Детская литература
Андрей Белянин
Родился 24 января 1967 года в городе Астрахани. После восьмилетней школы поступил в Астраханское художественное училище им. Власова на живописно-педагогическое отделение. В конце четвертого курса начал профессионально заниматься стихами, из-за чего едва не завалил диплом. Отслужил два года на границе с Турцией в составе Новороссийского погранотряда. Один из немногих, кто гордится своими погонами и не считает это время потерянным. В 1994 году был принят в Союз писателей России, имел на руках три сборника стихов и сказки «Рыжий и Полосатый», «Орден Фарфоровых рыцарей», ухитрившись пройти по двум семинарам и в прозе, и в поэзии. В 1995 году, после публикации этих вещей в журнале «Юность», издательство «АРМАДА» прислало письмо с предложением о сотрудничестве. В тот момент был написан и выпущен «самиздатовский» вариант Джека… Книга издательству понравилась, и автор заключил свой первый договор. Дальше – больше… Работал преподавателем в школе, заместителем председателя местного отделения Союза писателей России, руководил литературной студией, выпускал газеты, публиковал стихи начинающих поэтов. Последние годы живёт исключительно на писательские гонорары. На конец 2001 года ухитрился написать и опубликовать девять романов и шесть повестей. Дважды лауреат грамоты МВД Украины за создание «положительного имиджа работника милиции». По названию его романа создана премия «Меч Без Имени» для дебютных авторов. Не «тусовочный» человек, на конвентах и сейшенах фантастов практически не встречается. Возможно потому литературных титулов, званий и премий по сей день не имеет…
Долгое время мотался между Москвой и Петербургом, в настоящее время живет и работает в Астрахани. Стихи пишет по-прежнему. Получает массу писем, стараясь честно отвечать на каждое. В качестве хобби остались занятия живописью и керамикой, все это обычно раздаривается друзьям. Благо, их много…
Как казак с ведьмой разбирался
В одном селе жила-была ведьма. До определённого времени – видная баба, всё при ней – и фигура, и хозяйство, и прочие полезности. А как встанет не с той ноги, так просто жуть – людей ела ровно курёнков каких. Так что стал народ на селе замечать неладное. Однако прямых улик ни у кого нет, хотя люди по-прежнему исчезают.
Раз гуляли парень с девицей по переулочку. Глядит на них ведьма из-за занавесочки и думает: как бы девицу съесть? На двоих сразу не нападёшь… Вот и разбросала она на дорожке горсть бусин. Ясное дело, как девушка первую бусину заприметила – бух на колени и давай собирать, а хахаль, чтоб зазнобушке угодить, вперёд забежал и там собирает. Ведьма бочком, бочком к девице и говорит:
– Вот мой дом, заходи – сколь хошь бус подарю.
Та, сдуру, и пошла. На её счастье, успел парень заметить, как у одной хаты калиточка хлопнула. Дособирал он бусины, подошёл и в окошко глядит. Ну, ведьма ввела девицу в горницу, а там кости человеческие так на полу и валяются. Девка, ясное дело, сперва в визг, потом в обморок. Ведьма её на стол положила да за ножом пошла.
Парень не промах, смекнул, что к чему, подошёл к дверям, постучал хорошенько и бегом к окну. Пока ведьма дверь открывала, да кумекала, ктой хулиганит, парень в окно влез, девицу на плечо и бежать. Увидала ведьма, выругалась матерно и в погоню!
Парню тяжело, он же на своих двоих, да ещё и дуру эту тащит. А ведьма бодренько бежит, ноги так и мелькают. Чувствует, что догоняет, так и руками загребать стала. Понял парень, что не уйдет. Развернулся, сжал кулаки. Девица очухалась и опять в обморок бухнулась. В тот же миг ведьма на парня и бросилась. Он руками, а она клыками. Рычит по-волчьи, когтями одежду рвёт, вот-вот до горла доберётся.
В ту пору шёл мимо казак. Штаны синие, лампасы красивые, ремень скрипучий, сапоги блестючие, на боку шашка, на голове фуражка – красавец-мужчина!
Глядит, в пыли на дороге смертный бой идёт. Смикитил он, что к чему, выхватил шашку, а куда рубить? Они ж так быстро катаются – где чья рука, где нога, не разобрать. Вот тут-то вдруг от натуги юбка на ведьме лопнула, и показался на свет маленький поросячий хвостик! Изловчился казак да как плюнет ведьме на хвост!
Взвыла она дурным голосом и рассыпалась чёрным пеплом по ветру… Парня с девицей потом обвенчали, честным пирком да за свадебку. Ну и казака пригласить не забыли, уважили.
P.S. Почему ведьмы умирают, если им плюнуть на хвост, я, честно говоря, и сам не знаю… Но эффект поразительный!
Как казак с чёртом в шахматы играл
Шёл по улице казак. Людям улыбался, воздухом дышал, усы крутил – моцион, одним словом. Вдруг видит в одном из освещённых окон – столик стоит, а за ним чёрт сам с собой в шахматы играет. Не стерпел казак! Как же это можно мимо живого чёрта пройти и в рыло не заехать? Не по-христиански как-то получается…
Вошёл он во дворик, нашёл дверь, шагнул в прихожую. Ещё раз пригляделся. Всё верно: комната с фикусом, патефон в углу, а за столиком натуральный чёрт в полосатом костюме и штиблетах.
– О, заходи, дорогой казак! По лицу вижу – драться пришёл. И что это у вас за манера такая, чуть где чёрта увидали – сразу в амбицию?!
– Ах ты, нечисть поганая! – говорит казак, а сам уже рукава засучивает. – Да если вас, так через эдак, не бить, то, глядишь, вы всей Россией править вздумаете.
– Ни-ни! – успокаивает чёрт, но двигается так, чтоб меж ними всегда столик с шахматами был. – Зачем нам такой геморрой? Давай-ка лучше в шахматы сразимся. Игра мудрёная, заграничная, всеми военными весьма почитаемая. Сам граф Александр Васильевич жаловал…
– Суворов-Рымницкий! – догадался казак. – Ну тогда расставляй. Да только ваше рогатое племя просто так не играет – что ставить будем?
– Душу.
– Не нарывайся!
– Понял, понял… – повинился чёрт. – А давай фуражку казацкую. Синий верх, жёлтый околыш, лаковый козырёк! Можно примерить?
– Вот выиграешь, тогда и мерь! – обрезал казачина и покрутил усы. – А ты ставь хвост в мясорубку, если моя возьмёт.
– По рукам!
Засели за игру. Чёрт бутылочку принёс, тяпнули за знакомство и начали.
На десятом ходу у казака меньше половины фигур осталось. Обидно ему рогатому проигрывать, да что сделаешь? Изловчился казак, плеснул себе и супротивнику, а пока чёрт водку пил, взял, да и свистнул у него ферзя. А чтоб вражина не заметил чего, он этим ферзем свою стопочку закусил… Через два хода чёрт – тык, мык, где фигура?
– Съел, – честно отвечает казак.
– Не может быть, побожись!
– Вот те крест!
Пожал чёрт плечами, налил ещё. Выпили, опять сидят, думают. Нечистому и невдомёк, что казак вторую стопку его пешкой захрумкал. Зубы крепкие, организм закалённый, главное, чтоб заноза в язык не попала…
– Да у меня здесь пешка стояла!
– Где ж она?
– Ты шельмуешь, казак! Куда пешку дел?
– Съел!
– Врёшь! Побожись!
– Вот те крест – не вру! Съел я её!
Бедный чёрт аж пятнами пошёл. А игра уже не в его пользу. Ход за ходом зажал казак чёрного короля в угол. Понял чёрт, что проиграл. Добавил для храбрости и попросил:
– Вижу, что подфартило тебе. Но будь человеком, расскажи, на каком ходу ты моего ферзя съел?
– Не помню… – честно закашлялся казак, постучал себя кулаком в грудь и сплюнул горсть опилок.
Посмотрел на него чёрт, подумал, и счастье догадки озарило его лицо.
– Чтоб я ещё раз с вашим братом взялся в шахматы играть – да ни в жизнь! – заключил нечистый и грустно пошёл за мясорубкой…
Как казак царевну замуж выдавал
Жил-был царь. Неглупый, общительный, и было у него большое горе. Дочь.
Овдовел он рано, со всех сторон дела, войны, интриги, забот полон рот, так оно и вышло, что воспитанием царевны отец-государь не утруждался. В результате такая дочь образовалась – оторви и брось! Нет, внешне хоть куда: коса ниже пояса, глазищи зелёные, брови сурьмлённые. Что спереди, что сзади – округлой благодати. И глаз радует, и в руке подержать приятно. Но вот характер… Горда, заносчива, высокомерна, другие люди для неё – ровно мартышки какие. Слова не скажет, взгляда не кинет, пальцем не пожестикулирует. Лёд-баба!
Однако настала пора царевну замуж выдавать. Царь-батюшка и так, и эдак, и на хромой козе, и с пряником – ни в какую заносчивая дочь родителя не уважает. От разных европейских домов лица королевской крови сватались… и всем от ворот, попутным ветром, обратным курсом. Раз по осени даже африканский принц на верблюде заезжал, так не поверите, и ему отказала! Царь нервный стал, чуть что – в слёзы.
В ту пору шёл по улице казак. Усы сивые, нос красивый, шашка трень-брень, фуражка набекрень, грудь колесом – молодец молодцом! Видит, на подоконничке царь стоит, петлю на гардины ладит, и лицо у него такое грустное…
Пожалел казак царя:
– Помилуй, батюшка-государь! Не лишай нас своего светлого правления. Скажи лучше, какая нелёгкая тебя до такого паршивого состояния довела? Глядишь, и поможем твоему горю.
– Дочь не могу замуж выдать… – всхлипывает царь и нос рукавом парчовым утирает.
– Всего-то?! Ну, это дело поправимое. Найдём твоей кровиночке суженого по сердцу.
– Дык она же всей Европе понаотказывала! Международная обстановка – хуже некуда, того гляди, все единым фронтом войной пойдут… Побьют же! – в голос заревел царь, а казак его утешает:
– Не убивайся так, твоё величество. Побереги себя для Отечества. А за дочь не беспокойся, это мы быстренько устроим…
Ну, подписал государь грамоту, чтоб на одну неделю все казачьи указы как лично царские исполнены были. А казак время не терял, депеши во все концы слал, заново женихов сзывал и всем твёрдо поручался за всенепременную женитьбу. Вот уж и гости на дворе, ждут, знакомятся, водку кушают. Царь в перепуге от такой авантюры на валокордине сидит, а казак всех незамужних барышень, ближних к царёвой ветви, во дворец согнал. Привёл царевну в центральную залу, приказал раздеться догола и на стульчик усадил. А ей на всё плевать, у неё высокомерие. Казак туда же и боярышень, в тех же костюмах, то есть с бусами да в серьгах, загнал и в рядок выставил.
Девки как на подбор, высокие, статные, плечи покатые, бёдра грузные, груди арбузные, мёртвый взглянет и то встанет! Стоят, смущаются, краснеют, а царёва указа ослушаться боятся. Тут казак двери распахивает и во всю глотку орёт:
– Эй, принцы-королевичи! Кому нужна жена ладная да пригожая, выбирай любую!
Бедная Европа аж обалдела от счастья. Весь товар налицо! Принцы уж о царевне и думать забыли, хватают кто за чем пришёл, а у входа уже и поп венчает, и шубу невесте, и приданое от казны, и удовольствие полнейшее. Войны не будет – это факт!
Царевна глазами хлоп, хлоп… Да и разобрала её банальная бабская зависть – да что ж я, никого как женщина не интересую? Обидно ей стало. А я как же?! Я тоже замуж хочу! Спрыгнула со стула да бегом принца али королевича ловить. Поймала-таки! Невзрачный мужичонка, раджа индийский. Он и вообще проездом был, так, одним глазком заглянул ради интереса. Ну вот его-то и захомутали.
Молодых после свадьбы с почётом в Индию отправили, а казака царь при себе первым министром оставил. А что? Казак ведь, он не токмо шашкой махать, он и головой может. Царь на него не нарадуется, поскольку политик – зело тонкий…
Сказ о святом Иване-воине и разбойных казаках
Было это в стародавние времена… Пески степные любые следы заносят, памяти людской кроме. Вот и рассказывали встарь казаки о чуде Господнем, в астраханской земле явленном.
За что про что – неведомо, а объявил султан турецкий Мухаммед войну государю московскому. И пошло по лету на Русь войско великое, янычарское… Лишком не двести тыщ ратного люда с ятаганами да пушками, конницей да пешим строем, все под бунчуками и знамёнами зелёными с полумесяцем. Как идут – земля дрожит, зверь бежит, птицы с небес падают.
А ведь из краёв турецких как ни иди, а только Астрахань нашу всё одно не минуешь. И стоит на море Хвалынском, в самом устье Волги-матушки, белый город, ровно щит рубежи южные ограждаючи… По ту пору воеводствовал у нас боярин Серебряный, самого Грозного Иоанна сподвижник, умный да храбрый. Услыхал он про беду неминучую, стал горожан, рыбаков, люд работный да служилый под ружьё ставить. Да только со всех краёв тыщи четыре защитничков и набралось. Куды как мало супротив такого ворога, да что ж поделаешь? От Москвы помощь поспешает, но когда будет – одному Богу ведомо… Рано ли, поздно ли, а подошёл султан под стены крепостные, тугой осадой город стянул, железным кольцом спеленал. Днём – гром стоит от лошадиного ржания, а ночью – сколько глаз достанет, горят по степи костры турецкие да луна кровавая скалится!
А Мухаммед ихний всё посмеивался, дескать, жаль такую красоту рушить, шли бы вы, люди русские, из города вон – мы не тронем… Кто страх Господень да совесть в сердце имел – тех речей не слушал, а у кого нутро грехом изъедено – призадумались…
И была тогда в Астрахани сотня разбойных казаков, тех, что расшивы купеческие на кривой нож брали. Им перед царём отслужиться нечем, а за дела лихие только плахой и жалуют, вот они к туркам и пошли. Не стали астраханцы злодеев-предателей насилком держать, распахнули ворота, пустили на все четыре стороны. Вот идут они от ворот Никольских, посередь войска огромного, перед пашами-башибузуками сабельки наземь складывают. Смеются враги – иди, урус, беги, урус, не стой на пути великого султана турецкого! Стыдобственно-то казакам, да ведь не трогают их янычары, слово держат.
А только вдруг со стен крик бабий… Обернулись, глядь, что за дела – у самих ворот мальчоночка трехгодовый! Волосёнки русые, глазоньки синие, рубашонка белая… То ль тайком за ворота шмыгнул, то ль от мамки сбёг, кто ведает? Со стен стрельцы шумят, народ волнуется, а тока сызнова открывать не будешь – турок вон скока нагнано, в сей же час город возьмут. Малец в голос ревёт, янычары гоготом заходятся да казаков разбойных взашей толкают, мол, не ваше горе…
И тут громыхнуло в ясном небе, ровно на миг один свет погас! Глядят люди, а у ворот астраханских высоченный казак стоит. Сам в справе воинской, борода окладистая, в руке сабля острая, а из-под бровей очи грозные так и светятся. Приподнял мальчонку, к себе прижал да кулаком врагу могучему грозит. Один – супротив всех! Турки-то опешили сперва, а потом в смех впали. Весело, вишь, им такую картину зреть – как один казак всему войску турецкому грозить смеет. А уж как отсмеялись, так и за ятаганы взялись…
Глянули на это разбойные казаки – и словно прорвало ретивое! Загорелась кровь, будто благодать божия очерствелых душ прикоснулась. Развернулись они, в глаза друг другу глянули, да и пошли турок валять голыми руками! Что с того, что оружия нет? Недаром в разбойных ходили, никто и охнуть не успел, как добыли они мечи турецкие и к воротам, богатырю чудесному на выручку! Вот уж где удаль была, где слава… Как черти дрались разбойные казаки, и дрогнуло войско вражье!
Сто душ христианских на небеса вознеслось, ни один не уцелел… Раскрылись ворота, вышла дружина боярская – и дитя спасли, и Мухаммеду урок знатный дали. Опосля боя того не пошёл султан на Москву, забоялся. Застрял до холодов в степях заволжских, а потом и вовсе назад повернул. Не пустила Астрахань врага на землю русскую…
А казака того высокого искать искали, да не нашли. Старики бают, что и не казак то был, а пресвятой мученик Иван-воин, всякого служилого люда хранитель и заступник.
Так ли оно было, правда ли – про то летописи путаются. Но и доныне стоит в Москве Первопрестольной храм Ивана-воина, а случись мимо проходить астраханскому казаку – так непременно зайдёт и свечку поставит. За дела ратные, за души грешные, за память дедову…
Как казак банницу отвадил
Завелась в одном селе банница… Сиречь сила нечистая! А может, скорей всего, и чистая, поскольку в бане живёт. Но и нечистая всё ж тоже, поелику покою от неё никому нет. Выглядит соблазнительно до крайности, ажно и в словах описывать неудобно, да уж куда денешься… Внешне баба, как баба, леток осьмнадцати будет – телом бела, грудью взяла, фигурою ладная, в любви шоколадная, и чё кто ни пожелает – уж ТАК исполняет… Грех, одним словом! Срамотища, а подсмотреть хочется… образованию ради!
Ну дак поселилась она в баньке на отшибе, и с той поры начал народ на селе любовными томлениями мучиться, вплоть до полной чахлости. Зайдёт ли в баньку мужик – так она, девка отвязная, во всём безотказная, таковое с ним, на нём, под ним, и сбоку, и с прискоком, и в лёжку, и как две ложки…
В общем, выползает человек опосля беспутства энтого едва живёхонек. Кому везло, тот уж на обычных баб и глядеть-то без содрогания не мог. Кому не везло, у того всё хозяйство на корню вяло, и спросу с него, как с хвоста селёдочного… Ну, а тех, кто здоровьем слаб али в годах седых, бывало наутро – тока в гроб и клади. Вроде бы приятственной смертью померли, да поп отпевать стесняется – уж как всё было, так и застыло…
А ежели девки в ту баню пойдут, то и тут счастья мало – защекочет, замилует банница ласками нежными, тайнами женскими, куда мужику заглянуть ни ума, ни фантазии не хватит. На всё про всё мастерица – ей что баба, что девица: уложит, причешет да так разутешит – девки потом на парней и не глядят, загодя инвалидами обзывают обидственно. Сплошной для села раздор и нравов порушение!
А ить банницу-то святой водой не выльешь, молитвой не возьмёшь, ладаном не выкуришь… Поп с кадилом пошёл, да попадья догнала, за бороду назад развернула, «кобелём» охаяла прилюдно! Пропадай народ честной, хоть в баню не ходи, за так чешись…
В ту пору шёл вдоль околицы казак. То ли с походу военного, то ли по делу служебному, ну и заглянул под вечер в сельцо: водицы испить, калачей откушать, а повезёт, так и ночлегом разжиться. Сам видный да крепкий, кулаки что репки, из-под фуражки чуб, в речах не груб, бровь полумесяцем, на храм божий крестится – наш человек, стало быть…
Приняли его, отчего ж не принять, ночлега-то, поди, с собой не возят. Накормили, напоили, а он возьми, да и заикнись – дескать, неплохо бы и в баньку с дороги. Объяснили ему люди добрые, мол, дорога-то в баню нахожена, да здоровьице не дороже, а? Ну и, знамо дело, рассказали прохожему про свою напасть.
Посмурнел казак, разобиделся:
– Это как же вы в своём-то дому нечистой силе баловать дозволяете?! Я ужо банницу вашу нагайкой отважу! Будет знать, где гулять, где зад заголять, нехорошая… женщина. Ну-кась, ведите меня туда да бутыль с собой самогонную лейте, покрепче да поядрёнее!
Всем селом казака отговаривали, всё боялися – вдруг, да и впрямь передумает?! Хоть невелика надежда, да и она сердце греет – хужей-то всё одно некуда… Вот зашёл казак в баньку проклятую, истопил её, как следует, бутылю открыл, весь как есть разделся, на полок полез. Тока-тока парку подпустил, как вдруг выходит прямо из пара энтова распрекрасная молодица, одной косою и прикрытая. Зыркнула очами зелёными – сидит на полке казак: усы густые, глаза простые, собой интересный, явно неместный, сам в чём мать родила, но всё при делах…
– А не потрёшь ли ты мне спинку, мил-человек?
– Отчего ж не потереть, – казак ответствует. – Вот тока веничек помоложе выберу…
А банница к нему уж и задом крутым клонится, истомилась, извздыхалась, извертелася вся. Взял тогда казак самый что ни на есть длинный веник берёзовый, опрокинул самогон в шайку банную, да к молодице в нужной позе и пристроился. Уж она-то рада! Думает, в пять минут умотаю дурачка, живым не уйдёт.
И пошла промеж них такая полюбовность приятственная, что и слов обсказать нет – тока зависть одна. Банница и так, и вот так, и вприсядку, и в гопак! И где смело, где умело, что успела – всё посмела! Однако ж время идёт, а казак-то с усталости не падает… Чем надо, движет, тяжело не дышит, особо не старается, с ритму не сбивается, от дела не косит и пощады не просит! Час, другой да третий – стала уставать чертовка банная…
– Куда пошла?! – казак рявкает. Намотал косу ейную на кулак, да и за веничек взялся. – От сейчас я тебе спину-то и намою!
Да как зачнёт её веником хлестать, дела грешного не прекращаючи! Взвыла банница дурным голосом, а куды ж теперь денешься?! Крепка рука казацкая – отлетели листики берёзовые, поприлипли к местам обязательным, а ветви-то знай секут, гнутся, не ломаются, вкруг округлостей обвиваются… Банница ужо и орать не могёт, ей и больно, и сладостно, тока дышит с надрывом да мыльной пеной отряхается. А казак в самогоне веник мочит и дерёт со всей мочи! Не сдержалась банница, об милости взмолилась…
– Сей же час клянись, нечистая сила, чтоб добрых людей впредь не морочить, Христа Бога уважать, а на землю русскую и носу блудливого не показывать!
Всё она ему честь по чести обещалася, тока б волюшку дал, хоть водички студёной глотнуть. А там уж ей до городу Стамбулу прямым курсом пятки салом мазать, и не оборачиваясь! Отпустил он её под утро, благо душа у казака отходчивая.
Люди бают, летела банница красная, ровно яблочко наливное, земли не касаючись, в сторону турецкую, и любовностью, и веником по самые уши сытая! Говорят, в гареме султанском неплохо устроилась… То-то турки на нас войной идти передумали, из бань турецких не вылазят, ну да то их дело, жеребячье…
А казак сельчанам в пояс поклонился, да и пошёл себе путём-дорогою. Об одном просил: вслух сию историю не рассказывать, вдруг прознает жена – на всю станицу вою будет. А она у него баба видная, грудью солидная, душою весёлая – рука тяжёлая, да под той рукой веник ой-ой-ой…
Как казак графа Дракулу напоил
В давние времена в далёкой земле румынской, в горах Карпатских, стоял чёрный замок. Все жители окрестные за семь вёрст его обходили, потому как жил там ужасный вампир граф Дракула. Заманивал он к себе одиноких путников, да и сосал у них кровушку. Нет, не сразу, знамо дело, он же граф – стало быть, культурою не обиженный, благородных статей, опять же воспитания приличного.
Поначалу всегда накормит, напоит, спать в постелю чистую уложит, свечку лично задует – как же без обходительности… Это уж потом, как стемнеет окончательно да уснёт гость разомлевший, тут он и кусаться ползёт… Но, опять же, по-благородному, без насилия – так, придушит слегка, в глаза посмотрит эдак со значеньицем – и уж тогда в шейку белую зубищи-то и вонзает! Ему что мужик, что баба, что дитё малое – всё без разницы, насосётся себе крови и в родной гроб спать-отдыхать завалится. Уж такой вот был малоприятный злодей, прости его господи…
А в те поры шёл себе до дому казак. Издалека возвращался, из плена турецкого. Оно, конечно, в Турции-то потеплее будет, и фрукты, и курага, и жён хоть целый гарем иметь можно, но вот потянуло домой человека! Поломал он стенку в тюрьме турецкой, форму свою назад взял, шашку верную забрал, хотел было ещё чего попутно разнести, да турки отговорили… Мол, иди отселя, добрый человек, никто тебе препятствиев чинить не будет, а минареты ломать тоже не дело – всё ж таки культурно-историческое наследие! А дороги-то и не указали… Может, оно не со зла, конечно, да тока рано ли, поздно заплутал казак. Крюком срезать хотел, да, видать, свернул не в ту сторону…
Долго шёл, матерился, но как-то вышел себе к закату солнышка на тропиночку мощёную, а впереди, на горе высокой, здоровенный такой замок стоит. Сам весь чёрный, архитектуры романской, и вороны над ним кружат с мышами летучими вперемешку. Казак, душа добрая, общительная, – дай, думает, зайду рюмку чаю выпить, поздоровкаться. Его ж и не предупредил никто, что в замке том живёт гроза Карпат, сам бледный граф Дракула! Да он бы и не поверил, покуда сам не налюбовался…
Однако сказка не кот, чтоб её зазря за хвост тянуть. В общем, постучал казак в ворота резные, дубовые – отворились двери без скрипа. Шагнул на порог, а там темно да сыро, а из-под ног тока мыши серые так и прыскают. Подивился казак, усы подкрутил, глядь-поглядь, ан в конце коридора-то огонёчек светится! Пошёл туда, а двери за спиной сами собой закрываются, засовами лязгают, замками звенят, путь к отступлению отрезают напрочь!
Идёт себе казак, шаг печатает – козырёк с глянцем, походка танцем, портупея скрипучая, щетина колючая: небрит три дня, плохо… так везде ж без коня, пёхом! Доходит до большущей залы красоты неисписуемой: люстры горят хрустальные, стены повсеместно картинами изувешаны, посредине стол богатый, закусью разной щедро сдобренный, а в уголочке на табуреточках – чёрный гроб стоит!
– Здорово вечеряли, хозяева! – Поклонился казак, да тока не ответил ему никто. – А не будете ль в претензии, коли я от щедрот ваших слегка откушаю? Не пропадать же христианской душе под вечер без провианту, уж не объем небось…
Сел он за стол, перекрестился, да тока первую рюмочку водки налил, как гроб чёрный вздрогнул явственно. Пожал плечами казак, шашку на колени уложил поудобнее… В те поры слетает крышка гробовая об паркет с жутким грохотом, и встаёт из красного бархата красавец-мертвец типажу вампирского. Высок да строен, костюм ладно скроен, ликом бледен, недужен и два зуба наружу!
– Я, – говорит, – хозяин сего замка, бессмертный граф Дракула. Но ты меня покуда не бойся, можешь есть-пить вволю, я позднее ужинать буду…
– Благодарствуем, граф, – казак кивает. – А тока бояться тебя у нас резону нет. Вот она, шашка златоустовская, клеймёная – тока пальчиком помани, сама из ножон выпрыгнет!
– Ха-ха-ха! – демонически эдак граф хихикнулся. – Да разве ж мою бессмертность обычным оружием поразишь?!
– Ну попробовать-то можно?
– Изволь.
