Рота Шарпа

Глава 29

- Куда?

- Одному Богу известно! – Шарп лихорадочно искал главную улицу: за центральной брешью их открывался целый ворох. Он решил выбрать наугад и побежал в первую попавшуюся: – Сюда.

Впереди слышались крики, выстрелы, на мостовой валялись трупы, хотя было слишком темно, чтобы определить, кому не повезло, французам или испанцам. Улица была залита кровью и нечистотами, выброшенными прямо из окон, Шарп и Харпер постоянно поскальзывались. Из-за угла показался свет, и Шарп инстинктивно поднял палаш, держа его на манер пики, но не остановился.

Впереди открылась дверь, из нее высыпали люди, а за ними, перегородив проход, появились огромные винные бочки, которые солдаты начали долбить прикладами, пока те не треснули. Вино водопадом полилось на мостовую, люди падали на колени, пытались ловить губами хлещущие струи, черпали пригоршнями. Чтобы пробиться сквозь толпу к небольшой площади, Шарпу и Харперу пришлось пустить в ход локти и тяжелые каблуки. Свет, привлекший их внимание, оказался пламенем горящего дома, убедительно дополнявшего творившееся вокруг: пожалуй, так средневековый художник изобразил бы ад, где черти в красных мундирах пытали и мучили жителей Бадахоса. В центре площади бессмысленно блуждала, вся в крови, обнаженная рыдающая женщина, она уже потеряла чувствительность к боли и ничего не соображала. Когда очередная группа солдат, ворвавшихся в город через брешь, набросилась на нее и куда-то потащила, она не возражала, только плакала – и так было повсюду. Кто-то из женщин пытался бороться, кто-то погиб, кто-то был вынужден смотреть, как убивают их детей – а вокруг скакали полунагие и полупьяные победители, обвешанные добычей.

Иногда черти дрались между собой за женщин или вино: Шарп видел, как два португальских солдата закололи британского сержанта, ухватили женщину, прятавшуюся за его спиной, и потянули в дом. Ее ребенок, истерически крича, попытался вбежать вслед за ними, но дверь захлопнулась перед его носом. На лице Харпера отразилась ярость. Он ударил в дверь ногой, выбил замок и ворвался в дом. Раздался выстрел, расколовший притолоку, и на улицу, вышвырнутые могучей рукой, поочередно вылетели оба португальца. Ирландец приобнял ребенка, завел его в дом, прикрыл, насколько смог, дверь и пожал плечами: «Не они, так другие, до нее все равно доберутся».

Но куда идти? Вверх по холму уходили две улицы. Шарп выбрал левую, что была пошире, и двинулся туда, пробиваясь через хаос и пытаясь не обращать внимания на царившее вокруг светопреставление. На одном из углов мостовая была усыпана серебряными монетами, за которыми никто не удосужился нагнуться. Все двери были взломаны, дома обчищены: город был оставлен на милость победителю, а армия сегодня была не особенно расположена к милостям. Кое-кто пытался проявить милосердие и порядочность, защищая женщин и детей, но таких порядочных быстро убивали, как и офицеров, пытавшихся прекратить грабеж. Дисциплина умерла, Бадахосом правила толпа.

Вдруг послышались крики, и Шарпу с Харпером пришлось прижаться к стене, пропуская вырвавшуюся из открытой двери беснующуюся орду абсолютно голых женщин, плюющихся и пускающих слюни. Вслед им кричала монашка-сиделка, но из двери, присоединяясь к всеобщей неразберихе, выбегали все новые женщины: сумасшедший дом вышел на последнюю прогулку, смысла держать безумцев взаперти этой ночью в Бадахосе не было. Послышали крики удивления и радости: солдаты заметили безумных женщин и ринулись к ним. Один потянул к себе и монашку, другой взгромоздился на спину огромной толстухе, ухватив ее седые волосы, как поводья.

- Сюда, сэр, - на бегу кинул Харпер. Впереди высилась башня собора, ее квадратный зубчатый силуэт четко вырисовывался в небе. Колокол звонил хаотично: пьяные пытались выхватить друг у друга веревки и самолично возвестить о победе.

