Рубежник

Интерлюдия

Воевода Выборга и всех окрестных от него земель повелительно махнул рукой. Просители и прочие покинули зал, а сам Илья Шеремет торопливо устремился в крохотную комнатку. Окрестили его, конечно, не Ильей, а Илией. Но представишься сейчас кому, скажут — несовременно. Всякий рубежник должен идти в ногу со временем. Вон и князь на самокатах катается, да рилсы для своих подданных записывает. Да, ему девятнадцать, но разве это что меняет? Сокрушается несчастный, что истинной популярности ему не видать — хист от внимания чужан оберегает. Потому среди рубежников видео и рассылает.

Если уж по-честному, то и сам Шеремет пользовался благами цивилизации. К примеру, сейчас он скинул дубовые сапоги и надел угги. Это только выглядят смешно, а на деле очень удобные. Что поделать, если летом в проклятом замке холодно, как в склепе у Цепеша. А Шеремет знал, о чем говорил.

Есть вещи, с которым даже сам князь спорить не может. Будь его воля, давно бы в Петербург переехал, а не обитал в новгородских хоромах. Но ближний круг не поймет, каким бы прогрессивным ни был.

А в Петербурге хорошо. Тамошний воевода жил в особняке Брусницыных. С виду — развалина очередная, которую людские власти оберегали. Но то отвод глаз. На самом деле удобный и просторный дом.

Шеремету же приходилось жить и работать в выборгском замке. Который как раз для обитания будто бы и не предназначался. Да еще туристы эти, что вечно шмыгают то тут, то там. Нет, рубежников увидеть они не смогли бы. Амулетов тут понавешено, да ритуалов проведено — тьма. Но Шеремету не нравился сам факт, что по твоему дому ходят непонятные личности.

Еще хорошо, что пришло разрешение от князя закрыть часть замка «на реставрацию». Точнее не от него, а от «приказа по совместной работе с чужанами». Хотя какая там работа? Рубежники уведомили, а чужане сделали.

Это в былые времена, при Советах, они сотрудничали. Невесть каким образом тогда рубежников убедили, что жить можно почти не таясь. Совсем открыться, понятное дело, не получилось, уж слишком много вопросов бы возникло. Но все в Кремле о рубежниках знали. А последние советовались и решали, какой будет в скором будущем жизнь почти всего материка.

Так было, до Большой Войны. Настоящей катастрофы для рубежников, когда выжил дай бог каждый пятый кощей, а многие великие семьи вовсе закончились. А после, уже те, кто остался, собрались на Большой Совет и решили жить отдельно. Держаться поодаль, не особо вникая в жизнь людей. Год за годом, десятилетие за десятилетием рубежники старались. Стирали память, изымали документы. Оставляли лишь минимум свидетелей, все же необходимых для нормальной работы с чужанами.

И потом и вовсе грянул гром. Союз распался. А вместе с ним и все русское магическое сообщество. Первым из-под власти Великого Тверского князя ушел Кавказ, затем Северия, а за ней и Сибирь решила стать свободной. Вспомнила Пермь, что когда-то тоже была великой, проснулся Чернигов. Новгород один из последних голову поднял. Все-таки находился близ Твери, все ждал, как там отреагируют.

Великому князю Тверскому хватило ума не развязывать войны. Вместо того он еще и пакт о взаимопомощи заключил. Да не простой, его магическими печатями связал. Если такие попытаешься разрушить, такая отдача будет — останутся только рожки да ножки. Выходило теперь, что если кто на русские земли нападет, все поднимутся. И все свое согласие дали.

Хотя у Шеремета имелись определенные сомнения, что раздробленность дальше не расползется. Вон и в Москву из Твери все больше рубежников перебирается. Растет столица людей, а вместе с ней прибавляется и нечисти. За последней пригляд нужен, чтобы в узде держать. Не сегодня, завтра, глядишь, и сам князь туда переедет.

И некогда уловка, которую тверские еще во времена монгольских шаманов придумали, воплотится в жизнь. Тогда как было? Имелось два княжества — Московское и Тверское. Равные по силе и по значению. И в какой-то момент монголы Тверь разрушили, а Москва смогла откупиться. По крайней мере, в чужанской истории так написали. Вот только на самом деле все по-другому было.

Великий князь нарочно так все провернул, чтобы большая часть людей в соседний город ушла, а за собой и прочими рубежниками Тверь оставил. И считают все, что Москва — столица Руси, на деле все по-другому.