Подошёл к казаку граф Дракула, плащик чёрный с изнанкой красною распахнул, манишку белую предоставил, а сам глазом хитрым мигает насмешливо – дескать, бей-руби, казачина! А ить казака-то и самого интерес берёт – ткнул он графу в пузо тощее, шашка возьми да со спины и выйди. Стоит вампирская морда, хихоньки-хахоньки строит. Казак клинок назад потянул, а на лезвии, вишь, хоть бы капля крови – так, пыль одна…
– А всё потому, что кровью чистою я сам пропитаюся. И за то сила мне дана великая, могу одной рукой хоть пятерых казаков победить! – Взял граф со стола вилку железную, да и скатал в ладошках в шарик ровненький. А сам всё ухмыляется. – Ешь-пей, гость долгожданный. Как ты закончишь, так и я начну…
Казак с силою спорить не стал – кто ж голым задом гвозди гнёт?! Налил с горя, налил ещё, а на третьей чарке водка кончилась.
Огорчился он:
– Что ж за гостеприимство такое? И полчасика не посидел, а уж выпить нечего?
– Как нечего?! – возмущается Дракула. – Вона вино, да коньяк, да пиво – пей, хоть залейся.
– Баловство энто всё! – поясняет казак. – Винцо слабое – хоть до утра пей, а ни в голове, ни в… С пива тока в сортир каждый час бегать, коньяки клопами да портянками пахнут, а вот нет ли водочки?
Осерчал вампир румынский, стакан хересу разбавленного хлопнул, да и самолично из подвалу бутыль литровую принёс. Усидел её казак за разговором, ещё требует. Подивился граф, но спорить не стал – с двумя бутылями возвратился. Казак уж повеселее глядит, фуражку набекрень заломил, анекдотами похабными, турецкими, хозяина потчует. Час-другой, а и нет водки-то! Граф со стыда сам не свой, по щёчкам белёным румянец пополз зеленоватый – в третий раз побежал поллитру добывать! Спешит, спотыкается, вишь, до рассвету-то недалеко, а он всю ночь не жрамши. Один херес на пустой желудок, ить развезёт же…
А казак знай своё гнёт, он, может, последнюю ноченьку гуляет на свете. Так наливай, злодей, – за Русь-матушку, за волю-вольную, за честь казацкую! До краёв, полней, не жалей, всё одно помрём, чё ж скупердяйничать?!
Истомился граф, колени дрожат, кадык дёргается, изо рта слюнки бегут, на манишку капают…
– Не могу больше, – говорит, – сей же час крови чистой хоть глоточек да отведаю!
А казак после четырёх литров беленькой тоже языком-то натужно водит:
– Н-наливай, не жалко! Угостил т-ты меня на славу, ни в чём не перечил – потому и я тебя… ик!.. за всё отпотчую!
Сам, своею рукой, шашку вытянул да по левой ладони и полоснул! Полилась кровь тёплая, красная, густая, казачья прямо в рюмку хрустальную… Как увидал сие вампир Дракула, пулей к столу бросился, рюмочку подхватил, да и в рот! Так и замер, сердешный…
Глазоньки выпучил, ротик расхлебянил, из носу острого пар тонкой струйкой в потолок засеменил, а в животе бурчание на весь зал. Потом как прыгнет вверх да как волчком завертится! Сам себя за горло держит, слова вымолвить не может, а тока ровно изжога какая его изнутрях поедом ест, зубьями кусает, вздохнуть не даёт. Кой-как дополз до своего гроба чёрного, крышкой прикрылся и в судорогах биться начал, без объяснениев…
Помолчал казак, протрезвел, сидит как мышь, свою вину чувствует. Глядь, а за окошком, в щели узкие, уж и рассвет пробивается. Встал он тогда, руку салфеткой перевязал, к гробу подошёл, прощаться начал:
– Уж ты извиняй, светлость графская, ежели не потрафил чем. За хлеб-соль спасибо! А тока что ж тебя, горемычного, так-то перекорёжило?
– А не хрен стока пить, скотина! – из-под крышки донеслось истеричным голосом. – Я ить чистую кровь пью, а у тебя, заразы, опосля четырёх литров такой коктейль сообразовался – у меня аж всё нутро огнём сожгло! На три четверти – водка! Совесть есть, а?!
– И впрямь… нехорошо как-то получилось… – пробормотал казак, поклон поясной отвесил, да и пошёл себе – благо с рассветом и двери нараспах открылися.
А тока одну бутылку водки с собой втихаря приобмыслил. На всякий случай, вдруг ещё какой другой вампир по пути попасться решит. Ну, а нет – так хорошей водочкой возвращение в края родимые отметить!
А граф Дракула, говорят, с тех пор тока кефиром и лечится и о казаках вспоминает исключительно матерно. Уж такой он малоприятный злодей, прости его господи…
Как казак девицу от слепоты излечил
В одном селе жила семья крестьянская. Ни богато, ни бедно, ни румяно, ни бледно, ни валко, ни шатко: коровка да лошадка, курочка да овечка, изба да печка. И люди-то хорошие, а вот постигло их горе великое через дочь любимую. Уж такая была умница-разумница – и личиком сдобная, и фигурой удобная, и хоть всем мила, а себя соблюла…
Вишь, посватался к ней ктой-то из богатых, да, видать, по сердцу не пришёлся – отказала девка. Ну а парень разобиделся, дело ясное, так, может, и впрямь ляпнул чего сгоряча, а может, и дружки его недоброго пожелали… Да только утреннего солнышка на восходе девица уж не увидела – как есть ослепла!
Вот уж родителям слёз, соседям печали, а ей самой всю жизнь света белого не видеть, об пороги спотыкаться, ложку горячую мимо рта носить… И к лекарям в город её возили, и к знахаркам обращались, в святой церкви свечи ставили – ничто напасть злосчастную не берёт. Пропадай во цвете лет красна девица!
А только в одну ноченьку снится ей сон, будто бы ангел небесный лба её крылышком белым касается, и враз прозревает она…
Видит село родное, поля зелёные, небо синее, всю красоту природную в красках жизненных. И до того энтот сон ей в душу запал, что ни о чём более и слышать не желает – ждёт девка ангела-исцелителя! Ну, дело-то нехитрое ангела ждать, да где его взять?
В ту пору шёл дорогою стольною казак. Глаза синие, руки сильные, портупея скрипящая, шашка блестящая, на мордень не страшный, но зверь в рукопашной… Как проходил вдоль села да за заборчик глянул, а там… Сидит краса-девица, коса – хоть удавиться, лицом – Венера, и всё по размеру! Обалдел казачина от нарядности такой и полез знакомиться по симпатии:
– Здравствуй, краса-девица!
– Здравствуй, добрый человек.
– А не угостишь ли странничка ковшиком воды колодезной, истомился в пути, иссох весь.
Девица кивает, ковш наливает, на голос шагает, да и всё как есть проливает! Стоит он – ах! – в мокрых штанах, и дела ему всё к одному – хошь в ругани, хошь в слезах, а суши портки, казак! Тут-то и понял он, что девица бедою горькой обижена, слепотой ущерблена… Взяла его за сердце жалость.
– А и нет ли какого средства, чтоб тебе, краса ненаглядная, зрение возвернуть?
– Отчего же, есть одно…
– Так скажи, поведай какое! Уж я-то не поленюсь, на край света заберусь, а без лекарствия не вернусь, вот чем хошь клянусь!
– Клятвы мне не надобны, – девица отвечает скромненько. – А вот тока ежели ангела божьего приведёшь, да коснётся он крылом белым лба моего, я уж, поди, в энтот миг и прозрею!
Тут и сел казак… Мыслимое ли дело живого ангела с небес приволочь?! Однако ж слово казачье не мычанье телячье, коли дал, держи – не то срам на всю жизнь!
– Жди, – говорит, – меня через три дня. Раздобуду тебе ангела, не попустит Господь таковой красоте помирать в слепоте!
Ну, девка с радости в избу побежала, два раза стукалась, но живой до дверей добралась. А казак в путь-дорогу отправился, ангела искать. Далеко от села ушёл, да ничего не нашёл. Уж и людей спрашивал, и к попам ходил – не знает никто, где ангела божьего сыскать.
К исходу срока, в ноченьку последнюю, задремал он во чистом поле, и был ему явлен дивный сон… Будто бы спустился с небес ангел божий в одеждах сияющих, крылышком эдак у виска повертел, с намёком, да тем же крылышком казаку по лбу постучал. А звук-то долги-и-й…
Как вскочит казак! Как пронзит его мысль умная! Как побежит он в то село дальнее, ночь не в ночь, а вёрсты прочь! Добежал к утру, успел, стало быть… А уж девица-то на заре у заборчика стоит, всё лицо горит, ждёт обещанного, как любая женщина… Так казак, не будь дурак, хватает за шею гуся соседского, клюв ему ладонью зажимает и к красе ненаглядной спешит.
– Вот, – докладывает, – прибыли мы с ангелом! Не отказал Всевышний мольбе казацкой, уж теперича тока изволь лобик свой белый подставить для благословения…
Девка-то и обмерла! Слёзы в три ручья пустила, у самой дар речи пропал. Пальчики вперёд тянет, а они на перья так и натыкаются. Ахнула она тихим писком, а казак крылом гусиным нежно эдак лба её выпуклого докоснулся. Гусь аж извивается весь, но крякнуть не смеет, сильна рука казацкая…
На тот момент как почуяла девушка лба своего пером благословение, в сей же миг в обморок и хлопнулась! Из дому родные набежали, кричат, шумят, соседи за птицей домашнею заявилися, ужо, того и гляди, побьют казака. Да отдал он им гуся, не жалко… А тока тут девице в личико водой попрыскали, она глазоньки открыла – да и видит всё! Прозрела, стало быть!
– Вот, – говорит, – мой избавитель! Он слово сдержал, ангела с собой привёл, что меня исцелением осчастливил…
– Ангел, вишь, улетел, – казак с улыбкой старательной ответствует. – А ты, любовь моя распрекрасная, не подаришь ли поцелуем в награду за старание?
…В общем, тут и поженили их. Свадьбу сыграли весёлую, да и жили потом молодые душа в душу и вплоть до самой старости вспоминали ангела божьего. Особливо казак, причём того, что у виска крылышком крутил…
Тока к чему я это? А бывает, и ложь правому делу служит, главное, чтобы сказка хорошо кончалась, так-то…
Сотников гарем
Было энто во времена войны великой, Балканской. В те годы государь наш, Александр Второй, султану турецкому под Варной шею мылил – народ братский, болгарский от ига мусульманского освобождал…
Знамо дело, рази ж казаки наши, астраханские, при такой-то потасовке в стороне останутся, по хатам отсидятся? Вот и понесли кони рыжие степями волжскими молодцов упрямых в поход дальний. Почитай от одного моря до другого так верхами и промчалися – со свистом да песнями, собой интересные, при шашке, при пике, ни одного растыки! Да тока не про то сказка складывается…
О войне той страшной, о храбрости казачьей, об удали русской много чего сказано. А вот был среди войска нашего один старый сотник – от боя не бегал, при штабах не тёрся. За сороковник уже – наград полна грудь, да, видать, пуля и меж крестов Георгиевских дырочку нашла.
Вынес его умный конь, подхватили товарищи верные, перевязали да с тяжёлой раною, по приказу атаманскому, из похода домой и отправили. Ну а для ухода медицинского, да чтоб в пути нескучно было, подарили ему казаки гарем!
Маленький такой, компактный – в три жены, у мурзы турецкого отбитый. Вроде сотнику то и без надобности, однако ж и друзей боевых отказом обидеть грешно – от души старались люди. Взял подарок. Вот о том и сказка будет…
Едет он домой в телеге новенькой, вокруг девки молоденькие, симпатичные хлопочут – брови сурьмлённые, шаровары зелёные, платьица тонкие, голоса звонкие, прикрыты вуалями, но каждая с талией! То есть, хоть поглядеть, а уже приятно.
Заботятся о сотнике, перевязки меняют, по пути пловом потчуют, сладости восточные в рот суют, танцами чудными, с пузом голым, развлекают – плохо ли?! Вот и попривык казак, расслабился, важным мужчиной себя почувствовал.
Да тока рано ли, поздно ли, а добрались они с гаремом до станицы родимой. К ночи в ворота стучат, в хату просятся, а в хате вот те на, не кто, а – жена!
Не какая-нибудь турчанка дарёная, а супруга законная, православным обычаем венчанная, перед Богом и людьми единственная! А ну как объяснениев потребует? Виданное ли дело: трёх жен привести, когда и своя-то жива-здорова?! Неаккурат чегой-то получается…
Ну, сотник с порога – руки в боки, кулаком по столу, каблуком об пол. Кто, мол, хозяин в доме?! Казачка с ним не спорит, гостей в горницу приглашает, накрывает стол, идёт баньку топить. Сотник перекрестился тайком, думает, свезло-то как, от какого скандалу избавился, на всю округу шум быть мог. Взял он бельишко чистое да в баньку с дороги, а жена евонная рукавчики засучила и всему гарему говорит:
– Значится, так, девоньки, сидите-ка вы в хате, я с супругом нашим сама, полюбовно потолкую. А кто с сочувствием полезет, уж не обессудьте, рука у меня тяжёлая.
Ну средь мусульманок дур ни одной не оказалося, а чтоб кучно, всем коллективом, казачку завалить, энто им в голову не стукнуло. Бабья солидарность, она – штука тонкая, тут каждая сама за себя. Смирно сидят, бублики едят, чаем балуются, меж собой не ревнуются, шушукаются негромко, результату ждут.
А жена сотникова в предбанничек голову сунула, да и вопрошает тоненько:
– Чего изволит муж и господин наш?
Казак в пару ничё разглядеть-то не может, на полке разлёгся голым задом вверх и просит вальяжно, протяжно да важно:
– Ты, что ль, Зухра? Давай-кася, спину мне намни массажем турецким, негой иранской, умением редким, пальчиками знающими…
– Слушаю и повинуюсь, – супруга ответствует да как кинется на мужа.
Коленом меж лопаток прижала, весом придавила и ну ему кулаками под рёбра совать! А рука у ей работой домашней набитая, мозолями изукрашенная, силой не обиженная, характеру станичного, не баба забитая, крестьянская – вольная казачка, так-то! Взвыл сотник, да поздно. Покуда вырывался, немало синяков словил да плюх откушал.
– Пошла прочь, дура обзабоченная! Талак тебе боком в ухо, надо ж как изобидела…
Ну жена его прыг в сторонку, за дверью схоронилась, слезами изобразилась да вновь голос тянет, а сама так и манит:
– Что изволит муж и господин наш?
– Ты, что ль, Нурия? Водички подай, измяла меня злая Зухра, как медведь резинову клизму! Плескани-кась холодненьким на облегчение…
– Слушаю и повинуюсь!
Казачка и рада, ей того и надо. Полну бадью кипятку черпанула да мужа и поливнула. Ох и рёву было, ох и мату!..
– Пошла прочь, дубина минаретная! Совсем стыд растеряла, талак тебе, чтоб и духу не маячило…
Жена сотникова скулежом скулит, задом пятится, а сама довольственная – хоть бы рожу платком занавесила, а то светится весело! За дверью скрылася да вновь речи заводит:
– Что изволит муж и господин наш?
– Ты, что ль, Гульнара? Зайди хучь пятки почеши, а то Зухра с Нурией совсем с ума-разуму спрыгнули…
– Слушаю и повинуюсь!
Вбежала казачка, парку подбавила да, не теряя времени полезного, как секанёт мужа-то драным веником по пяткам! То-то больно, то-то обидственно, а ить и не встать, не ступить, не догнать мерзавку…
– Пошла прочь, крокодилка кусачая! И тебе талак, чтоб в гробу я весь ваш гарем видывал, в шароварах пестрых, а тапках однотонных…
Отругался, отплевался, отшумел старый казак, кое-как себя в норму ввёл, в предбанничек вышел, а там…
Стоит навытяжку супруга верная, в зубах подол держит, в левой руке стакан водки, в правой – огурец на вилочке! Тут-то и понял сотник, что любезнее жены родимой ни в одном гареме не сыскать, ни по каким параметрам не выровнять. Расцеловал он её в щеки алые да в обнимку из баньки и вывел.
Уж о чем они остаток ночи речь вели, про то нам неведомо. А тока наутро построил сотник гарем турецкий и честную речь перед ними держал:
– Виноват я, дурень старый, на молодую красоту глаз заприветил, вас обнадёжил, самого себя на всю станицу шутом гороховым изрисовал. Простите, коли можете. Отныне ни одну из вас из хаты гнать не посмею – слово даю честное, казачье. Каждую законным браком замуж выдам! Отныне вы мне – дочки, а я вам – отец!
Да и жена сотникова мужа поддержала – не одной соседке язык брехливый оторвала, не одному парню хамоватому подзатыльников надавала, ровно дочерей родимых, турчанок лелеяла, сама замуж выдавала, сама и внуков нянчила.
Так вот по сей день у казаков астраханских незазорно татарские али турецкие корни иметь, никто никого раскосыми скулами не попрекает, слились все крови в одну реку.
На том и город стоит, и люди его, и веротерпимость, и всякое человеколюбие! А началось-то всё с одного старого сотника с молодым гаремом…
Как казак на том свете гостил
Было это во времена далёкие, в войну германскую, пулемётную, окопную да дирижабельную. Не раз и не два ходили казаки наши в атаки конные на заставы немецкие. Много славы добыли, много крови пролили, не себе в честь – России во имя! Немало народу в те поры ко станицам родным не вернулося, облаком белым над хатой отчей проплыло, ветром полынным у околицы ковыль всколыхнуло…
Однако ж не о том сказка будет. Как раз по приказу командному, по велению государеву, по слову атаманскому пошла лава казачья немцу мурло бить, пятки топтать, ухи драть безжалостно. Кони донские высокие, на них казаки – соколами, по полю летят с гиками, врага ищут пиками! Ну а германец, ясно дело, супротив нашего завсегда пожиже будет, да техника у их на предмет сурьёзнее…
Застучали пулемётики чернёные, зажужжали осы свинцовые, вспыхнула трава под копытами пылью красною! Вот и рухнул в тех рядах казак молодой, бравый с конём да через голову, упорным лбом об землю брустверную, так что и дух вон! Лава конная дальше покатилася, супостату мстительность оказывать, а за героями, павшими уж опосля, возвертаются…
Ну казак-то лоб почесал, чихнул, глазоньки открыл, а вокруг – мать честная… Небушко синее, газоны зелёные, солнышко ласкательное, да невдалеке ворота золочёные, так сиянием и переливаются. Перед воротами сидит на лавочке сам святой Пётр-ключник, книгу обширную через очки почитывает.
– Вот, – говорит, – и помер ты, герой, смертью славной за Бога, царя и отечество! Потому место тебе в раю определено, заходи, гляди, знакомства заводи. Хошь спи, хошь с арфою гуляй, хошь отдыхай всячески, вечной жизни радуйся!
– Чёй-то невдохновительно, – казак в затылке чешет. – Скука одна – хоть и в раю, да без службы штаны просиживать…
– Ну будет тебе служба, да вон и за порядком вокруг присматривать. Оно, конечно, и рай, да мало ли… Души-то порой по одной по кущам шастают, песнопения пропускают, ангелы занятия не находют, без дела облаки топчут, вот и займись…
– Благодарствую, – козырнул казачина. – Небось не подведу!
Распахнул святой Пётр ворота, пустил новопреставленного, да и на боковую. Долго ли, коротко ли, а покуда он спал, уж до всевышнего престолу известия чудные доходить стали. Дескать, гудит рай! Посмотрел он одним глазком, а там… Гремят песни казачьи, души православные тока строем ходют, носок тянут, шаг печатают, ангелы лозу шашками рубят, джигитовку осваивают, а кто без старания – у того уж и фонарь под глазом радугой небесной переливается… Того гляди, войной пойдут на кого ни попадя!
Осерчал Господь, святого Петра за объяснениями потребовал, тот тока плечми жмёт, на казака кивает, с себя ответственность снимает…
– Ах, каков смутьян! Гнать его взашей до самого пекла на перевоспитание!
Един миг – и стоит казак на земле чёрной, вокруг пламя адово, а перед воротами ржавыми наипервейший диавол собственной персоною поганой изгаляется.
– Э, брат, – говорит, – вот и влип ты в смолу горячую по самы булки с лампасами! Вот и отольются тебе над чертячьим племенем все насмешки да оскорбительства. Вишь, сам Господь тебя сюда на исправление затолкнул…
– Коли на то воля божья, дык нам муки терпеть не в новиночку. Ужо отстрадаем своё, тока б черти твои не подвели…
Разобиделся диавол на таковы слова, да и свистнул свою ораву нечистую – нате, мол, тешьтесь! Ввечеру заглянул – что за дела? Сидит казак грозный да красный во котле со смолой-серой кипящей, да на чертей же матерно и покрикивает:
– Почему огонь невысок? А ну в три смены жечь! Обещали муки адовы, а сами и ноги толком пропарить не дают… Иззяб весь! Шевелись, рогатые, не доводи до греха, ить за такую леность перекрещу, не помилую!
Черти бедные уж и с копыт сбились, язык на плечо вешают, из последних сил брёвнышки катят, на валокордине сидят, заразу энту усатую услаждаючи… Охнул тут диавол, к Господу Богу записочку шлёт, дескать, сделай милость, забери ты душу казачью, нет с ним моченьки управиться, того гляди, все черти коллективно увольняться начнут. Всему пеклу раздрай и поругание…
Развёл руками Господь, волей небесною казака перед очами своими светлыми ставит:
– Ни в раю, ни в аду ты ко двору не пришёлся. Куда ж мне определить тебя, детинушку?
А казак глазки опускает скромненько и просит робким полушёпотом:
– Дык на землю-матушку нельзя ли? Ведь и не догулял вроде, и война германская, того гляди, без моего участия к концу придёт. А как сподоблюсь куда, так уж по вашей божьей воле в единый миг предстану, не откажусь…
– Ещё б ты отказался, – Господь усмехается. – Ладноть, иди уж, да смотри у меня…
Ахнуть не успел казак, как стоит он на поле бранном и держат его под руки товарищи верные, а в небесах синих тока крест православный из облаков розовых тает…
Вот с тех пор и пошло по Руси божье откровение: настоящему казаку ни в раю, ни в пекле места нет, а тока на родимой земле, на лихом коне, с верной шашкою. Любо жить, братцы, и умирать не страшно, потому как – казачьему роду нема переводу!
Как казак сироту от свадьбы избавил
В одной деревеньке жила-была девка. Сирота-сиротинушка, одна тока тётка старая из родни у ней и осталася. Да и девка-то сама собой обычная, душа лиричная, всё в меру, небольшого размеру, нраву весёлого – есть такие в сёлах…
Вот, как-то раз, по бабьему лету, пошла она с подружками в ночь гулять, хороводы водить. Ну, там, пляски, гулянки всякие, частушки народные, парни через одного тверёзые… Поют да хохочут, разных девок щекочут, с ними же обнимаются, в любви признаваются, прячутся по двое – дело-то молодое…
Девка от подружек не отстаёт, веселится как умеет, а тока глядь-поглядь, да и начал крутиться вокруг ней парень. Сам высокий да красивый, одет нарядно, пострижен опрятно, в красном да чёрном – смерть девчонкам! На других-то и не смотрит, а всё вокруг сиротинушки вьётся: то спляшет перед ней, то песню громче всех запоёт, а уж через костёр высокий не тока прыгал, а и перешагивал, эдак с расстановочкой. Всё ему нипочём! Девке-то лестно таковое внимание, краснеет она, за ручку себя подержать дозволяет, внимает речам сладким.
– Уж ты скажи, краса милоликая, пойдёшь ли замуж за меня?
– Ой, ну я подумаю…
– Да ты сразу скажи – жить мне теперича али помереть?
– Ой, ну я не знаю…
– А коли откажешь молодцу, сей же час при тебе полное самоубийствие исполню! Вона об пень башкой, и вся недолга…
– Ой, ну я согласная…
Дали они друг дружке слово верное, прилюдное, да и опять всем хороводом в пляс пошли. Подружки всё косятся, завидствуют – эдакого барина неместного отхватила дурёха… А тут незаметно и ночь прошла, небушко розовым окрасилось. Наречённый взбледнел как-то, потом потом покрылся, а с первым криком петушиным – рассыпался чёрным пеплом по ветру! Тока и донеслось из-под сырой земли:
– Вот уж я за тобой приду, невестушка-а…
Тут тока и поняли все, что был энто всамделишный чёрт! А сирота ажно так в крапиву и села – поняла, кому слово дала, за кого замуж собралася…
…Поутру вой на всё село! Виданное ли дело, чёрт живую девку просватал, а кто сам доброй волей нечистому поручился, тому спасения нет. Поп в церкви и на порог не пустит, и грех не отпустит, да ещё поглядит грозно, что ж теперь реветь – поздно…
Ну, а покуда она плачет-убивается, у старой тётки в ногах валяется, шёл вдоль деревни казак! Из краю ордынского, от шаха хивинского, кудряв головой, собой удалой, при форме, при шашке, в чуть мятой фуражке, идёт-шагает, на груди «Егорий» играет! Вроде бы дел у него в той деревеньке и не было, другой бы прошёл да не оглянулся – мало ли с чего девка глупая слезами заливается… А этот не стерпел:
– Что ж за печаль-кручина такая у вас приключилася? Али помер кто?
Девке тож выговориться надо, она и рада, цельный час казака грузила, всё как есть изложила… А закончила рассказ – снова в слёзы сей же час!
– Ладно, девка, тока не ной. Осень на дворе, а ты сырость разводишь. Пусти-ка меня в избу, посижу-покумекаю, как твоему горю помочь…
Ну сирота да тётка в дом его приглашают, за стол сажают, подают остатки каши да ещё щи вчерашние. Казак за всё благодарствует, а сам лоб морщит, думу думает. Долго думал, соопределялся, в уме взвешивал, а потом и говорит:
– Надо замуж идти! Коли слово дадено, так бери честь и неси – много дур на Руси… Доставай самое что ни на есть разнарядное платье да платок поцветастее, а соседям накажи и носу через забор не просовывать – не ровён час, цельным кагалом нечистая сила за невестой явится!
Девка, как снулая рыба, сказала «спасибо», и хоть слёзы роняет, а что велено исполняет. Вот закатилося ясно солнышко, отпели петухи зорьку вечернюю, собирается сирота во последний путь. Не успела платья переменить, как за окошком стук да гром! Едет-скачет цельный кагал свадебный – три телеги разбитые, всякой нечистью набитые: тут и лешие, и овинные, и бесовки рылосвинные, и скелеты с балалайками, и кикиморы, и бабайки… А впереди всех женишок – наиглавнейший чёрт! Уже ничем и не скрывается, ни под какие личины не рядится – за своим пришёл, за обещанным!
Сирота как в оконце глянула, так и в обморок… А казак времени не теряет, надевает поверх формы платье девичье, платком накрывается, сапоги под подолом прячет.
– А и где ж тут моя суженая?! – чёрт кричит.
– А и тута я, родимый, не радуйся. – Казак из дверей выходит.
Уж нечисть вой подняла, смех да шутки, им же праздник – душу христианскую извести.
– Один поцелуйчик! – Чёрт разлакомился, да казак его с размаху кулаком в пятак.
– Не сметь, – говорит, – до венца и облизываться!
Ещё громче взревели гости, на телегу «невесту» сажают, на кладбище везут, дескать, там и обвенчаетесь. Чёрт нос протёр да вновь полюбовности строит:
– Дайте-кась ножки вашей нежной докоснуся…
– Не сметь, – казак ответствует и наступает сапогом чёрту на копытце. – До алтаря и не лапай зазря!
Рогатый ажно взвизгнул от боли немыслимой. Ему уж и женитьба не в радость – какую драчунью выискал, даром что сиротина, а дерётся не хуже мужчины…
Подъезжают они к старому погосту, меж крестов проходят, а тут холм могильный прямо на их глазах и раскрывается.
