюжеты были однообразны, как сказы о Соловье-разбойнике, интерес к ним не ослабевал.

Петя смелел не по дням, а по часам, и наглость его будто поддерживалась всеобщим брожением. Словно был он заодно со сбежавшим из зоны выродком.

Забияка «пас» меня уже не только около дома, но и на стадионе, ветлечебнице и даже местном аэродроме, откуда время от времени вспархивали трехместные самолетики с тяжелобольными на борту, а приземлялись – с почтой или выздоровевшими.

Не вовлеченные в организованный детский отдых, мы лазили всюду: на току, карьерах кирпичного завода, срубах строящихся бань и заброшенных амбаров, пасеке, плотине, мойках, где женщины полоскали бельё. Иногда мы гуртом посещали базар. Сюда селяне приносили дары приусадебного труда. Дети искали оброненные монетки и, накопив несколько копеек, спускали их на сладости: гематоген или брусок прессованного какао. Я покупала сироп шиповника. Нам его дважды в год давали в садике по столовой ложке, а мне не хватало: от ложечки у меня лишь раззадоривался аппетит. Традиционные лакомства – карамели и печенье – портились, пока их привозили из города, и оттого они были жесткими и неприятными. Зато мы охотно коллекционировали конфетные «патретики», которые в городах смешно назывались «фантиками». В общем, все было прекрасно, если бы не…

…В общем, Петя взял себе за обычай появляться везде, где была я. Правда, на базар заходить избегал после того, как мужики пытались поймать его, скорей всего, с целью оприходовать. Зато он встречал меня при выходе из ворот. Его устраивало мое паническое бегство, после которого он победно возвращался домой. Я смелела, когда была вместе с ребятами, но мой тиран важно вышагивал сзади нас, зорко глядя в оба. С завидной терпеливостью он дожидался оплошности, чтобы нагнать на меня страх и ужас. Приходилось быть всегда начеку и ни при каких обстоятельствах не отставать от коллектива. Постепенно почетный эскорт всем приелся и ничего не вызывал, кроме недобрых ухмылок.

Помнится, устроили мы ему ловушку. Наша улица выходила на колхозное поле, которое по правилам землепользования, засеивалось то злаками, то кормовым клевером. В то лето заколосилась пшеница, высокая и густая, в которой классно было бегать и прятаться друг от друга. В дневное время село замирало – взрослые уходили на работу – и нам все всегда сходило с рук.

Мы вытоптали круг, проложили с обочины узкую тропинку, и я отправилась к дому в качестве приманки для назойливого петуха. Долго его уговаривать не пришлось. Он «клюнул» – и, дико квохча и маша крыльями, погнался за мной. Как только он оказался в кругу, я «растворилась в поле». Выход из западни перекрыли соломой – и неуловимые мстители задразнили и забросали пленника грибами-дождевиками.

Мяуканье, блеянье и мычание до беспредела наэлектризовали перья блюстителя порядка. Из петуха он превратился в белый шар. Ненавистные рожицы негодников появлялись то тут, то там, а белоснежная бойцовская грудь натыкалась лишь на пшеничную стену… Выручила сатрапа неожиданная гроза, обложившая селение тяжелыми тучами.

Всю ночь лил дождь.

…Утро встретило меня ласковыми лучами и, сбежав с крыльца, я благополучно преодолела опасную зону у калитки, где дежурил Петя…

Улица, ведущая в лес, широко распахнулась предо мной. Леса окружали селение со всех сторон, но на подходах к ним коврами стелились разноцветные, но более светлые поля. Потому казалось, что находишься на дне огромной чаши с темной каймой по краю.

В школе на лето нам дали задание: насобирать по литровой банке ольховых шишечек для аптеки. Это было нудное дело, требующее большого терпения и осторожности. Один усердный мальчик, по-моему, отличник параллельного класса сорвался с дерева и сломал ногу. Лазить на деревья нам запрещали – но правила нужны для того, чтобы их нарушать.

Привязанная к поясу банка болталась у колен, а я шла по дорожке между пшеничным желтеющим и льняным голубеющим полями. Дорога вела к леску, регулярно заливаемом весенними водами. Ольхи там должно быть видимо-невидимо.

В какой-то миг, приостановив легкую джазовую походку, по привычке я оглянулась – и увидела преследователя. Петух шагал за мной, несмотря на всё возрастающее расстояние от дома.