Хотя нельзя сказать, что и новгородский князь без дела сидел. Слушал, вникал, пусть и не высовывался. А когда время пришлось, всеми правдами и неправдами уговорил царя людского, чтобы город на болотах возвел. А когда в град на Неве и столицу перенесли, Новгород смог свои интересы продавливать. Хотя до нынешней независимости было еще далеко.

Ох, давно это все происходило, словно в другой жизни. Шеремет тогда совсем пацаном несмышленым был. Даже забылась половина. Ладно, то все дела давно минувших дел. Теперь нынешними заботами надо заниматься.

Шеремет взял телефон и набрал номер.

— Ты далеко? Зайди ко мне. Только не в главный зал, а в кабинет.

А сам сел на диван, закинув ноги на подлокотник.

Нелегко жилось Шеремету. Это до первой сотни все интересно, да весело. После будто и еда приедается, и ничего нового уже не происходит. Все события повторяются изо дня в день, только в разной интерпретации. А чего всегда вдоволь — так это проблем.

К примеру, третьего дня с застав донесение пришло — пробился с суомских земель к ним глусун. Рядовая нечисть, которая у чухонцев обитает. С виду на кабана походит, разве что глаза горят, да из-под копыт искры летят. Ну, и больше раза в три. Такая тварь и рубежника неопытного задерет, а если человек попадется, тому совсем худо будет.

В былое время Шеремет бы что сделал? Собрал охоту, до которой и он сам, и все его предки большие любители были. Конечно, свой хист с глусуна не усилишь. Шеремет десять рубцов имел, в самое начало кощеевского пути встал. А вот молодым да необстрелянным можно нож в руку дать, да хист побаловать. Но лень было Шеремету. Не мальчик уже по полям да весям бегать. Потому приказал он ратникам глусуна обратно, к чухонцам выгнать. Их тварюга, пусть сами и разбираются.

Или вот к нему, в Выборг, по величайшему дозволению князя новгородского должен был прибыть сам Николай Шуйский из Твери. Потомок тех самых Шуйских. Тоже не просто так. Что ему здесь делать — непонятно. Но умысел какой-то имелся. А воеводе теперь сиди, да разгадывай.

К тому же, имелись дела и поважнее, чем нечисть гонять и члена великой семьи встречать. Умерла старуха Спешница, которая по силе почти ровней Шеремету была. А ее смерть совсем странной вышла.

По годам она и за сотню не перевалила. Единственное, рубежницей стала поздно, потому и выглядела старухой. Захоти, конечно, так помолодела бы. Женщины подобным часто балуются, когда хист получают. Да что там говорить, и мужики многие. Да вот только Спешница мудра была не по годам, не стала на такое промысел тратить.

И по силе почти равна Шеремету, хотя он вон сколько прожил. Тут дело, конечно, в хисте. Тот у нее особый был. С таким можно возвыситься быстро, но сгореть, как спичка.

Жаль было Спешницу Шеремету, очень жаль. Сколько она ему помогала — уже и не перечесть. Он ей даже квартиру новую выбил, куда почти насильно старуху вселил.

Но больше всего сейчас воеводу интересовало вот что — отчего молодая и полная сил рубежница умерла. И у кого теперь ее хист?

Кончину ее почуяли. Уж на то у него обученные люди есть. К примеру, Федя Моровый, у которого благодать на смерти чужан завязана. Хист старый, ему от отца перешел, а тому от деда. И у каждого было прозвище Кровавый. Потому что во всех войнах участвовали, не жалея себя врагов губили.

А вот Федя оказался более сообразительным. Смекнул, что не обязательно лично людей убивать. Достаточно находиться рядом с ними, когда те умирают. И, не будь дураком, устроился в дом престарелых медбратом. Точнее, числился. Трех лет не прошло, как рубеж ведуна перешагнул. Дальше, конечно, дело застопорилось, хист с каждым рубцом все большего и большего хочет. Потому Феде выбор пал, либо душегубцем великим быть, либо пыл свой поумерить, да довольствоваться, чем есть. Моровой выбрал второе.

Но именно он первым и сообщил про Спешницу. У каждого рубежника, когда он грань после пяти рубцов переходит, умение особое открывается. Кто-то говорит, что хист дает то, что человеку больше всего хочется. Другие заявляют, что скорее самое необходимое.