– Вот, – чёрт говорит, – и постеля наша брачная. А у вас, кажись, сзаду юбка примялася, ужо поправлю…
– Не сметь! – казак рявкает, пнув нечистого промеж ног. – До брака не хватай за всяко!
Бедный чёрт на коленки брякнулся, слова вымолвить не может, чует – женихалку отбило напрочь! Ещё чуть-чуть, и хоть на паперти пой фальцетом… А нечисть уж с телег пососкакивала, кругом стоит, в ладоши плещет, зубами скрежещет, всей толпой захотела девичьего тела! Кой-как чёртушка встал, да и высказался:
– Вот кладбище мёртвое – это церковь наша! Упыри да ведьмы – гости с дружками, плита могильная – алтарь! Так скажи при всех, идёшь ли за меня, краса-девица?
– Отчего ж не пойти, коли не шутишь.
– Я шучу?! – ажно захохотал нечистый. – Да я тебя хоть в сей же миг готов на руках унесть в могилу!!!
– Охти ж мне, – казак притворно вздыхает, – а не хочешь ли послушать сперва, как сердечко девичье стучит?
Подпрыгнул чёрт от радости, сладострастием заблестел, грешными мыслями оперился, да и кинулся к казаку на грудь. А на груди казацкой, под платьем невестиным тоненьким, – сам Егорьевский крест… Прямо через ткань белую на пятачке чертячьем своё отражение выжег! Дурным голосом взвыл женишок рогатый…
Казак платье сорвал да за шашку:
– Эх, порубаю в колбасу, бесово племя! – да как зачал махать клинком крестообразно, в православной траектории, только нечисть и видели!
Возвернулся он к утру, сам потный, весь день спал с усталости. А уж прощаясь, девке-сироте рубль серебряный оставил, на приданое. Пусть и ей, дурёхе невинной, когда-никогда счастье будет…
Как казак студента от пекла спас
…Продал как-то раз один студент душу чёрту. Дело, что и говорить, не особенно красивое, однако в былые времена встречалось не так уж редко. Да и продал-то по глупости, за смешную, можно сказать, цену… Ляпнул, не подумав, разок, дескать, замучили профессора университетские, у них, мол, и сам чёрт экзамен не сдаст!
Ну а нечистому тока намекни – уж тут как тут: хвостом вертит, учёность изображает, помочь обещается всячески. Поговорили они как два интеллигента, да и подписал студент жёлтую бумагу с буквами красными! О том, что, дескать, передаёт он душу свою бессмертную чёрту в руки, а за то ни один профессор его ни в чём нипочём срезать не сможет.
Сами знаете, откуль у энтих молодых атеистов о душе понятие, им бы тока Бога за рукав пощупать, да и тиснуть в книженцию, мол, «материальных доказательств не обнаружено, а то, что есть, безобъективная иллюзия», во как!
Сроком поставили тот день, когда студент самый распоследний экзамен сдаст. Всё честь по чести: серы нюхнули, договор скрепили, по рюмочке опрокинули за сотрудничество, и каждый к себе пошёл, собою довольный.
Уж о чём чёрт думал, нам неведомо, а тока студент оченно счастлив был! Он, вишь, человек городской, образованный, знаниями перегруженный, премудростями книжными набитый, решил – что ему стоит нечистого обмануть? Трудно ли умеючи «вечным студентом» стать… Знай учись через пень-колоду, чтоб и выгнать жалко, и в люди выпустить стыдно! Мало ли таких… То-то облапошится хвостатый, долгонько будет меж рогов чесать, души атеистической дожидаючись…
Да почему-то не вышло ничего. С того дня, как ни пойдёт студент в аудиторию – дык профессора с ним первые раскланиваются, за ручку здоровкаться в очередь толкутся, без экзаменов, экстерном, все дипломы всучить норовят. Недели не прошло, а готовят на бедолагу полный отчёт – уж такой разумности редкой молодой человек попался, что никак нельзя его в университетских стенах томить, а самый наипервейший диплом, со всеми печатями, вручить надобно, да и просить самого государя слёзно, чтоб он эдакую глыбищу над всем учёным советом наиглавнейшим поставил!
Вот тут-то и присел студент… Чего-чего, а не ожидал он от нечистой силы такенной-то прыти! Перепугался, однако… Он и молиться пробовал – да не идёт к Богу та мольба, что не от сердца… И в церкви поклоны бил – да только лбом ворота райские не отворишь… Опосля ещё к гадалкам и колдовкам за советом бегал – куды тебе, они от него ещё резвее дёру дали, кто ж у чёрта законную добычу отнимать посмеет?
Парень с горя да по дурости уж и больным сказался, так к обеду цельная делегация учёная, всем составом профессорским, к нему диплом прямо на дом и принесла! Только тут и понял студент, что не он нечистого, а нечистый его на хромой кобыле три раза вокруг ёлки обскакал… Залился он слезами горючими, да и пошёл с печали великой в садик вишнёвый погулять, последние часы вольным воздухом с ароматами напиться.
А в те поры шёл по городу казак… На сапогах глянец, на щеках – румянец, лампасы яркие, штаны немаркие, егорьевский кавалер – всем героям в пример! Видит, в саду зелёном, за забором крашеным, студент в фуражке сидит, очки стеклянные слезами промывает. Не сдержался казак:
– А и какая же холера молодёжь нашу культурную эдакие слёзы лить заставляет? Какое учёное название у сей напасти?
– Безальтернативность… – студент ответствует да из-за пазухи договор треклятый пальчиками выуживает.
Глянул казак и так, и сяк, сверху вниз, да боковым зрением по диагонали – и не понял ничего. Объяснил студент. Ну, тут ровно тучка громовая на чело казачье набежала! Как топнет он сапогом со шпорою, как закричит голосом впечатляющим:
– А не бывать тому! Не позволит честный казак душе христианской, атеизмом научным отравленной, в адском пламени гореть по дури собственной. Ну-кась, появись здесь сей же час, дух нечистый! Мы с тобою по-иному потолкуем…
Один миг, и вот он вам, чёрт лысый, тока позови – тут как тут: пятачком светит, улыбку клеит, а глаза бесстыжие добрые-добрые…
– Зачем звал меня, казак православный? Ваше племя с нашим дружбу не водит, а ежели морду бить али опять до Петербурга транзитом, так, увы, нет – слуга покорный… Я уж лучше в пекле пересижу. А господин студент ещё с полчасика по земле походит, мне разве жалко, я ж тоже не без сочувствия…
– Студента не замай! Нешто сам не видишь, до чего человек образованностью на всю голову ужаленный?!
– Ой, да я бы и рад, но ведь договор – вещь бумажная, нетленная, юридической силы немереной! Хоть бы мне его и отпустить, так начальство со мной такое извращение сделает – ведра вазелина не хватит…
– Не гундось, чёртово семя, – строго прикрикнул казак, спиной широкой студента прикрываючи, – а вот забирай меня вместо него! Что тебе проку в душе тёмной, неверующей, страха божьего не имеющей, покаяния не испытывающей… Бери мою!
– Твою?! – в один голос ахнули чёрт со студентом.
Кивнул казак.
– Погодь, погодь, – заспешил нечистый. – То есть ежели мы сей же час, полюбовно, договор прежний без претензиев расторгаем, так ты согласен в тот же момент мне свою душу передать? Чистую, казачью, православную, без всяких аннексий и контрибуций?! Побожись!
– Вот те крест, – гордо отвечает казак, осеняя себя крестным знамением.
Студент бледный с переполоху в ноги ему кинулся, сапоги целует, батюшкой своим называет, что-то о величии души русской и её отражении в литературе графа Толстого лепечет…
Стыдоба, одним словом. Ну да чёрт везде свою выгоду чует: старый договор мигом изорвал, обрывки по ветру пустил, а уж и новый готов, вот он вам – извольте, подпишите!
– От слова казачьего отступаться грешно, где подпись-то ставить?
– А вот тута, туточки. – Чёрт в конец листа когтем тычет, сам от радости ужо и ножонками сучит, копытцами трётся, хвост вензелем вверх держит. Ещё бы, такую удачу словил – душу казачью!
– Делать нечего… Роспись-то кровью, поди? Дай-кась об шашку руку оцарапаю. – Обмакнул казак предложенное перо в кровь густую, красную, да и поставил в требуемом месте чёткий… крест!
Хороший такой, жирный, православный! Бумага адова в единый миг вспыхнула и сгорела, ровно и не было её…
– Это как… это ты что ж… да как ты посмел, дубина стоеросовая… Роспись, роспись ставить надо было! – взвился чёрт. А у самого уж и губы прыгают, вот-вот в истерику ударится…
– А я завсегда так подписываюсь, – безмятежно пожал погонами казак. – Поскольку грамоте не обучен. Простые мы люди, необразованные…
Чёрт в ярости только хвостом себя по лбу треснул, да и провалился на месте! Поднял казак студента, усадил на лавочку, а сам дальше пошёл, насвистывая. Благодарностей не ждал, не ими душа жива.
А чёрту в пекле крепко досталось – не связывайся впредь с казаками! Вот тока насчёт ведра вазелина ужо преувеличил он – и полведра хватило…
Как бабы хивинцев отваживали
По-разному казаки на земле русской селились. Вдоль Дона-батюшки издревле, от царёвых притеснений да боярского гнёта прятались, потому как «с Дона выдачи нет!». На Кубань да Терек по указу высшему государевому семьями переселялися – щит меж Кавказом и Россией держать. В Сибирь далёкую на страх да риск ехали земли неведомые осваивать, границы ширить, себе чести добыть, а стране – славы.
Ну а на нашей матушке-Волге казаки терские, гребенские, донские и кубанские, единым войском сплотившись, вообще непривычным делом занимались – простой люд от полона спасали.
Астрахань-то, как корона восточная, в самом устье реки великой стоит, на краю империи, куда ни глянь – сплошное приграничье! Слева Кавказ, справа Азия, за морем Каспийским – злая Персия, а от самой России тока узкий клин к морю вырвался, да и он на одних лишь казаках держится. Опасное время было, рисковое. Жизнь человеческую копейкой мерило, на вздох – от выстрела до выстрела, страшно немыслимо!..
Лютовал тогда в наших краях хивинский шах! Налетали из широкой степи лихие наезднички, с кривыми саблями, на шалых лошадях, уводили в полон рыбаков, крестьян да пахарей, а пуще того – жён и детишек малых. За хорошую цену шли на рынках невольничьих люди русские. Много слёз там было пролито, много судеб сломано, много жизней загублено.
Одна надежда – догонят казаки злодеев, обрушатся бурей грозовою, отобьют своих! А ить степь не лес, не горы – за поворотом не скроешься, за кустом не схоронишься. Ровно на скатерти белой стоишь, за семь верст тебя видно – ни засады, ни секрета военного не устроишь.
Стало быть, пришлось казакам повадки вражьи перенимать, быть хитрее люду азиатского, отчаяннее народу кавказского, и в бою быстрее, и верхом скорее, да на сотню впятером, так и прут недуром! Таковых молодцов много ли отыщется? Вот и оставались в степном воинстве астраханском такие герои, о которых и сказку рассказать не зазорственно будет…
Наскакали раз азиаты толпою на артель рыбацкую, мужички-то на бударках в воду ушли, а баб и детишек малых лихо взяли хивинцы! Однако же и часу не прошло, как из станицы Форпостинской полетел вослед неприятелю отряд казачий, и покуда не нагонят, назад не вернутся. В том и крест государю на службу целовали: либо возвернут пленных, либо сами костьми полягут.
А хивинцы, вишь, хитростью да коварством наших обошли – второй полусотнею втихомолку на оставленную станицу обрушились! Думали, дело-то плёвое: на всю Форпостинскую пять стариков, да жены, да дети казачьи – это, что ль, защитнички?!
Едут вальяжно, беседуют важно, сами не скрываются, криво усмехаются, языками мелют, загодя добычу делят.
А над хатами крик истошный:
– Бабы-ы, хивинцы едут! Заряжай, у кого чего осталось!
Мигу не прошло – ощетинилась станица стволами ружейными, дулами пистолетными, жерлом пушечным стареньким – да как полыхнет залпом, без предупреждения, заместо «здрасте вам»! Тут Хива и присела.
– Э-э, сапсем дуры, да? Зачем стреляем? Садаваться нада! Женьщине харашо мужчину слушаться, ворота открой, э…
А от ворот второй залп дружнее первого! Хоть и мажут бабы безбожно, однако ж кое-кому свинцовых слив в избытке досталося, а от них, общеизвестно, на все пузо одно сплошное несварение.
Пригнулись хивинцы, отхлынули, меж собою ругаются, в обидки ударяются – нет с казачками сладу, а воевать-то надо. Стоят женщины у ворот дружно, каждая с оружием, целятся снова и на всё готовы! Посовещались азиаты, да и переговорщика догадливого вперёд выдвинули:
– Э-э, ханум ненормальные! Зачем пули лукаете? Зачем гостей плохо встречаете? Мы с миром пришли – праздник праздновать будем, араку пить, бастурма кюшать, танцы плясать, игры играть. Идите к нам!
– Мы чё, дуры, чё ли?! – переглянулись меж собой жены казачьи.
Однако ж надо как-то врага удержать да казаков из походу дождаться. Не век же им по степям супостатов гонять, небось опомнятся, где их помощь нужнее будет.
Прикинули бабы время, расстояние, на бой, на то да сё, поправку на ветер сделали и виду ради согласились:
– Добро пожаловать, гости азиатские! Пришли праздник праздновать, так мы вам в том припятствиев чинить не станем, в претензии не сунемся… Тока ворота всё одно не откроем, не обессудьте уж – нам чужих мужиков принимать не велено. Ну как наши мужья из походу не вовремя воротятся – и вам под зад, и нам по холке!
– Э-э, тады просто иди к нам играть!..
– А во что?
– Э-э, да мы с тобой бороться будем! Вы победите – вот вам шапка, малахай называется, кирасивая-а… Мы победим – ворота с собой снимем, русский сувенир, э?..
Советуются хивинцы, выдвигают здоровенного бая, борец по всем статьям: пузо как бадья, плечи тяжёлые, глазки жёлтые, злобно глянет – сердце встанет! Ну и казачки недолго локтями перепихивались. Иди, говорят, баба Фрося, ты уж старая, небось до смерти и не ушибёшь.
Как увидели степняки, кто из ворот форпостинских выходит, аж с сёдел от хохоту попадали! Древняя старушка, хромает идёт, лаптем пыль гребёт, тощее воблы, а глаза добрые-э…
– Энто с каким тута покойничком бороться надоть? Как хоть его величать, чёб на могилке написать?
– Имя мое – Твояхана, бабуль! – прорычал бай грозно и бороться полез.
Не успел тока. Взяла его старуха за мизинчик да тихо так хрупнула. Взвыл от боли батыр азиатский, а она ему тут же подножку клюкой да всем весом об землю и брякнула!
Замерло воинство хивинское, а бабулька у переговорщика с головы шапку стащила, на маковку собственную надела торжественно и… давай бог ноги до ворот спасительных! Тока её и видели.
Как откричали, отшумели, отвизжали да отлаялись супостаты, так заново с хитростями подъезжать стали:
– Э-э, сапсем заборола ваша уважаемая ханум-ага нашего героя. Давайте теперь наперегонки скакать: чья лошадь быстрее – тому ковёр дорогой дадим! А нет – вы ворота снимаете, э-э?..
Недолго казачки думу думали, наездницу выбирали. Мигу не прошло – идет из ворот станичных махонькая девчушка, пяти годков, за узду коня несёдланого ведет.
Обхохотались азиаты, стройного парня на чистокровном ахалтекинце выдвинули. Сам хивинец, ровно клинок дамасский, – гибок да опасен! Конь под ним, аки пламя ожившее, – ножки точёные, подковы золочёные, грива длинная, шея лебединая, а пойдёт в намёт, так за небо унесёт.
Встали они на линию, деревце дальнее на горизонте отметили да и рванули по ветерку, тока пыль столбом! Долго ли, коротко ли, а покуда они вернутся, предложил коварный переговорщик новую игру:
– Э-э, а давайте на спор араку пить? Кто выиграет…
– А давай! – донеслось из-за ворот, ещё и не дослушамши. Сразу аж три дородные бабы соку подходящего рысью бегут, стаканы гранёные тянут. Да и какие бабы! Не кобылы мосластые – собой грудастые, с плечами крутыми, бёдрами налитыми, щёки в маков цвет, на всю степь краше нет!
Дерябнули по предложенному, крякнули без закуси, дальше требуют. Сгрудились хивинцы, меха с аракой достали и ну казачек без разбору потчевать! Те пить соглашаются, без спросу не обнимаются, себя соблюдают да и всем наливают. Часу не прошло, а захорошело так-то всему отряду злодейскому. Тут глядь, парень ихний на ахалтекинце тащится:
– А девка глупый в сторону ушла, сапсем дорогу назад перепутала, э-э…
Смеются хивинцы: вот и победа!
– За то и выпьем, – резонно отвечают бабы. – А ты, герой-молодец, иди-кась ворота сымай, вы их в честной скачке выиграли!
Шумнее прежнего взревели азиаты, сладостно им хоть как да отыграться. Веселятся они, песни играют, уже и укладываться начали, легко идёт водка степная под хорошее настроение, шутки да беседы задушевные. Русских побили! Какой праздник, э-э?..
Не заметили хивинцы, как потихонечку весь народ из станицы повытянулся да вкруг отряда вражеского караулом стал. А из дали дальней пыль показалась, вон уж и всадники видны, пики да шапки казачьи, а впереди всех девчоночка малая на коне несёдланом…
Надолго врага от Форпостинской отвадили. И по сей день к жене казачьей в дому – первое уважение! Её и словом не обидь, и нагайкой не смей, и лаской мужской не обдели. Она дом держит, детей бережёт, честью женскою дорожит, да смекалки не теряет.
А как же иначе-то? Жена казака – она как река: с мужем мягка да тиха, а надо, так любого врага разнесёт о берега!..
Как чёрт в казаки ходил
Было энто у нас на Волге, под станицей Красноярскою. Раз поутру, на ерике малом, при песочке ласковом, казак коня купал. Ну коли кто про лето астраханское наслышан, тот знает небось, что и поутру солнышко печёт-жарит немилосерднейше, тока в водице студёной и отдохновение.
Сам казак молодой, в левом ухе с серьгой, сложением обычный, усами типичный, смел да отважен, но нам не он важен. Разделся, значится, парень, до креста нательного, форму под кустик аккуратно складировал, да и повёл коня на мелководье водицей плескать, брызгами радовать.
А покуда он сам купается, нужным делом занимается, шел вдоль бережку натуральнейший чёрт. Шустрый такой, сюртучок с иголочки, брючки в ёлочку, стрекулист беспородный, но как есть – модный! Глядь-поглядь, видит, казак православный коня в речке ополаскивает.
Облизнулся чёрт, так и эдак примерился, да приставать не рискнул – мало ли, не оценят страсти, так дадут по мордасти! Однако ж и мимо пройти да никакой пакости душе христианской не содеять – это ж не по-соседски будет. И замыслил нечистый дух у казака всю одёжу покрасть.
Ить для чертей восьмую заповедь рушить – дело привычное, тут они любого цыгана переплюнут да вокруг небелёной печки три раза на пьяной козе прокатят! Мигу не прошло, как упёр злодей рогатый всю форму казачью.
За деревцем укрылся, дыхание восстановил, добычу обсмотрел, и уж больно она ему запонравилась. Жёлтая да синяя, кокарда красивая, погоны настоящие, пуговки блестящие, вот сапоги велики, но когда крал, дак кто ж их знал?!
Загорелось у него ретивое, заиграла кровь лягушачья, засвербило в месте непечатаемом, скинул он одежонку свою барскую да сам во всё казачье и обрядился. Ну, думает, теперича я – вольный казак! Никто мне не указ, пойду по станице гулять, лампасами вилять, рога под фуражкой и за рюмашку с Машкой.
Усики подкрутил, хвост поганый в штаны засунул, да и дунул прямиком в станицу Красноярскую, что на берегу крутом, волжском раскинулась. Спешит чёрт, спотыкается, и невдомёк ему, что похож он на казака, как невеста на жениха. Одна одёжа – ни рожи. ни кожи при его недокорме – так, вешалка в форме.
Да вдруг у самой околицы навстречу ему поп! Голос басистый, руки мясистые, ряса не новая, брови суровые, казачьего рода, здешней породы. Струхнул чёртушка, но виду не подал, гонором исполнился, грудь колёсиком выгнул – идёт себе важничая, одуванчики безвинные сапогом пинает.
– Ты почто это, сын божий, на храм не крестишься? – вопрошает строго батюшка.
– А я вольный казак! – бросает чёрт нехотя. – Сам пью, сам гуляю, вам-то в ухо не свищу, а лоб и завтра перекрещу.
– Я те дам завтра! – ажно побагровел поп православный да как отвесит нечистому леща рукой могучей, дланью пастырской. – Вдругорядь и не такую епитимью наложу! А ну марш до хаты и до утра на коленях пред иконами каяться, самолично проверю-у!
Бедный нечистый аж на четвереньки брякнулся, пыли наелся да так на карачках и побёг. Думает, ещё легко отделался. Знал бы поп, что перед ним чёрт, так и крестом пудовым меж рогов треснуть мог!
Чёрт за угол свернул, на ножки встал, отряхнулся, оправился и дальше форсить пошёл. А на завалинке старой, у плетня драного, сидят три старичка ветхих. Сединами убелённые, недорубленные, недостреленные, глядят себе в дали, и грудь – в медалях!
Шурует мимо чёрт, вежливости не кажет, нос воротит.
– Ты почто ж энто, байстрюк, со старыми людьми не здоровкаешься? – удивились старики.
– А я вольный казак! – говорит рогатый со снисхожденьицем. – Сам пью, сам гуляю! Уж вы-то сидите не рыпайтесь, ить, не ровён час, и рассыплетесь!
– От ведь молодежь пошла, – вздохнули дедушки, с завалинки привстали да клюками суковатыми так чёрта отходили, что приходи кума любоваться! Едва бедолага живым ушёл.
– А родителям накажи, невежа, что мы-де к вечеру будем, о воспитательности беседовать. Пущай-де заранее розги в рассоле мочут…
Летит нечистый, не оборачивается, тока пятки сверкают. Ему ужо и не в радость казаком-то быть. Тока форму надел, как вокруг беспредел – бьют до воя смертным боем. За что – понятно, а всё одно неприятно!
Тут и врезался несчастный козырьком лаковым в грудь могучую, дородную. Присел чёртушка, глазоньки разожмурил и обратно закрыть предпочёл, потому как стоит перед ним сам станичный атаман! Мужчина солидный, собою видный, нраву крутого – сбей-ка такого.
Смотрит на чёрта и слов не находит:
– Ты что ж, сукин сын, средь бела дня по станице в виде непотребном шастаешь? Гимнастёрка расстегнута, ремень висит, сапоги нечищены, а под глазом, мать честная, ещё и фонарь синий светится?!
– А я вольный казак! – пискнул чёрт жалобно. Чует, как-то не свезло ему с энтой фразою, да поздно. – Сам пью, сам гуляю! Так что, батька, может, вместе водки попьём, да и песню споём?
– Ох ты ж, шалопай! – улыбнулся по-отечески атаман и плечиком повёл. – А ну хватайте его, хлопцы, нагайки берите, да и впарьте ума задарма! Чтоб от души, да на всё хватило: и на песни, и на водку, и на каспийскую селёдку. Будет впредь честью казачьей дорожить!
В единый миг вылетели откель ни возьмись чубатые молодцы, разложили чёрта на лавочке, штаны спустили, да тока размахнулися, смотрют, а наружу-то хвост чертячий торчит! Ахнули они:
– Батька атаман, так это ж не казак, а дух нечистый!
– Вот именно! – вопит чёртушка, извивается. – А раз я не казак, так и нельзя меня так! По судам затаскаю-у!..
Атаман в затылке почесал, подумал, да и согласился:
– Раз не казак, то пороть его нагайками и впрямь не по чину будет. Однако коли уж сам чёрт форму надеть не постеснялся, то отметить энто дело всё равно следует! Ужо лично, рукой начальственной, повожу, честь окажу – во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… Ну-кась, дайте мне пук крапивы!
Перекрестился он да три раза задницу волосатую с хвостом облупленным крапивным кустом с размаху и припечатал! А крапива-то не рвется, не ломается, листиками жжёт, обвивается – надолго-о-о запоминается.
Диким визгом на ноте несуществующей взвыл аферист рогатый, буйным ветром из рук казачьих вырвался да как пошёл вкруг станицы веерно круги наматывать для успокоения! Тока пыль столбом, кошки глаза пучат, собаки неуверенно гавками отмечаются, да куры-несушки матерятся сообразно ситуации, как все в их нации.
Насилу нечистый к реке дорогу нашел. Форму на место вернул, не повредничал, пылиночки сдунул, сапоги платочком обтёр. А сам, говорят, доныне из пекла и носу не высовывает – мемуары пишет, о том, как в казаки ходил. Вот тока стоя… сидеть-то ему до сих пор больно.
Стало быть, казаком не одежкой становятся, не острой шашкой, не форменной фуражкой. Было б время – подсказал, да вы, поди, и сами башковитые?!
Эх, горе, тони в море, а доброму люду – дай сказку, как чудо…
Память казачья
Грустная это история, легенда старая. О многом и забыли астраханцы, зла в сердце не таящие. Однако ж и нам, потомкам, о славе дедовской помнить надо. По сей день казаки астраханские все народы для себя роднёй числят, а ведь не всегда так было. О том и рассказ наш будет…
По указу государеву войско казачье астраханское из донцов, терцев да гребенских казаков отчаянных составлялося. Мало кто в степи, как на ладони открытой, службу нести мог. Ведь укрыться негде, в засаде не спрячешься, с высоты врага не углядишь. Летом солнце палит нещадно, зимой ветра лютые азиатские, трава только вдоль реки, а на полверсты ушёл – всё, песок да колючки. Однако жить как-то надо…
Приходили на Волгу люди русские, станицы ставили, церкви всем миром строили, землю пахали, рубеж пограничный берегли от злой Азии, от хищного Кавказа, от жадной Персии. А как казаку без семьи? За что биться, кого защищать, кого любить да лелеять? Коли своей семьи нет, так где уж тут о любви к России великой речь вести…
Вот и брали казаки астраханские жён отовсюду. Кто татарку пригожую, тихую да послушную. Кто черкеску чернобровую – грозную да горячую. Кто калмычку улыбчивую, кто казашку трудолюбивую, кто из земель азиатских али кавказских жён выбирал, но все одной семьёй жили. А потому расскажу я вам историю горькую, печальную про станицу Казачебугровскую.
Давно это было. В те времена далёкие, когда хан хивинский на рубежи наши зубы грязные скалил. Сколько народу всадники его быстрые на конях борзых в полон увели, и помыслить страшно. Жён да детей на базарах крымских за бесценок продавали, ровно скот бессловесный, и резали безжалостно, ибо раб из человека русского никудышный. Не приучены мы к покорению, не созданы слугами быть, мебелью бессловесной, рабом услужливым. Тут уж смерть достойней жизни, хоть и умирать кому охота?