Я шла не торопясь, зная, что в любой момент могу нырнуть в пшеницу и в два счета скрыться от преследователя. Однако меня удивляла смелость птицы. Очутиться так далеко от родного гнезда – и не робеть, не каждая птица так сможет. Пройденный путь был гораздо дальше, чем обычные мои вояжи в пределах поселка. Вчера, видно, довели Петю до ручки.

Путь преградил невесть откуда взявшийся поток мутной желтой воды. Очевидно, ночной ливень разлил узкий обычно ручеек до невероятных размеров. Поток затекал на территорию стоящего в стороне от жилой зоны льнозавода, ограниченного крепкой изгородью из горбылей, как раз там, где она отставала от земли и висела на длинных, сколоченных между собой жердях.

Чтобы подразнить заносчивую птицу, недолго думая, я забралась на виснувшее над водой заграждение и, перебирая ногами, скоро очутилась на середине ревущей стремнины. Забор качался подо мной и так скрипел, что аж тоска сжала сердце. Раньше этот заунывный звук терялся в шуме воды. Мне показалось, что сейчас конструкция не выдержит моей тяжести и рухнет вниз – на валуны с бурунами меж ними. Я оглянулась назад.

Почуяв мой страх, петух взлетел на опорный столб, вкопанный на берегу.

Балансируя, короткими перелетами враг приближался ко мне. Забыв о грохочущем внизу потоке, я заработала руками и ногами. Расстояние между нами быстро сокращалось. И вот мой неприятель кровожадно впился в меня. Когтями он рвал куртку, а клювом молотил по капюшону, который я успела натянуть на голову. Похоже, что он решил поквитаться со мною за все сполна – здесь и сейчас. Взрывной натиск не позволял мне оторвать лицо и побелевшие руки от забора. Положение было критическим. Зажмурив глаза и не чувствуя боли, я вжалась в доски…

Раздался треск. Что именно произошло – я поняла не сразу. Только почувствовала, что атака ослабла, душераздирающий скрип стих, а перекладина словно бы зашаталась подо мной. Возникло чувство, что я лечу…

Не ослабляя хватки рук, я размыкаю глаза и с удивлением обнаруживаю, что вместе с забором несусь над бурунами. Вот я вижу под ногами землю, поспешно спрыгиваю на нее – и оказываюсь рядом с незнакомцем. Это он, выдернув из земли оградительную подпору, завернул висящую над водой изгородь на берег. Еще вижу, как мой преследователь, забыв про меня, налетает на незнакомца, мол, отдавай не свою добычу.

Все-таки это был уникальный петух! Такого смельчака еще поискать! Не знаю, что повлияло на меня – то ли подспудная гордость за птицу, то ли ответственность за собственность семьи – но, когда после минутной беззвучной борьбы горло петуха оказалась в опасности и близилась развязка, я бросилась на помощь.

– Отпустите! – закричала я. – Это наш петух!

Мужчина разжал руки и отбросил птицу в сторону. Петух, трепыхаясь, перелетел через пригорок и оказался в стремнине. Он взлетел было на плавающее в воде полено, но оно перекрутилось вокруг оси – и птица снова оказалась в воде. Неистовое биение крыльев не помогало, и петуха всё дальше уносило от берега. Алый гребень мелькнул уже за излучиной…

Мужчина без лишних слов водрузил меня на раму велосипеда, лежащего рядом, и мы поехали вниз по берегу потока, стремительно несущегося по гладкому откосу. Не просто было обогнать эту лавину воды, щепок, веток, коры и другого лесного мусора. Тем более по пересеченной местности. Уже достаточно далеко от села, когда поток, вливаясь в озерцо, замедлился, нам удалось нагнать гибнущую птицу. Длинная жердь с сучком на конце подогнала к берегу то, что называлось раньше петухом…

Недавний красавец имел плачевный вид: гребень смят и посинел, бородка разодрана, клюв полуоткрыт, шикарная прежде шуба из перьев мокра и грязна. Глаза затянулись прозрачными перепонками. Лапы сгибались и едва держали дрожащее тело. Петя привалился к валуну и, неуклюже шаркая землю когтями и бесполезными теперь шпорами, пытался стать прямо.