Так или иначе, но Федя Моровой стал чувствовать смерть знакомых ему рубежников. Как наступившую, так и предстоящую. Кто ведает, может будь он сильнее, кощеем, к слову, а не ведуном, может, и удалось бы старуху спасти. Или хотя бы ее хист в нужные руки передать.

А таких у воеводы было предостаточно. Семей рубежников много, а вот хист у каждого свой. Ладно, если родитель отпрыску своему отдаст при смерти, это одно. А что делать, когда детей трое или четверо? То-то и оно.

Бывает, что великие семьи между собой передерутся, чтобы в очередь встать. Да такие взятки предлагают — можно несколько Выборгов купить.

А ведь есть еще и приспешники. Это те из людей, кто в рубежные тайны посвящен и прислуживают всю жизнь, в надежде на промысел. По закону такие через двадцать пять лет право на хист имеют, если свободный будет. Ведь рубежники за них налог в казну платят. Зачастую, конечно, приспешников волындают или дают тот промысел, который не особо и нужен кому. Но и подобным смердам надобно иногда кость бросать. Чтобы понимали, рубежникам служить выгодно и приятно. Всегда есть шанс вырваться из своей обрыдлой жизни.

Бывали еще и захожие люди. Самые скверные, как считал Шеремет. Кому хист буквально на голову свалился. К примеру, случайно рубежник передал или, еще чего доброго, хист сам человека нашел. Подобное вообще редко было. Например, когда рубежник умер, а промысел свой передать не успел. Смерть в таком случае мучительная, жуткая. Такую многие слышат и чувствуют.

Вот потому воевода и мучался вопросом, что же стало с хистом Спешницы? Куда он делся? В былые времена бывало, что промысел после смерти хозяина вовсе из мира уходил. Но то не старухин случай. Шермет за ее хистом следил почти две с половиной сотни лет. Сменил он трех хозяев, а засыпать и не думал. Потому что уж слишком людям нужен. А промысел такое чувствует. Он же вроде живого.

Снаружи поскребли, а после, без всякого стука, в кабинет зашел Врановой. Нет, имя у чухонца было — Пентти. Только когда его им окликали? Уже и не помнил никто.

— Что скажешь? — сурово спросил Шермет. — Нашел следы какие?

— Ничего, господин, — покачал головой Врановой. — Все следы старуха замела, словно ждала, что искать будут. Только запах. Говном воняло. Однако выйти ни на кого не получилось.

Говорил он с легким акцентом, смешно растягивая слова. Но смеяться воеводе не хотелось.

— А точно замела? Может, и не передавала свой хист никому? — спросил Шермет, хотя сам тому не верил.

— Она ведунья опытная была, хист сильный. Если бы не передала, представляешь, что бы там было?

Воевода тяжело вздохнул. Да, как минимум ее квартиру разворотило, если бы не больше. И приказу «по совместной работе с людьми» пришлось бы точно включаться. Чтобы потом в человеческой газете вышла заметка о взорвавшемся газе.

— Передала старуха хист, другого варианта нет. Да и говно.

— Да что ты заладил, говно, говно? Будто слов других не знаешь.

Шермет поморщился. Вообще, общение с Врановым никогда не доставляло ему удовольствия. Одевался тот странно, будто денег нет. Говорил так, будто клещами из него слова тянут. Да и вообще: взгляд, повадки, манера себя вести. Ничего не нравилось Шермету. Чувствовал он некую опасность, которая исходила от Вранового. Хотя понимал, что сам значительно сильнее его.

Да и слишком они были разные. Шермет здоровый и могучий богатырь, как из русских сказок. Разве что волос темный, да борода росла плохо. Потому на европейский манер приходилось бриться.

Врановой же тощий, как жердь, неопрятный, небритый. Все, к чему можно прибавить «не».

Однако Шеремет ценил ратника. Потому и выкупил у суомского князя за бешеные по тем временам деньги. Был у воеводы один талант, который хист сначала на ведуне открыл, а после кощея еще более укрепил. Мог посмотреть на человека Шеремет и сразу сказать — стоит с ним возиться или нет. Он даже слово после нашел нужное, не русское — потенциал.

Вот этот самый потенциал воевода в Врановом увидел. Хотя, казалось бы, какой у него хист? Пустяковина сущая. Однако же рубежник оказался хитрым и умным слугой. И порой даже самые невообразимые приказы выполнял. К тому же, все чухонские привычки и обычаи знал. А рядом с границей такое ценится.