Вот и был день страшный, когда ушла сотня казачья в бой, свою землю от набега хивинского оборонять. А хивинцев в том бою – не по силам нашим было. Хоть и отважно дрались воины Христовы, а тока что ж одной сотней супротив пяти тысяч поделаешь? То не трава ковыльная под косой спелой плотью валится, то падают с сёдел казаки астраханские, ордам азиатов кровью своей дорогу к земле родимой закрывая. Сколько душ в небеса вознеслось, сколько боли да горя в стонах вылилось, а тока не сдержали казаки врага – не всегда плетью обух перешибаем. Говорят, что кровь казачья в землю не впитывается, алыми маками на ней прорастает, вечным огнём степным, вечной памятью…
Ох и злые вышли мурзы хивинские к станице Казачебугровской. Мало ли, полвойска потеряли, а ведь, не ровён час, из Астрахани подмога подоспеет. Не позволит войсковой атаман своим товарищам без отмщения в чистом поле костьми лечь! Уже горят огни сторожевые да седлают коней соседние станицы, на помощь спешат…
– Эй, дочери да сёстры наши, отворяйте ворота! Аллах велик, пришли мы избавить вас от злого плена русского. Станицу разграбим, детей приблудных убьём, а вам, дочери мусульманские, вечный почёт и домой возвращение! – хивинцы кричат.
Да только тишина в ответ. А над воротами три женщины русские с пистолетами мужними встали, оборону держать. С ними бабка старая, дагестанка, внуков грудью своей прикрывает, одним кинжалом гурийским грозит.
– Сдавайтесь, глупые… Никого не тронем. Только детей заберём – нельзя кровь мусульманскую с христианской мешать. Мужей ваших мы убили, теперь всем вам свобода полная! Аллах акбар!
Недолго кричали хивинцы, себя на штурм бодря. Потому как дружно встали у тына все жёны казачьи. И татарки, и казашки, и чеченки, и калмычки в одном строю с бабами русскими.
– Вы, – говорят, – мужей наших любимых извели, так мы в другом мире их ласками встретим, а к вам, убийцам, не вернёмся!
– Как?! Вы против веры, против крови родственной, против законов пророка восстать посмели?!!
– Нет иной веры, кроме любви, – отвечали жёны казачьи. – Нет иной жизни, кроме как в детях наших. Никого не отдадим на поругание, никого до себя не допустим, лучше в бою погибнем, себя не посрамив…
Нешуточно озлились хивинцы. Много ли трудов – одну станицу цельной тысячей всадников взять? Махнул рукой мурза, и пошли степняки в атаку страшную!
Засвистели пули, зазвенели клинки, брызнула кровь на все стороны. И плакали небеса, и стонала земля под ногами, и не было пощады, и прощения не было, как не было ни жалости, ни сострадания, ни милости ни к кому. В тот день бы и погибла станица полностью, не подоспей войсковой атаман с казаками. В один удар грозной лавы отогнали хивинцев и ещё десять вёрст их секли безжалостно. Мало кто ушёл, надолго враги тот набег запомнили. А вот когда наши к горящей станице поворотили, тут и ахнули…
Средь огня и пламени стояла одна татарка молоденькая с окровавленной шашкой в руке, сама вся седая как лунь. А за спиной её все дети казачьи, мал мала меньше. Со всей станицы она единственная живой и осталась, прочие жёнки полегли в сече кровавой, но ни одна не отступила, детей своих не отдала, чести мужней не посрамила. Навек хивинцы поняли – нет никого страшней матери, детей да дом защищающей. И становились на колени казаки, и плакал атаман перед татаркой безвестною, что казачьих детей сохранила…
По сей день нет в земле астраханской на национальности да родовые племена деления, всё сердцем и дружбой решается. В войске казачьем и христиане, и мусульмане служат. У кого волосы черны, у кого светлы, у кого глаза раскосые, у кого усы пшеничные, да ведь правда на всех одна и кровь у всех одного цвета. Все братья-казаки, не той ли татарки дети?..
Память людская странная. Имён не хранит, а о подвигах помнит. Потому и жить нам долго, пока в душе каждого кровь и вера, любовь да прощение, сила да ласка…
Эх, что ни было, давно остыло. В степи пепел да чёрный ветер, но покуда верим, раскроем двери любому сердцу – единоверцу!
Родился 24 января 1967 года в городе Астрахани. После восьмилетней школы поступил в Астраханское художественное училище им. Власова на живописно-педагогическое отделение. В конце четвертого курса начал профессионально заниматься стихами, из-за чего едва не завалил диплом. Отслужил два года на границе с Турцией в составе Новороссийского погранотряда. Один из немногих, кто гордится своими погонами и не считает это время потерянным. В 1994 году был принят в Союз писателей России, имел на руках три сборника стихов и сказки «Рыжий и Полосатый», «Орден Фарфоровых рыцарей», ухитрившись пройти по двум семинарам и в прозе, и в поэзии. В 1995 году, после публикации этих вещей в журнале «Юность», издательство «АРМАДА» прислало письмо с предложением о сотрудничестве. В тот момент был написан и выпущен «самиздатовский» вариант Джека… Книга издательству понравилась, и автор заключил свой первый договор. Дальше – больше… Работал преподавателем в школе, заместителем председателя местного отделения Союза писателей России, руководил литературной студией, выпускал газеты, публиковал стихи начинающих поэтов. Последние годы живёт исключительно на писательские гонорары. На конец 2001 года ухитрился написать и опубликовать девять романов и шесть повестей. Дважды лауреат грамоты МВД Украины за создание «положительного имиджа работника милиции». По названию его романа создана премия «Меч Без Имени» для дебютных авторов. Не «тусовочный» человек, на конвентах и сейшенах фантастов практически не встречается. Возможно потому литературных титулов, званий и премий по сей день не имеет…
Долгое время мотался между Москвой и Петербургом, в настоящее время живет и работает в Астрахани. Стихи пишет по-прежнему. Получает массу писем, стараясь честно отвечать на каждое. В качестве хобби остались занятия живописью и керамикой, все это обычно раздаривается друзьям. Благо, их много…
Как казак с ведьмой разбирался
В одном селе жила-была ведьма. До определённого времени – видная баба, всё при ней – и фигура, и хозяйство, и прочие полезности. А как встанет не с той ноги, так просто жуть – людей ела ровно курёнков каких. Так что стал народ на селе замечать неладное. Однако прямых улик ни у кого нет, хотя люди по-прежнему исчезают.
Раз гуляли парень с девицей по переулочку. Глядит на них ведьма из-за занавесочки и думает: как бы девицу съесть? На двоих сразу не нападёшь… Вот и разбросала она на дорожке горсть бусин. Ясное дело, как девушка первую бусину заприметила – бух на колени и давай собирать, а хахаль, чтоб зазнобушке угодить, вперёд забежал и там собирает. Ведьма бочком, бочком к девице и говорит:
– Вот мой дом, заходи – сколь хошь бус подарю.
Та, сдуру, и пошла. На её счастье, успел парень заметить, как у одной хаты калиточка хлопнула. Дособирал он бусины, подошёл и в окошко глядит. Ну, ведьма ввела девицу в горницу, а там кости человеческие так на полу и валяются. Девка, ясное дело, сперва в визг, потом в обморок. Ведьма её на стол положила да за ножом пошла.
Парень не промах, смекнул, что к чему, подошёл к дверям, постучал хорошенько и бегом к окну. Пока ведьма дверь открывала, да кумекала, ктой хулиганит, парень в окно влез, девицу на плечо и бежать. Увидала ведьма, выругалась матерно и в погоню!
Парню тяжело, он же на своих двоих, да ещё и дуру эту тащит. А ведьма бодренько бежит, ноги так и мелькают. Чувствует, что догоняет, так и руками загребать стала. Понял парень, что не уйдет. Развернулся, сжал кулаки. Девица очухалась и опять в обморок бухнулась. В тот же миг ведьма на парня и бросилась. Он руками, а она клыками. Рычит по-волчьи, когтями одежду рвёт, вот-вот до горла доберётся.
В ту пору шёл мимо казак. Штаны синие, лампасы красивые, ремень скрипучий, сапоги блестючие, на боку шашка, на голове фуражка – красавец-мужчина!
Глядит, в пыли на дороге смертный бой идёт. Смикитил он, что к чему, выхватил шашку, а куда рубить? Они ж так быстро катаются – где чья рука, где нога, не разобрать. Вот тут-то вдруг от натуги юбка на ведьме лопнула, и показался на свет маленький поросячий хвостик! Изловчился казак да как плюнет ведьме на хвост!
Взвыла она дурным голосом и рассыпалась чёрным пеплом по ветру… Парня с девицей потом обвенчали, честным пирком да за свадебку. Ну и казака пригласить не забыли, уважили.
P.S. Почему ведьмы умирают, если им плюнуть на хвост, я, честно говоря, и сам не знаю… Но эффект поразительный!
Как казак с чёртом в шахматы играл
Шёл по улице казак. Людям улыбался, воздухом дышал, усы крутил – моцион, одним словом. Вдруг видит в одном из освещённых окон – столик стоит, а за ним чёрт сам с собой в шахматы играет. Не стерпел казак! Как же это можно мимо живого чёрта пройти и в рыло не заехать? Не по-христиански как-то получается…
Вошёл он во дворик, нашёл дверь, шагнул в прихожую. Ещё раз пригляделся. Всё верно: комната с фикусом, патефон в углу, а за столиком натуральный чёрт в полосатом костюме и штиблетах.
– О, заходи, дорогой казак! По лицу вижу – драться пришёл. И что это у вас за манера такая, чуть где чёрта увидали – сразу в амбицию?!
– Ах ты, нечисть поганая! – говорит казак, а сам уже рукава засучивает. – Да если вас, так через эдак, не бить, то, глядишь, вы всей Россией править вздумаете.
– Ни-ни! – успокаивает чёрт, но двигается так, чтоб меж ними всегда столик с шахматами был. – Зачем нам такой геморрой? Давай-ка лучше в шахматы сразимся. Игра мудрёная, заграничная, всеми военными весьма почитаемая. Сам граф Александр Васильевич жаловал…
– Суворов-Рымницкий! – догадался казак. – Ну тогда расставляй. Да только ваше рогатое племя просто так не играет – что ставить будем?
– Душу.
– Не нарывайся!
– Понял, понял… – повинился чёрт. – А давай фуражку казацкую. Синий верх, жёлтый околыш, лаковый козырёк! Можно примерить?
– Вот выиграешь, тогда и мерь! – обрезал казачина и покрутил усы. – А ты ставь хвост в мясорубку, если моя возьмёт.
– По рукам!
Засели за игру. Чёрт бутылочку принёс, тяпнули за знакомство и начали.
На десятом ходу у казака меньше половины фигур осталось. Обидно ему рогатому проигрывать, да что сделаешь? Изловчился казак, плеснул себе и супротивнику, а пока чёрт водку пил, взял, да и свистнул у него ферзя. А чтоб вражина не заметил чего, он этим ферзем свою стопочку закусил… Через два хода чёрт – тык, мык, где фигура?
– Съел, – честно отвечает казак.
– Не может быть, побожись!
– Вот те крест!
Пожал чёрт плечами, налил ещё. Выпили, опять сидят, думают. Нечистому и невдомёк, что казак вторую стопку его пешкой захрумкал. Зубы крепкие, организм закалённый, главное, чтоб заноза в язык не попала…
– Да у меня здесь пешка стояла!
– Где ж она?
– Ты шельмуешь, казак! Куда пешку дел?
– Съел!
– Врёшь! Побожись!
– Вот те крест – не вру! Съел я её!
Бедный чёрт аж пятнами пошёл. А игра уже не в его пользу. Ход за ходом зажал казак чёрного короля в угол. Понял чёрт, что проиграл. Добавил для храбрости и попросил:
– Вижу, что подфартило тебе. Но будь человеком, расскажи, на каком ходу ты моего ферзя съел?
– Не помню… – честно закашлялся казак, постучал себя кулаком в грудь и сплюнул горсть опилок.
Посмотрел на него чёрт, подумал, и счастье догадки озарило его лицо.
– Чтоб я ещё раз с вашим братом взялся в шахматы играть – да ни в жизнь! – заключил нечистый и грустно пошёл за мясорубкой…
Как казак царевну замуж выдавал
Жил-был царь. Неглупый, общительный, и было у него большое горе. Дочь.
Овдовел он рано, со всех сторон дела, войны, интриги, забот полон рот, так оно и вышло, что воспитанием царевны отец-государь не утруждался. В результате такая дочь образовалась – оторви и брось! Нет, внешне хоть куда: коса ниже пояса, глазищи зелёные, брови сурьмлённые. Что спереди, что сзади – округлой благодати. И глаз радует, и в руке подержать приятно. Но вот характер… Горда, заносчива, высокомерна, другие люди для неё – ровно мартышки какие. Слова не скажет, взгляда не кинет, пальцем не пожестикулирует. Лёд-баба!
Однако настала пора царевну замуж выдавать. Царь-батюшка и так, и эдак, и на хромой козе, и с пряником – ни в какую заносчивая дочь родителя не уважает. От разных европейских домов лица королевской крови сватались… и всем от ворот, попутным ветром, обратным курсом. Раз по осени даже африканский принц на верблюде заезжал, так не поверите, и ему отказала! Царь нервный стал, чуть что – в слёзы.
В ту пору шёл по улице казак. Усы сивые, нос красивый, шашка трень-брень, фуражка набекрень, грудь колесом – молодец молодцом! Видит, на подоконничке царь стоит, петлю на гардины ладит, и лицо у него такое грустное…
Пожалел казак царя:
– Помилуй, батюшка-государь! Не лишай нас своего светлого правления. Скажи лучше, какая нелёгкая тебя до такого паршивого состояния довела? Глядишь, и поможем твоему горю.
– Дочь не могу замуж выдать… – всхлипывает царь и нос рукавом парчовым утирает.
– Всего-то?! Ну, это дело поправимое. Найдём твоей кровиночке суженого по сердцу.
– Дык она же всей Европе понаотказывала! Международная обстановка – хуже некуда, того гляди, все единым фронтом войной пойдут… Побьют же! – в голос заревел царь, а казак его утешает:
– Не убивайся так, твоё величество. Побереги себя для Отечества. А за дочь не беспокойся, это мы быстренько устроим…
Ну, подписал государь грамоту, чтоб на одну неделю все казачьи указы как лично царские исполнены были. А казак время не терял, депеши во все концы слал, заново женихов сзывал и всем твёрдо поручался за всенепременную женитьбу. Вот уж и гости на дворе, ждут, знакомятся, водку кушают. Царь в перепуге от такой авантюры на валокордине сидит, а казак всех незамужних барышень, ближних к царёвой ветви, во дворец согнал. Привёл царевну в центральную залу, приказал раздеться догола и на стульчик усадил. А ей на всё плевать, у неё высокомерие. Казак туда же и боярышень, в тех же костюмах, то есть с бусами да в серьгах, загнал и в рядок выставил.
Девки как на подбор, высокие, статные, плечи покатые, бёдра грузные, груди арбузные, мёртвый взглянет и то встанет! Стоят, смущаются, краснеют, а царёва указа ослушаться боятся. Тут казак двери распахивает и во всю глотку орёт:
– Эй, принцы-королевичи! Кому нужна жена ладная да пригожая, выбирай любую!
Бедная Европа аж обалдела от счастья. Весь товар налицо! Принцы уж о царевне и думать забыли, хватают кто за чем пришёл, а у входа уже и поп венчает, и шубу невесте, и приданое от казны, и удовольствие полнейшее. Войны не будет – это факт!
Царевна глазами хлоп, хлоп… Да и разобрала её банальная бабская зависть – да что ж я, никого как женщина не интересую? Обидно ей стало. А я как же?! Я тоже замуж хочу! Спрыгнула со стула да бегом принца али королевича ловить. Поймала-таки! Невзрачный мужичонка, раджа индийский. Он и вообще проездом был, так, одним глазком заглянул ради интереса. Ну вот его-то и захомутали.
Молодых после свадьбы с почётом в Индию отправили, а казака царь при себе первым министром оставил. А что? Казак ведь, он не токмо шашкой махать, он и головой может. Царь на него не нарадуется, поскольку политик – зело тонкий…
Сказ о святом Иване-воине и разбойных казаках
Было это в стародавние времена… Пески степные любые следы заносят, памяти людской кроме. Вот и рассказывали встарь казаки о чуде Господнем, в астраханской земле явленном.
За что про что – неведомо, а объявил султан турецкий Мухаммед войну государю московскому. И пошло по лету на Русь войско великое, янычарское… Лишком не двести тыщ ратного люда с ятаганами да пушками, конницей да пешим строем, все под бунчуками и знамёнами зелёными с полумесяцем. Как идут – земля дрожит, зверь бежит, птицы с небес падают.
А ведь из краёв турецких как ни иди, а только Астрахань нашу всё одно не минуешь. И стоит на море Хвалынском, в самом устье Волги-матушки, белый город, ровно щит рубежи южные ограждаючи… По ту пору воеводствовал у нас боярин Серебряный, самого Грозного Иоанна сподвижник, умный да храбрый. Услыхал он про беду неминучую, стал горожан, рыбаков, люд работный да служилый под ружьё ставить. Да только со всех краёв тыщи четыре защитничков и набралось. Куды как мало супротив такого ворога, да что ж поделаешь? От Москвы помощь поспешает, но когда будет – одному Богу ведомо… Рано ли, поздно ли, а подошёл султан под стены крепостные, тугой осадой город стянул, железным кольцом спеленал. Днём – гром стоит от лошадиного ржания, а ночью – сколько глаз достанет, горят по степи костры турецкие да луна кровавая скалится!
А Мухаммед ихний всё посмеивался, дескать, жаль такую красоту рушить, шли бы вы, люди русские, из города вон – мы не тронем… Кто страх Господень да совесть в сердце имел – тех речей не слушал, а у кого нутро грехом изъедено – призадумались…
И была тогда в Астрахани сотня разбойных казаков, тех, что расшивы купеческие на кривой нож брали. Им перед царём отслужиться нечем, а за дела лихие только плахой и жалуют, вот они к туркам и пошли. Не стали астраханцы злодеев-предателей насилком держать, распахнули ворота, пустили на все четыре стороны. Вот идут они от ворот Никольских, посередь войска огромного, перед пашами-башибузуками сабельки наземь складывают. Смеются враги – иди, урус, беги, урус, не стой на пути великого султана турецкого! Стыдобственно-то казакам, да ведь не трогают их янычары, слово держат.
А только вдруг со стен крик бабий… Обернулись, глядь, что за дела – у самих ворот мальчоночка трехгодовый! Волосёнки русые, глазоньки синие, рубашонка белая… То ль тайком за ворота шмыгнул, то ль от мамки сбёг, кто ведает? Со стен стрельцы шумят, народ волнуется, а тока сызнова открывать не будешь – турок вон скока нагнано, в сей же час город возьмут. Малец в голос ревёт, янычары гоготом заходятся да казаков разбойных взашей толкают, мол, не ваше горе…
И тут громыхнуло в ясном небе, ровно на миг один свет погас! Глядят люди, а у ворот астраханских высоченный казак стоит. Сам в справе воинской, борода окладистая, в руке сабля острая, а из-под бровей очи грозные так и светятся. Приподнял мальчонку, к себе прижал да кулаком врагу могучему грозит. Один – супротив всех! Турки-то опешили сперва, а потом в смех впали. Весело, вишь, им такую картину зреть – как один казак всему войску турецкому грозить смеет. А уж как отсмеялись, так и за ятаганы взялись…
Глянули на это разбойные казаки – и словно прорвало ретивое! Загорелась кровь, будто благодать божия очерствелых душ прикоснулась. Развернулись они, в глаза друг другу глянули, да и пошли турок валять голыми руками! Что с того, что оружия нет? Недаром в разбойных ходили, никто и охнуть не успел, как добыли они мечи турецкие и к воротам, богатырю чудесному на выручку! Вот уж где удаль была, где слава… Как черти дрались разбойные казаки, и дрогнуло войско вражье!
Сто душ христианских на небеса вознеслось, ни один не уцелел… Раскрылись ворота, вышла дружина боярская – и дитя спасли, и Мухаммеду урок знатный дали. Опосля боя того не пошёл султан на Москву, забоялся. Застрял до холодов в степях заволжских, а потом и вовсе назад повернул. Не пустила Астрахань врага на землю русскую…
А казака того высокого искать искали, да не нашли. Старики бают, что и не казак то был, а пресвятой мученик Иван-воин, всякого служилого люда хранитель и заступник.
Так ли оно было, правда ли – про то летописи путаются. Но и доныне стоит в Москве Первопрестольной храм Ивана-воина, а случись мимо проходить астраханскому казаку – так непременно зайдёт и свечку поставит. За дела ратные, за души грешные, за память дедову…
Как казак банницу отвадил
Завелась в одном селе банница… Сиречь сила нечистая! А может, скорей всего, и чистая, поскольку в бане живёт. Но и нечистая всё ж тоже, поелику покою от неё никому нет. Выглядит соблазнительно до крайности, ажно и в словах описывать неудобно, да уж куда денешься… Внешне баба, как баба, леток осьмнадцати будет – телом бела, грудью взяла, фигурою ладная, в любви шоколадная, и чё кто ни пожелает – уж ТАК исполняет… Грех, одним словом! Срамотища, а подсмотреть хочется… образованию ради!
Ну дак поселилась она в баньке на отшибе, и с той поры начал народ на селе любовными томлениями мучиться, вплоть до полной чахлости. Зайдёт ли в баньку мужик – так она, девка отвязная, во всём безотказная, таковое с ним, на нём, под ним, и сбоку, и с прискоком, и в лёжку, и как две ложки…
В общем, выползает человек опосля беспутства энтого едва живёхонек. Кому везло, тот уж на обычных баб и глядеть-то без содрогания не мог. Кому не везло, у того всё хозяйство на корню вяло, и спросу с него, как с хвоста селёдочного… Ну, а тех, кто здоровьем слаб али в годах седых, бывало наутро – тока в гроб и клади. Вроде бы приятственной смертью померли, да поп отпевать стесняется – уж как всё было, так и застыло…
А ежели девки в ту баню пойдут, то и тут счастья мало – защекочет, замилует банница ласками нежными, тайнами женскими, куда мужику заглянуть ни ума, ни фантазии не хватит. На всё про всё мастерица – ей что баба, что девица: уложит, причешет да так разутешит – девки потом на парней и не глядят, загодя инвалидами обзывают обидственно. Сплошной для села раздор и нравов порушение!
А ить банницу-то святой водой не выльешь, молитвой не возьмёшь, ладаном не выкуришь… Поп с кадилом пошёл, да попадья догнала, за бороду назад развернула, «кобелём» охаяла прилюдно! Пропадай народ честной, хоть в баню не ходи, за так чешись…
В ту пору шёл вдоль околицы казак. То ли с походу военного, то ли по делу служебному, ну и заглянул под вечер в сельцо: водицы испить, калачей откушать, а повезёт, так и ночлегом разжиться. Сам видный да крепкий, кулаки что репки, из-под фуражки чуб, в речах не груб, бровь полумесяцем, на храм божий крестится – наш человек, стало быть…
Приняли его, отчего ж не принять, ночлега-то, поди, с собой не возят. Накормили, напоили, а он возьми, да и заикнись – дескать, неплохо бы и в баньку с дороги. Объяснили ему люди добрые, мол, дорога-то в баню нахожена, да здоровьице не дороже, а? Ну и, знамо дело, рассказали прохожему про свою напасть.
Посмурнел казак, разобиделся:
– Это как же вы в своём-то дому нечистой силе баловать дозволяете?! Я ужо банницу вашу нагайкой отважу! Будет знать, где гулять, где зад заголять, нехорошая… женщина. Ну-кась, ведите меня туда да бутыль с собой самогонную лейте, покрепче да поядрёнее!
Всем селом казака отговаривали, всё боялися – вдруг, да и впрямь передумает?! Хоть невелика надежда, да и она сердце греет – хужей-то всё одно некуда… Вот зашёл казак в баньку проклятую, истопил её, как следует, бутылю открыл, весь как есть разделся, на полок полез. Тока-тока парку подпустил, как вдруг выходит прямо из пара энтова распрекрасная молодица, одной косою и прикрытая. Зыркнула очами зелёными – сидит на полке казак: усы густые, глаза простые, собой интересный, явно неместный, сам в чём мать родила, но всё при делах…
– А не потрёшь ли ты мне спинку, мил-человек?
– Отчего ж не потереть, – казак ответствует. – Вот тока веничек помоложе выберу…
А банница к нему уж и задом крутым клонится, истомилась, извздыхалась, извертелася вся. Взял тогда казак самый что ни на есть длинный веник берёзовый, опрокинул самогон в шайку банную, да к молодице в нужной позе и пристроился. Уж она-то рада! Думает, в пять минут умотаю дурачка, живым не уйдёт.
И пошла промеж них такая полюбовность приятственная, что и слов обсказать нет – тока зависть одна. Банница и так, и вот так, и вприсядку, и в гопак! И где смело, где умело, что успела – всё посмела! Однако ж время идёт, а казак-то с усталости не падает… Чем надо, движет, тяжело не дышит, особо не старается, с ритму не сбивается, от дела не косит и пощады не просит! Час, другой да третий – стала уставать чертовка банная…
– Куда пошла?! – казак рявкает. Намотал косу ейную на кулак, да и за веничек взялся. – От сейчас я тебе спину-то и намою!
Да как зачнёт её веником хлестать, дела грешного не прекращаючи! Взвыла банница дурным голосом, а куды ж теперь денешься?! Крепка рука казацкая – отлетели листики берёзовые, поприлипли к местам обязательным, а ветви-то знай секут, гнутся, не ломаются, вкруг округлостей обвиваются… Банница ужо и орать не могёт, ей и больно, и сладостно, тока дышит с надрывом да мыльной пеной отряхается. А казак в самогоне веник мочит и дерёт со всей мочи! Не сдержалась банница, об милости взмолилась…
– Сей же час клянись, нечистая сила, чтоб добрых людей впредь не морочить, Христа Бога уважать, а на землю русскую и носу блудливого не показывать!
Всё она ему честь по чести обещалася, тока б волюшку дал, хоть водички студёной глотнуть. А там уж ей до городу Стамбулу прямым курсом пятки салом мазать, и не оборачиваясь! Отпустил он её под утро, благо душа у казака отходчивая.
Люди бают, летела банница красная, ровно яблочко наливное, земли не касаючись, в сторону турецкую, и любовностью, и веником по самые уши сытая! Говорят, в гареме султанском неплохо устроилась… То-то турки на нас войной идти передумали, из бань турецких не вылазят, ну да то их дело, жеребячье…
А казак сельчанам в пояс поклонился, да и пошёл себе путём-дорогою. Об одном просил: вслух сию историю не рассказывать, вдруг прознает жена – на всю станицу вою будет. А она у него баба видная, грудью солидная, душою весёлая – рука тяжёлая, да под той рукой веник ой-ой-ой…
Как казак графа Дракулу напоил
В давние времена в далёкой земле румынской, в горах Карпатских, стоял чёрный замок. Все жители окрестные за семь вёрст его обходили, потому как жил там ужасный вампир граф Дракула. Заманивал он к себе одиноких путников, да и сосал у них кровушку. Нет, не сразу, знамо дело, он же граф – стало быть, культурою не обиженный, благородных статей, опять же воспитания приличного.