Из ветвей ольхи каркнула ворона. Петух приоткрыл глаз – и тут же обмяк. Что стало с моим задирой? Мужчина снял с себя холщевую куртку и, обмотав ею петуха, присел на валун рядом. Закурил. Он был в клетчатой рубахе.

По детской наивности, меньше всего меня заботила мысль, что это мог быть тот самый беглый заключенный, о котором в последнее время в селении было так много разговоров. Дети часто не воспринимают законы взрослого мира, что иногда кончается печально. Мое внимание было приковано к петуху. Я попыталась было взять своего врага на руки, чтобы хоть как-то согреть, но он был тяжел. И я просто села рядом и прижала комок к себе. Хорошо, что куртка черная – значит, притягивает солнечные лучи. Это согреет бедняжку.

Былая вражда забылась, будто и не было. Сейчас главная цель – помочь попавшему в беду существу. Поэтому я обрадовалась, увидев в руках незнакомца спички. Вместе собрали хворост для костра – и он запылал. Согретый жаром пламени, петух перестал дрожать, прикрыл клюв и задремал.

Пока я ухаживала за птицей, мужчина сидел на чурбаке у костра и глядел в языки пламени. Иногда он брал в руки коряжку, шевелил угли и вслед за искрами поднимал взор, лишь изредка задерживая его на окружающем. Мы не разговаривали. Если бы не вопрос о моем имени, можно было бы подумать, что он – глухонемой.

О чем говорить? Лес, озеро, костер, чудо в перьях…

Я не переживала, что в мое отсутствие родители меня хватятся, так уж было заведено тогда – пропадать целыми днями. Взрослым – на работе, а детям – где угодно.

К полудню глазки птицы прояснились. С каждой минутой они становились все круглей и ясней. Гребень покраснел. Я поняла: петух будет жить. Все ж не высвобождала его. Не представляла, что с ним делать здесь, вдали от села, в опасной близости от лесных хищников. Отдались он хоть чуть от костра – и все.

Зайдя в лес в поисках ягод или заячьей капусты, я вспугнула отдыхавшего в лощине облезлого волка. Посмотрев на меня спокойными желтыми глазами, он встал и ушел. Нуль внимания и фунт презрения выразили его обвислый хвост и ленивая походка. Конечно, петуха он бы «уважил». Там, где лежал хищник, я нашла множество розоватых хвощей, которые, пока не превратились в зеленые побеги, можно было есть. Я предложила их незнакомцу. Он взял розовые стебельки с моей ладони и съел вместе с коричневыми верхушками-кеглями. В банку на вырубке набрала земляники. Человек оказался к ним равнодушен, зато Петя съел все.

Будучи сельской жительницей, я знала толк в съедобной растительности – и скоро мои приношения запестрели разнообразием. Корявые клубни растения, листья которого мать часто использовала вместо капусты при варке щей, я нанизала на сухую веточку и подержала над огнем. Они пришлись по вкусу и человеку.

Незаметно пролетел июльский день. Солнце собралось на покой и улеглось в ложбинке между холмами на горизонте, как в мягкую и удобную колыбель. Потемнели и закачались верхушки высоких елей, навевая необъяснимую тревогу. Потянуло сыростью. Запасы валежника закончились, костер затух.

Мужчина пристроил мне на руки петуха, посадил нас на раму – и велосипед покатил в сторону поселка.

Он ссадил меня на краю пшеничного поля, напротив улицы. Я едва дотащила петуха до куриной дырки в заборе; торопясь, вывернула его из холщового свертка и стремглав помчалась на кухню. Там я молоко из своего ежедневного бокала перелила в банку для ольховых шишечек, схватила коврижку и отнесла незнакомцу. Он терпеливо ждал свою куртку.

Отдавая сверток, я близко увидела неулыбчивое лицо. Ничем не примечательное. Вероятно, поэтому оно плохо запомнилось. Сколько меня потом не просили описать его или даже нарисовать – я рисовала хорошо – это не приводило ни к чему. Овал, два кружочка вместо глаз, вертикальная палочка носа, горизонтальная – губы, – вот все, на что я оказалась способна. Честно. Я даже себе не могла ответить, какого цвета были у него волосы. Лицо без выражения. Взгляд без глаз.