— Получается, что Спешница передала хист какому-то случайному человеку? В наши тайны не посвященному.

— Так, — только и сказал Врановой.

— Тогда искать надо, — поднялся на ноги Шеремет.

Выглядел он теперь грозно. Глаза сверкают решительностью, могучая грудь вздымается под рубахой, под темными джинсами не ноги — колонны. Разве что угги немного портили впечатление.

— Нового рубежника надо найти, пока дел не натворил, — сказал он. — Если человек случайный, представляю, что у него в голове. Посмотри за соседями, может, кто заходил к ней, покрутись там.

— Человек захожий, — спокойно, но вместе с тем твердо ответил Врановой. — Раньше там не бывал.

— И как его теперь искать?

— Рано или поздно появится. У меня полно глаз в городе.

От этих слов воевода поежился. Так и было. Порой он сороку какую увидит и сразу думает, сама по себе эта птица или по наущению Вранового? Вот стоило бы разговор закончить, да только было еще что-то. Потому что чухонский ратник не собирался уходить, продолжая буравить Шеремета взглядом.

— Поговорить надо, господин. О том самом новом рубежнике.

— Почему сразу о рубежнике? — пожал плечами воевода. — Может, о рубежнице. Женщины часто женщинам хист передают. Ведьмовской обычай такой.

Врановой молча смотрел на Шеремета, словно думая, сказать о чем-то или нет. Но после взгляд его смягчился.

— Пусть рубежнице. Не важно. Не должен этот человек выжить.

— Что⁈ — спросил Шеремет так громко, что испугался собственного голоса. Потому добавил тише. — Что? Ты понимаешь хоть, о чем говоришь?

— Пользы с него не будет, — спокойно ответил Врановой. — Рубежник даже понимания о нас не имеет. Станет тыкаться как слепой китенок.

— Котенок, — поправил воевода и замолчал.

Сурово взирал он на прислужника. А как еще реагировать, когда такое слышишь? Без всякого повода рубежника убить — преступление. Воевода же есть слово и закон князя в этих землях. И говорить ему такое — не только смело, но и глупо.

— Хист важный, очень, — продолжал Врановой. — За него любая семья целое состояние отвалит. Либо можно в такие руки его отдать, которые с пользой знание употребят. Подобный рубежник тебе всю жизнь верен будет.

Шеремет понимал, что Врановой прав. Но закон нарушить — дело серьезное. За подобное не посмотрят на выслуги, сошлют куда-нибудь в Сестрорецк. С другой стороны… хист правда важный. Если в верных руках окажется, все в выигрыше будут.

К тому же, новый рубежник на поклон к воеводе не пришел, в «новую» семью будто бы и не врос. Потому всегда можно прикинуться дураком. К примеру, сказать, что и не знали о нем.

— Не одобряю я таких разговоров, — насупился Шеремет. — К тому же, не понимаю, как бы это сделать можно было.

— По-разному, — пожал плечами Врановой. — К примеру, новый рубежник ни силы своей, ни опасности вокруг не знает. Может в куриный ощупь попасть…

— Как кур в ощип, — машинально поправил Шеремет.

— И ранят его смертельно. Тогда кто-нибудь рядом и окажется, чтобы хист забрать. Знаешь ведь, господин, как с хистом на руках тяжело уходить?

Воевода знал. Говорят такие муки, которых никто не в силах выдержать. Промысел не дает спокойно умереть, всю душу из тебя выворачивает.

— И тогда бы получилось, что хист у нужного человека оказался, — закончил Врановой.

Вообще, за сегодняшнюю беседу он свою месячную норму слов выдал. Не любил чухонец говорить попусту. Что лишь свидетельствовало, насколько тема важная. Шеремет и сам это понимал. Потому походил по крохотному кабинету туда-сюда, а после ответил:

— Я смерти рубежника допустить не могу, — решительно сказал он. — На то я здесь воеводой и поставлен. Найти надо того, кто хистом завладел и ко мне доставить. Надеюсь, к тому времени с ним ничего не случится. Было бы плохо, пропади такой хист. Арсеньевы на подобный давно вид имели. Ты с ними поговори, скажи, чтобы с поисками тебе помогли. Понял?

Врановой поклонился, не скрывая своего торжества. Еле заметная улыбка на небритом лице смотрелась так же чужеродно, как угги на ногах Шеремета. А когда чухонец ушел, воевода еще думал о разговоре. Правильно ли сделал или поторопился?