Пробежав улицу до конца, они остановились: перед ними расстилалась большая площадь с громадой собора. Здесь горел огромный костер, освещавший насилие и убийство, воцарившиеся среди деревьев, а справа темнел вход в переулок. Шарп побежал было туда, но кто-то схватил его за руку. Повернувшись, он увидел невысокую девушку, на рыдала и дергала его за рукав. Спасаясь от солдат, она выбежала из дома и попыталась найти помощи у высокого человека, чье лицо казалось не тронутым общим безумием.

- Señor! Señor!

Ее преследователи были в мундирах с белыми нашивками 43-го полка. Шарп несколько раз взмахнул палашом, отрубив одному руку, но от нескольких байонетов отбиваться было непросто, к тому же, мешала висящая на руке девушка. Он снова сделал выпад, вынужденно отступил перед байонетами, тут вперед пошел Харпер, вращая семиствольное ружье, как дубину, и красномундирники отступили.

- Сюда! – крикнул Шарп и побежал в переулок, девушка все еще цеплялась за него. Харпер, прикрывая сзади, помахивал в сторону ребят из 43-го своим огромным ружьем, пока те не сдались и не направились искать добычу поуступчивее. Наконец сержант услышал, что Шарп выругался, и, обернувшись, обнаружил того упершимся в тупик.

Харпер мягко тронул за плечо девушку, отпрянувшую было, но быстро успокоившуюся:

- Donde esta la Casa Moreno? – его испанский был ужасен, и девушка покачала головой. Он попробовал снова, пытаясь успокоить ее: - Послушайте, мисс... Casa Moreno, comprendo? Donde esta la Casa Moreno?

Она быстро пролепетала что-то по-испански и показала на собор. Шарп снова раздраженно выругался:

- Она ничего не знает. Пойдем обратно, - он двинулся вперед, но Харпер тронул его за рукав, указывая на ступени, ведущие к боковой двери собора:

- Нет, смотрите! Она говорит, надо пройти через собор, насквозь, так будет гораздо быстрее!

Девушка споткнулась, наступив на подол своего платья, но Харпер подхватил ее, и она вцепилась в его руку, как раньше в руку Шарпа. Шарп услышал, как ирландец задержал дыхание, открывая огромную дверь, усаженную металлическими шипами.

Собор больше не был убежищем: солдаты ворвались в него в поисках женщин и теперь насиловали их в свете мириадов свечей. На алтаре была распята монашка в разодранном хабите[55], ирландец из 88-го, участник взятия замка, безуспешно пытался взобраться на нее: он был слишком пьян. Девушка, вцепившаяся в руку Харпера, закричала и попыталась вырваться, но тот держал ее крепко:

- Casa Moreno? Si?[56]

Она кивнула, не в силах произнести ни слова, и провела их через трансепт[57] между алтарем и хорами[58] мимо рухнувшей на каменные плиты огромной люстры, придавившей капрала из 7-го, все еще корчившегося под ее весом. Мертвые валялись на полу, а рыдающие раненые пытались отползти и скрыться в темноте нефа. Пребудь Заступником нашим и прибежищем нашим в день скорби нашей.

Священник, пытавшийся остановить солдат, тоже был убит и лежал возле северной двери. Шарп и Харпер переступили через тело и вышли на большую площадь. Девушка указала направо, и они бежали туда, пока она снова не потянула Харпера за рукав, махнув в сторону переулка, заполненного солдатами: там выбивали запертые двери и даже, от разочарования, стреляли по забранным ставнями окнам верхних этажей. Харпер, защищая девушку, прижал ее к себе покрепче и следовал за Шарпом, чей обнаженный палаш служил им пропуском. Вдруг девушка закричала, пытаясь привлечь их внимание, Шарп увидел темные тени двух деревьев и понял, что они на месте.