Разговор без слов. Да, он был – этот бессловесный диалог. Иначе чем объяснить то, что они потом снова ехали, но теперь уже удаляясь от поселка? Что-то пело в ее душе. Что-то было в его душе. Положив в траву велосипед, они бродили в темнеющих зарослях леса. Молчание в тишине. Говорили деревья, трава, воздух. Потом – звезды и луна. Звезды были вверху и внизу – в ручьях, в зеркальной водной глади тихих и глубоких многочисленных родничков, разбросанных повсюду – отогни только осоку. Никогда не боялась лесной темноты – а тогда для нее все будто освещалось еще и лучами волшебной сказки. Лес казался населенным добрыми существами, глядящими отовсюду. Одухотворенная природа – точнее выражения не придумаешь. Они прошатались всю ночь, не думая о другом мире. Восходящая заря сказала: пора расставаться. Он посадил ее на велосипед и отвез к пшеничному полю. Она ушла, не прощаясь и не оглядываясь. Хоть и знала, что это навсегда. Что больше никогда…

Хотя странно…Был в моей жизни один загадочный случай… Нет. Чушь. Бред. Ерунда на постном масле.

И он не смотрел мне вслед. И он сразу вычеркнул меня из памяти. Сел на велосипед и уехал навстречу… чему?

…Родителей я застала в панике – они не спали всю ночь. Пронзительный взгляд побледневшего отца. Расспросы матери. От всезнающего Вовки они уже знали, что около семи вечера какой-то дядя в клетчатой рубашке увез меня на велосипеде. На ноги была поставлена милиция, люди в военной форме прочесывали лес вокруг поселка в поисках бежавшего преступника. Не знаю, нашли ли его. И если нашли, то что?.. Я была мала, чтобы разбираться в этом.

Вражда между мной и куриным ватажком с того дня канула в лету. Испарилась без следа. Отчего? Трудно сказать, но тема неприязненных отношений исчерпалась. Он не досаждал мне больше. Не мельтешил перед глазами. Или…я просто перестала его замечать. Новые интересы появились – у меня и, по-видимому, у него. Как сложилась его судьба? Ну, как обычно… Чем-то проштрафился – и…

Грустно? Да нет. Это как раз радует – что не изменил себе – остался собой – белоснежной гордой птицей – «пульсом жизни» до конца – в моей памяти.

Через пару лет после описанных событий некоторое время я жила в городе своего рождения. В нем жили предки и потомки прадеда – матроса Ценробалта – несколько ветвей. В общем, целый месяц, пока мои личные «предки» не помирились, я жила у тетки, материной сестры Анны – библиотекарши Горсовета. Она регулярно приносила домой свежие номера очень популярного журнала «Огонек». Я показала ей бородатое лицо на обложке и сказала, что, кажется, знаю этого человека.

– Чушь. Бред. Ерунда на постном масле, – категорически заявила тетя Аня.

Из комментариев к фотографии мне запомнилось, что была она выполнена в Крыму. Вдали голубело море…

…Много позже, в чулане, где мать хранила консервы, я заметила необычной формы граненую банку с почти стертой надписью стеклографом: «Ольховые шишечки».

Я смотрела на детский почерк – и события памятного года проносились перед глазами. Белоснежный красавец с дугообразным хвостом встрепенулся как воочию, огляделся, напряг шею… Вот-вот огласит окрестности его горделивый зов к Жизни и Действию.

«Каким образом эта банка снова у нас?!» Я чуть было не вскрикнула. Но престарелая мать была рядом – и я сдержалась. Вздохнула и тихонько поставила банку на место.

Найдя в архивах скопированный карандашом портрет из «Огонька», я положила его на середину письменного стола. Утром его не обнаружила.

Если бы мать не знала, кто это, она бы ни за что без моего разрешения, его не тронула.

Значит…

…В последующей жизни у меня были случаи, когда неожиданно возникала непонятная связь – неважно, отрицательная или положительная – с каким-то человеком или животным. Эти случаи стоят отдельного рассказа. Но всегда, как мне казалось, они имели житейскую, материальную основу. Или же она подразумевалась.

Воспоминания о детстве заставили меня призадуматься над тем, что не все так просто в нашем мире. И хотя категоричные дяди и тети убеждают в обратном, всегда остается что-то… осмелюсь произнести – недосказанное.