Русская фантастика 2014

Николай Калиниченко
ВЬЯХРА

Мы укрыли стальную лодку в прибрежной пещере и вошли в устье реки на маленьком пароходе «Гордость Бенгалии». Весь вечер Ахмед и рыжий матрос, имени которого я не знал, перегружали в трюм тяжелые ящики. Меня никто не просвещал насчет содержимого, однако почти наверняка наш груз составляло оружие. Это можно было заключить и по характерному запаху смазки, и по осторожности, с какой мужчины обращались со своей ношей. Из вежливости я вызвался помочь, но в моих услугах не нуждались. И слава богу! Люди умственного развития не должны опускаться до физического труда. Его монотонность усыпляет разум, а нагрузка на мышцы заставляет кровь оттекать от головы. Получив отворот, я спустился в каюту и взялся приводить в порядок свои записи. Большая часть бумаг осталась на «Наутилусе», но у меня были с собой несколько блокнотов в плотных черепаховых обложках. Часть записей относилась к раннему периоду пребывания на подводном судне, когда дух мой и разум были еще смятенными стенография оставляла желать лучшего.

Некоторое время я восстанавливал в памяти давние события, начиная с той ночи, когда фрегат «Авраам Линкольн» столкнулся с железным нарвалом. Однако вскоре почувствовал усталость и, едва дойдя до койки, погрузился в сон.

По всей видимости, меня разбудил пушечный выстрел. Я наскоро привел себя в порядок и вышел на палубу. Как видно, пароходик плыл уже некоторое время и порядочно отдалился от моря. На правом берегу стеной вставали джунгли. На левом — из тумана выступал деревянный причал и чуть выше поднимались стены крепости. На причале подле маленькой пушки стоял солдат в форме колониальных войск. Вскоре подоспели еще несколько военных. Они погрузились в лодку и отплыли, очевидно, направляясь в нашу сторону.

— Ваш выход, господин профессор. — Ахмед, точно призрак, возник за моей спиной. — Надеюсь, вы всё помните.

Ещё бы мне не помнить! Перед отплытием мы тщательно обсудили с капитаном все детали. Не удостоив нахала ответом, я лишь кивнул.

Это и впрямь оказался патруль из крепости. Четыре суровых гуркха во главе с британским капитаном Джоном Макарти. Увидев, что имеет дело с цивилизованным человеком, Джон в одиночку поднялся на борт. Я представился и рассказал ему, что направляюсь в этнографическую экспедицию, слово в слово, как мы репетировали с месье Немо. Потом я велел Ахмеду принести бумаги. Кроме моего имени и ученого звания все в этих документах было поддельным: от вензелей на верительных грамотах до печатей Ост-Индской кампании. В разговорах с Немо я высказывал сомнения относительно этих липовых бумаг. Упрямец однако лишь махнул рукой. «Не беспокойтесь. Это работа профессионалов высочайшего класса!» Должен признать, что капитан оказался прав. Макарти бегло проглядел паспорта и пожелал нам счастливого пути, добавив, чтобы мы были осторожны — в окрестностях неспокойно. На мой вопрос, где мы могли бы остановиться и пополнить запасы, британец сказал, что самыми безопасными местами являются освобожденные форты на реке. Впереди их ждало целых шесть, а затем укрепленный город Пхараваджбад, который в это самое время штурмовали части туземной пехоты, спешно переброшенные из лояльных областей, и небольшой десант британских ветеранов, прибывших из Крыма.

Углубляться в джунгли Макарти категорически не советовал. Местное население пребывало во власти противоречивых желаний и было совершенно непредсказуемо.

Тут Ахмед забеспокоился и подал мне знак заканчивать разговор. Поэтому от бокала шерри и приятной беседы мне пришлось отказаться. Ах, как я желал открыться этому внимательному молодому офицеру. Но, увы, мои товарищи находились во власти Немо, и я вынужден был притворяться, следуя за Ахмедом на незримой цепи обязательств. Мое мрачное настроение немного развеяла группа Platanista gangetica, беззаботно резвящихся в воде у борта парохода. Как я завидовал этим веселым и свободным созданиям!

Еще три дня мы поднимались вверх по течению, прежде чем узреть опаленные войной бастионы Пхараваджбада. Едва эти мощные фортификации показались над прибрежным лесом, Ахмед схватил подзорную трубу и принялся изучать каменные зубцы. Похоже, увиденное его разочаровало. Он долго расхаживал по палубе мрачнее тучи, бормотал что-то себе под нос, ругался. Похоже, мой компаньон пытался, подобно античным кинестетикам, отыскать решение в ходьбе.

Между тем, мы приблизились к крепости. Здесь был устроен настоящий порт с каменными причалами и защитными башнями. От реки акваторию порта отделял узкий проход в ширину корабельного корпуса. За стеной виднелись мачты больших судов.

Естественная бухта, углубленная по приказу махараджи, теперь служила стоянкой имперских судов. Позже я узнал, что именно огневая мощь кораблей позволила британцам взять Пхараваджбад.

В порту процедура проверки повторилась. Трюмы также осмотрели, но ничего не обнаружили. Как видно, пароход был с секретом. После того как солдаты покинули борт, Ахмед подошел ко мне и заявил, что намерен отправиться дальше вверх по реке. Мне же следовало оставаться в Пхараваджбаде и ждать возвращения «Гордости Бенгалии». Если через семь дней Ахмед не явится, я должен вернуться на берег и ждать спасательный отряд с «Наутилуса».

Что ж, я не стал особенно противиться.

Пхараваджбад, несомненно, знал лучшие времена. И дело здесь было не в осаде. Крепость и город обветшали. Тонкая резьба, украшавшая стены зданий, выщербилась и потемнела. Многие дома были разрушены давным давно, и к ним уже протянулись зеленые пальцы джунглей. Только дворец на холме выглядел достаточно свежим. Мимо меня промаршировал отряд стрелков. Все они были индусы, и я представил себе, как трудно было несчастным британским поселенцам, когда часть этого наемного войска вдруг взбунтовалась. Как распознать среди однотипных лиц предателя? Мимика у туземцев не отличалась богатством, а языческую азбуку жестов смог бы постичь разве что изощренный акробат.

Я миновал площадь, украшенную статуей танцующего демона, под которой солдаты сжигали трупы. Рядом несколько чумазых мальчишек увлеченно играли с маленькой обезьянкой. Примат кривлялся, подпрыгивал и выделывал всякие штуки. Дети смеялись. Черный дым поднимался от горящих тел, и губы демона лоснились от копоти.

Сипаи, воинство Индии на службе Ост-Индской кампании. Кто бы мог подумать, что смесь свиного и говяжьего жира для защиты патронов от влаги станет причиной такого кровопролитного восстания! Это еще раз подтверждает, насколько дики и необузданны азиатские орды. Цивилизация не тронула их сердца. Они воспринимают только язык силы. Что ж, покуда они не усвоят урок, порку придется повторять.

Внезапно кто-то окликнул меня по имени. Я не ожидал этого и так растерялся, что не нашел ничего лучшего, как ответить на призыв. Ко мне от дома, на стене которого кто-то намалевал слово «Госпиталь», шел невысокий мужчина лет тридцати. Его щеки отмечала легкая небритость, на носу и на лбу виднелись пятна сажи. Из карманов его просторного костюма торчали листы плотной бумаги. Это был Морис Клерваль, делавший наши портреты для академии. Оказалось, что теперь он работает на колониальные газеты. Сейчас готовит для «Вестника Пенджаба» ряд изображений местной натуры. Мой внешний вид сильно изменился с тех пор, как мы с Морисом виделись в последний раз, однако наметанный глаз художника обмануть не удалось. Что поделаешь? Мне пришлось наврать ему с три короба. Морис в ответ показал мне свои наброски. Мой бог! Они были просто прелестны! Солдаты У бивака, крестьяне, торгующие рыбой, усатый кавалерист, поднявший коня на дыбы — все выполнены с удивительным мастерством. Однако особенно хорошо смотрелись портреты. Выразительные, контрастные, они отлично передавали эмоцию, скрытую аниму моделей.

Мы с Морисом добрались до жилой зоны, в которой был расквартирован британский десант. Здесь для меня нашлась свободная комната. Когда я разместился и привел себя в порядок, Морис предложил мне разделить с ним завтрак. За едой он сообщил, что сегодня идет зарисовывать осужденных повстанцев. Я изъявил желание пойти с ним.

Мы поднялись на каменное взлобье, обошли дворец и оказались на лугу. Верхушка скалы, царящая над рекой, была плоской и прекрасно подходила для прогулок. Зеленые лужайки и цветники, разбитые махараджей, завершались ровной смотровой площадкой. Теперь там выстроился ряд пушек. У каждого орудия сидел прикованный пленник.

— На рассвете их казнят, — сказал Морис.

Я спросил, зачем для этого нужны пушки, и художник объяснил, что казнь придумана Гектором Мунро для устрашения восставших. Дело в том, что холостой выстрел из пушки разрывает тело казненного на куски, которые хоронят в общей могиле независимо от кастовой принадлежности. Для верующего индуса это то же самое, что для набожного европейца умереть без покаяния или вовсе покончить с собой. Морис сказал, что такой способ казни прозвали «Дьявольским ветром». Вот так еще один первобытный предрассудок сыграл злую шутку с местными жителями.

Мы прошли вдоль рядов приговоренных. Некоторые из них спали, другие сидели недвижные и безучастные ко всему. Кто-то тихонько молился. Был среди них и плененный махараджа. Глубокий старик, он отличался от прочих несчастных дорогой одеждой и горделивой осанкой. Даже в таком бедственном положении аристократ старался вести себя подобающе. Бессмысленная бравада. Морис попытался заговорить со стариком, но тот не удостоил сахибов словом и отвернулся.

