Русская критика от Карамзина до Белинского

О прозе

Д'Аламбер* сказал однажды Лагарпу*: не выхваляйте мне Бюфона*, этот человек пишет: «Благороднейшее изо всех приобретений человека было сие животное гордое, пылкое» и проч. Зачем просто не сказать — лошадь? Лагарп удивляется сухому рассуждению философа. Но д’Аламбер очень умный человек — и, признаюсь, я почти согласен с его мнением.

Замечу мимоходом, что дело шло о Бюфоне — великом живописце природы. Слог его, цветущий, полный, всегда будет образцом описательной прозы. Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: «сие священное чувство, коего благородный пламень» и проч. Должно бы сказать: рано поутру,— а они пишут: «Едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба» — ах, как это всё ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее.

Читаю отчет какого-нибудь любителя театра: «сия юная питомица Талии* и Мельпомены*, щедро одаренная Аполлоном*...» Боже мой! да поставь: «эта молодая хорошая актриса», и продолжай — будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет.

«Презренный зоил[46], коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию»... Боже мой, зачем просто не сказать лошадь; не короче ли — «г-н издатель такого-то журнала»...

Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат. Стихи дело другое (впрочем, в них не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей позначительнее, чем у них обыкновенно водится. С воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко вперед не подвинется).