Поначалу всегда накормит, напоит, спать в постелю чистую уложит, свечку лично задует – как же без обходительности… Это уж потом, как стемнеет окончательно да уснёт гость разомлевший, тут он и кусаться ползёт… Но, опять же, по-благородному, без насилия – так, придушит слегка, в глаза посмотрит эдак со значеньицем – и уж тогда в шейку белую зубищи-то и вонзает! Ему что мужик, что баба, что дитё малое – всё без разницы, насосётся себе крови и в родной гроб спать-отдыхать завалится. Уж такой вот был малоприятный злодей, прости его господи…
А в те поры шёл себе до дому казак. Издалека возвращался, из плена турецкого. Оно, конечно, в Турции-то потеплее будет, и фрукты, и курага, и жён хоть целый гарем иметь можно, но вот потянуло домой человека! Поломал он стенку в тюрьме турецкой, форму свою назад взял, шашку верную забрал, хотел было ещё чего попутно разнести, да турки отговорили… Мол, иди отселя, добрый человек, никто тебе препятствиев чинить не будет, а минареты ломать тоже не дело – всё ж таки культурно-историческое наследие! А дороги-то и не указали… Может, оно не со зла, конечно, да тока рано ли, поздно заплутал казак. Крюком срезать хотел, да, видать, свернул не в ту сторону…
Долго шёл, матерился, но как-то вышел себе к закату солнышка на тропиночку мощёную, а впереди, на горе высокой, здоровенный такой замок стоит. Сам весь чёрный, архитектуры романской, и вороны над ним кружат с мышами летучими вперемешку. Казак, душа добрая, общительная, – дай, думает, зайду рюмку чаю выпить, поздоровкаться. Его ж и не предупредил никто, что в замке том живёт гроза Карпат, сам бледный граф Дракула! Да он бы и не поверил, покуда сам не налюбовался…
Однако сказка не кот, чтоб её зазря за хвост тянуть. В общем, постучал казак в ворота резные, дубовые – отворились двери без скрипа. Шагнул на порог, а там темно да сыро, а из-под ног тока мыши серые так и прыскают. Подивился казак, усы подкрутил, глядь-поглядь, ан в конце коридора-то огонёчек светится! Пошёл туда, а двери за спиной сами собой закрываются, засовами лязгают, замками звенят, путь к отступлению отрезают напрочь!
Идёт себе казак, шаг печатает – козырёк с глянцем, походка танцем, портупея скрипучая, щетина колючая: небрит три дня, плохо… так везде ж без коня, пёхом! Доходит до большущей залы красоты неисписуемой: люстры горят хрустальные, стены повсеместно картинами изувешаны, посредине стол богатый, закусью разной щедро сдобренный, а в уголочке на табуреточках – чёрный гроб стоит!
– Здорово вечеряли, хозяева! – Поклонился казак, да тока не ответил ему никто. – А не будете ль в претензии, коли я от щедрот ваших слегка откушаю? Не пропадать же христианской душе под вечер без провианту, уж не объем небось…
Сел он за стол, перекрестился, да тока первую рюмочку водки налил, как гроб чёрный вздрогнул явственно. Пожал плечами казак, шашку на колени уложил поудобнее… В те поры слетает крышка гробовая об паркет с жутким грохотом, и встаёт из красного бархата красавец-мертвец типажу вампирского. Высок да строен, костюм ладно скроен, ликом бледен, недужен и два зуба наружу!
– Я, – говорит, – хозяин сего замка, бессмертный граф Дракула. Но ты меня покуда не бойся, можешь есть-пить вволю, я позднее ужинать буду…
– Благодарствуем, граф, – казак кивает. – А тока бояться тебя у нас резону нет. Вот она, шашка златоустовская, клеймёная – тока пальчиком помани, сама из ножон выпрыгнет!
– Ха-ха-ха! – демонически эдак граф хихикнулся. – Да разве ж мою бессмертность обычным оружием поразишь?!
– Ну попробовать-то можно?
– Изволь.
Подошёл к казаку граф Дракула, плащик чёрный с изнанкой красною распахнул, манишку белую предоставил, а сам глазом хитрым мигает насмешливо – дескать, бей-руби, казачина! А ить казака-то и самого интерес берёт – ткнул он графу в пузо тощее, шашка возьми да со спины и выйди. Стоит вампирская морда, хихоньки-хахоньки строит. Казак клинок назад потянул, а на лезвии, вишь, хоть бы капля крови – так, пыль одна…
– А всё потому, что кровью чистою я сам пропитаюся. И за то сила мне дана великая, могу одной рукой хоть пятерых казаков победить! – Взял граф со стола вилку железную, да и скатал в ладошках в шарик ровненький. А сам всё ухмыляется. – Ешь-пей, гость долгожданный. Как ты закончишь, так и я начну…
Казак с силою спорить не стал – кто ж голым задом гвозди гнёт?! Налил с горя, налил ещё, а на третьей чарке водка кончилась.
Огорчился он:
– Что ж за гостеприимство такое? И полчасика не посидел, а уж выпить нечего?
– Как нечего?! – возмущается Дракула. – Вона вино, да коньяк, да пиво – пей, хоть залейся.
– Баловство энто всё! – поясняет казак. – Винцо слабое – хоть до утра пей, а ни в голове, ни в… С пива тока в сортир каждый час бегать, коньяки клопами да портянками пахнут, а вот нет ли водочки?
Осерчал вампир румынский, стакан хересу разбавленного хлопнул, да и самолично из подвалу бутыль литровую принёс. Усидел её казак за разговором, ещё требует. Подивился граф, но спорить не стал – с двумя бутылями возвратился. Казак уж повеселее глядит, фуражку набекрень заломил, анекдотами похабными, турецкими, хозяина потчует. Час-другой, а и нет водки-то! Граф со стыда сам не свой, по щёчкам белёным румянец пополз зеленоватый – в третий раз побежал поллитру добывать! Спешит, спотыкается, вишь, до рассвету-то недалеко, а он всю ночь не жрамши. Один херес на пустой желудок, ить развезёт же…
А казак знай своё гнёт, он, может, последнюю ноченьку гуляет на свете. Так наливай, злодей, – за Русь-матушку, за волю-вольную, за честь казацкую! До краёв, полней, не жалей, всё одно помрём, чё ж скупердяйничать?!
Истомился граф, колени дрожат, кадык дёргается, изо рта слюнки бегут, на манишку капают…
– Не могу больше, – говорит, – сей же час крови чистой хоть глоточек да отведаю!
А казак после четырёх литров беленькой тоже языком-то натужно водит:
– Н-наливай, не жалко! Угостил т-ты меня на славу, ни в чём не перечил – потому и я тебя… ик!.. за всё отпотчую!
Сам, своею рукой, шашку вытянул да по левой ладони и полоснул! Полилась кровь тёплая, красная, густая, казачья прямо в рюмку хрустальную… Как увидал сие вампир Дракула, пулей к столу бросился, рюмочку подхватил, да и в рот! Так и замер, сердешный…
Глазоньки выпучил, ротик расхлебянил, из носу острого пар тонкой струйкой в потолок засеменил, а в животе бурчание на весь зал. Потом как прыгнет вверх да как волчком завертится! Сам себя за горло держит, слова вымолвить не может, а тока ровно изжога какая его изнутрях поедом ест, зубьями кусает, вздохнуть не даёт. Кой-как дополз до своего гроба чёрного, крышкой прикрылся и в судорогах биться начал, без объяснениев…
Помолчал казак, протрезвел, сидит как мышь, свою вину чувствует. Глядь, а за окошком, в щели узкие, уж и рассвет пробивается. Встал он тогда, руку салфеткой перевязал, к гробу подошёл, прощаться начал:
– Уж ты извиняй, светлость графская, ежели не потрафил чем. За хлеб-соль спасибо! А тока что ж тебя, горемычного, так-то перекорёжило?
– А не хрен стока пить, скотина! – из-под крышки донеслось истеричным голосом. – Я ить чистую кровь пью, а у тебя, заразы, опосля четырёх литров такой коктейль сообразовался – у меня аж всё нутро огнём сожгло! На три четверти – водка! Совесть есть, а?!
– И впрямь… нехорошо как-то получилось… – пробормотал казак, поклон поясной отвесил, да и пошёл себе – благо с рассветом и двери нараспах открылися.
А тока одну бутылку водки с собой втихаря приобмыслил. На всякий случай, вдруг ещё какой другой вампир по пути попасться решит. Ну, а нет – так хорошей водочкой возвращение в края родимые отметить!
А граф Дракула, говорят, с тех пор тока кефиром и лечится и о казаках вспоминает исключительно матерно. Уж такой он малоприятный злодей, прости его господи…
Как казак девицу от слепоты излечил
В одном селе жила семья крестьянская. Ни богато, ни бедно, ни румяно, ни бледно, ни валко, ни шатко: коровка да лошадка, курочка да овечка, изба да печка. И люди-то хорошие, а вот постигло их горе великое через дочь любимую. Уж такая была умница-разумница – и личиком сдобная, и фигурой удобная, и хоть всем мила, а себя соблюла…
Вишь, посватался к ней ктой-то из богатых, да, видать, по сердцу не пришёлся – отказала девка. Ну а парень разобиделся, дело ясное, так, может, и впрямь ляпнул чего сгоряча, а может, и дружки его недоброго пожелали… Да только утреннего солнышка на восходе девица уж не увидела – как есть ослепла!
Вот уж родителям слёз, соседям печали, а ей самой всю жизнь света белого не видеть, об пороги спотыкаться, ложку горячую мимо рта носить… И к лекарям в город её возили, и к знахаркам обращались, в святой церкви свечи ставили – ничто напасть злосчастную не берёт. Пропадай во цвете лет красна девица!
А только в одну ноченьку снится ей сон, будто бы ангел небесный лба её крылышком белым касается, и враз прозревает она…
Видит село родное, поля зелёные, небо синее, всю красоту природную в красках жизненных. И до того энтот сон ей в душу запал, что ни о чём более и слышать не желает – ждёт девка ангела-исцелителя! Ну, дело-то нехитрое ангела ждать, да где его взять?
В ту пору шёл дорогою стольною казак. Глаза синие, руки сильные, портупея скрипящая, шашка блестящая, на мордень не страшный, но зверь в рукопашной… Как проходил вдоль села да за заборчик глянул, а там… Сидит краса-девица, коса – хоть удавиться, лицом – Венера, и всё по размеру! Обалдел казачина от нарядности такой и полез знакомиться по симпатии:
– Здравствуй, краса-девица!
– Здравствуй, добрый человек.
– А не угостишь ли странничка ковшиком воды колодезной, истомился в пути, иссох весь.
Девица кивает, ковш наливает, на голос шагает, да и всё как есть проливает! Стоит он – ах! – в мокрых штанах, и дела ему всё к одному – хошь в ругани, хошь в слезах, а суши портки, казак! Тут-то и понял он, что девица бедою горькой обижена, слепотой ущерблена… Взяла его за сердце жалость.
– А и нет ли какого средства, чтоб тебе, краса ненаглядная, зрение возвернуть?
– Отчего же, есть одно…
– Так скажи, поведай какое! Уж я-то не поленюсь, на край света заберусь, а без лекарствия не вернусь, вот чем хошь клянусь!
– Клятвы мне не надобны, – девица отвечает скромненько. – А вот тока ежели ангела божьего приведёшь, да коснётся он крылом белым лба моего, я уж, поди, в энтот миг и прозрею!
Тут и сел казак… Мыслимое ли дело живого ангела с небес приволочь?! Однако ж слово казачье не мычанье телячье, коли дал, держи – не то срам на всю жизнь!
– Жди, – говорит, – меня через три дня. Раздобуду тебе ангела, не попустит Господь таковой красоте помирать в слепоте!
Ну, девка с радости в избу побежала, два раза стукалась, но живой до дверей добралась. А казак в путь-дорогу отправился, ангела искать. Далеко от села ушёл, да ничего не нашёл. Уж и людей спрашивал, и к попам ходил – не знает никто, где ангела божьего сыскать.
К исходу срока, в ноченьку последнюю, задремал он во чистом поле, и был ему явлен дивный сон… Будто бы спустился с небес ангел божий в одеждах сияющих, крылышком эдак у виска повертел, с намёком, да тем же крылышком казаку по лбу постучал. А звук-то долги-и-й…
Как вскочит казак! Как пронзит его мысль умная! Как побежит он в то село дальнее, ночь не в ночь, а вёрсты прочь! Добежал к утру, успел, стало быть… А уж девица-то на заре у заборчика стоит, всё лицо горит, ждёт обещанного, как любая женщина… Так казак, не будь дурак, хватает за шею гуся соседского, клюв ему ладонью зажимает и к красе ненаглядной спешит.
– Вот, – докладывает, – прибыли мы с ангелом! Не отказал Всевышний мольбе казацкой, уж теперича тока изволь лобик свой белый подставить для благословения…
Девка-то и обмерла! Слёзы в три ручья пустила, у самой дар речи пропал. Пальчики вперёд тянет, а они на перья так и натыкаются. Ахнула она тихим писком, а казак крылом гусиным нежно эдак лба её выпуклого докоснулся. Гусь аж извивается весь, но крякнуть не смеет, сильна рука казацкая…
На тот момент как почуяла девушка лба своего пером благословение, в сей же миг в обморок и хлопнулась! Из дому родные набежали, кричат, шумят, соседи за птицей домашнею заявилися, ужо, того и гляди, побьют казака. Да отдал он им гуся, не жалко… А тока тут девице в личико водой попрыскали, она глазоньки открыла – да и видит всё! Прозрела, стало быть!
– Вот, – говорит, – мой избавитель! Он слово сдержал, ангела с собой привёл, что меня исцелением осчастливил…
– Ангел, вишь, улетел, – казак с улыбкой старательной ответствует. – А ты, любовь моя распрекрасная, не подаришь ли поцелуем в награду за старание?
…В общем, тут и поженили их. Свадьбу сыграли весёлую, да и жили потом молодые душа в душу и вплоть до самой старости вспоминали ангела божьего. Особливо казак, причём того, что у виска крылышком крутил…
Тока к чему я это? А бывает, и ложь правому делу служит, главное, чтобы сказка хорошо кончалась, так-то…
Сотников гарем
Было энто во времена войны великой, Балканской. В те годы государь наш, Александр Второй, султану турецкому под Варной шею мылил – народ братский, болгарский от ига мусульманского освобождал…
Знамо дело, рази ж казаки наши, астраханские, при такой-то потасовке в стороне останутся, по хатам отсидятся? Вот и понесли кони рыжие степями волжскими молодцов упрямых в поход дальний. Почитай от одного моря до другого так верхами и промчалися – со свистом да песнями, собой интересные, при шашке, при пике, ни одного растыки! Да тока не про то сказка складывается…
О войне той страшной, о храбрости казачьей, об удали русской много чего сказано. А вот был среди войска нашего один старый сотник – от боя не бегал, при штабах не тёрся. За сороковник уже – наград полна грудь, да, видать, пуля и меж крестов Георгиевских дырочку нашла.
Вынес его умный конь, подхватили товарищи верные, перевязали да с тяжёлой раною, по приказу атаманскому, из похода домой и отправили. Ну а для ухода медицинского, да чтоб в пути нескучно было, подарили ему казаки гарем!
Маленький такой, компактный – в три жены, у мурзы турецкого отбитый. Вроде сотнику то и без надобности, однако ж и друзей боевых отказом обидеть грешно – от души старались люди. Взял подарок. Вот о том и сказка будет…
Едет он домой в телеге новенькой, вокруг девки молоденькие, симпатичные хлопочут – брови сурьмлённые, шаровары зелёные, платьица тонкие, голоса звонкие, прикрыты вуалями, но каждая с талией! То есть, хоть поглядеть, а уже приятно.
Заботятся о сотнике, перевязки меняют, по пути пловом потчуют, сладости восточные в рот суют, танцами чудными, с пузом голым, развлекают – плохо ли?! Вот и попривык казак, расслабился, важным мужчиной себя почувствовал.
Да тока рано ли, поздно ли, а добрались они с гаремом до станицы родимой. К ночи в ворота стучат, в хату просятся, а в хате вот те на, не кто, а – жена!
Не какая-нибудь турчанка дарёная, а супруга законная, православным обычаем венчанная, перед Богом и людьми единственная! А ну как объяснениев потребует? Виданное ли дело: трёх жен привести, когда и своя-то жива-здорова?! Неаккурат чегой-то получается…
Ну, сотник с порога – руки в боки, кулаком по столу, каблуком об пол. Кто, мол, хозяин в доме?! Казачка с ним не спорит, гостей в горницу приглашает, накрывает стол, идёт баньку топить. Сотник перекрестился тайком, думает, свезло-то как, от какого скандалу избавился, на всю округу шум быть мог. Взял он бельишко чистое да в баньку с дороги, а жена евонная рукавчики засучила и всему гарему говорит:
– Значится, так, девоньки, сидите-ка вы в хате, я с супругом нашим сама, полюбовно потолкую. А кто с сочувствием полезет, уж не обессудьте, рука у меня тяжёлая.
Ну средь мусульманок дур ни одной не оказалося, а чтоб кучно, всем коллективом, казачку завалить, энто им в голову не стукнуло. Бабья солидарность, она – штука тонкая, тут каждая сама за себя. Смирно сидят, бублики едят, чаем балуются, меж собой не ревнуются, шушукаются негромко, результату ждут.
А жена сотникова в предбанничек голову сунула, да и вопрошает тоненько:
– Чего изволит муж и господин наш?
Казак в пару ничё разглядеть-то не может, на полке разлёгся голым задом вверх и просит вальяжно, протяжно да важно:
– Ты, что ль, Зухра? Давай-кася, спину мне намни массажем турецким, негой иранской, умением редким, пальчиками знающими…
– Слушаю и повинуюсь, – супруга ответствует да как кинется на мужа.
Коленом меж лопаток прижала, весом придавила и ну ему кулаками под рёбра совать! А рука у ей работой домашней набитая, мозолями изукрашенная, силой не обиженная, характеру станичного, не баба забитая, крестьянская – вольная казачка, так-то! Взвыл сотник, да поздно. Покуда вырывался, немало синяков словил да плюх откушал.
– Пошла прочь, дура обзабоченная! Талак тебе боком в ухо, надо ж как изобидела…
Ну жена его прыг в сторонку, за дверью схоронилась, слезами изобразилась да вновь голос тянет, а сама так и манит:
– Что изволит муж и господин наш?
– Ты, что ль, Нурия? Водички подай, измяла меня злая Зухра, как медведь резинову клизму! Плескани-кась холодненьким на облегчение…
– Слушаю и повинуюсь!
Казачка и рада, ей того и надо. Полну бадью кипятку черпанула да мужа и поливнула. Ох и рёву было, ох и мату!..
– Пошла прочь, дубина минаретная! Совсем стыд растеряла, талак тебе, чтоб и духу не маячило…
Жена сотникова скулежом скулит, задом пятится, а сама довольственная – хоть бы рожу платком занавесила, а то светится весело! За дверью скрылася да вновь речи заводит:
– Что изволит муж и господин наш?
– Ты, что ль, Гульнара? Зайди хучь пятки почеши, а то Зухра с Нурией совсем с ума-разуму спрыгнули…
– Слушаю и повинуюсь!
Вбежала казачка, парку подбавила да, не теряя времени полезного, как секанёт мужа-то драным веником по пяткам! То-то больно, то-то обидственно, а ить и не встать, не ступить, не догнать мерзавку…
– Пошла прочь, крокодилка кусачая! И тебе талак, чтоб в гробу я весь ваш гарем видывал, в шароварах пестрых, а тапках однотонных…
Отругался, отплевался, отшумел старый казак, кое-как себя в норму ввёл, в предбанничек вышел, а там…
Стоит навытяжку супруга верная, в зубах подол держит, в левой руке стакан водки, в правой – огурец на вилочке! Тут-то и понял сотник, что любезнее жены родимой ни в одном гареме не сыскать, ни по каким параметрам не выровнять. Расцеловал он её в щеки алые да в обнимку из баньки и вывел.
Уж о чем они остаток ночи речь вели, про то нам неведомо. А тока наутро построил сотник гарем турецкий и честную речь перед ними держал:
– Виноват я, дурень старый, на молодую красоту глаз заприветил, вас обнадёжил, самого себя на всю станицу шутом гороховым изрисовал. Простите, коли можете. Отныне ни одну из вас из хаты гнать не посмею – слово даю честное, казачье. Каждую законным браком замуж выдам! Отныне вы мне – дочки, а я вам – отец!
Да и жена сотникова мужа поддержала – не одной соседке язык брехливый оторвала, не одному парню хамоватому подзатыльников надавала, ровно дочерей родимых, турчанок лелеяла, сама замуж выдавала, сама и внуков нянчила.
Так вот по сей день у казаков астраханских незазорно татарские али турецкие корни иметь, никто никого раскосыми скулами не попрекает, слились все крови в одну реку.
На том и город стоит, и люди его, и веротерпимость, и всякое человеколюбие! А началось-то всё с одного старого сотника с молодым гаремом…
Как казак на том свете гостил
Было это во времена далёкие, в войну германскую, пулемётную, окопную да дирижабельную. Не раз и не два ходили казаки наши в атаки конные на заставы немецкие. Много славы добыли, много крови пролили, не себе в честь – России во имя! Немало народу в те поры ко станицам родным не вернулося, облаком белым над хатой отчей проплыло, ветром полынным у околицы ковыль всколыхнуло…
Однако ж не о том сказка будет. Как раз по приказу командному, по велению государеву, по слову атаманскому пошла лава казачья немцу мурло бить, пятки топтать, ухи драть безжалостно. Кони донские высокие, на них казаки – соколами, по полю летят с гиками, врага ищут пиками! Ну а германец, ясно дело, супротив нашего завсегда пожиже будет, да техника у их на предмет сурьёзнее…
Застучали пулемётики чернёные, зажужжали осы свинцовые, вспыхнула трава под копытами пылью красною! Вот и рухнул в тех рядах казак молодой, бравый с конём да через голову, упорным лбом об землю брустверную, так что и дух вон! Лава конная дальше покатилася, супостату мстительность оказывать, а за героями, павшими уж опосля, возвертаются…
Ну казак-то лоб почесал, чихнул, глазоньки открыл, а вокруг – мать честная… Небушко синее, газоны зелёные, солнышко ласкательное, да невдалеке ворота золочёные, так сиянием и переливаются. Перед воротами сидит на лавочке сам святой Пётр-ключник, книгу обширную через очки почитывает.
– Вот, – говорит, – и помер ты, герой, смертью славной за Бога, царя и отечество! Потому место тебе в раю определено, заходи, гляди, знакомства заводи. Хошь спи, хошь с арфою гуляй, хошь отдыхай всячески, вечной жизни радуйся!
– Чёй-то невдохновительно, – казак в затылке чешет. – Скука одна – хоть и в раю, да без службы штаны просиживать…
– Ну будет тебе служба, да вон и за порядком вокруг присматривать. Оно, конечно, и рай, да мало ли… Души-то порой по одной по кущам шастают, песнопения пропускают, ангелы занятия не находют, без дела облаки топчут, вот и займись…
– Благодарствую, – козырнул казачина. – Небось не подведу!
Распахнул святой Пётр ворота, пустил новопреставленного, да и на боковую. Долго ли, коротко ли, а покуда он спал, уж до всевышнего престолу известия чудные доходить стали. Дескать, гудит рай! Посмотрел он одним глазком, а там… Гремят песни казачьи, души православные тока строем ходют, носок тянут, шаг печатают, ангелы лозу шашками рубят, джигитовку осваивают, а кто без старания – у того уж и фонарь под глазом радугой небесной переливается… Того гляди, войной пойдут на кого ни попадя!
Осерчал Господь, святого Петра за объяснениями потребовал, тот тока плечми жмёт, на казака кивает, с себя ответственность снимает…
– Ах, каков смутьян! Гнать его взашей до самого пекла на перевоспитание!
Един миг – и стоит казак на земле чёрной, вокруг пламя адово, а перед воротами ржавыми наипервейший диавол собственной персоною поганой изгаляется.
– Э, брат, – говорит, – вот и влип ты в смолу горячую по самы булки с лампасами! Вот и отольются тебе над чертячьим племенем все насмешки да оскорбительства. Вишь, сам Господь тебя сюда на исправление затолкнул…
– Коли на то воля божья, дык нам муки терпеть не в новиночку. Ужо отстрадаем своё, тока б черти твои не подвели…
Разобиделся диавол на таковы слова, да и свистнул свою ораву нечистую – нате, мол, тешьтесь! Ввечеру заглянул – что за дела? Сидит казак грозный да красный во котле со смолой-серой кипящей, да на чертей же матерно и покрикивает:
– Почему огонь невысок? А ну в три смены жечь! Обещали муки адовы, а сами и ноги толком пропарить не дают… Иззяб весь! Шевелись, рогатые, не доводи до греха, ить за такую леность перекрещу, не помилую!
Черти бедные уж и с копыт сбились, язык на плечо вешают, из последних сил брёвнышки катят, на валокордине сидят, заразу энту усатую услаждаючи… Охнул тут диавол, к Господу Богу записочку шлёт, дескать, сделай милость, забери ты душу казачью, нет с ним моченьки управиться, того гляди, все черти коллективно увольняться начнут. Всему пеклу раздрай и поругание…
Развёл руками Господь, волей небесною казака перед очами своими светлыми ставит:
– Ни в раю, ни в аду ты ко двору не пришёлся. Куда ж мне определить тебя, детинушку?
А казак глазки опускает скромненько и просит робким полушёпотом:
– Дык на землю-матушку нельзя ли? Ведь и не догулял вроде, и война германская, того гляди, без моего участия к концу придёт. А как сподоблюсь куда, так уж по вашей божьей воле в единый миг предстану, не откажусь…
– Ещё б ты отказался, – Господь усмехается. – Ладноть, иди уж, да смотри у меня…
Ахнуть не успел казак, как стоит он на поле бранном и держат его под руки товарищи верные, а в небесах синих тока крест православный из облаков розовых тает…
Вот с тех пор и пошло по Руси божье откровение: настоящему казаку ни в раю, ни в пекле места нет, а тока на родимой земле, на лихом коне, с верной шашкою. Любо жить, братцы, и умирать не страшно, потому как – казачьему роду нема переводу!
Как казак сироту от свадьбы избавил
В одной деревеньке жила-была девка. Сирота-сиротинушка, одна тока тётка старая из родни у ней и осталася. Да и девка-то сама собой обычная, душа лиричная, всё в меру, небольшого размеру, нраву весёлого – есть такие в сёлах…
Вот, как-то раз, по бабьему лету, пошла она с подружками в ночь гулять, хороводы водить. Ну, там, пляски, гулянки всякие, частушки народные, парни через одного тверёзые… Поют да хохочут, разных девок щекочут, с ними же обнимаются, в любви признаваются, прячутся по двое – дело-то молодое…
Девка от подружек не отстаёт, веселится как умеет, а тока глядь-поглядь, да и начал крутиться вокруг ней парень. Сам высокий да красивый, одет нарядно, пострижен опрятно, в красном да чёрном – смерть девчонкам! На других-то и не смотрит, а всё вокруг сиротинушки вьётся: то спляшет перед ней, то песню громче всех запоёт, а уж через костёр высокий не тока прыгал, а и перешагивал, эдак с расстановочкой. Всё ему нипочём! Девке-то лестно таковое внимание, краснеет она, за ручку себя подержать дозволяет, внимает речам сладким.
– Уж ты скажи, краса милоликая, пойдёшь ли замуж за меня?
– Ой, ну я подумаю…
– Да ты сразу скажи – жить мне теперича али помереть?
