Российский колокол №7-8 2016

Представь,

что ты палач…

Поплачь.

Дару раб рад

не рад лишь раб рабу.

Рад ад

и Рада аду рада

Падали, падали

В ножки всякой падали

В принципе

оно конечно:

Ленин

Сталин

но

с другой стороны

так уж получилось

Сбежать

на самый дальний,

забытый самый,

стороной

обходимый всеми

кораблями всеми –

остров

и создать

новую цивилизацию с нуля.

Махонькую, немноголюдную,

чтоб кислорода было побольше,

а точек зрения поменьше.

Я назову это место

Утопией Для Людей.

В «Детском мире»

в детство впал:

невоздержимо

захотелось купить

пластмассовый

пистолетик из тех

что стреляются водой

я хотел такой

в детстве

но они были жутким

дефицитом

теперь я счастлив –

и у меня есть

пис

толетик

стреляющий водой

есть у меня свой

личный пистолетик

писто

летик

peace

peace!

сто

сто!

лет

лет!

лети

лети!

лети!!

к…

иду

стреляю в прохожих

мокрый террорист

из-за меня

не умирают люди

+30° в тени

Вода отражает глаза

вода ласкает глаза

вода забирает глаза

вода делает тебя

морем

вода стекает в оду

в оде спит вода

вода перетекает в камень

вода засыпает и

просыпается Жуковским

ода засыпает уши

уши засыпает щебень

оглушенных гласных

гласных без гласа немых

ода засыпает и

просыпается

водой

вода говорит не бывает много

ода говорит не бывает много

Державин говорит не бывает и

выпивает воду и

выливает воду в оду

оду в воду выливает

до самого песка

и камень съедает воду

после

камень падает вверх

и под него

втекает вода

которой не

бывает много

Державин с Жуковским выпивают

тасманийский закат

каменное небо непрочно.

Кто-то способен выть,

Кто-то, быть может, рад боли,

Кто-то готов убить,

А я остаюсь собою.

Скажи, ну чем пленил мою больную душу

Твой огнеликий бог, что горд и нелюдим?

Зачем который год, обеты все нарушив,

Иду вслед за тобой, мой милый паладин?

Невидна, неслышна, по краешку дороги

Под чей-то сиплый вой ступаю, холодна,

Живая лишь мечтой унять свои тревоги.

Ласкает нежно тень погасшая луна.

Мой милый паладин, страшусь тебе присниться.

Готова пожалеть, ослепшая, о том,

Что мне суровый бог опустошил глазницы,

Лизнув их языка раздвоенным клинком.

Слишком много родительской крови

Влилось в наши гибкие вены.

Мы – роботы отчею волей,

Мы – псы на охране вселенной.

Слишком много сказок и красок

Втерто в наши незрячие очи.

Мы – наездники огненной стаи,

Мы – вертлявые прихвостни ночи.

Слишком многое нам очевидно,

Ешё большее мы позабыли.

Мы – дети Гекаты. Нам проще.

Мы воем на вашей могиле.

Вы летали вдвоём до рассвета

В полусонном медлительном небе,

Хохотали, как малые дети,

И прохожий завидовал: «Мне бы!»

Вы швыряли вниз песни и крики,

Стоя рядом на призрачном мостике,

Разноцветные плавили блики,

Пририсовывали звукам хвостики.

А с утра на прокуренной кухне

Слушал ты, как она рассуждала,

Что «Огни Эльма» снова потухли,

Ариадна ладони разжала,

И проходит наш мир, как ветрянка.

Демиург утомлённый в печали:

Ваш «Голландец» – консервная банка,

Наш Летучий корабль – на причале…»

Неврастеник, поэт и истерик,

Прокаженный, не знающий меры,

Отказавшись от власти и денег,

Снова грезит в объятьях химеры.

Он не плачет от света и боли –

Он, слова оживляя, рифмует

Водопад вожделеемой воли

С ветром, что в голове его дует.

Остывший микрофон, остывшие ладони…

Да что ж мы о тоске? Поговорим о том,

Как сладко бьет в виски весенний ветер томный,

Как будоражит кровь зарытое в пески

Заката моего бездумное свеченье.

Распластан новый день поверхностью доски.

Здесь будет все для нас – занозы и томленье,

Прохладный поцелуй, страданье, вдохновенье,

Стремленье нежное, зажатое в тиски…

Да что ж мы о тоске? Куда нам без тоски…

Простите, я очень стар, господин –

Плохо хожу и не слышат уши.

Да, он остался только один,

Но в этот корабль я вкладывал душу.

Он легок, изящны нос и корма,

Фигура Паллады в простой рубашке.

Красива? Позировала жена,

Да не дожила повидать, бедняжка.

Смотрите, обширен и сух его трюм –

Обогатитесь на ввозе перца.

Да, господин мой, и душу, и ум

Я вкладывал в это корыто. И сердце.

Когда-то, красуясь, ловил он ветра

В просоленный парус, тертый, бывалый,

Который, признаться, уж сгнил дотла.

Но я еще помню, что он был алый.

Замолчу и на стол деревянный

Лягу с колом-усмешкой в груди.

Не рыдай надо мной,

Гость нежданный.

Поцелуй меня, и уходи.