У ворот раздались победные крики и громкий треск дерева, толпа перед домом поредела: все ринулись во двор Морено, где уже ждали бочки, огромные бочки, полные вина. Люди набросились на выпивку, забыв обо всем остальном, а в доме, стоя на коленях рядом с женой, Рафаэль Морено молился, чтобы вина хватило на всех, а запоры на двери оказались достаточно прочными.

Хэйсквилл выругался, услышав шум внизу и треск развалившихся ворот. Он повернулся к Терезе и крикнул:

- Пошевеливайся!

В комнату, расколов ставню и застряв в потолке, влетела пуля, и сержант обернулся, опасаясь, что это Шарп, но то был лишь случайный выстрел на улице. Ребенка было тяжело удерживать на весу, но ради такой награды стоило постараться, а убить всегда успеется. Байонет дрожал у горла Антонии, ее плач перешел в беззвучное всхлипывание. Хэйсквилл стиснул зубы, слегка отвел лезвие, не в силах сдержать спазм, и снова проревел:

- Быстрее!

Черт, она все еще одета, а с делом-то пора кончать! Только туфли скинула – и все! Он чуть надавил на байонет, показались капли крови, и, к его удовольствию, руки ее наконец-то поднялись к застежкам платья.

- Вот так, мисси, мы же не хотим, чтобы ребеночек умер, да? – он усмехнулся, смешок перешел в кашель. Тереза, затаив дыхание, смотрела, как лезвие дергается у самого горла. Она боялась напасть на него, ничего не могла с собой поделать. Кашель прекратился, голубые глаза снова смотрели на нее в упор: - Продолжай, мисси. У нас не так много времени, помнишь?

Тереза неловко нашарив узел на шее, медленно развязала его и увидела, как Хэйсквилл возбужден: он начал лихорадочно дышать, непрерывно сглатывая слюну, кадык его постоянно двигался, натягивая кожу возле шрама.

- Быстрее, мисси, быстрее! – Хэйсквилл уже не мог справляться с возбуждением: эта сучка его унизила, теперь он отомстит. Она умрет, и ее ублюдок тоже, но сначала нужно насладиться ее телом. Оставалось понять, как держать ребенка, пока он будет заниматься мамашей. Черт, она же просто тянет время! – Я проткну ее горло, а потом и твое! Если хочешь, чтобы ребенок остался жив, снимай одежду, да побыстрее!

Под мощным ударом Харпера дверь выгнулась, треснула, заставив Хэйсквилла обернуться, и распахнулась, засов слетел с петель. Но Хэйсквилл уже прижал байонет к горлу Антонии.

- Стоять!

Тереза застыла, едва добравшись до винтовки. Харпер, ворвавшись в дверь, споткнулся о кроватку и теперь тоже не двигался, стоя на четвереньках и глядя на семнадцатидюймовый байонет. Шарп, из-за спины которого выглядывала перепуганная девушка, остановился в дверях, его палаш замер в середине выпада, окровавленное лезвие указывало на центр комнаты.

Хэйсквилл расхохотался:

- Несколько поздновато, не так ли, Шарпи? Они же так тебя зовут, да, Шарпи? Или лучше Дик, Счастливчик Шарп. Я все помню. Малыш Шарпи был умен, но разве это спасло его от порки, а?

Шарп перевел взгляд на Харпера, на Терезу, потом вернулся к Хэйсквиллу и медленно кивнул, указывая на тело Ноулза:

- Твоя работа?

Хэйсквилл усмехнулся, его плечи опустились:

- Сообразительный ублюдок наш Шарпи, а? Конечно, черт возьми, моя! Этот малолетний мерзавец явился защищать твою леди! – он глумливо указал на Терезу. – Вернее, теперь мою леди!

Платье Терезы было расстегнуто, открывая шею, и Хэйсквилл видел маленький золотой крест, ярко выделявшийся на смуглой коже. Он хотел ее, хотел чувствовать гладкость этой кожи под рукой, хотел поиметь ее! Поиметь, а потом убить! А Шарп пусть смотрит, никто из них его и пальцем не тронет, пока ребенок у него в руках.

Девушка за спиной Шарпа издала неясный звук, похожий на стон, и голова Хэйсквилла дернулась к двери:

- О, так ты привел с собой шлюху, а, Шарпи? Так пусть заходит!

Девушка переступила через мертвое тело Ноулза и вошла в комнату. Она двигалась медленно, до смерти напуганная этим желтолицым толстяком, держащим в одной руке всхлипывающего ребенка. Пытаясь встать возле Харпера, она толкнула кивер Хэйсквилла, тот свалился с кроватки и, завертевшись по полу, ткнулся в руку Харперу. Хэйсквилл наблюдал за ней и посмеивался:

- Хороша! Маленькая симпатичная мисси! Так тебе нравятся ирландцы, дорогуша? Он же свинья! Они все свиньи, эти проклятые ирландцы, огромные грязные свиньи. Лучше б тебе держаться меня, мисси, – его голубые глаза вернулись к Шарпу: - Закрой-ка дверь, Шарпи. И потише.

Шарп прикрыл дверь, стараясь не злить спазматически дергающегося человека, в чьих руках был его ребенок. Видеть лица Антонии он не мог, только байонет, занесенный над пеленками. Хэйсквилл рассмеялся:

- Отлично. А теперь, Шарпи, можешь смотреть. И ты, свинья, - перевел он взгляд на Харпера, все еще стоявшего на четвереньках, - тоже можешь посмотреть. Поднимайся.

Хэйсквилл и сам не знал, как будет действовать дальше, но что-нибудь можно придумать: пока ребенок был в его власти, все эти люди тоже подчинялись ему. Ему нравилась и новая девушка, похоже, принадлежавшая Харперу. Можно взять ее с собой, но сперва надо убить Шарпа и Харпера, поскольку теперь они знают, что он убил Ноулза. Он покачал головой: нет, он убьет их, потому что ненавидит! Ухмыльнувшись, он вдруг заметил, что Харпер так и не двинулся с места.

- Я приказал тебе встать, ирландский ублюдок! Встать!

Харпер поднялся, держа в руках кивер. Сердце его забилось чаще: он увидел портрет в жемчужной диадеме, хотя и не понял, кто это. Но он решил рискнуть и сунул руку в кивер. В лице Хэйсквилла появился страх, байонет дрогнул, голос напоминал скулящего щенка:

- Отдай! Отдай ее мне!

- Положи ребенка.

Никто не двигался с места. Тереза ничего не понимала, Шарп тоже, и только у Харпера была смутная идея, соломинка, за которую хватается утопающий, последняя надежда в водовороте безумия. Хэйсквилла трясло, лицо постоянно дергалось, он почти рыдал:

- Отдай! Мамочка! Моя мамочка! Отдай ее мне!

Голос ульстерца стал мягким и очень глубоким, насколько только позволяла грудная клетка:

- Мои ногти на ее глазах, Хэйсквилл, на глазах, ее нежных глазах. Я выцарапаю их, Хэйсквилл, выцарапаю, и твоя мамочка будет вопить от боли.

- Нет! Нет! Нет! – кричал Хэйсквилл, рыдая и извиваясь всем телом. На руках у него плакал ребенок. Желтое лицо повернулось к Харперу, голос стал умоляющим: - Не делай этого. Не надо. Не с моей мамочкой.

- Я сделаю это, сделаю это, обязательно сделаю, если не положишь ребенка, если ты не положишь ребенка, - Харпер как будто читал заклинание или успокаивал ребенка. Хэйсквилл был полностью захвачен этим ритмом. Вдруг голова его перестала дергаться, страх исчез. Он поглядел на Харпера:

- Ты что, считаешь, что я дурак?

- Мамочке будет больно.

- Нет! – безумие моментально вернулось, и Шарп в ужасе наблюдал, как оно охватывает человека, и без того часто казавшегося помешанным. Хэйсквилл согнулся, коленями удерживая ребенка, укачивая сам себя и рыдая. Но байонет все еще был занесен, и Шарп не решался двигаться.

- Твоя мамочка говорит со мной, Обадия, - голос ульстерца заставил Хэйсквилла снова повернуться к Харперу, на этот раз державшему кивер возле уха. – Она хочет, чтобы ты положил ребенка, положил ребенка, она хочет, чтобы ты помог ей, очень помог, ведь она так любит свои глаза. Они такие красивые, Обадия, глаза твоей мамочки.

Сержант только коротко всхлипывал и кивал:

- Да, да, я помогу, я положу ребенка, только отдай мне мою мамочку!

- Она уже идет к тебе, да, идет, но сперва положи ребенка, положи, положи, - Харпер осторожно сделал шаг в сторону сержанта и протянул ему кивер, но недостаточно близко, чтобы тот мог его схватить. Лицо Хэйсквилла было лицом ребенка, готового сделать что угодно, лишь бы его не наказывали. Он ритмично кивал головой, по щекам текли слезы.

- Я кладу ребенка, да, мамочка, кладу ребенка. Обадия никогда не хотел обидеть ребенка, - байонет пошел вверх, кивер придвинулся чуть ближе, потом Хэйсквилл, все еще рыдая, положил ребенка на кровать и быстрее пули повернулся, чтобы схватить кивер.

- Ах ты ублюдок! – Харпер отдернул кивер и ударил Хэйсквилла кулаком в челюсть. Тереза быстро убедилась, что с ребенком все в порядке, и повернулась, уже с винтовкой в руке, курок почти взведен. Шарп сделал выпад, но Хэйсквилла отбросило ударом, и клинок прошел мимо. Хэйсквилл упал, так и не добравшись до кивера, но потянулся за ним снова. Выстрелила винтовка, до цели было меньше ярда, но он все равно тянулся к киверу. Харпер ударил его снова, отбросив назад, и второй удар Шарпа пришелся мимо цели.

- Держите его! – заорал Харпер, бросив кивер за спину и пытаясь схватить Хэйсквилла. Тереза, не в силах поверить, что промахнулась из винтовки, метнула ее в сержанта. Перевернувшись в воздухе, винтовка задела прикладом руку Харпера, поэтому он смог дотянуться лишь до ранца Хэйсквилла, а не до него самого. Хэйсквилл заревел, ударил Харпера и дернул ранец на себя. Лямки порвались, и ранец остался в руке Харпера. Хэйсквилл поискал взглядом кивер – тот был далеко, где-то за Шарпом и его клинком. Хэйсквилл застонал от огорчения: мамочка пришла к нему всего несколько дней назад – а теперь он лишился ее. Мамочка, его мамочка, единственная на свете, кто любил его. Она послала своего брата спасти его от эшафота – а он снова ее потерял. Он опять застонал, потом, размахивая байонетом, метнулся к окну, разбив в щепки остатки ставни, и перекинул ногу через перила балкона. Трое рванулись к нему, но он изо всех сил замахал байонетом, перекинул вторую ногу и спрыгнул вниз.

- Стой! – закричал Харпер, не столько Хэйсквиллу, сколько Шарпу и Терезе, загородившим путь. Он оттолкнул их в сторону, сдернул с плеча семиствольное ружье, так и не понадобившееся в бреши, и приложил его к плечу. Хэйсквилл растянулся на мостовой, только теперь поднимаясь на ноги – в такую мишень Харпер просто не мог промазать. Губы его сами растянулись в усмешке, палец лег на курок, отдача саданула в плечо сильнее лягающегося мула, окно затянуло дымом. – Есть! Достал ублюдка!

С улицы раздался презрительный смешок. Когда Харпер, разгоняя дым руками, выскочил на балкон, он увидел вдали почти скрывшуюся в тени грузную фигуру. Топот шагов исчез за шумом и криками, доносившимися из города. Жив! Харпер покачал головой:

- Может, и правда, этого мерзавца нельзя убить!

- Во всяком случае, он так говорит, - уронил Шарп и отвернулся. Тереза улыбнулась и протянула ему маленький сверток. Слезы сами брызнули из глаз, хотя причины для них вроде бы не было. Он взял дочь на руки, обнял ее и поцеловал, слизнув капельку крови с горла. Малышка, дочь, Антония: ревущая, живая и его собственная.