– Ой, ну я не знаю…
– А коли откажешь молодцу, сей же час при тебе полное самоубийствие исполню! Вона об пень башкой, и вся недолга…
– Ой, ну я согласная…
Дали они друг дружке слово верное, прилюдное, да и опять всем хороводом в пляс пошли. Подружки всё косятся, завидствуют – эдакого барина неместного отхватила дурёха… А тут незаметно и ночь прошла, небушко розовым окрасилось. Наречённый взбледнел как-то, потом потом покрылся, а с первым криком петушиным – рассыпался чёрным пеплом по ветру! Тока и донеслось из-под сырой земли:
– Вот уж я за тобой приду, невестушка-а…
Тут тока и поняли все, что был энто всамделишный чёрт! А сирота ажно так в крапиву и села – поняла, кому слово дала, за кого замуж собралася…
…Поутру вой на всё село! Виданное ли дело, чёрт живую девку просватал, а кто сам доброй волей нечистому поручился, тому спасения нет. Поп в церкви и на порог не пустит, и грех не отпустит, да ещё поглядит грозно, что ж теперь реветь – поздно…
Ну, а покуда она плачет-убивается, у старой тётки в ногах валяется, шёл вдоль деревни казак! Из краю ордынского, от шаха хивинского, кудряв головой, собой удалой, при форме, при шашке, в чуть мятой фуражке, идёт-шагает, на груди «Егорий» играет! Вроде бы дел у него в той деревеньке и не было, другой бы прошёл да не оглянулся – мало ли с чего девка глупая слезами заливается… А этот не стерпел:
– Что ж за печаль-кручина такая у вас приключилася? Али помер кто?
Девке тож выговориться надо, она и рада, цельный час казака грузила, всё как есть изложила… А закончила рассказ – снова в слёзы сей же час!
– Ладно, девка, тока не ной. Осень на дворе, а ты сырость разводишь. Пусти-ка меня в избу, посижу-покумекаю, как твоему горю помочь…
Ну сирота да тётка в дом его приглашают, за стол сажают, подают остатки каши да ещё щи вчерашние. Казак за всё благодарствует, а сам лоб морщит, думу думает. Долго думал, соопределялся, в уме взвешивал, а потом и говорит:
– Надо замуж идти! Коли слово дадено, так бери честь и неси – много дур на Руси… Доставай самое что ни на есть разнарядное платье да платок поцветастее, а соседям накажи и носу через забор не просовывать – не ровён час, цельным кагалом нечистая сила за невестой явится!
Девка, как снулая рыба, сказала «спасибо», и хоть слёзы роняет, а что велено исполняет. Вот закатилося ясно солнышко, отпели петухи зорьку вечернюю, собирается сирота во последний путь. Не успела платья переменить, как за окошком стук да гром! Едет-скачет цельный кагал свадебный – три телеги разбитые, всякой нечистью набитые: тут и лешие, и овинные, и бесовки рылосвинные, и скелеты с балалайками, и кикиморы, и бабайки… А впереди всех женишок – наиглавнейший чёрт! Уже ничем и не скрывается, ни под какие личины не рядится – за своим пришёл, за обещанным!
Сирота как в оконце глянула, так и в обморок… А казак времени не теряет, надевает поверх формы платье девичье, платком накрывается, сапоги под подолом прячет.
– А и где ж тут моя суженая?! – чёрт кричит.
– А и тута я, родимый, не радуйся. – Казак из дверей выходит.
Уж нечисть вой подняла, смех да шутки, им же праздник – душу христианскую извести.
– Один поцелуйчик! – Чёрт разлакомился, да казак его с размаху кулаком в пятак.
– Не сметь, – говорит, – до венца и облизываться!
Ещё громче взревели гости, на телегу «невесту» сажают, на кладбище везут, дескать, там и обвенчаетесь. Чёрт нос протёр да вновь полюбовности строит:
– Дайте-кась ножки вашей нежной докоснуся…
– Не сметь, – казак ответствует и наступает сапогом чёрту на копытце. – До алтаря и не лапай зазря!
Рогатый ажно взвизгнул от боли немыслимой. Ему уж и женитьба не в радость – какую драчунью выискал, даром что сиротина, а дерётся не хуже мужчины…
Подъезжают они к старому погосту, меж крестов проходят, а тут холм могильный прямо на их глазах и раскрывается.
– Вот, – чёрт говорит, – и постеля наша брачная. А у вас, кажись, сзаду юбка примялася, ужо поправлю…
– Не сметь! – казак рявкает, пнув нечистого промеж ног. – До брака не хватай за всяко!
Бедный чёрт на коленки брякнулся, слова вымолвить не может, чует – женихалку отбило напрочь! Ещё чуть-чуть, и хоть на паперти пой фальцетом… А нечисть уж с телег пососкакивала, кругом стоит, в ладоши плещет, зубами скрежещет, всей толпой захотела девичьего тела! Кой-как чёртушка встал, да и высказался:
– Вот кладбище мёртвое – это церковь наша! Упыри да ведьмы – гости с дружками, плита могильная – алтарь! Так скажи при всех, идёшь ли за меня, краса-девица?
– Отчего ж не пойти, коли не шутишь.
– Я шучу?! – ажно захохотал нечистый. – Да я тебя хоть в сей же миг готов на руках унесть в могилу!!!
– Охти ж мне, – казак притворно вздыхает, – а не хочешь ли послушать сперва, как сердечко девичье стучит?
Подпрыгнул чёрт от радости, сладострастием заблестел, грешными мыслями оперился, да и кинулся к казаку на грудь. А на груди казацкой, под платьем невестиным тоненьким, – сам Егорьевский крест… Прямо через ткань белую на пятачке чертячьем своё отражение выжег! Дурным голосом взвыл женишок рогатый…
Казак платье сорвал да за шашку:
– Эх, порубаю в колбасу, бесово племя! – да как зачал махать клинком крестообразно, в православной траектории, только нечисть и видели!
Возвернулся он к утру, сам потный, весь день спал с усталости. А уж прощаясь, девке-сироте рубль серебряный оставил, на приданое. Пусть и ей, дурёхе невинной, когда-никогда счастье будет…
Как казак студента от пекла спас
…Продал как-то раз один студент душу чёрту. Дело, что и говорить, не особенно красивое, однако в былые времена встречалось не так уж редко. Да и продал-то по глупости, за смешную, можно сказать, цену… Ляпнул, не подумав, разок, дескать, замучили профессора университетские, у них, мол, и сам чёрт экзамен не сдаст!
Ну а нечистому тока намекни – уж тут как тут: хвостом вертит, учёность изображает, помочь обещается всячески. Поговорили они как два интеллигента, да и подписал студент жёлтую бумагу с буквами красными! О том, что, дескать, передаёт он душу свою бессмертную чёрту в руки, а за то ни один профессор его ни в чём нипочём срезать не сможет.
Сами знаете, откуль у энтих молодых атеистов о душе понятие, им бы тока Бога за рукав пощупать, да и тиснуть в книженцию, мол, «материальных доказательств не обнаружено, а то, что есть, безобъективная иллюзия», во как!
Сроком поставили тот день, когда студент самый распоследний экзамен сдаст. Всё честь по чести: серы нюхнули, договор скрепили, по рюмочке опрокинули за сотрудничество, и каждый к себе пошёл, собою довольный.
Уж о чём чёрт думал, нам неведомо, а тока студент оченно счастлив был! Он, вишь, человек городской, образованный, знаниями перегруженный, премудростями книжными набитый, решил – что ему стоит нечистого обмануть? Трудно ли умеючи «вечным студентом» стать… Знай учись через пень-колоду, чтоб и выгнать жалко, и в люди выпустить стыдно! Мало ли таких… То-то облапошится хвостатый, долгонько будет меж рогов чесать, души атеистической дожидаючись…
Да почему-то не вышло ничего. С того дня, как ни пойдёт студент в аудиторию – дык профессора с ним первые раскланиваются, за ручку здоровкаться в очередь толкутся, без экзаменов, экстерном, все дипломы всучить норовят. Недели не прошло, а готовят на бедолагу полный отчёт – уж такой разумности редкой молодой человек попался, что никак нельзя его в университетских стенах томить, а самый наипервейший диплом, со всеми печатями, вручить надобно, да и просить самого государя слёзно, чтоб он эдакую глыбищу над всем учёным советом наиглавнейшим поставил!
Вот тут-то и присел студент… Чего-чего, а не ожидал он от нечистой силы такенной-то прыти! Перепугался, однако… Он и молиться пробовал – да не идёт к Богу та мольба, что не от сердца… И в церкви поклоны бил – да только лбом ворота райские не отворишь… Опосля ещё к гадалкам и колдовкам за советом бегал – куды тебе, они от него ещё резвее дёру дали, кто ж у чёрта законную добычу отнимать посмеет?
Парень с горя да по дурости уж и больным сказался, так к обеду цельная делегация учёная, всем составом профессорским, к нему диплом прямо на дом и принесла! Только тут и понял студент, что не он нечистого, а нечистый его на хромой кобыле три раза вокруг ёлки обскакал… Залился он слезами горючими, да и пошёл с печали великой в садик вишнёвый погулять, последние часы вольным воздухом с ароматами напиться.
А в те поры шёл по городу казак… На сапогах глянец, на щеках – румянец, лампасы яркие, штаны немаркие, егорьевский кавалер – всем героям в пример! Видит, в саду зелёном, за забором крашеным, студент в фуражке сидит, очки стеклянные слезами промывает. Не сдержался казак:
– А и какая же холера молодёжь нашу культурную эдакие слёзы лить заставляет? Какое учёное название у сей напасти?
– Безальтернативность… – студент ответствует да из-за пазухи договор треклятый пальчиками выуживает.
Глянул казак и так, и сяк, сверху вниз, да боковым зрением по диагонали – и не понял ничего. Объяснил студент. Ну, тут ровно тучка громовая на чело казачье набежала! Как топнет он сапогом со шпорою, как закричит голосом впечатляющим:
– А не бывать тому! Не позволит честный казак душе христианской, атеизмом научным отравленной, в адском пламени гореть по дури собственной. Ну-кась, появись здесь сей же час, дух нечистый! Мы с тобою по-иному потолкуем…
Один миг, и вот он вам, чёрт лысый, тока позови – тут как тут: пятачком светит, улыбку клеит, а глаза бесстыжие добрые-добрые…
– Зачем звал меня, казак православный? Ваше племя с нашим дружбу не водит, а ежели морду бить али опять до Петербурга транзитом, так, увы, нет – слуга покорный… Я уж лучше в пекле пересижу. А господин студент ещё с полчасика по земле походит, мне разве жалко, я ж тоже не без сочувствия…
– Студента не замай! Нешто сам не видишь, до чего человек образованностью на всю голову ужаленный?!
– Ой, да я бы и рад, но ведь договор – вещь бумажная, нетленная, юридической силы немереной! Хоть бы мне его и отпустить, так начальство со мной такое извращение сделает – ведра вазелина не хватит…
– Не гундось, чёртово семя, – строго прикрикнул казак, спиной широкой студента прикрываючи, – а вот забирай меня вместо него! Что тебе проку в душе тёмной, неверующей, страха божьего не имеющей, покаяния не испытывающей… Бери мою!
– Твою?! – в один голос ахнули чёрт со студентом.
Кивнул казак.
– Погодь, погодь, – заспешил нечистый. – То есть ежели мы сей же час, полюбовно, договор прежний без претензиев расторгаем, так ты согласен в тот же момент мне свою душу передать? Чистую, казачью, православную, без всяких аннексий и контрибуций?! Побожись!
– Вот те крест, – гордо отвечает казак, осеняя себя крестным знамением.
Студент бледный с переполоху в ноги ему кинулся, сапоги целует, батюшкой своим называет, что-то о величии души русской и её отражении в литературе графа Толстого лепечет…
Стыдоба, одним словом. Ну да чёрт везде свою выгоду чует: старый договор мигом изорвал, обрывки по ветру пустил, а уж и новый готов, вот он вам – извольте, подпишите!
– От слова казачьего отступаться грешно, где подпись-то ставить?
– А вот тута, туточки. – Чёрт в конец листа когтем тычет, сам от радости ужо и ножонками сучит, копытцами трётся, хвост вензелем вверх держит. Ещё бы, такую удачу словил – душу казачью!
– Делать нечего… Роспись-то кровью, поди? Дай-кась об шашку руку оцарапаю. – Обмакнул казак предложенное перо в кровь густую, красную, да и поставил в требуемом месте чёткий… крест!
Хороший такой, жирный, православный! Бумага адова в единый миг вспыхнула и сгорела, ровно и не было её…
– Это как… это ты что ж… да как ты посмел, дубина стоеросовая… Роспись, роспись ставить надо было! – взвился чёрт. А у самого уж и губы прыгают, вот-вот в истерику ударится…
– А я завсегда так подписываюсь, – безмятежно пожал погонами казак. – Поскольку грамоте не обучен. Простые мы люди, необразованные…
Чёрт в ярости только хвостом себя по лбу треснул, да и провалился на месте! Поднял казак студента, усадил на лавочку, а сам дальше пошёл, насвистывая. Благодарностей не ждал, не ими душа жива.
А чёрту в пекле крепко досталось – не связывайся впредь с казаками! Вот тока насчёт ведра вазелина ужо преувеличил он – и полведра хватило…
Как бабы хивинцев отваживали
По-разному казаки на земле русской селились. Вдоль Дона-батюшки издревле, от царёвых притеснений да боярского гнёта прятались, потому как «с Дона выдачи нет!». На Кубань да Терек по указу высшему государевому семьями переселялися – щит меж Кавказом и Россией держать. В Сибирь далёкую на страх да риск ехали земли неведомые осваивать, границы ширить, себе чести добыть, а стране – славы.
Ну а на нашей матушке-Волге казаки терские, гребенские, донские и кубанские, единым войском сплотившись, вообще непривычным делом занимались – простой люд от полона спасали.
Астрахань-то, как корона восточная, в самом устье реки великой стоит, на краю империи, куда ни глянь – сплошное приграничье! Слева Кавказ, справа Азия, за морем Каспийским – злая Персия, а от самой России тока узкий клин к морю вырвался, да и он на одних лишь казаках держится. Опасное время было, рисковое. Жизнь человеческую копейкой мерило, на вздох – от выстрела до выстрела, страшно немыслимо!..
Лютовал тогда в наших краях хивинский шах! Налетали из широкой степи лихие наезднички, с кривыми саблями, на шалых лошадях, уводили в полон рыбаков, крестьян да пахарей, а пуще того – жён и детишек малых. За хорошую цену шли на рынках невольничьих люди русские. Много слёз там было пролито, много судеб сломано, много жизней загублено.
Одна надежда – догонят казаки злодеев, обрушатся бурей грозовою, отобьют своих! А ить степь не лес, не горы – за поворотом не скроешься, за кустом не схоронишься. Ровно на скатерти белой стоишь, за семь верст тебя видно – ни засады, ни секрета военного не устроишь.
Стало быть, пришлось казакам повадки вражьи перенимать, быть хитрее люду азиатского, отчаяннее народу кавказского, и в бою быстрее, и верхом скорее, да на сотню впятером, так и прут недуром! Таковых молодцов много ли отыщется? Вот и оставались в степном воинстве астраханском такие герои, о которых и сказку рассказать не зазорственно будет…
Наскакали раз азиаты толпою на артель рыбацкую, мужички-то на бударках в воду ушли, а баб и детишек малых лихо взяли хивинцы! Однако же и часу не прошло, как из станицы Форпостинской полетел вослед неприятелю отряд казачий, и покуда не нагонят, назад не вернутся. В том и крест государю на службу целовали: либо возвернут пленных, либо сами костьми полягут.
А хивинцы, вишь, хитростью да коварством наших обошли – второй полусотнею втихомолку на оставленную станицу обрушились! Думали, дело-то плёвое: на всю Форпостинскую пять стариков, да жены, да дети казачьи – это, что ль, защитнички?!
Едут вальяжно, беседуют важно, сами не скрываются, криво усмехаются, языками мелют, загодя добычу делят.
А над хатами крик истошный:
– Бабы-ы, хивинцы едут! Заряжай, у кого чего осталось!
Мигу не прошло – ощетинилась станица стволами ружейными, дулами пистолетными, жерлом пушечным стареньким – да как полыхнет залпом, без предупреждения, заместо «здрасте вам»! Тут Хива и присела.
– Э-э, сапсем дуры, да? Зачем стреляем? Садаваться нада! Женьщине харашо мужчину слушаться, ворота открой, э…
А от ворот второй залп дружнее первого! Хоть и мажут бабы безбожно, однако ж кое-кому свинцовых слив в избытке досталося, а от них, общеизвестно, на все пузо одно сплошное несварение.
Пригнулись хивинцы, отхлынули, меж собою ругаются, в обидки ударяются – нет с казачками сладу, а воевать-то надо. Стоят женщины у ворот дружно, каждая с оружием, целятся снова и на всё готовы! Посовещались азиаты, да и переговорщика догадливого вперёд выдвинули:
– Э-э, ханум ненормальные! Зачем пули лукаете? Зачем гостей плохо встречаете? Мы с миром пришли – праздник праздновать будем, араку пить, бастурма кюшать, танцы плясать, игры играть. Идите к нам!
– Мы чё, дуры, чё ли?! – переглянулись меж собой жены казачьи.
Однако ж надо как-то врага удержать да казаков из походу дождаться. Не век же им по степям супостатов гонять, небось опомнятся, где их помощь нужнее будет.
Прикинули бабы время, расстояние, на бой, на то да сё, поправку на ветер сделали и виду ради согласились:
– Добро пожаловать, гости азиатские! Пришли праздник праздновать, так мы вам в том припятствиев чинить не станем, в претензии не сунемся… Тока ворота всё одно не откроем, не обессудьте уж – нам чужих мужиков принимать не велено. Ну как наши мужья из походу не вовремя воротятся – и вам под зад, и нам по холке!
– Э-э, тады просто иди к нам играть!..
– А во что?
– Э-э, да мы с тобой бороться будем! Вы победите – вот вам шапка, малахай называется, кирасивая-а… Мы победим – ворота с собой снимем, русский сувенир, э?..
Советуются хивинцы, выдвигают здоровенного бая, борец по всем статьям: пузо как бадья, плечи тяжёлые, глазки жёлтые, злобно глянет – сердце встанет! Ну и казачки недолго локтями перепихивались. Иди, говорят, баба Фрося, ты уж старая, небось до смерти и не ушибёшь.
Как увидели степняки, кто из ворот форпостинских выходит, аж с сёдел от хохоту попадали! Древняя старушка, хромает идёт, лаптем пыль гребёт, тощее воблы, а глаза добрые-э…
– Энто с каким тута покойничком бороться надоть? Как хоть его величать, чёб на могилке написать?
– Имя мое – Твояхана, бабуль! – прорычал бай грозно и бороться полез.
Не успел тока. Взяла его старуха за мизинчик да тихо так хрупнула. Взвыл от боли батыр азиатский, а она ему тут же подножку клюкой да всем весом об землю и брякнула!
Замерло воинство хивинское, а бабулька у переговорщика с головы шапку стащила, на маковку собственную надела торжественно и… давай бог ноги до ворот спасительных! Тока её и видели.
Как откричали, отшумели, отвизжали да отлаялись супостаты, так заново с хитростями подъезжать стали:
– Э-э, сапсем заборола ваша уважаемая ханум-ага нашего героя. Давайте теперь наперегонки скакать: чья лошадь быстрее – тому ковёр дорогой дадим! А нет – вы ворота снимаете, э-э?..
Недолго казачки думу думали, наездницу выбирали. Мигу не прошло – идет из ворот станичных махонькая девчушка, пяти годков, за узду коня несёдланого ведет.
Обхохотались азиаты, стройного парня на чистокровном ахалтекинце выдвинули. Сам хивинец, ровно клинок дамасский, – гибок да опасен! Конь под ним, аки пламя ожившее, – ножки точёные, подковы золочёные, грива длинная, шея лебединая, а пойдёт в намёт, так за небо унесёт.
Встали они на линию, деревце дальнее на горизонте отметили да и рванули по ветерку, тока пыль столбом! Долго ли, коротко ли, а покуда они вернутся, предложил коварный переговорщик новую игру:
– Э-э, а давайте на спор араку пить? Кто выиграет…
– А давай! – донеслось из-за ворот, ещё и не дослушамши. Сразу аж три дородные бабы соку подходящего рысью бегут, стаканы гранёные тянут. Да и какие бабы! Не кобылы мосластые – собой грудастые, с плечами крутыми, бёдрами налитыми, щёки в маков цвет, на всю степь краше нет!
Дерябнули по предложенному, крякнули без закуси, дальше требуют. Сгрудились хивинцы, меха с аракой достали и ну казачек без разбору потчевать! Те пить соглашаются, без спросу не обнимаются, себя соблюдают да и всем наливают. Часу не прошло, а захорошело так-то всему отряду злодейскому. Тут глядь, парень ихний на ахалтекинце тащится:
– А девка глупый в сторону ушла, сапсем дорогу назад перепутала, э-э…
Смеются хивинцы: вот и победа!
– За то и выпьем, – резонно отвечают бабы. – А ты, герой-молодец, иди-кась ворота сымай, вы их в честной скачке выиграли!
Шумнее прежнего взревели азиаты, сладостно им хоть как да отыграться. Веселятся они, песни играют, уже и укладываться начали, легко идёт водка степная под хорошее настроение, шутки да беседы задушевные. Русских побили! Какой праздник, э-э?..
Не заметили хивинцы, как потихонечку весь народ из станицы повытянулся да вкруг отряда вражеского караулом стал. А из дали дальней пыль показалась, вон уж и всадники видны, пики да шапки казачьи, а впереди всех девчоночка малая на коне несёдланом…
Надолго врага от Форпостинской отвадили. И по сей день к жене казачьей в дому – первое уважение! Её и словом не обидь, и нагайкой не смей, и лаской мужской не обдели. Она дом держит, детей бережёт, честью женскою дорожит, да смекалки не теряет.
А как же иначе-то? Жена казака – она как река: с мужем мягка да тиха, а надо, так любого врага разнесёт о берега!..
Как чёрт в казаки ходил
Было энто у нас на Волге, под станицей Красноярскою. Раз поутру, на ерике малом, при песочке ласковом, казак коня купал. Ну коли кто про лето астраханское наслышан, тот знает небось, что и поутру солнышко печёт-жарит немилосерднейше, тока в водице студёной и отдохновение.
Сам казак молодой, в левом ухе с серьгой, сложением обычный, усами типичный, смел да отважен, но нам не он важен. Разделся, значится, парень, до креста нательного, форму под кустик аккуратно складировал, да и повёл коня на мелководье водицей плескать, брызгами радовать.
А покуда он сам купается, нужным делом занимается, шел вдоль бережку натуральнейший чёрт. Шустрый такой, сюртучок с иголочки, брючки в ёлочку, стрекулист беспородный, но как есть – модный! Глядь-поглядь, видит, казак православный коня в речке ополаскивает.
Облизнулся чёрт, так и эдак примерился, да приставать не рискнул – мало ли, не оценят страсти, так дадут по мордасти! Однако ж и мимо пройти да никакой пакости душе христианской не содеять – это ж не по-соседски будет. И замыслил нечистый дух у казака всю одёжу покрасть.
Ить для чертей восьмую заповедь рушить – дело привычное, тут они любого цыгана переплюнут да вокруг небелёной печки три раза на пьяной козе прокатят! Мигу не прошло, как упёр злодей рогатый всю форму казачью.
За деревцем укрылся, дыхание восстановил, добычу обсмотрел, и уж больно она ему запонравилась. Жёлтая да синяя, кокарда красивая, погоны настоящие, пуговки блестящие, вот сапоги велики, но когда крал, дак кто ж их знал?!
Загорелось у него ретивое, заиграла кровь лягушачья, засвербило в месте непечатаемом, скинул он одежонку свою барскую да сам во всё казачье и обрядился. Ну, думает, теперича я – вольный казак! Никто мне не указ, пойду по станице гулять, лампасами вилять, рога под фуражкой и за рюмашку с Машкой.
Усики подкрутил, хвост поганый в штаны засунул, да и дунул прямиком в станицу Красноярскую, что на берегу крутом, волжском раскинулась. Спешит чёрт, спотыкается, и невдомёк ему, что похож он на казака, как невеста на жениха. Одна одёжа – ни рожи. ни кожи при его недокорме – так, вешалка в форме.
Да вдруг у самой околицы навстречу ему поп! Голос басистый, руки мясистые, ряса не новая, брови суровые, казачьего рода, здешней породы. Струхнул чёртушка, но виду не подал, гонором исполнился, грудь колёсиком выгнул – идёт себе важничая, одуванчики безвинные сапогом пинает.
– Ты почто это, сын божий, на храм не крестишься? – вопрошает строго батюшка.
– А я вольный казак! – бросает чёрт нехотя. – Сам пью, сам гуляю, вам-то в ухо не свищу, а лоб и завтра перекрещу.
– Я те дам завтра! – ажно побагровел поп православный да как отвесит нечистому леща рукой могучей, дланью пастырской. – Вдругорядь и не такую епитимью наложу! А ну марш до хаты и до утра на коленях пред иконами каяться, самолично проверю-у!
Бедный нечистый аж на четвереньки брякнулся, пыли наелся да так на карачках и побёг. Думает, ещё легко отделался. Знал бы поп, что перед ним чёрт, так и крестом пудовым меж рогов треснуть мог!
Чёрт за угол свернул, на ножки встал, отряхнулся, оправился и дальше форсить пошёл. А на завалинке старой, у плетня драного, сидят три старичка ветхих. Сединами убелённые, недорубленные, недостреленные, глядят себе в дали, и грудь – в медалях!
Шурует мимо чёрт, вежливости не кажет, нос воротит.
– Ты почто ж энто, байстрюк, со старыми людьми не здоровкаешься? – удивились старики.
– А я вольный казак! – говорит рогатый со снисхожденьицем. – Сам пью, сам гуляю! Уж вы-то сидите не рыпайтесь, ить, не ровён час, и рассыплетесь!
– От ведь молодежь пошла, – вздохнули дедушки, с завалинки привстали да клюками суковатыми так чёрта отходили, что приходи кума любоваться! Едва бедолага живым ушёл.
– А родителям накажи, невежа, что мы-де к вечеру будем, о воспитательности беседовать. Пущай-де заранее розги в рассоле мочут…
Летит нечистый, не оборачивается, тока пятки сверкают. Ему ужо и не в радость казаком-то быть. Тока форму надел, как вокруг беспредел – бьют до воя смертным боем. За что – понятно, а всё одно неприятно!
Тут и врезался несчастный козырьком лаковым в грудь могучую, дородную. Присел чёртушка, глазоньки разожмурил и обратно закрыть предпочёл, потому как стоит перед ним сам станичный атаман! Мужчина солидный, собою видный, нраву крутого – сбей-ка такого.
Смотрит на чёрта и слов не находит:
– Ты что ж, сукин сын, средь бела дня по станице в виде непотребном шастаешь? Гимнастёрка расстегнута, ремень висит, сапоги нечищены, а под глазом, мать честная, ещё и фонарь синий светится?!
– А я вольный казак! – пискнул чёрт жалобно. Чует, как-то не свезло ему с энтой фразою, да поздно. – Сам пью, сам гуляю! Так что, батька, может, вместе водки попьём, да и песню споём?
– Ох ты ж, шалопай! – улыбнулся по-отечески атаман и плечиком повёл. – А ну хватайте его, хлопцы, нагайки берите, да и впарьте ума задарма! Чтоб от души, да на всё хватило: и на песни, и на водку, и на каспийскую селёдку. Будет впредь честью казачьей дорожить!