Выпей водки на старом перроне,

Злое горе не тронь, не буди,

Сядь к окну в горьком

Стылом вагоне,

Песню спой мою, и уходи.

Колет время век тонкие ставни,

С колоколенки вечность гудит.

Это наше прощенье.

Прощанье.

Вспомни голос мой. И уходи.

Разве может быть чайка такой одинокой?

Так стоять сиротливо с нахохленным боком

И ловить блики звезд в синей лужице рядом?

Провожать облака замороженным взглядом?

Разве твари крикливой, веселой, пернатой

Не дана неба синяя теплая вата,

Тяжесть солнца и ветра живого прохлада,

Крыльев песня и радости лёта отрава?

Заберите мечты и пророчества,

Встречи, слезы, победы, волнения,

Яркость неба, печаль одиночества,

В дар примите моё вдохновение.

К ним возьмите дороги подлунные,

Все равно в них одно невезение,

Ну, а я свои очи безумные

Утоплю в черной чаше терпения.

Доживу, не боясь и не сетуя,

Не прося ни любви, ни улыбок,

Не танцуя с туманом и не храня

В глаз озерах пленительных рыбок.

На потеху забвенью-проказнику

Вы оставьте пустым надмогилье,

Помяните ни плачем, ни праздником.

А вот крылья… Не трогайте крылья!

Как водится, все исподволь начинается –

Скажем, со скрипа ветвистой акации.

Дальше сюжет, не спеша, развивается

На фоне сверхсенсорной субдепривации.

Героя – пожившего, жизнью помятого,

Случайно попавшего под подозрение,

Берет в оборот суета еле внятная,

Детекто-романная, с продолжением.

Сюжета сплетение, тайна ужасная –

Жертва – маньяк, он убийца прохожих,

Подруга его, как лисица, опасная,

Дама, прекрасная рожей и кожей.

Герой бьется с грузом подделок и фальши,

Вдрызг впечатляется рыжей стервозой,

Влюбляется, мается… «Что будет дальше?» –

Читатель кричит. Дальше – смерти угроза

Позорной, на стуле, искрящем, воняющем

Болью, озоном, страхом и криками.

И вот наш герой наконец просыпается,

Вступает в борьбу с роковыми уликами,

Находит своё нерушимое алиби,

Ловит убийцу, маньяка жестокого,

Сажает в машину стервозную кралю и

Уносится вдаль к горизонту глубокому,

Чтоб вновь возникнуть от скрипа древесного,

К жизни рожденного новым читателем

Книги, наполненной верой в чудесное,

Очкастым написанной горе-мечтателем.

Серьезная девочка в плащике синем

Шагает по берегу вдоль прибоя.

Кепочка сбилась набок красиво,

Под козырьком плещется голубое.

Бабушка в шарфике в желтую клетку

Неподалеку судачит с соседкой,

Жестикулируя чашечкой чая,

Девочку будто бы не замечая.

Ветром уносит возгласы птичьи,

Плащик уж мокрый до неприличья,

Море свинцовое, крабики рыщут,

А девочка ходит и все что-то ищет.

Отодвигает «капусту морскую»

И замирает. Нашла! Вот такую!

Ракушку гладкую, с перламутром,

Цвета июньского теплого утра!

Девочка прячет находку в кармане –

Не потеряет! Это же – маме! –

Несется стремглав к желто-клетчатой бабушке,

Цепляется ножкой за вычурный камушек,

Падает… Кривит лицо недовольно…

Маленьким можно реветь, если больно.

Он по жизни был деепричастием,

Она – сущностью отречения.

У них было присутствие счастья

При отсутствии приключения.

Она зрила в очах его бога,

Впрочем, как и в любых глазах,

Он сутулился зябко, убого

Заносился на тормозах.

За заносчивость эту жалкую

Она, не сомневаясь, прощала,

Встреч их редких, случайных подарков

Ожидала. Безумно скучала.

Все закончилось тривиально,

Так и не соизволив начаться

В том затертом году нереальном,

Когда было им по восемнадцать.

Под взглядом фрейлин замерла в мгновений борозде,

Решилась. Разворот, прыжок и пируэт в воде.

Прозрачный кринолин, корсет, восторг, слеза, канкан,

Поклон, улыбка, фуэте, аллегро, гонорар, стакан.

Проспоренный заклад, провал, подвал, глаза пусты,

сердечный твист, попытка, ночь, облава, бег, кусты.

Сеть шрамов по лицу, косяк, нездешняя тоска

И восхищения волна – лишь горсточка песка.

Вчера на утренней заре

На покрывало

Листвы, опавшей в ноябре,

Звезда упала:

Лучами впуталась в туман,

Перевернулась

И провалилась, как в карман,

В объятья улиц.

Поднял прохожий.

«Бирюза?

Товар, пустышка? Бесконечность?»

Глядит в усталые глаза

Потерянная кем-то вечность…

В истоках ли, на гребне ль бытия

победу одержавший вдруг прознает,

что никому не ведома цена,

заплаченная за свершенья духа.

И человеческие существа

так просто камушки швыряют

в живот, открытый всем ветрам,

ухмылкой щеря рот до уха.

И вот выбрасывает стяг

белее снега победивший,

и ждет, зажмуривши глаза,

признанья, как последний нищий…