Наше внимание привлек еще один заключенный. Он словно находился в зоне отчуждения. Мало того, что его пороховой эшафот стоял на особицу, так еще и товарищи по несчастью отползли от него настолько далеко, насколько позволяла цепь. Причем так вели себя и узники, расположенные через одну пушку от «зачумленного». Других пленных не охраняли, только рядом с махараджей скучал одинокий стрелок. Рядом же с загадочным заключенным находилось целых три стража. Но и они держали дистанцию. Я слышал шепотом произнесенные слова ракшас (демон), а затем еще тише вьяхра (тигр). Морис приблизился к солдатам и обменялся с ними парой фраз на хинди.

— Послушать их, так это и вовсе не человек, — наконец сказал он. — Говорят, он сражался, как проклятый, и убил больше солдат, чем все повстанцы вместе взятые, но так и не был ранен. Его оглушило, когда фрегаты дали залп по бастиону, иначе бы он продолжил убивать. Ага., еще интереснее… они клянутся, что даже в цепях он опасен. Вчера два конвоира поплатились за это жизнью. Говорят, его пушку зарядят освященным ядром, чтобы он не восстал из мертвых.

Признаться, меня покоробили эти слова. Неужели и просвещенные британцы верят в этот суеверный бред о демонах и оборотнях.

Я взглянул на прикованного к пушке человека. Это Действительно была примечательная личность. Судя по характерным чертам лица и темной, почти черной коже, он принадлежал к дравидической расе. Эта древняя доарийская культура правила Индостаном в давние времена. Современные дравиды были невысокого роста, щуплые и покладистые. Однако нашего заключенного отличал высокий рост и прекрасно развитая мускулатура. Он и вправду выглядел опасным. Амимичное лицо туземца казалось выточенным из камня, но глаза его, серые, окруженные тенями, пылали, точно огни преисподней. Длинные черные волосы разметались по плечам. Он был практически обнажен за исключением ветхой повязки, едва прикрывающей пах. И тут я понял, откуда взялось второе прозвище. Всё тело дравида покрывали шрамы, которые и в самом деле походили на тигриные полоски.

— Удивительно! Если верить солдатам, этот молодчик служил джемадарам и наибам всех захваченных крепостей от устья до Пхараваджбада и каждый раз ускользал из окружения. Черт побери! Я просто обязан сделать его портрет! — Морис принялся готовить свой прибор, а я приблизился к заключенному. Стражи заволновались, но я проигнорировал их предупреждения.

Дравид посмотрел на меня. В его глазах не было ни подавленности, ни раболепной покорности. И тогда я понял: передо мной свободный человек. Как, скажите на милость, в закрепощенной феодальными предрассудками отсталой стране могла появиться такая вольная душа? Это было вызовом для меня, как для исследователя. Я сел перед ним по-турецки, размышляя, как обратиться к заключенному. И вдруг он сам заговорил со мной по-английски. Слышать язык Шекспира в его устах было так же странно, как если бы со мной вдруг заговорила одна из статуй во дворце махараджи. Он спросил, отчего я не пахну страхом, как все остальные. При этом дравид втягивал ноздрями воздух так, будто и вправду пытался учуять мой страх.

Я ответил ему, что свое уже отбоялся и видывал такие вещи, перед которыми слабое сознание лопнет и расточится, однако остался в трезвом уме.

— Зачем ты здесь? — спросил он тогда.

— Обстоятельства вынудили меня задержаться в Пхараваджбаде.

— Обстоятельства? — Казалось, дравид примеряет это слово, точно новые ботинки. — Да, меня тоже можно назвать жертвой обстоятельств.

Далее я привожу рассказ дравида так, как запомнил его. Ибо возможности записывать со слов у меня не было.

Я тигр и сын тигра, хотя и был рожден в человеческой семье. Я почти не помню тех лет. Кажется, мои родители были торговцы. Они переезжали с места на место. Часто ночевали под открытым небом. Мужчина постоянно жевал беттель и в свободное время играл на длинной черной флейте, женщина стряпала, и я ничего не помню о ней, кроме запаха молока и темного лица, парящего над дымным котлом.

Мне было семь или восемь лет, когда на звуки флейты из темноты к костру вышел тигр.

Это был мой отец. Настоящий раджа джунглей. Огромный и свирепый. Мужчина и женщина бросились бежать, а я остался на месте и напустил под себя лужу от ужаса. Тогда отец подошел ко мне и приготовился убить, так как запах страха издревле служит для хищников приглашением к столу. Однако отец не убил меня. В его большой голове родилась и окрепла интересная мысль. Дело в том, что он был уже не молод, да к тому же повредил лапу в бою с молодым самцом. Он понимал, что тигр-калека долго не протянет в джунглях. Ему нужен был помощник, чтобы добывать пищу и держать в узде конкурентов.

Долго, очень долго горящие глаза хищника смотрели на меня, погружаясь в самую глубину. Сколько помню, отец не мигал и никогда первым не отводил глаз. Из всех жителей джунглей только двое могли выдержать мой взгляд. И он был один из них.

Итак, отец оглядел брошенного мальчишку и позвал за собой. Я не знаю, как это объяснить. Зов тигра состоит из особых движений, звуков и запахов. Его ни с чем не спутаешь. И я пошел за ним, как привязанный. Пошел, хотя страх терзал мой желудок железными когтями.

Я долго учился, и учеба была не из легких. Отец часто гневался, и мне пришлось пережить немало страшных моментов, прежде чем я начал понимать язык больших кошек и свободно изъясняться на нем. Потом я постиг науку засады и преследования, тонкую грамоту пахучих меток, которые разграничивали лес не хуже крепостных стен. У отца были самые большие владения в округе. От гремящих водопадов на востоке до мертвого города на западе ни одна тварь не могла подать голос без его ведома. Отец был велик даже для своего рода и чудовищно силен. Мало кто рискнул бы встретиться с ним в открытом бою. Когда он побеждал соперника, то отрывал ему голову и нес в пещеру. Там они и лежали, жуткие, зубастые и мертвые, а большие красные муравьи медленно объедали мясо с костей. Однако из-за поврежденной лапы отец уже не мог достаточно бесшумно подкрасться к добыче. И тут я оказывал ему большую помощь. Со временем я стал приносить достаточно пищи, чтобы прокормить нас обоих и не ждать, пока полосатый патриарх насытится.

Однажды вечером отец вошел в пещеру и сказал:

— Ты готов. Ложись на камень и закрой глаза.

Я не знал, что это значит, и, внутренне содрогаясь от страха, сделал так, как велели. Со временем я научился контролировать свой страх, и мне не стоит особых усилий скрывать этот запах, но тогда отец учуял предательский ток в воздухе.

— Если ты будешь дрожать, как больная крыса, я убью тебя, — взревел он. — Стань камнем! Стань древесным стволом!

Мне удалось совладать с собой, я успокоил сердце, подавил страх и дышал так ровно и медленно, что ваши глупые целители, окажись они в пещере, могли бы решить, что я умер.

Когда я успокоился, отец поставил мне на грудь свою тяжелую лапу, выпустил когти и провел ими кровавые борозды по моему туловищу, а затем по ногам. Боль терзала меня, но я лежал неподвижно, ибо знал: когти могут погрузиться глубже и тогда я умру. Вскоре отец велел повернуться на живот и страшная процедура повторилась. Я испытывал боль и все время ощущал запах отца. Тяжкий аромат его царской силы. После этого я должен был сам дойти до водопада и омыть свои раны. Обычно тигр убивает в мгновение ока, но в его когтях обитает и медленная смерть. Я полагал, что мне удалось прогнать ее омовением, но на следующий день пришел жар, красный, как перья попугая, и тяжелый, словно поступь разъяренного слона. Я лежал в забытьи, и смеющийся Мара вливал в мою голову каскад безумных видений. Мне снилось, что сквозь мою кожу, подобно желтой траве, прорастает шерсть, и только там, где прошлись когти отца, шерсть была чернее грозовой полуночи. Во рту моем сделалось тесно от зубов, а ногти заострились и стали тверже камня. Покуда я бредил, отец кликнул своих слуг — шакалов. Те немедленно явились и, набрав в пасти лечебной травы ишмет, принялись вылизывать мои раны. Все животные знают эту траву. Она любит расти вдоль охотничьих троп, у водопоя и там, где отгремела битва. Так постепенно смерть отпустила свою добычу. Когда я поднялся на ноги, то был очень удивлен. Ни шерсти, ни клыков не прибавилось. Отросли только волосы и ногти. Обычные, человеческие. Но внутри меня что-то изменилось. Это умер страх. Я больше не боялся никого в джунглях. Даже слонов, даже диких пчел… даже отца!

Хромец был доволен моей стойкостью и тут же отправил меня на границы своих владений, чтобы следить за нарушителями. За последнее время их стало немало. Однако наибольшее беспокойство нам доставляли волки. Стая, обитавшая в районе одинокой скалы, часто нарушала запреты отца. Открыто перейти границу они не решались, ведь нарушитель был бы тут же опознан ближайшим шакалом и вскоре жестоко наказан. В мире джунглей между двумя взрослыми хищниками есть только один вид разбирательства — бой до смерти. На моей памяти ни один, даже самый могучий волк не мог справиться с тигром. Вот почему они старались проскользнуть на богатую дичью территорию отца, используя небольшие ручьи или время, когда шел дождь.

Первый раз я столкнулся с нарушителями и едва не лишился жизни. Одно дело загонять глупого оленя или убивать буйвола, и совсем другое — сражаться с тремя взрослыми волками. Это умные, быстрые и свирепые звери. Особенно если они голодны. Что я мог противопоставить им? Ни клыков, ни когтей у меня не было. Двигался я немногим быстрее и был намного умнее, но сейчас разум был плохим советчиком. Зато клыки моих противников делали своё дело. Постепенно меня прижали к большому дереву. Бежать было поздно, и я приготовился встретить смерть. Внезапно черная тень опустилась между мной и моими врагами. Стремительно заработали когтистые лапы. А затем раздался голос большой кошки, заявившей свои права на добычу. Так я познакомился с Багиром.

Обычно у зверей отсутствуют имена. Нет нужды. Каждое существо в джунглях обладает своим неповторимым запахом, и это куда удобнее, чем бессмысленное сочетание звуков, которое понравилось вашим родителям. Насколько мне известно, имена есть только у слонов и больших змей. Однако и те, и другие — особенные существа, и о них еще будет сказано.

Багир обладал именем, потому что прожил долгое время в зверинце одного раджи. Он также понимал человеческую речь. У Багира было странное отношение к людям. Он ненавидел их, но в то же время и любил. Позже, когда я подрос, он часто просил, чтобы я отхлестал его веткой, называя при этом «черным паршивцем» и «дрянной кошкой». Потом мне следовало гладить его и говорить разные ласковые слова. Кроме этой маленькой странности, черный кот был настоящим лесным хищником. Он научил меня многому, но прежде всего сражаться. Когда мы встретились, он спросил меня на кошачьем языке, кто я такой. «Я тигр! Я тигр, идущий своей тропой!» — воскликнул я тогда. «Если ты тигр, то должен уметь нападать, ответил Багир, а пока эта тропа чья угодно, но только не твоя». Кошки — прекрасные бойцы. Им ведома и ярость отваги, и мудрость отступления. А еще они способны в мгновение ока перейти от полного покоя к стремительной атаке. Ты никогда не узнаешь, что кот атакует, пока он сам этого не захочет. Я быстро постигал эти науки. Ведь у меня был человеческий мозг. Люди куда умнее и могущественнее животных. Только глупец способен отрицать это!

Однако без когтей и клыков мне бы все равно пришлось трудно. Тогда я пошел в пещеру отца и выломал резцы у тигриных черепов. По пять на каждую руку. Затем я взял крепкие куски коры и при помощи камня укрепил свои «когти» в древесной основе. Я воспользовался крепкой лианой, чтобы примотать оружие к рукам. Вторая встреча с нарушителями прошла удачно. Вскоре в джунглях заговорили о чудовище, сторожащем владения хромого тигра. Меня называли то тигриной тенью, то черной обезьяной, и очень боялись. Когда мои когти пришли в негодность, Багир рассказал мне, где взять настоящее оружие людей. В мертвом городе я нашел длинный листовидный кинжал, выкованный из темной стали. Кожа белой кобры, что охраняла сокровища, пошла на обмотку для его рукоятки. Но как правильно применить этот острый железный клык? И тогда Багир повел меня в другую часть мертвого города. Там, на огромной стене, обвитые лианами смотрели в вечность древние барельефы. Воины с разнообразным оружием в руках были высечены в покое и в движении. Багир сказал, что это — раджпуты, великие охотники людского рода. Среди фигур были воины с клинками, подобными моему. Так я начал учиться владеть оружием людей, а в джунглях говорили, что черная обезьяна отрастила себе железный хвост.

Вскоре я понял, что хороший страж не тот, кто способен победить любого противника, а тот, кто умеет хорошо угрожать и побеждает, не начав сражения. У животных для этого есть целый набор уловок. Однако я не мог поднять шерсть дыбом или выделить запах предостережения. А мои короткие человеческие клыки не шли ни в какое сравнение даже с клыками мелких хищников, не говоря уже о волках. Оставался голос. Я неплохо изъяснялся на кошачьем наречии, но большинство волков не понимали меня, то же самое можно было сказать о медведях, кабанах, птицах и змеях. Как угрожать кому-то, если тебя не понимают? И тогда Багир повел меня к старому дереву. Там, в сплетении могучих ветвей, обитал белый бандерлог. Это был одинокий старый самец. Времена его силы давно миновали, но он знал все наречья леса. Увидев меня, он засмеялся. «Черная обезьяна явилась к белой. Так должно было случиться! Йа-ха! Садись рядом, я стану учить тебя».

Прочие звери презирают обезьян за то, что те обитают на деревьях и питаются чем попало. Ненависть и презрение к непохожим свойственны и людскому роду. Однако обезьяны очень умны и легко постигают новое. Их недостатки — легкомысленность и трусоватость. Если бы не это, обезьяны давно захватили бы мир.

Седой самец научил меня восьми главным языкам леса. Теперь, обходя владения отца, я мог сказать любому нарушителю: «Остановись! Посмотри на этот железный клык, на эти полосы на моей коже. Я тигр! И эта тропа моя!»

Время шло, и вскоре тень тигра стала тигром, а могучий хищник, что некогда правил в этих краях, превратился в старую сказку. Большинство обитателей Джунглей не могут похвастать долгим веком. Для некоторых из них десять лет — целая жизнь. Именно столько раз желтая река набухала от зимних дождей с тех пор, как тигр услышал в лесу флейту торговца. Он был жив и еще силен, мой полосатый отец. Но довольная сытая жизнь сделала его медлительным и ленивым. Мои дела не слишком интересовали его, лишь бы приносил добычу. Иногда он капризничал и устраивал мне показательные скандалы с грозным ревом и оскаливанием клыков, но и только. Сам он тоже изредка охотился, но делал это, как махараджа-человек, для удовольствия. Он предпочитал гнать оленей по узкому каньону, ведущему к обрыву над водопадом. Там он останавливался и ждал. Если испуганное животное в исступлении бросалось на него, отец с удовольствием разрывал смельчака, а если олень, превозмогая страх высоты, прыгал вниз — подходил к краю пропасти и следил за падением тела.

Как-то раз особенно бойкому оленю удалось перепрыгнуть отца и скрыться в джунглях. В ярости Хромец вернулся в пещеру, где шакалы рассказали ему о моей очередной успешной охоте и о том, какой страх навел сын тигра на окрестности. С тех пор отношение ко мне изменилось. Я перестал быть слугой и превратился в соперника. До поры это почти никак не выражалось. Только умножились капризы. То ему не нравился зверь, которого я приносил, то вдруг тигр решал, что я потчую его мертвечиной. Я сдерживался, сколько мог, но однажды не выдержал и сказал ему, что он плачет, точно вшивый свиненок, которому не досталось материнского соска и что если он хочет, то может пойти охотиться со мной и посмотреть на мертвечину, которой я его потчую. Я едва успел уклониться от его удара. Тяжелая лапа прошла над моей головой, выщербив стену пещеры. Каскад искр ожег плечо. Я не стал медлить, перекатился, проскользнул мимо тигра и оказался у выхода из каменного мешка. Хромец повернулся ко мне. Обычному человеку показалось бы, что он сделал это очень быстро, но я-то видел, каким медлительным стал этот некогда стремительный хищник. Именно тогда у меня появилась мысль, что в настоящей битве с отцом у меня, пожалуй, будет шанс.

Я ушел в джунгли, оставив Хромца клокотать от ярости. Еще долго неслись мне вслед его обиженные вопли. Но он даже не думал преследовать наглеца. Я не возвращался достаточно долго, чтобы голод тигра стал сильнее ярости, и тогда принес ему кабана. Это был роскошный жирный самец, нагулявший мясо в осенних лесах, Его кожа лоснилась, а шерсть была мягкой, как молодая трава, а клыки белели, точно мраморные колонны в мертвом городе. Отец тотчас вышел из пещеры и приступил к трапезе. Когда я принес еду в другой раз, он не притронулся к ней, но был ласков со мной и пригласил в знак примирения разделить скудную еду, которую он добыл своими слабыми лапами. Как правило, зверям чуждо коварство. Они недостаточно умны для этого. Но мой отец был непростым существом. В нем присутствовало многое от человека. Не удивлюсь, если в одном из недавних перерождений он правил, скажем, мертвым городом, а теперь этот могучий и недобрый дух обходил свои владения на четырех когтистых лапах. Мне не хотелось входить в пещеру. Я чувствовал запах добычи, доносящийся из отверстия входа. Но это был очень странный запах. И все же в надежде на примирение я шагнул под каменный свод. Посреди пещеры лежали двое людей. Мужчина и женщина. Они были уже не молоды, но еще и не дряхлые старики. Я не считал себя человеком, как не считаю и сейчас. Для меня мясо людей казалось ничем не хуже другого. Я приступил к трапезе, не зная, что вкушаю кровь и плоть тех, кто породил меня на свет. А Хромец довольный смотрел на меня, и ярость в желтых глазах хищника расширялась и опадала, точно змеиный клобук. Он открыл мне правду лишь в конце. Если ты думаешь, что я испытал ужас, то ошибаешься. Я уже сказал, что не испытывал никаких чувств в отношении своих родителей-людей. Однако это все же была часть моей жизни, и я должен был сам решить, убить их или оставить жить. Но самое главное — большой тигр ожидал слабости, а значит, все еще считал меня человеком. Это было недопустимо. Теперь мое желание убить отца было вполне определенным. Я даже знал, где сделаю это.

В тот день Хромец загнал на утес трех молодых оленей. Он шел через теснину не торопясь, давая добыче понять, что выхода из ловушки нет. Тигр не знал, что происходит. Его слуги молчали, устрашенные мной, а орлы, парящие в вышине, говорили на языке, которого старый кот не понимал. Я спустился по отвесной скале на площадку и одного за другим убил оленей, так, чтобы их кровь залила все вокруг. Затем я отрезал ломоть мяса и намазал себе губы.

Тут из теснины вышел отец. Он увидел меня, увидел убитых оленей и пришел в ярость.

— Это моя добыча! — взревел он. — Как ты посмел прикоснуться к ней?

— Пришла пора тебе доказать своё право на добычу, — ответил я.

— Я не должен доказывать свое право перед человеком! — прорычал Хромец.

— Тогда я просто убью тебя, как делают люди.

Хитрец! Он понял все сразу и говорил со мной лишь потому, что хотел занять лучшую позицию для атаки. Его задние лапы напряглись, готовые швырнуть в меня сгусток огненной ярости. В этот момент сзади неслышно появился Багир. Я не случайно проливал оленью кровь. Большой тигр не почуял запаха черной пантеры. Два стремительных удара — и задние лапы больше не слушались отца. Дальнейшее произошло очень быстро. Я не зря постигал искусство каменных рад-жпутов. Единственное, что беспокоило меня — длина клинка. Мне повезло. Сердце хищника перестало биться. Теперь в джунглях у водопада был только один тигр.

Я жил в пещере отца и во время зимних дождей укрывал плечи его шкурой. Ко мне часто захаживал Багир, мы охотились вместе. Но друг мой быстро старел, а я все не менялся. Для прочих обитателей джунглей я превратился в легенду. Им казалось, что я пришел из глубокой древности или вовсе был всегда, ведь с тех пор, как черный бандерлог с железным хвостом встал на свою тропу, сменилось несколько поколений животных. Зверь бы успокоился, поддерживая такое существование, но внутри меня уже некоторое время поселился неугомонный дикобраз. Его иголки то и дело царапали тигриную душу. И тогда я вырывался из пещеры и бежал сквозь джунгли, оглашая окрестности яростным ревом. Как-то раз я оказался рядом с большим деревом и решил проверить, что стало с его обитателем. Я ожидал увидеть его кости, но каково же было моё удивление, когда в черной пасти дупла вспыхнули кровавые светляки глаз альбиноса. Белый бандерлог был жив. Да, и среди зверей находятся старожилы.

— Знакомый запах, — проскрипел он, — я плохо вижу, но мой нос еще служит мне. Неужели могучий правитель этих лесов посетил старую больную обезьяну?

Я рассказал старику о своем непокое и просил разъяснить причину. Он засмеялся, а затем велел мне садиться и слушать.

— Я расскажу тебе легенду, которую услышал от самого Хатхи, могучего владыки слонов восточного берега, прежде чем он ушел в долину смерти, — начал белый бандерлог, и я подался вперед весь внимание. Нет в джунглях более таинственных и замкнутых существ, чем слоны. Они могут двигаться бесшумно, словно туман просачиваясь меж стволов, а в бешенстве способны легко переламывать деревья. У слонов самый сложный в лесу язык, но за все время мне так и не удалось поговорить ни с одним из них. Услышать слоновью легенду — большая честь.

— Слоны рассказывают, — говорил между тем белый бандерлог, — что были времена, когда животные жили в мире и говорили на одном языке. Чтобы спокойно пройти к водопою, достаточно было простой фразы: «Мы с тобой одной крови!» (тут мы с бандерлогом долго и от души смеялись), а джунгли тогда были везде, и деревья подпирали кронами небо. Различных зверей тоже было множество. Но среди прочих выделялись красные слоны. Они были умнее и сильнее прочих животных. Вскоре слоны поняли, что смогут подчинить себе весь лес. Так они и сделали. Слоны стали указывать жителям джунглей, куда им следует идти и что делать. Постепенно разобщенные животные забыли единый язык, забыли, кто они, и начали пожирать друг друга. Те, что не имели клыков и когтей, стали добычей. Тревожные вести достигли Отца всех зверей. Он спустился с гор и увидел, что слухи верны. Тогда он позвал к себе красных слонов, и те вышли к нему, могучие и самодовольные.

«Зачем вы сотворили это?» — спросил Отец. Но слонам нечего было ответить. Они не знали причин своих поступков и принялись хвастаться перед Отцом. «Посмотри, как мы велики и прекрасны, — говорили они, — чего мы сумели добиться!»

«Вы разделили джунгли, и они уже не станут прежними. За этот проступок я так же разделю и вас. Отныне вам не стать полными и не знать покоя до скончания времен», — сказал Отец всех зверей. Он схватил красных слонов за хоботы, оторвал их и бросил на землю. Хоботы тотчас превратились в змей, и так появился змеиный народ.

Тут старый бандерлог хитро посмотрел на меня.

— Ты, конечно, хочешь узнать, что было дальше. Так же хотел и я, но Хатхи не желал рассказывать концовку. Старая обезьяна долго упрашивал его, и наконец слон с неохотой заговорил. Знай же, что красные слоны, лишенные своих хоботов, превратились в людей. Так появился человеческий род. Люди быстро размножились и расселились по земле. Им есть дело до каждой тропы, каждого источника и всякого живого создания, но нет покоя. Я думаю, твой внутренний дикобраз — это проклятие Отца. Его называют желание перемен.

— Что же мне делать? — спросил я у старика-бандерлога.

— Разве не ясно? Менять, — таков был ответ.

В глубокой задумчивости покинул я большое дерево. А слепые глаза обезьяньего старца в последний раз смотрели мне в спину.

Когда Хромец увел меня от костра торговца, местность вокруг на несколько дней пути была дикой и безлюдной. Однако со временем люди начали отвоевывать у джунглей милю за милей. Они расчищали площадки, строили здания и рыхлили землю там, где еще недавно был дикий лес и вились звериные тропы. Жители джунглей, обитавшие вокруг водопада, мало что знали об этом. Только орлы хорошо видели, что происходит. Слоновья легенда показала, что я связан с миром людей не только по рождению. Вместе с человеческой кровью я принял и проклятие перемен. Я решил пойти к людям и узнать, как же они справляются со своими дикобразами. Орлы вели меня, подсказывая верное направление. Всего через пару дней я достиг небольшой деревни. Это было тихое место, окруженное сонными полями. Здешние жители занимались земледелием и плели корзины из лиан. А еще все они панически боялись джунглей. От крестьян пахло страхом, когда они рубили дрова, расставляли ловушки для птиц или шли к роднику за водой. У источника я и встретил Шакти. Но сначала был запах, пьянящий аромат молодой самки. Я испытал возбуждение. Мой член начал набухать после сна с тех пор, как Хромец испустил дух. Я видел, что делают с этим обитатели леса, и даже поймал нескольких волчиц на пробу. Однако сексуальные опыты не вызвали у меня ни радости, ни удовольствия.

Я не стал таиться и вышел прямо к самке. Когда она увидела меня, то побледнела и выронила кувшин. Потом начала кричать, и мне пришлось ее немного придушить, как делал это с волчицами. Девушка потеряла сознание, и стало ясно, что люди не такие крепкие, как лесные жители. Я унес ее от источника на мягкую траву и там, разорвав глупые тряпки, которые люди надевают на себя, совокупился с самкой человека. Когда я проник в Шакти, она очнулась и, поняв, что происходит, хотела опять кричать. Тогда я легонько укусил ее в плечо, и она умолкла. Вскоре ритм захватил ее, и она стала отвечать на мои движения. Это продолжалось некоторое время. Наконец я оторвался от самки и хотел уйти, но она взяла меня за руку и хотела, чтоб я остался. Мы лежали так некоторое время, пока Шакти не уснула. Я поднялся и зачем-то накрыл ее остатками одежды. Потом скрылся в джунглях.

Я продолжал бродить вокруг поселка. Уходил охотиться и снова возвращался. Через пару дней я снова оказался у источника. Каково же было мое удивление, когда я снова увидел знакомую самку. Она набрала воды, но не спешила уходить, оглядываясь по сторонам. Потом сказала что-то, обращаясь к джунглям, потом еще раз, громче. Тогда я вышел к ней, и на сей раз она не закричала. Мы отправились на поляну, и самка без принуждения сняла свои тряпки. Так начались наши встречи у источника. Шакти научила меня более мягкому совокуплению, а в моменты, когда мы, устав от ласк, лежали на траве, начала рассказывать значение человеческих слов. Постепенно мир людей стал открываться мне. Я узнал множество новых понятий. Шакти была вдова. Ее мужа убил местный джемадар за отказ выплачивать неурочный оброк с полей. Рам, так звали этого крестьянина, был умерщвлен не по обычаю и закопан где-то в джунглях. Шакти была уверена, что муж восстал из мертвых и воплотился в ракшаса-оборотня, то есть в меня. Встречи с демоном во плоти были для нее бунтом против традиции, и она понимала это. Люди обожают окружать свою жизнь придуманными преградами. Они рисуют на лбу разные знаки и по тому, какой символ нарисован, судят, можно ли им общаться или совокупляться друг с другом. Еще они верят в богов. Если в жизни человеку сопутствует удача, говорят «будь благодарен богам». Если же происходят разные напасти, утверждают «нам неизвестен божественный промысел, все это для великой цели». Тяготясь нашей связью, Шакти пошла к служителю богов. Этот человек прекрасно устроился, получая дары от жителей деревни за то, нто объяснял им веления владык.

Услышав историю Шакти, он принялся стращать посмертными карами и говорил, что меня нужно немедленно изловить. Женщина недолго противилась и уже через два дня пригласила меня на праздник, еще один смешной человеческий обычай, когда по улицам на помосте носят многорукую статую из крашеного дерева, танцуют, смеются, пьют перебродивший сок растений и вдыхают дым от горящей травы. От всего этого люди становятся очень довольны и долго вспоминают, как хорошо провели время. Шакти сказала, что мне нужно прийти на праздник, и просила надеть маску. Это был Равана — предводитель демонов. Маска показалась мне очень тесной, неудобной и глупой. Я бы отказался, но мне все еще хотелось узнать, как люди борются с желанием перемен. Вечером я пришел в деревню, нацепив дурацкую маску. В ней почти ничего не было видно. А дымы курилен и резкий запах человеческого пота мешали мне видеть носом. Так, полуслепой, задыхающийся, я вышел на площадь. Там меня уже ждал джемадар в маске Шивы и его солдаты в масках воинов-обезьян. Они разом накинулись на меня и почувствовали на себе, что значит гнев тигра. Однако им все же удалось скрутить меня. Дальнейшие несколько дней я помню очень смутно. Едва я приходил в себя после побоев — немедленно бросался на обидчиков, и меня били снова. Один раз появилась Шакти. Кажется, она плакала, просила прощения, но я не знал, что это за штука.

Меня не убили, поскольку брахман не был уверен, что я снова не вернусь в деревню. Как уничтожить того, кто и так восстал из мертвых? Ни один из способов не казался им достаточно надежным. Они думали три дня. И наконец решили выбрать изгнание. Люди здраво рассудили, что чем дальше я окажусь от деревни, тем труднее мне будет найти дорогу назад. Меня связали по рукам и ногам, приторочили на спину дюжего мула и повезли прочь из деревни. А на улицах опять был праздник.

Меня передали торговцам. Это были смелые и неглупые люди, знавшие дороги и нравы разных народов.

На шестой или седьмой день пути я перестал запоминать запахи мест, хотя сначала был уверен, что скоро вернусь в деревню и поохочусь на джемадара и брахмана, может быть, еще разок повидаюсь с Шакти. Через две недели торговцы выбрались на широкую дорогу. Там, под защитой большой омшелой скалы, их ждал караван. Несколько слонов, лошади и буйволы. Из пестрого шатра вышел человек с необычным золотисто-коричневым цветом кожи и тонкими чертами лица. Он долго смотрел на меня, а торговцы на разные голоса рассказывали о своих приключениях в деревне. Наконец человек велел им освободить меня. Торговцы испуганно принялись отговаривать его. Он подошел ко мне, спросил, знаю ли я язык. Я кивнул. Тогда человек с золотистой кожей достал нож и принялся разрезать веревки. Мое тело долго было сдавлено веревками, движения давались с огромным трудом. Я даже всерьез боялся, что так и не смогу восстановить силы. Мне принесли воды, но я выронил кувшин. Тогда Золотокожий сам взялся поить меня. Потом он сказал:

— Я Али абу Марух, мастер каравана. Ты достался мне даром. Значит, ты — плохой раб. Таких я убиваю. Но за тебя еще дали прекрасного мула. Значит ты очень плохой раб. А вот это уже интересно. Я отвезу тебя в Нанпур и получу двойную выгоду. Но прежде ты узнаешь от меня дорогу к тем, кто связал тебя. Если ты таков, как мне кажется, найдешь способ отомстить.

Так сказал Али абу Марух, сохранивший мне жизнь Из-за мула, к которому я был привязан. Караванщик не стал сковывать меня, позволив свободно бродить по лагерю. Мудрый Али знал силу невидимых стен и умел пользоваться ею.

Наш путь к Нанпуру длился месяц. Когда я впервые увидел город, мне он показался очень тесным и многолюдным. На самом деле это был небольшой и довольно тихий городок. Он процветал благодаря рынку, разбитому за стенами. Здесь продавали рабов и зверей. Я видел обезьян и пантер, ястребов и волков, и множество молодых слонов, и корзины со змеиным народом. Сановники, держатели зверинцев в белых одеждах с веерами из петушиных перьев, не способные сжать пальцы в кулак из-за обилия золотых перстней; полуобнаженные, покрытые страшными татуировками ловчие с яростным темным взглядом, тяжелыми круглыми серьгами и длинными ножами, заткнутыми за богатые кушаки; и, конечно, работорговцы всех мастей — вот кто правил этим пространством, отнятым у джунглей сотню лет назад.

— Ты должен притвориться, — сказал абу Марух, — иначе тебя не купит хороший человек. Непокорных рабов ждут каменоломни. Там люди умирают слишком быстро. А теперь запоминай, я буду говорить только один раз.

И он рассказал мне, как найти деревню Шакти.

Меня вывели на помост, и Али принялся расписывать мои достоинства. Рядом со мной стояли два чужих раба: огромный черный человек с большими вывернутыми ноздрями и толстыми губами, с ногами и руками, похожими на стволы деревьев, и худой индус, ничем особенно не примечательный, кроме отвратительного запаха изо рта. Рядом его хозяин кричал, какой это спокойный и неприхотливый раб. Чернокожий также выглядел спокойным и отстраненным. Но мой нос было не обмануть. От этого человека пахло яростью. Запах становился все сильнее. Я пригляделся и увидел причину — едва заметные бугорки на оливковой коже могучего раба. Перед торгом гиганта избивали, завернув в плотное одеяло. Али поступил так с двумя невольниками, решившими устроить драку. Способ был очень удобен: он позволял наказывать раба, не попортив шкуры. И теперь негр был словно улей, полный рассерженных пчел. Я напрягся, готовый ко всему. Между тем на спокойного раба нашелся покупатель. Он начал продвигаться через толпу к помосту. Возникла заминка, другие торговцы на мгновение умолкли. И тут чернокожий напал. Очень быстро для человека. На помосте наши руки связывала утлая веревка. Делать путы надежнее было невыгодно. Товар могли счесть опасным и не купить. Вместо этого у помоста всегда дежурили могучие охранники с ошейниками и веревками наготове. Однако они не успели. Гигант в мгновение ока разорвал путы, очутился рядом со своим мучителем и сжал его в смертельных объятиях. Все на площади услышали страшный хруст — это ломались ребра. Работорговец забился в руках чернокожего, испражнился и затих. Мститель отбросил тело в сторону, и мертвец сбил с ног безучастного раба, который так и стоял, не повернув головы. А затем гигант устремился к Али, который был ближе всего к нему. Должно быть, ярость ослепила чернокожего, и он готов был растерзать любого, кто был рядом. Я действовал, не раздумывая, одним движением вскочил на плечи негра и свернул ему шею. Так я охотился на оленей, пока не появился железный клык. Черный человек рухнул на помост, проломив подгнившие бревна. Охранники, наконец, добрались до нас, но делать им было уже нечего, и они решили было отыграться на мне, но Абу Марух остановил их властным окриком. Потом подошел ко мне.

— Я недооценил тебя, — сказал он наконец. — Пойдем, торг на сегодня закончен.

В толпе слышались громкие голоса. За меня давали большие деньги. Но Али не реагировал на предложения.

Мы провели остаток дня в лагере каравана. Мне была предложена необычно обильная трапеза. По мере приближения к Нанпуру наши порции увеличивались, но это был настоящий пир. Я не заставил себя упрашивать и быстро расправился с едой. Вечером к шатру абу Маруха явилась чрезвычайно толстая женщина. Она была так обильно умащена ароматными маслами, что ее собственный запах был почти неразличим даже для моего чувствительного носа. Это была вдова работорговца, убитого черным человеком. Звеня золотыми браслетами, она принялась требовать от Али компенсации, упирая на то, что потеряла кормильца и одного из лучших рабов, потерпев двойной убыток. Пахучая толстуха желала в качестве компенсации забрать меня. Абу Марух мягко говорил с жирной самкой и пригласил её в шатер. Там они еще некоторое время спорили. Наконец женщина ушла. По дороге она что-то ворчала себе под нос.

Я полагал, что Али рассердится на меня, но торговец вышел из шатра довольный и сказал:

— Теперь ты хороший раб. Я заплатил за тебя изрядную цену, — в глазах торговца при этом плескалось веселье, и я понял, что вдова продешевила.

Али оставил меня при себе и принялся обучать различным людским уловкам. Среди прочего меня учили владеть разным оружием, от большой пушки до метательного диска, что вмиг может отсечь голову взрослому мужчине. Были учителя, которые отказывались работать с дикарем, но Али платил, и они смирялись. Мне запомнился тщедушный старичок, учитель английского. Он входил ко мне, точно в клетку к дикому зверю, бледнел, лепетал и тряс своими сединами. Зато по окончании урока имел вид горделивый и надменный, будто великий полководец, одержавший значительную победу.

Как бы то ни было, я постиг язык сахибов и довольно быстро превзошел своих преподавателей боевых искусств. Дело в том, что я двигаюсь много быстрее обычного человека, а мой чувствительный нос позволяет предупреждать атаку врага. При этом я прекрасно понял всю убийственную мощь оружия сахибов. Ведь от летящей пули не смог бы уклониться даже самый стремительный хищник.

Четыре года я учился и странствовал вместе с Али. Пожалуй, это было счастливое время. Мне довелось увидеть большие города с их неумолчным шумом и многолюдьем, с огромными белыми домами и мощными крепостными стенами. Я видел зверинцы и чудных созданий, языка которых не знал. Я видел океан и грозные корабли сахибов. Я видел огромные величественные горы в шапках вечного льда и могучий Ганг, влекущий лодки и тела умерших к далекому морю. Время от времени я слушал запах окружающих земель, но ни разу не испытал чувства узнавания. Позже я понял, что хитрец абу Марух намеренно избегал нужного направления. По этой же причине в разговорах он старался не поминать мое прошлое и не рассказывал ничего о себе.

Однажды в дом Абу Маруха в Нанпуре явился сахиб но фамилии Шолто. Он был одет в гражданский костюм, но выправка и манера разговора недвусмысленно указывала, на бывшего военного. Позже я узнал, что Шолто бежал со службы из-за карточных долгов и теперь скрывался от кредиторов. Он принес старую карту, на которой были обозначены города и крепости древнего княжества, погибшего много лет назад. Шолто утверждал, что сможет отыскать путь к столице княжества и дальше, к сокровищам древних махарадж. Уже некоторое время я был посвящен в дела Али и ходил при нем как телохранитель. Я увидел край карты, и вдруг меня сотряс мгновенный озноб узнавания. Небольшой выцветший рисунок изображал памятный мне барельеф с раджпутами в мертвом городе. В былое время я бы тут же рассказал о своей находке, но жизнь среди людей научила меня приберегать слова. Я промолчал. Шолто-сахиб и Али некоторое время обсуждали возможность похода к мертвому городу и пришли к соглашению. Али давал снаряжение и животных, а взамен получал равную долю в предприятии. У Шолто было еще трое подельников-сикхов и британец по фамилии Смолл. В итоге все богатства мертвого города были поделены на шесть частей. Невольно я прикоснулся к рукояти кинжала на поясе. Он был родом из тех мест. Али вернул мне стальной клык, как только я стал охранять его. Жители деревни не пожелали оставить клинок себе, полагая, что все мои вещи прокляты, и отдали кинжал торговцам.

Конец зимних дождей ознаменовал наш выход из Нанпура. Два слона, пять мулов и лошади, на которых ехали Шолто и компания, бодро дробили копытами подсохшую грязь на дороге. Вместе с сахибом явились четверо компаньонов, кули и несколько наемных работников. Смолл привел с собой низкорослого дикаря, больше похожего на ребенка, чем на взрослого. Увидев меня, он издал громкий вопль, бухнулся на колени и, выпростав из кармана разрисованную узорами кость, принялся чертить в пыли какие-то знаки.

— Тонго боится вашего пса. — Смолл подошел к Али, попыхивая трубкой.

— Ваш друг мудр, — усмехнулся торговец. — Будь я на его месте, тоже боялся бы.

Дорога до мертвого города заняла два месяца. Изначально у Али и Шолто было равное количество людей, но нам не повезло. Двое индусов из нашего лагеря умерли от лихорадки, и мы остались в меньшинстве.

Шолто постоянно сверялся с картой, которую держал в потрепанном кожаном несессере. Попытки помочь ему разобрать маршрут всегда отвергались. «Слишком много душ на этом куске кожи» — так он говорил. Как-то раз один носильщик нечаянно дотронулся до заветного хранилища, желая как видно помочь британцу. Шолто избил его до полусмерти, и только вмешательство Смолла спасло незадачливого кули.

Когда до руин оставалась неделя пути, я стал различать знакомые запахи. Кое-кто из старых знакомых был еще жив и охотился в окрестных джунглях. Я окликнул орла, парящего над нами, и он спустился ко мне. Орел был молод, но в высоких гнездах продолжали рассказывать легенды о Тени тигра. Птица почтительно говорила со мной и обещала передать весть тем, кто умеет слышать.

Шолто и остальные с удивлением наблюдали за этим, а потом поинтересовались у Али, что за фокусы я показываю. Торговец невозмутимо отвечал, что в местах, откуда я родом, люди умеют заклинать птиц так же, как факиры заклинают змей. Все как будто удовлетворились ответом, и только подозрительный Джонатан Смолл прорычал: «Черта с два! Ваши факиры вырывают змеям клыки и бьют по голове флейтой, пока тварь не уясняет, что нужно лезть из корзины, когда снята крышка. А я не видел, чтобы вы держали эту птичку взаперти».

Али ничего не сказал на это, но я удивился не меньше остальных. Вечером на биваке торговец долго и пристально разглядывал меня сквозь пламя костра.

— Возможно, я ошибался, а в словах моих людей есть доля правды, — сказал Али после долгого молчания. — И все же я не верю в демонов. Кто ты, раб?

Я промолчал, а он не требовал ответа.

— Ты в самом деле разговаривал с той птицей? — наконец спросил абу Марух.

Я кивнул. Не было смысла отрицать очевидное.

— И что же она сказала?

— Пожелала мне здоровья.

Правда может обидеть или шокировать человека. Али она рассмешила.

— Что ж, заклинатель птиц, храни свои тайны, лишь бы ты охранял мою спину.

Город открылся перед нами внезапно. Из сплетения ветвей вдруг возник гранитный портал, увенчанный каменной головой слона, а за ним показались руины зданий.

Уже вечерело, поэтому обследовать город решили на следующий день. Мы разбили лагерь. Из темных проемов, с оплетенных лианами фасадов и мраморных постаментов взирали на нас каменные глаза богов и демонов. От щелей и расселин доносились голоса змеиного народа. «Пришельцы! Пришельцы! Черный бандерлог! Убийца матери!» У змей долгая память.

После ужина Али достал из кармана свернутый в трубку лист плотной бумаги и отдал мне.

— Это твоя купчая, — сказал торговец. — Ты больше не раб и волен идти либо остаться.

— Почему освобождаешь меня? — спросил я тогда.

— Тому есть несколько причин. И первая из них — опасность. Люди становятся непредсказуемыми, когда речь идет о больших деньгах. Если мы схлестнемся с сахибом и его головорезами, я хочу, чтобы мою спину прикрывал свободный человек. Ты получишь от меня равную долю сокровищ, как компаньон, а значит, будешь сражаться за награду, — он заглянул мне в глаза, но я сохранял спокойствие. — Есть еще одна причина. Твоя мать.

Здесь я не смог сдержать удивления. Тогда абу Марух показал мне медальон, сделанный из красного дерева. Я и раньше видел эту вещицу у него на шее. Под крышкой в овальном багете обнаружился портрет молодой женщины. Я не узнал ее, но в этом не было ничего удивительного.

— Она предпочла мне этого флейтиста. Беззаботного и бедного, точно дервиш, — грустно сказал торговец. — Мать едва разрешилась тобой и тут же отправилась с мужем в дальнюю поездку. Когда через семь лет ты пропал в джунглях, она явилась ко мне и со слезами просила помощи. Я не мог отказать. Тебя искали. А потом она сама исчезла в тех же местах. Я продолжал водить караваны в этом направлении. Рассылал людей по деревням с вопросами о ней. Все было бесполезно. И вот, когда я совсем отчаялся, я нашел тебя. Поначалу я не понял, кто ты, но чем Дальше, тем больше сквозь звериную личину проступали знакомые черты. И тогда я подумал, что она, возможно, не лгала, когда, рыдая на полу моей гостиной, взывала ко мне, утверждая, что ты — мой сын. Так кто же ты, человек или дух, посланный Аллахом мне в назидание?

Я не ждал таких откровений и долго не мог прийти в себя. Вместо ответа я взял Али за руку и повел его во тьму, которая была открыта для меня и непостижима для него. Мы пересекли площадь, обогнули колоннаду и оказались перед мраморным барельефом. Невозмутимые раджпуты разили своих каменных врагов. Листья плюща блестели вечерней влагой. Я раздвинул корни, и проход открылся передо мной. Я потащил Али вниз. Он покорно пошел за мной, старый негоциант, робкий и маленький, точно дитя, ведомое тигром. Только чуть слышно зашептал что-то о змеях. Змеи… ха! Они никогда бы не посмели напасть на меня.

Мы спустились по ступеням в гнилую грудь мертвого города. Там я достал промасленную тряпицу и поджег захваченный факел. Когда пламя разгорелось, я поднял светоч повыше, и Али ахнул, разглядев груды сокровищ, устилающих пол. Ткани истлели от времени, влага уничтожила медь и дерево, почернело серебро. Но золото не подвластно тлению. Желтый металл. Его было много в той комнате.

На некоторое время торговца охватила эйфория. Он ходил, ухмыляясь, точно пьяный, меж груд наваленного добра, брал в руки отдельные предметы, тер их рукавом и жадно разглядывал свое отражение в золотых глубинах кубков и блюд.

Мне же хотелось одного: чтобы он забрал назад те откровения, что доверил мне сегодня. Чужая история, из которой вырастала моя собственная, жгла тигриную шкуру. Делала из меня кого-то другого. Отягощала долгами и ненужной виной.

Между тем торговец оторвался от созерцания богатства и, как видно, задумался о практической стороне дела.

Он сказал, что нам нужно начать паковать сокровища в мешки, но делать это медленно и скрытно, чтобы Шолто и его подельники ничего не заподозрили. Затем нам следовало перепрятать основную часть сокровищ, оставив лишь немного для наших компаньонов. Я сказал, что вход в подземелье можно завалить — стена над нами была непрочной. Али согласился, что это разумно.

Мы поднялись наверх и при свете молодой луны двинулись к лагерю. Наше отсутствие было кратковременным и как будто не привлекло особого внимания. Мы сели к костру и взялись за похлёбку. Шолто был весел и оживлён больше обычного. Жадно пил из своей походной фляги. Похоже, ему не терпелось приступить к поискам золота. Сахиб принялся рассуждать о том, что сделает, когда обретет свою часть сокровищ. Затем неожиданно обратился с тем же вопросом к Али, и торговец отвечал, что планирует купить плантацию индиго, так как странствия ему порядком надоели. Смолл, казалось, дремал, и только клубы дыма от его старой трубки показывали, что британец бодрствует. Тонго сидел на корточках дальше всех от огня и сверлил меня неприязненным пристальным взглядом. Один раз я посмотрел на него в ответ, и дикарь в ужасе отпрянул, еще глубже отступая во тьму.

— Демон, — проскрипел Смолл, — малыш считает тебя лесным демоном.

Демон, человек или тигр? Тогда я не знал ответа. Мало мне было рассказов слепого бандерлога. Мир, такой простой вначале, рос, изгибаясь, точно тело большой змеи, и в этих блестящих боках дробилось и плыло мое отражение. Из темноты медленно возникло лицо Али и вдруг сменилось на оскаленную Пасть Хромца.

Я открыл глаза и увидел, что настало утро. Напротив, привалившись к стволу, сидел абу Марух, связанный по рукам и ногам. Он еще спал или был без сознания. Меня также плотно охватывала веревка.

Надо мной склонился Смолл.

— Ты гляди, очнулся. Сколько ж тебе нужно снотворного, парень? Меня уверили в Калькутте, что зелье утихомирит и слона, как минимум, до ланча.

Я прохрипел что-то вопросительное в ответ.

— Что происходит? — Смолл ухмыльнулся. — Тон-го выследил вас вчера. Вот что. Он, знаешь ли, умеет подкрадываться, маленький дьявол. Это не раз спасало мою шкуру на Андаманских островах. Ну все, мне пора к сокровищнице, а то наш душка-командир того и гляди прикарманит себе лишнее. Обыщи их, а потом кончай, — эти слова были, очевидно, обращены к одному из подельников. Меня обшарили ловкие пальцы.

— У этого ничего нет, — прохрипел невидимый человек, — только кинжал и какая-то бумага.

— Бумага? — уже издали отозвался Смолл. — Дайка глянуть.

Какое-то время они молчали, а потом раздался приглушенный смех.

— Небогатое приданое, — прокаркал Смолл. — Бледная Леди будет разочарована.

Он ушел, а индус принялся обыскивать Абу Маруха. Извлек несколько монет и, воровато оглянувшись, сунул в карман. Затем деловито запрокинул Али голову и одним движением перерезал горло. Замешкался, стряхивая кровь с рукава, и лишь затем повернулся ко мне. От него пахло страхом, и нож в дрожащей руке ронял багровые капли в остывшие угли. Связанный по рукам и ногам, беспомощный, я все равно путал его. И тут я уловил запах, который уже не рассчитывал услышать. Тогда я оскалил зубы и зарычал. Мужчина отпрянул и чуть не обделался со страху. Он и подумать не мог, что я приветствую старого друга. А через мгновение мой неудачливый палач уже не мог ни о чем думать, потому что ему на плечи опустилась смерть. Ломая шею, разрывая горло, терзая когтями тело.

— Опять я спасаю тебе жизнь, полосатый. — Багир оторвался от своей жертвы, и я увидел, как изменился мой единственный друг. По человеческим меркам он был глубокий старик, а по звериным — давно пережил свой век. Он приблизился ко мне и принялся перегрызать узлы на путах. Вскоре я был свободен. Я гладил и чесал старого кота, называя его глупым мешком с костями и неповоротливым увальнем, а он просил еще.

Багир спросил, что я собираюсь делать. И я сказал: «Сегодня тигр будет охотиться на человека». Мы собрались уходить, и тут мне на глаза попалась купчая, брошенная Смоллом. Я читал не слишком хорошо и все же сумел разобраться, что к чему. Бумага не была заполнена. Подпись внизу отсутствовала. Али обманул меня.

Что ж, я сталкивался с человеческим коварством не впервые. Трогательная история про любовь к моей матери также была фальшивкой. Похоже, торговец и в самом деле встречал моих родителей. Иначе откуда бы он узнал подробности? Но все остальное Али скорее всего придумал. Теперь я не мог спросить его, и это приводило меня в ярость.

Мы с Багиром подкрались к стене и наблюдали, как Смолл и Шолто командуют подъемом сокровищ. Среди работников были и люди, нанятые Али. Они без тени сомнения переметнулись на сторону сахиба.

— Желтый камень не принесет им радости, — сказал Багир. — Те люди, что охотятся за ним, находят лишь смерть.

«И они найдут ее быстро», — подумал я.

Рядом с нами на камне грелась большая черная змея. Я позвал ее, и она повернула ко мне голову. Язык змей очень сложный, к тому же они слышат кожей, поэтому слова нужно произносить у самой земли. И все же кобра прислушалась ко мне. Уроки старого бандерлога не прошли даром. Она спросила, что нужно Убийце матери, и я сказал, что хочу защитить сокровища города от двуногих и взываю к гордости змеиного народа. Она встала на хвосте, расправляя капюшон, и я был уже готов отразить атаку, но устрашающая демонстрация продолжалась лишь мгновение, затем кобра скрылась в камнях. Я терпеливо ждал, а когда уже перестал надеяться, из подземелья донеслись первые крики укушенных. Змеи встали на защиту сокровищ мертвого города.

Я осторожно подполз к краю стены. На площади творилось что-то невообразимое: укушенные работники катались по земле. Как видно, их атаковали не раз, и яд уже начал действовать. Один пытался вскрыть ранки ножом и выпустить кровь, другой с воплем кинулся на британцев. Прозвучал выстрел, и безумец распластался на земле. Шолто не утратил самообладания, хоть и был растерян таким поворотом событий. И только Смолл с револьвером в руке внимательно осматривал джунгли, словно искал что-то. Этот человек обладал звериным чутьем и, кажется, уже понял, кого следует винить за внезапную атаку змей.

Я решил не разочаровывать сахиба, опустился к середине стены и навалился на нее изо всех сил. Древние камни сопротивлялись недолго. С протяжным вдохом кладка обрушилась вперед. Каменные раджпуты ринулись в последнюю атаку. Они погребли под собой двух индусов и запечатали вход в подземелье.

Я вспрыгнул на остатки стены и зарычал так, как рычал отец «Это моя добыча!!» Наверное, тогда я и правда походил: на демона. Весь белый от каменной пыли, с яростью в глазах и сверкающим кинжалом в руке.

Впрочем, я дал им посмотреть всего мгновение, а затем скрылся в руинах, избегая выпущенных в меня пуль.

Мне было бы несдобровать, если бы они поднялись по камням наверх, но тут появился Багир. Мы действовали так же, как тогда, у водопада. Я привлекал внимание, черный кот нападал с тыла. Он ворвался на площадь, раздавая удары. Никто не избежал ранений. Смолл рухнул на колени с разорванной лодыжкой. Шолто держался за голову. Тонго шипел и катался в пыли, зажимая рану на животе. Багир пересек площадь, вспрыгнул на остатки стены и скрылся из виду. Я пробрался к нему и увидел, что мой друг ранен. Пуля попала в ногу и застряла в мягких тканях, другая прошла вскользь, слегка задев правое ухо. Это была не смертельная рана, но тут я увидел, что вся морда и усы Багира в крови. Пока мой друг атаковал наших врагов, другой противник подкрался к нему. Старость. Против нее не было средства. Черный кот потратил последние силы на этот рывок, и теперь я мог лишь беспомощно следить, как угасает огонь в его желтых глазах. Вскоре все было кончено. Я завыл, оплакивая единственное существо в мире, которое искренне любило меня. Слова волчьего языка как нельзя лучше подходили для этого.

Моя поминальная песня, очевидно, стала последней каплей для Шолто и подельников. Первым не выдержал Тонго. Я не мог видеть его, но почувствовал, как слабеет запах маленького человека. Следом за ним Устремились и остальные.

В последний раз я взглянул на мертвого кота и отправился за ними. Я не подумал хоронить Багира. Только люди, жадные до всего, прячут своих покойников под землю, словно те могут им пригодиться. Я оставлял своего друга джунглям, частью которых он был.

Пятнадцать мужчин направились за сокровищами мертвого города, и лишь четверо еще дышали. А пятый… пятый никогда не был человеком. Я преследовал их, гнал через лес, появляясь и исчезая, как призрак. Их пули летели мимо. Скудные запасы иссякли. Они не могли остановиться, поесть или поохотиться. Джунгли хотели их крови, шептались, стонали и рычали. Страх стал их постоянным спутником. Вскоре рана на ноге Смолла загноилась, он стал кричать во сне, а через пару дней велел отрубить больную конечность. Чернобородый Мухаммед Сингх выполнил просьбу компаньона. Травма не помешала ему продолжать движение. Воистину этот человек был сделан из железа.

А что же сокровища? Небольшой ларец — вот все, что Шолто и компании удалось забрать из подземелья. Но и этого было довольно. Проклятие желтого камня уже довлело над ними. Когда они достигли обжитых земель, то походили на мертвецов, да, в сущности, и были мертвы. Страх и голод сделали свое дело. Я смотрел, как они бредут через поле к отдаленным домам поселка, и смеялся, а джунгли вторили мне на разные голоса.

Пленник закончил свой рассказ и снова смотрел на меня своими страшными звериными глазами.

— Отчего же вы не остались в джунглях? — спросил я тогда.

— О нет! — засмеялся он. — Я всегда пребываю в них. Я нахожу здешнюю охоту крайне увлекательной. Люди куда интереснее зверей. Это — моя добыча!

— Но убийство — ужасно! Неужели жизнь среди людей больше ничем вас не привлекает?

— Жизнь людей — это непрерывная охота за желтым камнем. Тигру он ни к чему.

Мне стало обидно за человечество, и я воскликнул, забывая, в какой опасности нахожусь:

— Неправда! Вы считаете, что весь мир одинаковый. И, может быть, эта страна в самом деле похожа на дикий лес. Но вы не видели, каких успехов достигла западная цивилизация.

Я ожидал, что он бросится на меня, но пленник лишь грустно покачал головой.

— Ты ошибаешься, человек. Если б ты знал, как ошибаешься.

Спал я плохо. Мне снились тигры, крадущиеся в тенях. На утро Клерваль разбудил меня и после чашки крепкого кофе снова повлек ко дворцу.

— Скоро казнь, — объяснял он по дороге. — Вы никогда не видели человеческую голову, подлетающую вверх на двадцать футов? Сегодня вам представится такая возможность. Зрелище не из приятных, но такого вы больше нигде не встретите.

Я думал отказаться, но не сделал этого. Мне хотелось еще раз взглянуть на пленника, прежде чем дьявольский ветер растерзает его тело.

В этот день у расстрельной батареи собралась целая толпа. Здесь был новый губернатор Пхараваджбада, британские офицеры, а также немногие европейцы, волею судеб оказавшиеся в городе. Одетый в черное англиканский священник то и дело снимал шляпу, промокая платком, потеющую лысину. Правую руку его стеснял увесистый томик Писания, и от этого простое действие выглядело комично. За оцеплением из солдат расположились местные жители. Люди оживленно переговаривались, торговцы засахаренными фруктами громко предлагали свой товар. Три дня назад они приветствовали повстанцев, а сегодня с той же благосклонностью ждали их казни. Серая масса, равнодушная ко всему, кроме развлечений — вот главный соучастник всех преступлений от начала времен! В то время как деятельные индивидуумы находятся в постоянном поиске, пытаясь достичь новых высот: рискуют жизнью в джунглях Южной Америки, усмиряют дикие африканские племена и бросают вызов полярным льдам в поисках Северо-западного прохода — эти довольные потребители жуют свои сладкие финики, ожидая, когда же их начнут веселить.

Пока я предавался размышлениям о гнилой сущности обывателей, худощавые, смуглые до черноты погонщики привели трех больших слонов с подпиленными бивнями. Животные вели себя беспокойно — слишком шумно и людно было вокруг. Я подумал, насколько проще жилось этим серым громадинам раздели они судьбу Orcinus огса или Physeter macrocephalus. В водах морей чудовищный вес не так досаждал бы им.

Напряжение между тем нарастало. Толпа за оцеплением все увеличивалась. Некоторые смельчаки умудрились вскарабкаться на большие статуи и теперь сидели там, подобием огромных бескрылых птиц. Вдруг со стороны батареи раздался громкий высокий голос. Это кричал махараджа. Я тут же обратился к художнику за разъяснением.

— Он просит о справедливой смерти, — нахмурившись, сказал Клерваль.

— Просит? Кого же? Британцев?

— Не представляю. Своих богов, должно быть.

У меня была странная гипотеза на этот счет. Однако я не стал делиться с художником.

Наконец горнисты дали сигнал к началу экзекуции. Сначала из дворца вывели скованных пленников. Как видно, это были рядовые солдаты. Сипаев вытолкали в центр площадки, где дюжий кузнец принялся сбивать с них кандалы.

Губернатор взял слово и обратился к жителям города. Он говорил по-английски, а чернобородый сикх в форме колониальных войск переводил слова британца жителям города. Губернатор сказал, что уважает местные обычаи, поэтому первые десять пленников будут казнены в духе старого Пхараваджбада и похоронены согласно обрядам. Остальных ждала виселица и общая могила.

Десять «счастливчиков» были отобраны и подведены к приземистым каменным плахам, которые я сперва принял за остатки какого-то строения. Пленников положили спиной на плахи и приковали при помощи особых зажимов. Я не приветствую казней, но любопытство исследователя толкнуло меня подойти поближе, благо этому никто не препятствовал.

По команде погонщиков слоны двинулись вперед. Их столпообразные ноги поднялись над обреченными и рухнули вниз, проламывая грудные клетки. Этот жуткий хруст до сих пор преследует меня ночами.

Едва раздался последний предсмертный хрип, обслуга плах бросилась к телам казненных. Проявив удивительную сноровку, палачи в несколько минут Убрали трупы и приторочили к возвышениям новую тройку несчастных. Казнь повторилась. Я увидел достаточно и отошел к группе европейцев. Пока я наблюдал за казнью, Клерваль успел сделать два прекрасных наброска, ухватив самую суть «слоновьей кары». И я еще раз поразился животной наготе этого страшного действа, подчеркнутой искусством рисовальщика.

Ничего удивительного, что Азия пребывает в таком застое и невежестве. Вместо того чтобы развивать науку и врачевать душу искусством, эти древние упрямцы лелеют свои первобытные традиции. Зачем, зачем губернатор пошел в поводу у толпы и не ограничился гуманным повешением?

Вскоре пленных солдат увели. Очевидно, их казнь должна была пройти в другом месте. Теперь настал черед узников пушек.

Я отыскал глазами Вьяхру. Тот поднялся на ноги и стоял неподвижно. Высокий, худой демон с растрепанной гривой смоляных волос. Солдаты охранения казались рядом с ним детьми, облаченными в яркие костюмы.

Прозвучала команда, и первая пушка окуталась дымом. Все, что сказал Клерваль насчет механики экзекуции, оказалось правдой. Голова сипайского офицера подлетела вверх на добрых пятнадцать футов. При этом она бешено вращалась. А тело… что тут говорить, орудийная казнь не зря получила свое название.

Пушки стреляли одна за другой. Подробности страшного действа скрылись в пороховом дыму. Облако медленно ползло к трибуне. Вот и черная фигура дравида стала расплывчатой, словно предрассветная тень. Сейчас канонир поднесет огонь к запалу, и я стану единственным обладателем страшной истории тигра в человечьей шкуре. Я едва различал Вьяхру, когда он запрокинул голову, исторгая чудовищный вопль. Это не было похоже на рык тигра, но также, как и голос хищника, шло откуда-то из темных глубин звериного бытия. Пленник закричал снова. В этом долгом вибрирующем вопле мне почудились слова, тяжелые и древние, как этот проклятый край. Англиканец уронил книгу в пыль, подобрал ее и принялся торопливо креститься. Офицеры схватились за оружие.

Третий крик был протяжнее, громче. И он звучал не от пушек! Слоны, стряхнув с себя погонщиков, вмиг смяли оцепление. Точно огромные серые глыбы, гиганты прокатились по полю и принялись крушить орудия. Я видел, как серый исполин в ярости оторвал пушку от лафета и швырнул ее в толпу, калеча нерасторопных зевак. Повсюду слышались крики раненых и редкие выстрелы. Сикхи сомкнулись вокруг губернатора. Невозмутимые, как всегда. Мы с Клервалем оказались предоставлены сами себе и, не дожидаясь пока гиганты доберутся до нас, стали прокладывать себе дорогу к выходу из дворца. Удача сопутствовала нам. Вскоре мы оказались в нижнем городе. А над нами все еще слышались выстрелы и трубили слоны.

Вскоре стали известны подробности утренних событий. Ценой внезапного бешенства, охватившего слонов, стали сорок жизней. Среди них были несколько солдат оцепления, обслуга пушек, горожане и приговоренные. В том числе и старый махараджа. Офицер колониальных войск, принесший невеселые вести, был давним партнером Клерваля по покеру и охотно Делился подробностями.

— Хотите верьте, хотите нет, но старика закололи штыком, — рассказывал он за бокалом сидра, — я сам видел. Страшный удар, прямо в сердце. Эти новые «Энфилды» сделаны на славу. Добрая сталь, если хотите знать. Должно быть, кто-то из солдат сочувствовал старому прохвосту. Теперь он в их языческом раю.

— А узник в шрамах, что стало с ним? — я наклонился над столом, пристально глядя на военного.

— Его пушка была сломана одной из первых. — Британец сделал большой глоток из своего бокала. — Тело не нашли. Несколько несчастных рухнули со скалы в реку. Видимо, он был среди них.

Этот ответ не мог полностью удовлетворить меня. Но больше ничего не было.

Через два дня «Гордость Бенгалии» вернулась в порт. Мрачный, как всегда, Ахмед принял меня на борт. Наши дела в Индии были окончены.

На прощание Клерваль преподнес мне портрет узника. С бумаги на меня вновь взглянули глаза хищника. Что-то с ним сталось? Я много размышлял об этом странном существе, пока наш пароход стремился к океану. Иногда он виделся мне, идущим сквозь пороховой дым. На черном лице яростно горели тигриные глаза, в покрытой шрамами руке — винтовка с обращенным к земле окровавленным штыком. В другом видении он был мертв и медленно плыл за нами, влекомый течением большой реки, а юркие рыбы объедали его лицо. Как бы то ни было, мне казалось, что теперь я стал лучше понимать Вьяхру. Он мог быть человеком, но выбрал зверя. Потому что большие и малые владыки, которым он служил, находили прекрасное применение хищнику и не знали, что делать с человеком… Мои мысли невольно обратились к далекой родине. Я представил Вьяхру, облаченного в европейский костюм, охраняющего спину крупного промышленника, шагающего по Сите, или политика меряющего шагами коридоры Лувра, и к своему ужасу не нашел противоречий. Джунгли везде…

Сегодня утром мы достигли устья. Движение парохода замедлилось. Матросы бросали лот, выискивая надежный фарватер. Я вышел на палубу с блокнотом в руках и вновь развернул портрет тигра. Внезапно огромный орел опустился на поручень прямо передо мной. От неожиданности я выронил бумагу. Хищная птица с удивительной легкостью подхватила лист и устремилась в небо. Еще некоторое время я мог видеть его, летящего в глубь материка. Черную точку над изумрудным океаном леса…