В единый миг вылетели откель ни возьмись чубатые молодцы, разложили чёрта на лавочке, штаны спустили, да тока размахнулися, смотрют, а наружу-то хвост чертячий торчит! Ахнули они:
– Батька атаман, так это ж не казак, а дух нечистый!
– Вот именно! – вопит чёртушка, извивается. – А раз я не казак, так и нельзя меня так! По судам затаскаю-у!..
Атаман в затылке почесал, подумал, да и согласился:
– Раз не казак, то пороть его нагайками и впрямь не по чину будет. Однако коли уж сам чёрт форму надеть не постеснялся, то отметить энто дело всё равно следует! Ужо лично, рукой начальственной, повожу, честь окажу – во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… Ну-кась, дайте мне пук крапивы!
Перекрестился он да три раза задницу волосатую с хвостом облупленным крапивным кустом с размаху и припечатал! А крапива-то не рвется, не ломается, листиками жжёт, обвивается – надолго-о-о запоминается.
Диким визгом на ноте несуществующей взвыл аферист рогатый, буйным ветром из рук казачьих вырвался да как пошёл вкруг станицы веерно круги наматывать для успокоения! Тока пыль столбом, кошки глаза пучат, собаки неуверенно гавками отмечаются, да куры-несушки матерятся сообразно ситуации, как все в их нации.
Насилу нечистый к реке дорогу нашел. Форму на место вернул, не повредничал, пылиночки сдунул, сапоги платочком обтёр. А сам, говорят, доныне из пекла и носу не высовывает – мемуары пишет, о том, как в казаки ходил. Вот тока стоя… сидеть-то ему до сих пор больно.
Стало быть, казаком не одежкой становятся, не острой шашкой, не форменной фуражкой. Было б время – подсказал, да вы, поди, и сами башковитые?!
Эх, горе, тони в море, а доброму люду – дай сказку, как чудо…
Память казачья
Грустная это история, легенда старая. О многом и забыли астраханцы, зла в сердце не таящие. Однако ж и нам, потомкам, о славе дедовской помнить надо. По сей день казаки астраханские все народы для себя роднёй числят, а ведь не всегда так было. О том и рассказ наш будет…
По указу государеву войско казачье астраханское из донцов, терцев да гребенских казаков отчаянных составлялося. Мало кто в степи, как на ладони открытой, службу нести мог. Ведь укрыться негде, в засаде не спрячешься, с высоты врага не углядишь. Летом солнце палит нещадно, зимой ветра лютые азиатские, трава только вдоль реки, а на полверсты ушёл – всё, песок да колючки. Однако жить как-то надо…
Приходили на Волгу люди русские, станицы ставили, церкви всем миром строили, землю пахали, рубеж пограничный берегли от злой Азии, от хищного Кавказа, от жадной Персии. А как казаку без семьи? За что биться, кого защищать, кого любить да лелеять? Коли своей семьи нет, так где уж тут о любви к России великой речь вести…
Вот и брали казаки астраханские жён отовсюду. Кто татарку пригожую, тихую да послушную. Кто черкеску чернобровую – грозную да горячую. Кто калмычку улыбчивую, кто казашку трудолюбивую, кто из земель азиатских али кавказских жён выбирал, но все одной семьёй жили. А потому расскажу я вам историю горькую, печальную про станицу Казачебугровскую.
Давно это было. В те времена далёкие, когда хан хивинский на рубежи наши зубы грязные скалил. Сколько народу всадники его быстрые на конях борзых в полон увели, и помыслить страшно. Жён да детей на базарах крымских за бесценок продавали, ровно скот бессловесный, и резали безжалостно, ибо раб из человека русского никудышный. Не приучены мы к покорению, не созданы слугами быть, мебелью бессловесной, рабом услужливым. Тут уж смерть достойней жизни, хоть и умирать кому охота?
Вот и был день страшный, когда ушла сотня казачья в бой, свою землю от набега хивинского оборонять. А хивинцев в том бою – не по силам нашим было. Хоть и отважно дрались воины Христовы, а тока что ж одной сотней супротив пяти тысяч поделаешь? То не трава ковыльная под косой спелой плотью валится, то падают с сёдел казаки астраханские, ордам азиатов кровью своей дорогу к земле родимой закрывая. Сколько душ в небеса вознеслось, сколько боли да горя в стонах вылилось, а тока не сдержали казаки врага – не всегда плетью обух перешибаем. Говорят, что кровь казачья в землю не впитывается, алыми маками на ней прорастает, вечным огнём степным, вечной памятью…
Ох и злые вышли мурзы хивинские к станице Казачебугровской. Мало ли, полвойска потеряли, а ведь, не ровён час, из Астрахани подмога подоспеет. Не позволит войсковой атаман своим товарищам без отмщения в чистом поле костьми лечь! Уже горят огни сторожевые да седлают коней соседние станицы, на помощь спешат…
– Эй, дочери да сёстры наши, отворяйте ворота! Аллах велик, пришли мы избавить вас от злого плена русского. Станицу разграбим, детей приблудных убьём, а вам, дочери мусульманские, вечный почёт и домой возвращение! – хивинцы кричат.
Да только тишина в ответ. А над воротами три женщины русские с пистолетами мужними встали, оборону держать. С ними бабка старая, дагестанка, внуков грудью своей прикрывает, одним кинжалом гурийским грозит.
– Сдавайтесь, глупые… Никого не тронем. Только детей заберём – нельзя кровь мусульманскую с христианской мешать. Мужей ваших мы убили, теперь всем вам свобода полная! Аллах акбар!
Недолго кричали хивинцы, себя на штурм бодря. Потому как дружно встали у тына все жёны казачьи. И татарки, и казашки, и чеченки, и калмычки в одном строю с бабами русскими.
– Вы, – говорят, – мужей наших любимых извели, так мы в другом мире их ласками встретим, а к вам, убийцам, не вернёмся!
– Как?! Вы против веры, против крови родственной, против законов пророка восстать посмели?!!
– Нет иной веры, кроме любви, – отвечали жёны казачьи. – Нет иной жизни, кроме как в детях наших. Никого не отдадим на поругание, никого до себя не допустим, лучше в бою погибнем, себя не посрамив…
Нешуточно озлились хивинцы. Много ли трудов – одну станицу цельной тысячей всадников взять? Махнул рукой мурза, и пошли степняки в атаку страшную!
Засвистели пули, зазвенели клинки, брызнула кровь на все стороны. И плакали небеса, и стонала земля под ногами, и не было пощады, и прощения не было, как не было ни жалости, ни сострадания, ни милости ни к кому. В тот день бы и погибла станица полностью, не подоспей войсковой атаман с казаками. В один удар грозной лавы отогнали хивинцев и ещё десять вёрст их секли безжалостно. Мало кто ушёл, надолго враги тот набег запомнили. А вот когда наши к горящей станице поворотили, тут и ахнули…
Средь огня и пламени стояла одна татарка молоденькая с окровавленной шашкой в руке, сама вся седая как лунь. А за спиной её все дети казачьи, мал мала меньше. Со всей станицы она единственная живой и осталась, прочие жёнки полегли в сече кровавой, но ни одна не отступила, детей своих не отдала, чести мужней не посрамила. Навек хивинцы поняли – нет никого страшней матери, детей да дом защищающей. И становились на колени казаки, и плакал атаман перед татаркой безвестною, что казачьих детей сохранила…
По сей день нет в земле астраханской на национальности да родовые племена деления, всё сердцем и дружбой решается. В войске казачьем и христиане, и мусульмане служат. У кого волосы черны, у кого светлы, у кого глаза раскосые, у кого усы пшеничные, да ведь правда на всех одна и кровь у всех одного цвета. Все братья-казаки, не той ли татарки дети?..
Память людская странная. Имён не хранит, а о подвигах помнит. Потому и жить нам долго, пока в душе каждого кровь и вера, любовь да прощение, сила да ласка…
Эх, что ни было, давно остыло. В степи пепел да чёрный ветер, но покуда верим, раскроем двери любому сердцу – единоверцу!
Маша Зяблова
Писательница, магистр истории, маркетолог, мама 4-х деток. Автор онлайн-проекта «Креативная семья». В 30 лет переехала из родного города Пермь в провинциальный городок Калужской области – Козельск. Живем здесь медленно, уютно и вблизи природы. Мечтаем о своем доме и собаке.
Окончила вуз по специальности «историк», степень – магистр истории, дополнительное образование – маркетинг, PR, государственное и муниципальное управление. Училась на курсе Старт-2.
Финалист писательского конкурса издательства «РИПОЛ-Классик» (г. Москва). В октябре 2015 г. прошла писательский курс «Автобиография» в проекте Creative Writing School (г. Москва).
В 2015-2016 г.г. написала книгу «Фемилинки. Зарисовки о семье», цикл сказок «Девочка на Облачке», сейчас работаю над романом «4 брака, 3 развода» Руководила рекламным агентством. Работала няней, вожатой в детских лагерях, маркетологом, рекламным консультантом, копирайтером, учителем краеведения.
Интересы – семья, развитие, история, книги, реклама.
Люблю мужа, детей, родителей, новые знакомства.
Однажды я рассказала своей дочке Варваре удивительный секрет.
«Я написала Книгу!»
Ваша мама – писательница. Она слушала с придыханием и большими глазами, готовая прыгнуть мне на шею и расцеловать. Скорее она понимала, что это что-то грандиозное и важное, но не до конца. Но она быстро смекнула и произнесла: «Мама, а ты напишешь книжку нам с Тасей?»
– Вам? Я попробую! – сказала я.
Таким образом родился цикл сказок про Девочку с Облачка (по имени Матильда). Они рождались все перед сном. Я рассказывала их в полной темноте и тишине, а наутро переносила на бумагу. Матильда просыпалась вместе с нами.
Цветок на Облаке
Если поднять голову и не зажмурить глаза, то на небе можно увидеть маленькое и мягкое облачко. Так вот, на этом облачке жила маленькая девочка по имени Матильда. В домике из белоснежной ваты. Из ваты было сделано все – стены, окошки, дверка, крыша и даже аккуратный заборчик.
Каждое утро Матильда выходила из домика, прогуливалась по Облачку и садилась на самый его край, и свешивала ножки в воздух. И так сидела: болтала ножками и вглядывалась в небесную даль. Это был её любимый утренний ритуал. Несмотря на то, что она была маленькая и тем более девочка, у неё хватало терпения и желания – вот так сидеть и смотреть. Она ждала, когда проснется солнышко и улыбнется ей. Или подмигнет. Каждый день солнышко придумывало что-то новенькое для Матильды. А однажды даже показало желтый солнечный язык.
Как только утренний ритуал подошел к концу, девочка поднялась и решила пройтись еще раз по Облачку. Чтобы нагулять аппетит перед завтраком, на который обыкновенно она пила чай из капель дождя и ела вкусную облачную кашу.
Шла-шла и вдруг под правой ногой заметила маленький цветочек, по всему он только сегодня утром пробился через перину облака. Настоящий, светлый, с сиреневыми лепестками он повернул маленький бутончик в сторону солнца. Грелся.
Матильда скромно спросила:
– Как ты тут оказался?
Цветок повернулся в её сторону, на звук слов и, улыбаясь, произнес:
– Не знаю, сегодня утром, как солнышко взошло, и я за ним. А я где?
– Ты на моем Облачке, – ответила девочка.
– А это далеко от земли?
– Да, далековато! Если смотреть вниз, то видно одни только разноцветные пятна – зеленые, синие, коричневые, местами белые. Никаких деталей.
– И как же быть? Я не могу расти на облаке, мне нужно расти на земле!
– Знаешь, тебя может отнести моя знакомая Голубка. Она часто прилетает ко мне, передохнуть, поболтать со мной. Может, как раз сегодня…
Да-да смотри, вот и она.
– Здравствуй, Голубка. Посмотри на этот чудесный цветок, он появился здесь сегодня, но ему срочно нужно на землю. Ты смогла бы его отнести?
– Доброе утро. Да, вполне. Только отдышусь и полетим.
Матильда запрыгала и захлопала в ладоши.
– Как хорошо все складывается! Я сорву тебя и поставлю в стакан с дождевой водой, чтобы ты пил капельки, пока летишь до земли.
Она сбегала в свой домик и принесла стакан с водой. Аккуратно и бережно сорвала цветочек и поставила в самую серединку воды.
Голубка была готова лететь. Взяла стакан в клюв, почтенно кивнула на прощание Девочке и взлетела. Начала спускаться к земле. Матильда вздохнула и радостно, и грустно и помахала им вслед. Так начался её новый день на Облачке. И пока чай и каша не остыли, она побежала завтракать.
История про зубик
Матильда подтянула ноги под себя и оказалась вся под одеялом. Она проснулась уже как пять минут назад, но все не хотела открывать глаза. Продлевала медлительно-сонные минутки, а потом села на кровати, скинула маленькие ножки на пол и побежала одеваться, словно в ней повернули ключик за спиной. Запустили её маленькое и хрупкое тельце.
Она взглянула в окно, облачко сегодня было бледно-розовое. День обещал быть теплым и богатым на приключения.
А начались они прямо за утренним столом. Она поставила перед собой тарелку с кусочками хрустящего хлеба, масленку и чайную пару. Пока чай заваривался и настаивался в пузатом заварочнике, намазала мягкое масло поверх шершавого хлеба. Сделала первый глоток и вдруг…
Вдруг что-то звякнуло прямо во рту. Что это могло быть?
«Неужели я сломала кончик чашки?» – подумала Матильда.
Но её ждало другое открытие. Выпал её нижний передний зуб. Это было так удивительно и необычно. Никогда прежде у неё не выпадали зубы, а только росли. Это было неожиданно. Она приостановила трапезу, положила зубик на правую ладонь и в такой торжественной позе вышла из домика.
Она не знала, что с ним делать.
Положить в коробочку с брошками?
Оставить лежать на облачке?
Подбросить в воздух и пусть летит?
И вдруг она захотела с ним заговорить. Да-да, я спрошу у него, чего он хочет сам. Какой дальнейший путь, но уже без меня.
– Зубик, привет! Как твои дела?
Зубик лежал неподвижно на ладони.
– Наверное, ты сильно устал. Нелегкая это работа – «выпадывать». Ты лежи – отдыхай!
– Куда бы ты хотел? В шкатулку, остаться здесь или лететь в неведомые дали?
– Молчишь?!
– Понимаю. Я тебя сохраню!
Она достала из кармашка юбочки белый платочек и положила зубик в самую середину. Аккуратно завернула и спрятала это сокровище обратно, мысленно решив, что привяжет к нему красивый красный шнурок.
Подружка с Земли
Девочка с Облачка сидела на лавочке и пускала мыльные пузыри. Они были разноцветные. За один раз вылетало шесть или даже девять круглых прозрачных шариков. Удивительно, что они были разноцветными. Да-да, сами шарики!
Делаешь – «У-у-у-у-у-у!» – и полетели. Красный, зеленый, салатовый, сиреневый, синий, голубой. Каждый раз новый – и по цвету, и по размеру.
От такого приятного занятия Матильду отвлекли цветные облачка. Первое, второе, третье, ой, и четвертое. И они тоже были разных цветов.
Откуда же они?
Кто же их запускает? Она вертела голову вправо и влево – но найти источник цветных облаков так и не смогла. И это было бы очень сложно.
Потому что они рождались не от «У-у-у-у-у-у!», а от волшебного рисования на асфальте.
Девочка с Земли по имени Варвара старательно выводила цветными мелками облачка и как только замыкала овальную форму, они отрывались от земли и летели вверх. Поддуваемые ветром. Она махала облачку рукой и приступала рисовать новое. Её так увлекло это занятие, что она не заметила, как одно облачко вернулось. С письмом, привязанным за тоненькую ниточку.
Оно сделало два круга вокруг Варвары, легло на асфальт и вновь стало лишь рисунком. Рядом лежало Письмо.
Варвара подняла его, повертела с разных сторон и развернула листок. На нем были аккуратные и прямые буквы, все стояли рядками, как будто держались за руки.
Буквы сообщали:
«ДОБРЫЙ ДЕНЬ, ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ РИСУЕТ ЦВЕТНЫЕ ОБЛАЧКИ!
Я НЕ ЗНАЮ ТВОЕГО ИМЕНИ, НО ДУМАЮ, ЧТО ТЫ ПРЕЛЕСТНА И ОЧЕНЬ ТАЛАНТЛИВА – РАЗ ПРИДУМАЛА ТАКОЕ ЗАНЯТИЕ.
ВСЕ ТВОИ ОБЛАЧКИ ПРИЛЕТАЮТ КО МНЕ. Я ЖИВУ ВЫСОКО НАД ЗЕМЛЕЙ, НА ОБЛАЧКЕ, ТОЛЬКО ОНО У МЕНЯ НЕ ЦВЕТНОЕ, А САМОЕ ОБЫЧНОЕ, БЕЛОЕ.
ОНИ ВСЕ ДО ЕДИНОГО ОЧЕНЬ КРАСИВЫЕ И МЯГКИЕ. Я ПОТРОГАЛА КРАСНОЕ И ОРАНЖЕВОЕ. ОНИ МЯГКИЕ.
МОЖНО МНЕ ВЗЯТЬ СЕБЕ ПАРОЧКУ ТВОИХ ОБЛАЧКОВ?
ОНИ ВСЕ ТУТ У МЕНЯ, КРУЖАТСЯ, ВЕСЕЛЯТ МЕНЯ И РАДУЮТ ГЛАЗ.
ЖДУ ОТВЕТА. МАТИЛЬДА – ДЕВОЧКА С ОБЛАЧКА.
P.S. ЕСЛИ СМОЖЕШЬ, ЗАЛЕТАЙ КО МНЕ НА ЧАЙ»
Варвара немного подумала, переступила с одной ноги на другую. Взяла в руку зеленый мелок и нарисовала воздушный шарик с длинной веревочкой. Через несколько мгновений он оторвался от земли и начал подниматься вверх. Варвара ухватилась за кончик веревочки, и шарик поднял её в воздух. Они летели в такой компании буквально парочку ветреных минут, и она уже видела вдалеке махающую руками Матильду. Весь её вид говорил о том, что чай готов. Лети, лети ко мне!
Перелетный друг
Матильда проснулась, открыла глаза и увидела, что за окном хмуро, и даже начал моросить мелкий, в крапинку, дождик. А так хотелось солнышка и погулять! Прогуляться.
– Весь день теперь сидеть дома, – с грустью подумала она.
– Как было бы хорошо, если бы ко мне в гости пришел друг! Я бы напоила его чаем, испекла вкусный вишневый пирог и угостила своим облачным вареньем. Но кто же ко мне может заглянуть? В такой пасмурный день, наверное, все сидят дома и греются у огня.
Как только она это подумала, на самом краю облачка присела красивая белая птичка. Ей так показалось сначала, что белая.
На самом деле белое у неё было только брюшко и голова. Крылышки были пепельного цвета, хвостик черный, а клюв необычно оранжевого цвета. Она впервые увидела такую необычную птицу. Соскочила с кровати и со всех ног побежала к двери, открыла её и стала махать своей правой ручкой и кричать в воздух:
– Заходите в гости! Не стойте под дождем! Я приглашаю Вас на чай! Идите скорее?
Птица несколько раз поежилась, тряхнула своими перышками, она не сразу заметила девочку и её домик, а потом как взглянула, поднялась над облачком, два раза взмахнула крыльями и приземлилась прямо перед Матильдой, на её голубеньком крылечке.
– Заходите скорее! Такая сегодня непогода.
– Добрый день. Меня зовут Чайка. Спасибо за приглашение. Оно оказалось очень кстати, я давно лечу и очень утомилась от ветра, дождя и долгого перелета.
– А меня зовут Матильда, я девочка с Облачка. Приятно познакомиться! Чудесно, что вы сделали остановку именно на моем облачке. Сейчас мы будем пить чай. Проходите.
– Я совершаю большой перелет с Красного до Балтийского моря и в первый раз останавливаюсь на Облаке. Обычно я отдыхаю в горах или на дереве, бывало и просто гуляю по парку небольшого города. У вас очень мило!
– Спасибо! Вы очень воспитаны.
– Вам сколько ложек сахара?
– А сколько можно?
Матильда хихикнула:
– Вы еще очень веселая птица. Можно сколько хочется!
– Сегодня мне хочется целых пять.
– Отлично. Раз, два, три, четыре, пять. Это будет самый сладкий чай на свете!
– За такую щедрость я расскажу тебе увлекательную историю из моего перелета.
– Ой, так интересно! Мои ушки готовы слушать!
– Однажды, когда я только вылетела и была в пути еще только день, мой взгляд привлек необычный лес, когда я только его увидела, не поняла, что это деревья и елочки. Он был весь ярко-фиолетового цвета. Все листочки и иголочки были цвета спелой вишни. Я никогда не видела такое чудо. Конечно, я опустилась вниз и присела на одну из веточек. Вблизи он был еще прекраснее! Да, я не ошиблась – он был фиолетовым. Пробегающая мимо белка, сказала, что этот лес волшебный, и он создает волшебный воздух. Дышать им очень полезно и просто необходимо для тех, кто верит в свои мечты. Лес дарит кислород самым красивым мечтам и желаниям. Я была в нем недолго, но одно мое желание уже сбылось. Встретить на своем пути – друга!
– Ты согласна быть моим другом?
– Я? Я с превеликой радостью. Вот бы мне попасть в этот фиолетовый лес, – улетая далеко в свои мысли, произнесла Матильда.
Так они и сидели друг против друга, пока за окном шел дождик – пили чай и мечтали.
Фокусница
Матильда не могла уснуть. Сначала повернулась на правый бок и рассматривала узоры на стене, они причудливыми завитками уходили вверх. Потом вздохнула и перевернулась на левый, где в темноте уже давно уснули шкаф, два маленьких стульчика, её любимые игрушки и даже платьишки и юбочки спали сладким сном.
Все спали, кроме девочки с Облачка.
Странно, очень странно? Почему же я не могу уснуть? – подумала Матильда.
Определенно чего-то не хватает?
Ах, да! Как же я могла забыть – невероятного сна! Я забыла о сне.
Так-так. Что же я хочу увидеть в сонной мгле?
Про веселых слонов уже смотрела, про то, как каталась на маленьком кораблике тоже, про торт в три этажа – неинтересно.
Вот нашла, вспомнила! Я хотела посмотреть сон, в котором я превратилась в фокусницу и делала только добрые фокусы для всех желающих.
После столь радостной мысли она легла на спину, закрыла глаза и стала предвкушать увлекательную историю. Раз, два, три – сон приходи….
И сон начался. Матильда стояла посередине зеленой лужайки в своем обычном платьишке и панамке, но вдруг, в один миг, все это исчезло, и на ней оказалась длинная мантия, комбинезон и причудливый колпак с золотой кисточкой, а в руке – «волшебная панамка».
– Ух ты! – произнесла она.
Я настоящая фокусница. И сейчас буду показывать свой первый фокус. На призыв, что сейчас будет фокус, сбежались и слетелись маленькие жители ближайшей опушки. Зайчонок, бельчонок, маленький галчонок и канарейка, которая пела на веточке рябины. Они все замерли в ожидании фокуса!
– Дорогие и милые зрители! Сейчас я угощу вас наивкуснейшим мороженым!
– Кто и с каким вкусом хочет?
– Я хочу земляничное, – сказал зайчонок.
– Фисташковое, – пролепетал бельчонок.
– А мне со вкусом мяты, – смущенно пропищал галчонок.
– А тебе какое, маленькая канарейка? Канарейка задумалась и сказала:
– А бывает мороженое со вкусом ирги? Ирга – моя любимая ягода. Хм.
Друзья, в моем фокусе возможно Все!
– Опля! – Матильда подходила к каждому по очереди, надевала «волшебную» панамку на голову и как только снимала, в тот же миг в лапках у зверят и птичек оказывался заказанный пломбир на палочке.
– Чудеса!
– Какой восхитительный сон!
И так продолжалось всю ночь, пока девочка не открыла глаза. Сон растворился и оставил после себя приятную сонную негу. Матильда потянулась всем телом и поднялась с кровати для нового дня.
Путешествие на соседнее Облачко
Матильда часто вспоминала своего друга Чайку, которая летела на север, к Балтийскому морю. Чайка так интересно рассказывала о своих перелетах, что Матильда стала грустить, что она всегда только на своем Облачке. И отправиться в новые и неведомые места для неё – только мечта.
Ах, как хотелось! Надеть рюкзачок за спину и отправиться в путешествие. Хотя бы в небольшое, хотя бы – на соседнее облачко.
Она решила собрать заранее рюкзачок, потому что случались такие примечательные события, когда в особо хмурую погоду облачка сдувались в кучу, и была возможность перепрыгнуть с одного облачка на другое. Это было очень опасно, но она была готова сделать этот прыжок, чтобы увидеть немного больше мира, чем она знала. Ей хотелось удивиться!
Рюкзачок был небольшой. И она долго думала, что ей может понадобиться в таком путешествии. Хотелось взять многое – аккуратный термос с мятным чаем, влажные салфетки, любимую книжицу про смешную панду, красивый красный бант, который она вплетала в косичку в особенные моменты и еще много приятных и милых вещей, без которых поход не был бы таким уютным, каким она себе представляла.
В итоге, в рюкзачке оказались цветные карандаши, имбирное печенье, термос и пушистое полотенце. Оставалось только ждать пасмурной погоды и ветерка.
И она наступила, не так быстро и скоро, как ей хотелось бы. Через два дня, но чудо – он наступил. Этот хмурый денек.
Никогда в жизни Матильда так не радовалась серому небу, холодному ветерку и темным тучкам. Была надежда, что облачка сегодня встретятся, и она побывает на Новом, Другом облачке. От этой мысли её сердечко забилось еще быстрее.
– Нужно надеть плащ, повязать теплый шарфик и обязательно взять зонтик, – сказала сама себе девочка.
В одну руку взяла рюкзачок, в другую – зонтик и пошагала к краю облачка. Ждать, когда причалит соседнее. Дождик то начинался, то заканчивался, ей приходилось то открывать зонтик, то открывать. За этим занятием прошло почти полчаса, и она увидела, что к ней навстречу двигается грустное облачко. Оно двигалось медленно и плавно, но в направлении именно неё. Плыло, словно маленький кораблик, по бескрайним воздушным просторам и было неминуемо столкновение, это был тот самый момент, когда Матильда смогла бы перепрыгнуть.
И она была готова к прыжку!
Вот оно, все ближе и ближе, пару метров до остановки.
– Облачко, иди ко мне! Я здесь! – громко произнесла Матильда.
И облачко, по всему, услышало её и приблизилось к мягкому причалу, приглашая взойти девочку на борт, и совершить чудесную поездку. Матильда шагнула и впервые в жизни оказалась на другом Облачке. Оно было темнее и еще мягче того, на котором она жила. Путешествие началось!
Мимо поплыли серые, бурые, голубые и светло-синие облака. Матильда присела и предвкушала увидеть что-то новое и веселое. Небо становилось все светлее, и появились первые солнечные лучи после дождика. Все было сказочно!
За желанием по радуге
Матильда сидела на розовом диванчике и читала книжку вслух. Сама себе.
«И потом они пошли по радуге, на другой её конец, потому что знали, что именно на том конце радуги хранятся все исполненные желания. Путь был долгим, но интересным!»
– На другом конце радуги… исполненные желания. Так вот где они все хранятся? А я думаю и жду, почему не исполняется мое самое заветное желание! Надо срочно сходить туда и найти!
Девочка знала, что радуга получается в ту прекрасную пору, когда встречаются солнышко и теплый дождик. Это были короткие минуты красоты, обычно она выбегала из домика, раскидывала руки влево и вправо и бегала по облачку со словами: «Ура! Как здорово!»
Она не догадывалась, что можно было бежать быстрее по радуге и найти свое желание на её конце.
Теперь-то она не пропустит такое волшебство! Оставалось дождаться Радуги!
Особых приготовлений это путешествие не требовало. Она решила только, что пойдет в желтых резиновых сапогах с синими слониками по бокам. Приготовила их и поставила у входа.
Дни стояли солнечные и безоблачные, ни одного намека, что будет дождь, а уж тем более радуга. Оставалось только покорно ждать. Она и ждала, каждое утро смотрела на небо – не будет ли сегодня дождик? Синева отвечала ей: «Нет, Матильда, сегодня только просто небо и солнце. Жди еще».
Ожидание так утомило её, что в один из дней она забыла про свой новый утренний ритуал и забыла поднять голову в небо. А это был тот самый день, когда пошел Дождик. Солнечный дождик. Он начался так внезапно, что девочка не сразу поняла, что капли ей о чем-то сообщают, она их ждала, как знак. Только вот зачем?
Ах! Так скоро должна появиться Радуга. И солнышко есть, и дождик. Все словно так, как она мечтала. Побежала надевать сапожки. Когда её ножка оказалась в левом сапоге, в этот миг радуга стала четкой и большой. Можно было отправляться в Путь!
Она подошла к концу радуги и осторожно поставила ножку на мягкую и светящуюся массу.
Ощущения были непривычными. Словно наступаешь на фруктовое желе, радуга немного задребезжала от соприкосновения. Матильда хихикнула.
– Хи-хи. Так вот значит, какая ты!? Желейная! Такая яркая и вкусная. Позволь мне радуга пройтись по тебе, чтобы дойти до другого твоего конца и там найти мое исполненное желание. Оказывается, оно давно меня там ждет.
Радуга покорно промолчала и своими желейными движениями пригласила на свою гладь.
Встретить рассвет
Жила-была девочка. Её звали Наташа. Однажды Наташа услышала слово «рассвет». Рассвет? Что это такое? – подумала она.
– Мам, а что такое рассвет? – спросила она маму.
– Рассвет – это пробуждение солнышка, когда оно медленно-медленно выползает из-за горизонта. И поднимается на небо. Так оно просыпается, и начинается новый день.
– Мне уже почти 7 лет, и я ни разу еще не видела, как оно просыпается. Когда я открываю глазки, оно уже светит.
– Да, все правильно. Оно встает раньше тебя. Не волнуйся: однажды ты обязательно увидишь рассвет.
Наташа задумалась. Однажды?! Когда будет это однажды. Ведь оно просыпается каждое утро. Значит, есть возможность встретить рассвет уже завтра.
Она решила не спать всю ночь и во что бы то ни стало увидеть пробуждение солнца.
Она улеглась в постель, мама сказала ей: «Спокойной ночи», Наташа открыла глаза и решила лежать так всю ночь, а когда в комнате сумерки начнут светлеть, быстро бежать к окну, отодвигать шторы и смотреть-смотреть…
Она лежала, лежала, в темноте ничего не происходило, звуков становилось все меньше и остался только один – звук её дыхания.
Она полежала еще, размышляя долго ли еще ждать рассвет? Стала чувствовать, что сон подкрадывается все ближе и ближе.
Решила, что даст поспать сначала правому глазу, а потом левому, и так они выспятся и будут готовы к встрече солнцем. Закрыла правый глаз, а левый оставила открытым. Так удалось поспать буквально минутку. Потом поменяла глаза – закрыла левый, а правый открыла. Еще пробежала минутка.
Наташе показалось, что она выспалась и можно смело открывать оба глаза продолжить свое ночное бдение. Минута, другая, третья и веки поползли вниз. Сон взял свое, и Наташа уснула спокойно и мирно. Полный рассвет наступил в 5 утра 31 минуту, и солнце выкатило на небо всем кругом.
Писательница, магистр истории, маркетолог, мама 4-х деток. Автор онлайн-проекта «Креативная семья». В 30 лет переехала из родного города Пермь в провинциальный городок Калужской области – Козельск. Живем здесь медленно, уютно и вблизи природы. Мечтаем о своем доме и собаке.
Окончила вуз по специальности «историк», степень – магистр истории, дополнительное образование – маркетинг, PR, государственное и муниципальное управление. Училась на курсе Старт-2.
Финалист писательского конкурса издательства «РИПОЛ-Классик» (г. Москва). В октябре 2015 г. прошла писательский курс «Автобиография» в проекте Creative Writing School (г. Москва).
В 2015-2016 г.г. написала книгу «Фемилинки. Зарисовки о семье», цикл сказок «Девочка на Облачке», сейчас работаю над романом «4 брака, 3 развода» Руководила рекламным агентством. Работала няней, вожатой в детских лагерях, маркетологом, рекламным консультантом, копирайтером, учителем краеведения.
Интересы – семья, развитие, история, книги, реклама.
Люблю мужа, детей, родителей, новые знакомства.
Однажды я рассказала своей дочке Варваре удивительный секрет.
«Я написала Книгу!»
Ваша мама – писательница. Она слушала с придыханием и большими глазами, готовая прыгнуть мне на шею и расцеловать. Скорее она понимала, что это что-то грандиозное и важное, но не до конца. Но она быстро смекнула и произнесла: «Мама, а ты напишешь книжку нам с Тасей?»
– Вам? Я попробую! – сказала я.
Таким образом родился цикл сказок про Девочку с Облачка (по имени Матильда). Они рождались все перед сном. Я рассказывала их в полной темноте и тишине, а наутро переносила на бумагу. Матильда просыпалась вместе с нами.
Цветок на Облаке
Если поднять голову и не зажмурить глаза, то на небе можно увидеть маленькое и мягкое облачко. Так вот, на этом облачке жила маленькая девочка по имени Матильда. В домике из белоснежной ваты. Из ваты было сделано все – стены, окошки, дверка, крыша и даже аккуратный заборчик.
Каждое утро Матильда выходила из домика, прогуливалась по Облачку и садилась на самый его край, и свешивала ножки в воздух. И так сидела: болтала ножками и вглядывалась в небесную даль. Это был её любимый утренний ритуал. Несмотря на то, что она была маленькая и тем более девочка, у неё хватало терпения и желания – вот так сидеть и смотреть. Она ждала, когда проснется солнышко и улыбнется ей. Или подмигнет. Каждый день солнышко придумывало что-то новенькое для Матильды. А однажды даже показало желтый солнечный язык.
Как только утренний ритуал подошел к концу, девочка поднялась и решила пройтись еще раз по Облачку. Чтобы нагулять аппетит перед завтраком, на который обыкновенно она пила чай из капель дождя и ела вкусную облачную кашу.
Шла-шла и вдруг под правой ногой заметила маленький цветочек, по всему он только сегодня утром пробился через перину облака. Настоящий, светлый, с сиреневыми лепестками он повернул маленький бутончик в сторону солнца. Грелся.
Матильда скромно спросила:
– Как ты тут оказался?
Цветок повернулся в её сторону, на звук слов и, улыбаясь, произнес:
– Не знаю, сегодня утром, как солнышко взошло, и я за ним. А я где?
– Ты на моем Облачке, – ответила девочка.
– А это далеко от земли?
– Да, далековато! Если смотреть вниз, то видно одни только разноцветные пятна – зеленые, синие, коричневые, местами белые. Никаких деталей.
– И как же быть? Я не могу расти на облаке, мне нужно расти на земле!
– Знаешь, тебя может отнести моя знакомая Голубка. Она часто прилетает ко мне, передохнуть, поболтать со мной. Может, как раз сегодня…
Да-да смотри, вот и она.
– Здравствуй, Голубка. Посмотри на этот чудесный цветок, он появился здесь сегодня, но ему срочно нужно на землю. Ты смогла бы его отнести?
– Доброе утро. Да, вполне. Только отдышусь и полетим.
Матильда запрыгала и захлопала в ладоши.
– Как хорошо все складывается! Я сорву тебя и поставлю в стакан с дождевой водой, чтобы ты пил капельки, пока летишь до земли.
Она сбегала в свой домик и принесла стакан с водой. Аккуратно и бережно сорвала цветочек и поставила в самую серединку воды.
Голубка была готова лететь. Взяла стакан в клюв, почтенно кивнула на прощание Девочке и взлетела. Начала спускаться к земле. Матильда вздохнула и радостно, и грустно и помахала им вслед. Так начался её новый день на Облачке. И пока чай и каша не остыли, она побежала завтракать.
История про зубик
Матильда подтянула ноги под себя и оказалась вся под одеялом. Она проснулась уже как пять минут назад, но все не хотела открывать глаза. Продлевала медлительно-сонные минутки, а потом села на кровати, скинула маленькие ножки на пол и побежала одеваться, словно в ней повернули ключик за спиной. Запустили её маленькое и хрупкое тельце.
Она взглянула в окно, облачко сегодня было бледно-розовое. День обещал быть теплым и богатым на приключения.
А начались они прямо за утренним столом. Она поставила перед собой тарелку с кусочками хрустящего хлеба, масленку и чайную пару. Пока чай заваривался и настаивался в пузатом заварочнике, намазала мягкое масло поверх шершавого хлеба. Сделала первый глоток и вдруг…
Вдруг что-то звякнуло прямо во рту. Что это могло быть?
«Неужели я сломала кончик чашки?» – подумала Матильда.
Но её ждало другое открытие. Выпал её нижний передний зуб. Это было так удивительно и необычно. Никогда прежде у неё не выпадали зубы, а только росли. Это было неожиданно. Она приостановила трапезу, положила зубик на правую ладонь и в такой торжественной позе вышла из домика.
Она не знала, что с ним делать.
Положить в коробочку с брошками?
Оставить лежать на облачке?
Подбросить в воздух и пусть летит?
И вдруг она захотела с ним заговорить. Да-да, я спрошу у него, чего он хочет сам. Какой дальнейший путь, но уже без меня.
– Зубик, привет! Как твои дела?
Зубик лежал неподвижно на ладони.
– Наверное, ты сильно устал. Нелегкая это работа – «выпадывать». Ты лежи – отдыхай!
– Куда бы ты хотел? В шкатулку, остаться здесь или лететь в неведомые дали?
– Молчишь?!
– Понимаю. Я тебя сохраню!
Она достала из кармашка юбочки белый платочек и положила зубик в самую середину. Аккуратно завернула и спрятала это сокровище обратно, мысленно решив, что привяжет к нему красивый красный шнурок.
Подружка с Земли
Девочка с Облачка сидела на лавочке и пускала мыльные пузыри. Они были разноцветные. За один раз вылетало шесть или даже девять круглых прозрачных шариков. Удивительно, что они были разноцветными. Да-да, сами шарики!
Делаешь – «У-у-у-у-у-у!» – и полетели. Красный, зеленый, салатовый, сиреневый, синий, голубой. Каждый раз новый – и по цвету, и по размеру.
От такого приятного занятия Матильду отвлекли цветные облачка. Первое, второе, третье, ой, и четвертое. И они тоже были разных цветов.
Откуда же они?
Кто же их запускает? Она вертела голову вправо и влево – но найти источник цветных облаков так и не смогла. И это было бы очень сложно.
Потому что они рождались не от «У-у-у-у-у-у!», а от волшебного рисования на асфальте.
Девочка с Земли по имени Варвара старательно выводила цветными мелками облачка и как только замыкала овальную форму, они отрывались от земли и летели вверх. Поддуваемые ветром. Она махала облачку рукой и приступала рисовать новое. Её так увлекло это занятие, что она не заметила, как одно облачко вернулось. С письмом, привязанным за тоненькую ниточку.
Оно сделало два круга вокруг Варвары, легло на асфальт и вновь стало лишь рисунком. Рядом лежало Письмо.
Варвара подняла его, повертела с разных сторон и развернула листок. На нем были аккуратные и прямые буквы, все стояли рядками, как будто держались за руки.
Буквы сообщали:
«ДОБРЫЙ ДЕНЬ, ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ РИСУЕТ ЦВЕТНЫЕ ОБЛАЧКИ!
Я НЕ ЗНАЮ ТВОЕГО ИМЕНИ, НО ДУМАЮ, ЧТО ТЫ ПРЕЛЕСТНА И ОЧЕНЬ ТАЛАНТЛИВА – РАЗ ПРИДУМАЛА ТАКОЕ ЗАНЯТИЕ.
ВСЕ ТВОИ ОБЛАЧКИ ПРИЛЕТАЮТ КО МНЕ. Я ЖИВУ ВЫСОКО НАД ЗЕМЛЕЙ, НА ОБЛАЧКЕ, ТОЛЬКО ОНО У МЕНЯ НЕ ЦВЕТНОЕ, А САМОЕ ОБЫЧНОЕ, БЕЛОЕ.
ОНИ ВСЕ ДО ЕДИНОГО ОЧЕНЬ КРАСИВЫЕ И МЯГКИЕ. Я ПОТРОГАЛА КРАСНОЕ И ОРАНЖЕВОЕ. ОНИ МЯГКИЕ.
МОЖНО МНЕ ВЗЯТЬ СЕБЕ ПАРОЧКУ ТВОИХ ОБЛАЧКОВ?
ОНИ ВСЕ ТУТ У МЕНЯ, КРУЖАТСЯ, ВЕСЕЛЯТ МЕНЯ И РАДУЮТ ГЛАЗ.
ЖДУ ОТВЕТА. МАТИЛЬДА – ДЕВОЧКА С ОБЛАЧКА.
P.S. ЕСЛИ СМОЖЕШЬ, ЗАЛЕТАЙ КО МНЕ НА ЧАЙ»
Варвара немного подумала, переступила с одной ноги на другую. Взяла в руку зеленый мелок и нарисовала воздушный шарик с длинной веревочкой. Через несколько мгновений он оторвался от земли и начал подниматься вверх. Варвара ухватилась за кончик веревочки, и шарик поднял её в воздух. Они летели в такой компании буквально парочку ветреных минут, и она уже видела вдалеке махающую руками Матильду. Весь её вид говорил о том, что чай готов. Лети, лети ко мне!
Перелетный друг
Матильда проснулась, открыла глаза и увидела, что за окном хмуро, и даже начал моросить мелкий, в крапинку, дождик. А так хотелось солнышка и погулять! Прогуляться.
– Весь день теперь сидеть дома, – с грустью подумала она.
– Как было бы хорошо, если бы ко мне в гости пришел друг! Я бы напоила его чаем, испекла вкусный вишневый пирог и угостила своим облачным вареньем. Но кто же ко мне может заглянуть? В такой пасмурный день, наверное, все сидят дома и греются у огня.
Как только она это подумала, на самом краю облачка присела красивая белая птичка. Ей так показалось сначала, что белая.
На самом деле белое у неё было только брюшко и голова. Крылышки были пепельного цвета, хвостик черный, а клюв необычно оранжевого цвета. Она впервые увидела такую необычную птицу. Соскочила с кровати и со всех ног побежала к двери, открыла её и стала махать своей правой ручкой и кричать в воздух:
– Заходите в гости! Не стойте под дождем! Я приглашаю Вас на чай! Идите скорее?
Птица несколько раз поежилась, тряхнула своими перышками, она не сразу заметила девочку и её домик, а потом как взглянула, поднялась над облачком, два раза взмахнула крыльями и приземлилась прямо перед Матильдой, на её голубеньком крылечке.
– Заходите скорее! Такая сегодня непогода.
– Добрый день. Меня зовут Чайка. Спасибо за приглашение. Оно оказалось очень кстати, я давно лечу и очень утомилась от ветра, дождя и долгого перелета.
– А меня зовут Матильда, я девочка с Облачка. Приятно познакомиться! Чудесно, что вы сделали остановку именно на моем облачке. Сейчас мы будем пить чай. Проходите.
– Я совершаю большой перелет с Красного до Балтийского моря и в первый раз останавливаюсь на Облаке. Обычно я отдыхаю в горах или на дереве, бывало и просто гуляю по парку небольшого города. У вас очень мило!
– Спасибо! Вы очень воспитаны.
– Вам сколько ложек сахара?
– А сколько можно?
Матильда хихикнула:
– Вы еще очень веселая птица. Можно сколько хочется!
– Сегодня мне хочется целых пять.
– Отлично. Раз, два, три, четыре, пять. Это будет самый сладкий чай на свете!
– За такую щедрость я расскажу тебе увлекательную историю из моего перелета.
– Ой, так интересно! Мои ушки готовы слушать!
– Однажды, когда я только вылетела и была в пути еще только день, мой взгляд привлек необычный лес, когда я только его увидела, не поняла, что это деревья и елочки. Он был весь ярко-фиолетового цвета. Все листочки и иголочки были цвета спелой вишни. Я никогда не видела такое чудо. Конечно, я опустилась вниз и присела на одну из веточек. Вблизи он был еще прекраснее! Да, я не ошиблась – он был фиолетовым. Пробегающая мимо белка, сказала, что этот лес волшебный, и он создает волшебный воздух. Дышать им очень полезно и просто необходимо для тех, кто верит в свои мечты. Лес дарит кислород самым красивым мечтам и желаниям. Я была в нем недолго, но одно мое желание уже сбылось. Встретить на своем пути – друга!
– Ты согласна быть моим другом?
– Я? Я с превеликой радостью. Вот бы мне попасть в этот фиолетовый лес, – улетая далеко в свои мысли, произнесла Матильда.
Так они и сидели друг против друга, пока за окном шел дождик – пили чай и мечтали.
Фокусница
Матильда не могла уснуть. Сначала повернулась на правый бок и рассматривала узоры на стене, они причудливыми завитками уходили вверх. Потом вздохнула и перевернулась на левый, где в темноте уже давно уснули шкаф, два маленьких стульчика, её любимые игрушки и даже платьишки и юбочки спали сладким сном.
Все спали, кроме девочки с Облачка.
Странно, очень странно? Почему же я не могу уснуть? – подумала Матильда.
Определенно чего-то не хватает?
Ах, да! Как же я могла забыть – невероятного сна! Я забыла о сне.
Так-так. Что же я хочу увидеть в сонной мгле?
Про веселых слонов уже смотрела, про то, как каталась на маленьком кораблике тоже, про торт в три этажа – неинтересно.
Вот нашла, вспомнила! Я хотела посмотреть сон, в котором я превратилась в фокусницу и делала только добрые фокусы для всех желающих.
После столь радостной мысли она легла на спину, закрыла глаза и стала предвкушать увлекательную историю. Раз, два, три – сон приходи….
И сон начался. Матильда стояла посередине зеленой лужайки в своем обычном платьишке и панамке, но вдруг, в один миг, все это исчезло, и на ней оказалась длинная мантия, комбинезон и причудливый колпак с золотой кисточкой, а в руке – «волшебная панамка».
– Ух ты! – произнесла она.
Я настоящая фокусница. И сейчас буду показывать свой первый фокус. На призыв, что сейчас будет фокус, сбежались и слетелись маленькие жители ближайшей опушки. Зайчонок, бельчонок, маленький галчонок и канарейка, которая пела на веточке рябины. Они все замерли в ожидании фокуса!
– Дорогие и милые зрители! Сейчас я угощу вас наивкуснейшим мороженым!
– Кто и с каким вкусом хочет?
– Я хочу земляничное, – сказал зайчонок.
– Фисташковое, – пролепетал бельчонок.
– А мне со вкусом мяты, – смущенно пропищал галчонок.
– А тебе какое, маленькая канарейка? Канарейка задумалась и сказала:
– А бывает мороженое со вкусом ирги? Ирга – моя любимая ягода. Хм.
Друзья, в моем фокусе возможно Все!
– Опля! – Матильда подходила к каждому по очереди, надевала «волшебную» панамку на голову и как только снимала, в тот же миг в лапках у зверят и птичек оказывался заказанный пломбир на палочке.
– Чудеса!
– Какой восхитительный сон!
И так продолжалось всю ночь, пока девочка не открыла глаза. Сон растворился и оставил после себя приятную сонную негу. Матильда потянулась всем телом и поднялась с кровати для нового дня.
Путешествие на соседнее Облачко
Матильда часто вспоминала своего друга Чайку, которая летела на север, к Балтийскому морю. Чайка так интересно рассказывала о своих перелетах, что Матильда стала грустить, что она всегда только на своем Облачке. И отправиться в новые и неведомые места для неё – только мечта.
Ах, как хотелось! Надеть рюкзачок за спину и отправиться в путешествие. Хотя бы в небольшое, хотя бы – на соседнее облачко.
Она решила собрать заранее рюкзачок, потому что случались такие примечательные события, когда в особо хмурую погоду облачка сдувались в кучу, и была возможность перепрыгнуть с одного облачка на другое. Это было очень опасно, но она была готова сделать этот прыжок, чтобы увидеть немного больше мира, чем она знала. Ей хотелось удивиться!
Рюкзачок был небольшой. И она долго думала, что ей может понадобиться в таком путешествии. Хотелось взять многое – аккуратный термос с мятным чаем, влажные салфетки, любимую книжицу про смешную панду, красивый красный бант, который она вплетала в косичку в особенные моменты и еще много приятных и милых вещей, без которых поход не был бы таким уютным, каким она себе представляла.
В итоге, в рюкзачке оказались цветные карандаши, имбирное печенье, термос и пушистое полотенце. Оставалось только ждать пасмурной погоды и ветерка.
И она наступила, не так быстро и скоро, как ей хотелось бы. Через два дня, но чудо – он наступил. Этот хмурый денек.
Никогда в жизни Матильда так не радовалась серому небу, холодному ветерку и темным тучкам. Была надежда, что облачка сегодня встретятся, и она побывает на Новом, Другом облачке. От этой мысли её сердечко забилось еще быстрее.
– Нужно надеть плащ, повязать теплый шарфик и обязательно взять зонтик, – сказала сама себе девочка.
В одну руку взяла рюкзачок, в другую – зонтик и пошагала к краю облачка. Ждать, когда причалит соседнее. Дождик то начинался, то заканчивался, ей приходилось то открывать зонтик, то открывать. За этим занятием прошло почти полчаса, и она увидела, что к ней навстречу двигается грустное облачко. Оно двигалось медленно и плавно, но в направлении именно неё. Плыло, словно маленький кораблик, по бескрайним воздушным просторам и было неминуемо столкновение, это был тот самый момент, когда Матильда смогла бы перепрыгнуть.
И она была готова к прыжку!
Вот оно, все ближе и ближе, пару метров до остановки.
– Облачко, иди ко мне! Я здесь! – громко произнесла Матильда.
И облачко, по всему, услышало её и приблизилось к мягкому причалу, приглашая взойти девочку на борт, и совершить чудесную поездку. Матильда шагнула и впервые в жизни оказалась на другом Облачке. Оно было темнее и еще мягче того, на котором она жила. Путешествие началось!
Мимо поплыли серые, бурые, голубые и светло-синие облака. Матильда присела и предвкушала увидеть что-то новое и веселое. Небо становилось все светлее, и появились первые солнечные лучи после дождика. Все было сказочно!
За желанием по радуге
Матильда сидела на розовом диванчике и читала книжку вслух. Сама себе.
«И потом они пошли по радуге, на другой её конец, потому что знали, что именно на том конце радуги хранятся все исполненные желания. Путь был долгим, но интересным!»
– На другом конце радуги… исполненные желания. Так вот где они все хранятся? А я думаю и жду, почему не исполняется мое самое заветное желание! Надо срочно сходить туда и найти!
Девочка знала, что радуга получается в ту прекрасную пору, когда встречаются солнышко и теплый дождик. Это были короткие минуты красоты, обычно она выбегала из домика, раскидывала руки влево и вправо и бегала по облачку со словами: «Ура! Как здорово!»
Она не догадывалась, что можно было бежать быстрее по радуге и найти свое желание на её конце.
Теперь-то она не пропустит такое волшебство! Оставалось дождаться Радуги!
Особых приготовлений это путешествие не требовало. Она решила только, что пойдет в желтых резиновых сапогах с синими слониками по бокам. Приготовила их и поставила у входа.
Дни стояли солнечные и безоблачные, ни одного намека, что будет дождь, а уж тем более радуга. Оставалось только покорно ждать. Она и ждала, каждое утро смотрела на небо – не будет ли сегодня дождик? Синева отвечала ей: «Нет, Матильда, сегодня только просто небо и солнце. Жди еще».
Ожидание так утомило её, что в один из дней она забыла про свой новый утренний ритуал и забыла поднять голову в небо. А это был тот самый день, когда пошел Дождик. Солнечный дождик. Он начался так внезапно, что девочка не сразу поняла, что капли ей о чем-то сообщают, она их ждала, как знак. Только вот зачем?
Ах! Так скоро должна появиться Радуга. И солнышко есть, и дождик. Все словно так, как она мечтала. Побежала надевать сапожки. Когда её ножка оказалась в левом сапоге, в этот миг радуга стала четкой и большой. Можно было отправляться в Путь!
Она подошла к концу радуги и осторожно поставила ножку на мягкую и светящуюся массу.
Ощущения были непривычными. Словно наступаешь на фруктовое желе, радуга немного задребезжала от соприкосновения. Матильда хихикнула.
– Хи-хи. Так вот значит, какая ты!? Желейная! Такая яркая и вкусная. Позволь мне радуга пройтись по тебе, чтобы дойти до другого твоего конца и там найти мое исполненное желание. Оказывается, оно давно меня там ждет.
Радуга покорно промолчала и своими желейными движениями пригласила на свою гладь.
Встретить рассвет
Жила-была девочка. Её звали Наташа. Однажды Наташа услышала слово «рассвет». Рассвет? Что это такое? – подумала она.
– Мам, а что такое рассвет? – спросила она маму.
– Рассвет – это пробуждение солнышка, когда оно медленно-медленно выползает из-за горизонта. И поднимается на небо. Так оно просыпается, и начинается новый день.
– Мне уже почти 7 лет, и я ни разу еще не видела, как оно просыпается. Когда я открываю глазки, оно уже светит.
– Да, все правильно. Оно встает раньше тебя. Не волнуйся: однажды ты обязательно увидишь рассвет.
Наташа задумалась. Однажды?! Когда будет это однажды. Ведь оно просыпается каждое утро. Значит, есть возможность встретить рассвет уже завтра.
Она решила не спать всю ночь и во что бы то ни стало увидеть пробуждение солнца.
Она улеглась в постель, мама сказала ей: «Спокойной ночи», Наташа открыла глаза и решила лежать так всю ночь, а когда в комнате сумерки начнут светлеть, быстро бежать к окну, отодвигать шторы и смотреть-смотреть…
Она лежала, лежала, в темноте ничего не происходило, звуков становилось все меньше и остался только один – звук её дыхания.
Она полежала еще, размышляя долго ли еще ждать рассвет? Стала чувствовать, что сон подкрадывается все ближе и ближе.
Решила, что даст поспать сначала правому глазу, а потом левому, и так они выспятся и будут готовы к встрече солнцем. Закрыла правый глаз, а левый оставила открытым. Так удалось поспать буквально минутку. Потом поменяла глаза – закрыла левый, а правый открыла. Еще пробежала минутка.
Наташе показалось, что она выспалась и можно смело открывать оба глаза продолжить свое ночное бдение. Минута, другая, третья и веки поползли вниз. Сон взял свое, и Наташа уснула спокойно и мирно. Полный рассвет наступил в 5 утра 31 минуту, и солнце выкатило на небо всем кругом.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги