Русская расовая теория до 1917 года. Том 2

III. Южнорусский тип

Отношение к власти у племен разного типа и культур было неодинаково. Наибольшее обаяние монархизма и власти рюриковичей было у племен южного типа, признававших власть без всякого протеста и без каких-либо попыток избавиться от нее, или ее ограничить.

Протесты против князей и их тиунов были нередки у смешанного, с преобладанием варяжского и других инородческих типов, населения городов Киева, Чернигова и Галича. На шумных вечах этих городов князей судили и даже изгоняли, но южнорусский земледелец считал власть князей как бы неподлежащей критике, и чем энергичнее и самодержавнее был князь, тем он народу больше нравился.

Особенно характерен престиж власти на народности, не входившие в состав государства.

Наиболее типичными представителями кареглазого, высокорослого, брахицефалического, коротконосого типа были жившие к югу от р. Роси и на севере Полтавской губернии, народности, известные по летописи под названием торков, а также берендеев и черных клобуков. Эти народности и в X–XIII веках не входили в состав русского государства, но тяготели к нему и составляли передовой его оплот против набегов, как монгольского типа — печенегов, так и более близкого и смешивавшего с русскими, кавказского — половцев.

Кроме участия торков в походах князей на кочевников и в княжеских междоусобицах, торки не оставались равнодушны и к делам управления государством. Сочувствуя киевлянам, недовольным князем Игорем и под влиянием горожан, они посылали к ним и своих представителей и выразили желание вместо Игоря избрать более доброго Изяслава. В усобицах черниговских князей торки становились на стороне более, по их мнению, законной. Участвовавшие в походе в 1127 году под предводительством любимого ими воеводы Войчишича на Полоцк, торки в летописи называются храбрыми и верными. В одном сражении, когда половцы начали одолевать, торки, желая оградить юного храброго князя Михаила от опасности, насильно увели его из передовых рядов. В 1195 году торки вместе с берендеями были приглашены князем Романом на большой пир в Киеве.

Точные границы торков неизвестны, но они жили и на левой стороне Днепра и, смешиваясь с половцами и другими кочевниками, проникали всё далее на юг и восток. Как по типу, так и по более интенсивной психике, торки отличались от близкого им по языку и обычаям типа, живущего севернее.

Судя по большому проценту высокорослых, следовательно, не азиатского типа, кареглазых во внутренней России, этот тип с отдаленных времен смешивался с сероглазым.

Этические черты малорусского типа более ясны в Галиции у князей галицких. Тип галичан смуглее типа киевлян и северян. Галиция изрезана горами и соприкасалась с более культурными иноземцами, поэтому в типе галичан больше живости, чем у жителей русских равнин. У галицких князей уже нет, так сказать, прямолинейности рюриковичей. Они более дипломатичны и эгоистичны и у них более свойственного южнорусскому типу такта. Они одинаково искусно ведут дела и с венгерцами, и поляками, и с литовцами, и татарами. Поддерживая православие и угождая православному духовенству, галицкие князья вступают в сношения и с римским папой. Вместе с тем они энергично борются с индивидуалистами боярами и жестоко расправляются с противогосударственными течениями. Заботясь об укреплении власти, князь Роман четвертовал, казнил и зарыл в землю 500 непокорных бояр, и это не только не лишило его популярности, но встречало сочувствие и поддержку со стороны народа и духовенства.

Местные летописцы, восторженно описывая деяния князя Романа (+1205), называя его самодержцем всей Руси, львом и орлом и сравнивая с героями древности, только дружески подшучивают над тем, что Роман запрягал литовцев в соху и пахал ими землю. Так же энергично боролись как с внешними врагами, так и с внутренними противогосударственными течениями, сын Романа Даниил (+1265) и внук его Лев. Даниилу, жестоко расправлявшемуся с боярами, галицкий народ делал самые восторженные овации.

В XIV–XVI веках этическое различие главнейших русских групп малорусской, великорусской, белорусской и полесской, более и более выясняется.

Дорожа личной независимостью, любя поле и простор, малоросс, как и скиф, не любил городов и всякой суеты и тесноты. Каждый стремился жить сам по себе, как ему хочется, селился по возможности подальше от соседей, легко разрывал связи даже с родными и, не требуя никакой обязательной помощи от других, не считал и для себя обязанным делать что-либо для общества. Для разбора спорных дел выбиралось три-четыре старика, а для решения общественных — собиралась по мере надобности из всех желающих, громада. При несогласии с судом, малоросс расправлялся сам или уходил на свободные земли, где основывал свой хутор. На почве индивидуализма даже между родственниками возникали ссоры, вражда и мстительность. Атавизм и метисации с кочевниками, особенно на юге, вместе с потребностью развернуть свои силы и борьбой за существование, поддерживали инстинкты хищничества, и похищение чужой собственности, особенно лошадей и другого домашнего скота, у чужих, считалось молодечеством. Признавая только свою веру истинной и сливая ее неразрывно с народностью, народ был терпим и к другим верам.

Обладая чувством весьма развитого личного достоинства и независимости, но не будучи способны сами организоваться, малороссы оставались верны самодержавию и после ухода рюриковичей, и без всякого протеста и вполне искренне признали над собой власть сначала литовских князей, а потом и польских королей.

Малорусское духовенство, особенно старшее, до XV века было смешанного происхождения, и епископы часто были греки или великороссы. После избрания Киевским Митрополитом в 1416 году болгарина Григория Цимбляна и отделения Киевской Митрополии от Московской, южнорусские епископы и прочее духовенство было почти исключительно малорусские уроженцы. Свойственные типу отсутствие инициативы, реализм, индивидуализм, забота главное о себе и равнодушие к интересам других, не могли исчезнуть и у представителей религии, православного духовенства. Мистиков, подвижников во имя вечной правды и самоотверженных проповедников, жертвующих собой ради общего блага, между ними не было.

Сельское духовенство, материально зависимое от прихода, блюдя свои интересы, естественно стояло за православие и народность, епископы же, желая быть угодными иноверным властям, нередко уклонялись и от православия. Уже в 1445 году Митрополит Спиридон обнаруживал преклонность к унии с Римом. Такую же преклонность проявил и епископ Иосиф в 1495 году, а особенно епископы XVI века — Рагоза, Терлеций, Поцей и другие. На протесты народа Поцей грубо отвечал, что «холопство по простоте своей могущество себе присвоило, что овцы жалуются на пастыря» и проч. Епископ Арсений Балабан (1560–1575) и сын его из-за своекорыстных расчетов просто сражались с желавшим сохранить свою самостоятельность Львовским братством, — отнимали имущество, сажали в тюрьмы его священников и проч. Почти все епископы были искренними и ярыми приверженцами польских королей и короля Стефана Батория за некоторые неважные льготы чуть не боготворили.

Народ не понимал догматических тонкостей и различия религий, но православие, укрепившееся на почве древнего язычества, сливалось в его представлении с народностью, и было так глубоко заложено в тайник его психологии, что уже не зависело от того или иного отношения к нему духовной иерархии. По образованию церковно-приходских братств, народ, часто не доверяя духовенству, сам заботился о нуждах церкви и нередко наказывал и даже изгонял священников, которые не удовлетворяли его идеалам.

Польские казаки были храбрый, беспокойный сброд и как и их выборные гетманы — громадного роста, деловой Лобода, хитрый Полтора-Кожуха, льстивый Перевязка и другие — были верными слугами польского короля. Будучи хорошими исполнителями, все гетманы были индивидуалисты, без инициативы, заботились только о себе и почти никакого значения для народа не имели. Единственный талантливый, с инициативой гетман, был галицкий шляхтич Конашевич Сагайдачный.

IV. Северо-русский тип

В противоположность малороссам, великороссы были общественники и для достижения общих целей соединялись в ненавидимые малороссами общины и артели. Постановления общины были обязательны, и им, безусловно, подчинялись все члены ее. Передвигались великороссы также обыкновенно связанными родством общинами. Доказанное проф. Самоквасовым постепенное движение русских в VIII–IX веке на восток, строя предварительно небольшие укрепленные городки, характерно преимущественно для великорусского типа. То, что эти города идут правильно по р. Десне и затем продолжаются и дальше на восток, вместе с преобладанием там сероглазого типа, дает опору мнению проф. М. П. Погодина, что в населенной ныне главным образом народностью малорусского типа Черниговской губернии, в языческий период жили великороссы.

В типе великороссов инициативы и анархизма больше, чем у малороссов. Призвав князей, новгородцы желали, чтобы власть их была сильная и справедливая. Если этому князья не удовлетворяли, они их изгоняли. В решающих важные дела народных вечах принимали участие не одни только бояре и жившие в городах разнообразные инородцы, как на юге, а главным образом местное в значительной степени торговое население. Такой же справедливой власти новгородцы требовали и от духовенства. Не обращая внимания на иерархию, они своей властью в 1212 году изгнали епископа Митрофана, а на его место поставили постригшегося в монахи Добрыню Ядринкевича. Группы вольных людей, не выносивших никакой власти, в том числе и республиканской, на свой страх и риск, разрывая связи с государством, уходили в отдаленные страны. Уже 1147 году новгородские ушкуйники образовали республики на р. Вятке, существовавшие независимо более 250 лет. Это стремление уходить вдаль обусловливалось не одним только желанием личной свободы и экономическими причинами, а находилось в связи с особенностями формировавшегося в бесконечной равнине и дебрях антропологического, с мистическими наклонностями, типа, вечно стремящегося найти страну, где все люди праведны и счастливы, а власть справедливая и абсолютная.

Заложенная рюриковичами и сознательно усвоенная сильными представителями новгородского типа, идея одного русского государства, однако прочно внедрилась в сознание большинства, и во имя ее новгородцы сплачивались и готовы были на жертвы. Идея единства государства поддерживалась не только варягами, а самим народом по инициативе рюриковичей.

Уже при Ярославе варяги своими притязаниями и своевольством возбудили к себе ненависть новгородцев, и несмотря на то, что Ярослав любил варягов, новгородцы в 1015 году перебили их. Возмущенный Ярослав, призвав под видом пира к себе в загородный дом зачинщиков этого избиения, умертвил их. Новгородцы негодовали, но когда Болеслав, король Польский, покорил Киевскую область и Ярослав приходил в отчаяние, новгородцы сами обложили себя большими налогами и сказали князю: «Мы хотим и можем противиться Болеславу, у тебя нет казны, возьми, что имеем».

Во многих и других случаях новгородцы увлекались идеей рюриковичей, если во главе их стояли любимые князья. Так, в 1212 г., несмотря на то, что кроме старых врагов у них явились и новые — рыцари, на убеждение князя Мстислава идти на Киев помогать князьям Мономахова рода новгородцы отвечали: «Куда обратишь очи свои, там будут наши головы», — затем пошли, взяли Киев и возвратились.

К иноверцам и язычникам новгородцы относились терпимо, веры своей никому не навязывали, и когда ливонские рыцари с епископом Альбертом насильно крестили туземцев, новгородцы негодовали. В 1222 году ливонцы, разрушив немецкие церкви, отреклись от христианства, послали послов к новгородскому князю Ярославу и молили его о защите, а когда он явился, благодарили его и выдавали ему немцев. По своей веротерпимости новгородцы стояли выше фанатиков как ливонцев, так и немцев.

Как из образования республик Новгорода и Пскова, так и из того, что отдельные группы великороссов на свой страх и риск селились между инородцами по Северной Двине, Вятке и в других, удаленных от метрополии, местностях, как будто видно, что при благоприятных обстоятельствах, если бы можно было мирно размежеваться с соседями, они могли организоваться в государства и без князей. Не говоря однако об особых причинах, обусловивших возможность существования олигархических республик и условиях зоологического района, тип народный, вечно стремящийся к чему-то абсолютному, в конце концов не мог примириться с властью купцов.

Считая, как и малороссы, землю Божьею, великороссы занимали все свободные местности. Когда эти земли князья и бояре обкладывали налогами, казавшимися поселенцам обременительными, они бросали землю и переходили на другие свободные места. Становилось и здесь тесно, они бросали и эти места и шли дальше. В этом отыскивании свободной земли, где бы ни было никаких господ, была и главная причина быстрого расселения в разные стороны русских анархистов. Занимая чужие земли, великороссы туземцев не истребляли, веры их не касались и смешивались с ними меньше, чем думают историки. Это доказывается уже тем, что тип великорусский разных местностей мало разнится. Причина быстрого размножения русского типа и вымирание туземных заключается главным образом в естественной борьбе за существование, при которой русские оказывались сильнее туземцев.

Православная религия у великороссов не была так пассивна, как у малороссов. Между духовенством было много мистиков и подвижников, жертвовавших жизнью за свои убеждения. На почве анархизма, причем каждый считал себя имеющим право толковать веру по-своему, образовались многочисленные секты. На почве мистицизма и радикализма великороссы доходили до самосожжения и оскопления.

Анархизм, отсутствие мстительности, мистицизм и что-то вроде непротивления злу, вместе с земледельческой культурой и религиозной терпимостью великороссов, в данных обстоятельствах были не минусом, а плюсом в их движении среди инородческого населения на востоке.

Важную роль в судьбе великорусского типа играло купечество. Еще до призвания князей русские купцы имели торговые сношения с варягами, датчанами, финнами и русскими племенами. Если поляне и северяне и не были великороссы, и если ильменские славяне и не были, как думает Костомаров, колонией полян, то уже тот великорусский характер, какой имел двор великого князя Владимира и цикл богатырей показывает, что в Киеве во время первых рюриковичей кроме дружинников были и новгородские купцы. Судя по некоторым сведениям, они жили там и до Рюрика, в княжение Аскольда и Дира, и, вероятно, еще раньше.

Насколько торговое значение новгородцев было значительно, видно из того, что они вели торговлю и с западной Европой, отправляли свои корабли в Данию и Шлезвиг, а на острове Гельголланде имели свою церковь. В 1057 году при осаде Шлезвига король Датский Свен IV захватил много русских кораблей с товарами.

Торговые сделки, уменье купить подешевле, продать подороже, вырабатывали особые деловые, умышленные, жадные типы. При сношениях с малокультурными племенами и отсутствию конкуренции эти типы должны были иметь большую силу. При торговых сделках типичный анархизм должен был регулироваться и смягчаться. Купцы должны были опираться на силу, на свою или государственную, защищающую собственность, власть.

Перенесение центра тяжести торговли в Москву должно было необыкновенно усилить значение этого города. Вместе с торговлей купцы распространяли и русскую государственность, и организовывали промышленные предприятия. Купцы Строгановы в Пермском крае устроили железоделательные заводы, имели свою вооруженную стражу. Будучи знакомы по торговым сношениям с соседними странами, они помогли Ермаку проникнуть в Сибирь и положить начало завоеванию ее.

В беспорядочные времена XIII–XV столетия народность великорусского типа еще только объединялась из многих отдельных, в одно государство, и, хотя московские цари и называли себя, как потомков Рюрика, обладателями всей Руси, на самом деле они были царями только народности великорусского типа и почти всякая связь их с Киевской Русью прекратилась.

V. Белорусский тип

Связующим звеном между всеми русскими группами была белорусская. Если согласиться с мнением Нидерле, что прародитель славян был долихоцефал и блондин, то из всех славян наиболее признаков этого типа сохранилось у белоруссов. В психике белоруссов меньше инстинктов анархизма и расплывчатости, чем у великороссов, и меньше индивидуализма, чем у малороссов. Уже в Киевский княжеский период у белоруссов заметны твердость и патриотизм. Они энергично отстаивали потомков Рогнеды. Князя Святополка полочане выгнали за то, что он не любит своего народа и непостоянен в мыслях. В 1228 году Смоленский князь Мстислав заключил самостоятельно союз с немцами. В 1386 г. полочане, недовольные князем Свидригайлом, посадили его в повозку и с бесчестьем вывезли.

Белоруссы смягчали резкость русских типов, были более объективны, восприимчивы к культуре и обладали чувством государственности в большей степени, чем великороссы и малороссы. Будучи буфером между Польшей и Литвой, и Великороссией и Малороссией, белоруссы не могли спокойно организоваться, но успешно отстаивая свою веру и народность, заводили школы, организовывали братства и сделались самой образованной русской народностью в XIV–XVI столетиях. Западно-европейская культура заносилась в Москву в значительной степени через белоруссов. Появившиеся в XVI и даже XV столетиях в Москве книги гражданского содержания писались, очевидно, белоруссами. Уже в 1534 г. был переведен с польского или немецкого языка на русский «Зельник», разрисованный красками. В сочинении польского писателя Гонсиоровского «История медицины в Польше» между многими лицами с именами Иванов и Петров, называемых автором поляками, автор подробно говорит и о двух ученых врачах, называемых и им русскими — Филомирском, 1534 г. любимом враче короля Сигизмунда Августа, и Латошинском, 1566, протестовавшим против вводимого Григорианского календаря папой Григорием VII.

Белоруссы внесли культуру, русский язык и православие в Литву и выдвигали энергических и убежденных защитников единства русского народа на север и юг. Активные, умные и деятельные, государственные люди в московском царстве — Глинские, Бельские, Курбский были белоруссы, и в наиболее энергических деятелях южной России, организаторе польских казаков — Евстафие Дашковиче и некоторых Вишневецких также заметна кровь белоруссов.

Сила духа и убежденность в единстве и великом значении славянства, ярко выразившиеся в недавно скончавшемся высоко ученом представителе белорусского типа проф. А. С. Будиловиче, характерны для типа. Указывая на типичность и значение белоруссов, проф. М. О. Коялович даже выразился, что белоруссы едва ли не более русские, чем великороссы.

VI. Полесский тип

Серо-голубоглазый, низкорослый тип, и по измерениям д-ра Талько-Гринцевича, наиболее брахицефалический из русских, с головным показателем 86, полесский тип населения был наиболее пассивным и без всякого протеста подчинялся совершившимся вокруг него событиям. В сущности не меняясь и сохраняя главные свойства типа — упрямство, стойкость, отсутствие инициативы и инстинкты анархизма, полесская группа по типу, психике, говору, обычаям имеет неодинаковый характер и кое-где в ней заметны и несвойственные другим русским типам черты сервилизма.

И по типу, и по топографическим, и политическим причинам, не имея возможности самостоятельно организоваться, народность полесского типа, обладая большей приспособляемостью и замечательной трудоспособностью, энергично распространялась, и уже в XIII–XIV столетиях занимала и местности на восток от Днестра.

Имея довольно разнообразный характер и незаметно сливаясь с малорусским, а также белорусским и великорусским типами, полесский тип не может быть точно отграничен от них, но если считать основным малорусским только кареглазый, высокорослый тип, то к полесскому должно принадлежать большинство населения Волынской, Киевской, Черниговской и в настоящее время даже Воронежской и других южных губерний. Незаметными переходами сливаясь с малорусским типом и будучи по языку и психике близок к нему, полесский тип, подвигаясь медленно на восток, вытеснял другие типы. Проф. А. Соболевский доказывает, что до XVI столетия в Киеве еще сохранялся древний Киевский говор и только в XVI, XVII, вследствие многочисленных переселений туда из Волыни и Галиции, в Киеве появился и малороссийский язык. Если в начале истории в Киевской и Черниговской области и жили народности великорусского типа, то по удалении государственного ядра великороссов из Киева, они были оттуда вытеснены более соответствующим району и лучше приспосабливающимся полесским типом.

VII. Метисации

Татарский погром, присоединение к Литве и Польше и соприкосновение и смешение с северными и восточными инородцами финского и урало-алтайского типа, имели последствием многочисленные метисации русских типов с инородческими, но не произвели особенно важных изменений русских типов и не помешали их естественной эволюции. Стойкость русских типов выразилась в том, что они не ассимилировались другими типами и даже почти ничего от них не заимствовали, но сами оказывали на них влияние и ассимилировали их. Это особенно видно в Литве.

Уже при Гедимине, но еще больше при его преемниках, великокняжеский двор наполнился сравнительно образованными русскими людьми, языком литовского двора и высших чиновников сделался язык русский; государственные акты, литовский статут 1529 г., и вообще все документы в Вильне писались по-русски, почти на таком языке, на каком они писались в Киеве, Львове, Москве. Все Ягеллоны до Сигизмунда Августа знали русский язык. В греко-российскую веру крестились не только женившиеся на дочерях потомков Рюрика, но и разного звания простые литовцы. В управлении русского народа ничего не изменилось, и только вместо рюриковичей были гедиминовичи. Во главе управления находилась почти та же русская, смешавшаяся с литовской, аристократия. Что русский тип был сильнее литовского видно из того, что гедиминовичи, как и рюриковичи быстро ассимилировались и делались по духу вполне русскими. Сын Ольгерда Владимир, женатый на дочери великого князя Московского, бывший киевским князем с 1385 по 1397 год, боролся за автономию киевского княжества с самим Витовтом и защищал чистоту православия против Киевского митрополита Исидора, перешедшего в унию. Такими же вполне русскими людьми были и сын его, энергичный и умный Олелько, и еще более внук Семеон, которого Киевляне хотели даже провозгласить великим князем.

Такое же упорство и прочность типов и южно- и северо-русских. Сталкиваясь и смешиваясь на юге с татарскими и монгольскими, на севере и востоке с финскими типами, и приобретая некоторые антропологические признаки этих типов, русские везде сохраняли свою народную физиономию. Только в немногих местах, усваивая русский язык и православие, в русский народ входили и целые народности на севере — финского, мордва; а на юге кавказско-татарского типа, к которому, по-видимому, принадлежали слившиеся с русскими берендеи и половцы.

VIII. Аристократия

Русские привилегированные сословия, аристократия, ведут свою родословную от рюриковичей, гедиминовичей и их бояр. Тип их в большей или меньшей степени сохранялся неопределенно долгое время. Сохраняя монархические традиции, аристократия сдерживала, обуздывала, смиряла разбойничьи инстинкты и вносила дисциплину и культуру в массы.

Привилегированные сословия северной России долго и ревниво оберегали свои права, как потомков рюриковичей, и вели счеты родства. После татарского нашествия к ним примешивались и татарские типы, и они усвоили некоторые татарские порядки и обычаи. С усилением единодержавия московских царей, привилегированные сословия постепенно превращаются в ближайших слуг царя. Вся полнота государственной власти сосредоточивается в царе, и привилегированные сословия делаются только исполнителями его повелений.

Так как расходившиеся в разные стороны русские анархисты сплачивались в государство личностью одного царя, и только частью религией, то служба для укрепления этой идеи была важнейшей заслугой привилегированных.

Значение аристократии южно- и западно-русских типов было иное.

Польское правительство сознавало значение русских аристократов и в управлении краем опиралось на них. Большие русские феодалы имели свой двор, своих дворян и войско, не признавали законов, воевали между собой и татарами, сносились с Крымом, Молдавией. Самыми сильными родами из южно-русских феодалов были князья Вишневецкие и Острожские. Они сознавали себя русскими, а в этом сознании вели свою политику. Храбрец и авантюрист Дмитрий Вишневецкий сумел организовать вольные разбойничьи, удалившиеся в низовья Днепра, дружины и в 1510–1520 годах положил основание Запорожской Сечи. Михаил Вишневецкий в 1569 г. с войсками Ивана Грозного участвовал в походе на Астрахань, а потом по поручению царя ездил к князьям черкасским. Почти вся остальная русская аристократия была только верными слугами польской короне. Адам Вишневецкий был, между прочим, покровителем первого русского самозванца и враждебно относился к Борису Годунову. Последний из православных, следовательно, считавших себя русскими, Вишневецких — Иеремия, — был одним из самых могущественных магнатов Польши. Он имел свою столицу уже в г. Лубнах Полтавской губернии и мог выставить до 8000 человек своего собственного войска. Принявши в 1622 г. католичество, он сделался яростным врагом Хмельницкого и гонителем православия. Деятельность князей Острожских была более мирная. Федор Острожский после бурной жизни в 1433 г. постригся в Киеве в монахи и за свою святую жизнь причислен к преподобным. Некоторые Острожские дружески сносились с Москвой, и иные в составе польских войск воевали с ней. Знаменитый, владевший многими городами и селами, князь Константин Острожский, был ревностнейшим защитником православия, помогал церковным братствам, сочувствовал восставшим казакам и в 1570–80 годах завел в г. Остроге первую русскую типографию, оборудованную бежавшим из Москвы Иваном Федоровым.

Судя по деятельности, энергичные инициаторы Вишневецкие должны были принадлежать к долихоцефалам, а более осторожные консерваторы Острожские — к брахицефалам.

Кроме разве двух Вишневецких и Константина Острожского, все эти знаменитые князья преследовали только свои личные выгоды и расчеты, а собственно народом и русским, да и польским государством не интересовались и реальной пользы народу не принесли. Потомки их, приняв католичество, слились с поляками.

IX. Польский тип

Значительную роль в жизни запада и юга России играли поляки.

Польский тип, как и русский, смешан. В среднем рост поляков несколько ниже роста русских, сложение стройнее, лицо уже, черты лица тоньше, волосы русые, часто каштановые, глаза у 30–40 % голубые. Поляки составляют самостоятельную, как в физическом, так и психическом отношении этнографическую группу. В психическом отношении польский тип живой, пылкий, впечатлительный, увлекающийся; еще более, чем в физическом, отличается от медленно двигающегося и думающего, сдержанного, осторожного и недоверчивого типа русских, и в частности, южнорусского. У поляков чересчур развито воображение, они преувеличивают свои силы и средства. Самообманы, в которых жило и живет человечество, особенно сильны у поляков. Психическое различие малоросса и поляка можно бы выразить словами, что малоросс во всем сомневается, а поляк ни в чем не сомневается.

После татарского разгрома и временной вспышки литовского могущества, к Польше, по естественному ходу дел, присоединилась и западная и южная Русь. Переход к польской власти был почти незаметен для народа, так как привилегированные сословия оставались русские, православные, а польских королей народ почитал как бы естественными преемниками рюриковичей и гедиминовичей. Также постепенно и незаметно селились в крае и польские паны.

Имея государственную организацию, поляки внесли некоторый порядок в находившиеся в анархии русские земли, и более или менее ограждали их от набегов южных хищников. Высокая культура, художественный вкус, большая мягкость и деликатность, и рыцарские качества высших сословий поляков, вливали свежую струю в жизнь мало подвижного, непредприимчивого и равнодушного к государству, русского населения. Организуя для защиты себя и государства казачество, поляки способствовали объединению до того разъединенного народа, проникновению к нему некоторой культуры.

Польские паны, необыкновенно гордясь своей расой и культурой, смотрели на народ, как на расу низшую, а народ, восхищаясь великолепием панов, снисходительно, как взрослый на детей, смотрел на их шумные пиры и проказы, и по традициям повиновался им. Насколько польский тип был чужд народу видно из того, что народ от поляков почти ничего не позаимствовал. Даже, например, орнаменты вышивок на рубахах народ выработал самостоятельно, или, если и заимствовал, то не от поляков.

Подсмеиваясь над польскими претензиями и культурой, народ был более горд, в сущности, чем поляки. Увлекались польской культурой только привилегированные сословия и, принимая католичество, делались чуждыми православному народу; на народ же, особенно в местностях, удаленных от собственно Польши, чуждый ему польский тип влияния почти не имел.

X. Еврейский тип

Евреи в небольшом числе появлялись в России уже в IX–X столетиях, но массовое передвижение их в Польшу и западную и южную России произошло после гонения их в западной Европе, в XV и XVI столетиях. При добродушии, терпимости и неорганизованности русских и покровительстве, оказываемом евреям польскими панами, евреи здесь размножились быстрее, чем в других странах. Народ подсмеивался над ними, но не относился враждебно. Польские паны к евреям, как и к русскому народу, относились высокомерно. Несмотря на свою изолированность и требование культа сохранять чистоту крови, евреи в Польше хотя и нелегальным путем, смешивались с поляками.

Польские всемогущие паны, частью насильственно, частью с разрешения еврейских раввинов и по разным сделкам, нередко брали в любовницы еврейских женщин. Любовницы еврейки были и у королей Казимира III, Сигизмунда IV, и, вероятно, у очень многих, потому что признаки смешения еврейского и славянского, главное польского типов, в виде светлых волос, голубых и серых глаз, курносых носов, сохраняются у русских евреев и до настоящего времени. Метисация со славянами значительно смягчила резкие черты еврейского типа. Для укрепления польского государства евреи оказали громадные услуги.

Евреи представляют как бы исключение из биологического закона о зависимости типов от зоологического района и почти не меняются, но это происходит оттого, что они недавно сравнительно, например, с Китаем и Японией, выделились в обособленный тип и на почве его специализировались. Еще позже они поселились в Европе. Еврейский тип слишком нервный и специальный, чтобы сохраниться изолированным от других; с распространением просвещения, заколдованный круг, в котором их держит теократия, постепенно размыкается.

XI. Народные волнения

Систематической племенной вражды на почве разности типов между русскими и восточными инородцами не было. С великороссами, жившими с XV века по Тереку, роднились и смешивались даже своеобразные группы кавказских горцев. Только позже, со времени усиления магометанства, отношения между великороссами и инородцами обострились.

Наибольшая непримиримость типов была на западе. В XVI веке, когда под влиянием казачества между малороссами произошло некоторое объединение, против поляков и евреев, эксплуатировавших народ и оскорблявших его веру, начались восстания.

Разбои на почве индивидуализма, заботы только о себе и пренебрежения интересов других, при отсутствии законности и порядка, были обычным и естественным явление в крае, но восстания, начавшиеся с конца XVI века, хотя тоже сопровождались грабежом, имели совершенно другой характер. При индивидуализме и разобщенности народа, восстания не могли быть делом обдуманным, подготовленным, соображаемым со средствами и обстоятельствами. Тут мы встречаемся с явлением, проявившимся в первый раз между малороссами, которое можно назвать психической эпидемией. Сомкнуться во имя одной идеи массы могли только гипнозом. Экзальтированные сильные люди, в значительной степени из свободных запорожцев, заражали массы и когда восстания разгорались, зараза принимала эпидемический, стихийный характер, заражая и старого, и малого. Народ видел чудеса, верил самым невероятным слухам, не считался ни с какими препятствиями. Теряя всякое сознание опасности и справедливости, народ не щадил никого и ничего, но и сам не искал и не ждал пощады. Народ охватывала такая беспощадная и безоглядная ненависть, что он не допускал возможность примирения и требовал истребления или изгнания всех панов, жидов и католиков с их женами и детьми.

Первое, охватившее большие пространства, имевшее характер эпидемии, восстание было под предводительством Павла Наливайко в 1596 году. Провозглашенный собравшимися в Чигирине казаками и народом гетманом, Наливайко сначала отправил письмо к польскому королю, в котором говорил, что народ русский никогда не был побежден поляками, а соединился добровольно, и затем жаловался на притеснения. Когда письмо результатов не имело, разгорелось восстание.

Борьба велась не на живот, а на смерть, и сопровождалась страшными с обеих сторон жестокостями. Не руководясь никакой государственной идеей, не имея центра, вокруг которого можно было бы объединиться, почти безоружные, полуодетые, недисциплинированные, часто голодные и пьяные, крестьяне, конечно, не могли устоять против хорошо вооруженных и организованных войск. Казаки, на которых рассчитывали повстанцы, играли двусмысленную роль, а в общем остались верными королю и согласились на компромиссы с поляками, и восстание, как и всякая эпидемия, быстро окончилось. Наливайко был убит коронным гетманом Лободою.

После довольно продолжительного перерыва такие же восстания были под предводительством кошевого атамана Тараса Трясилы в 1625, Павлюка в 1630, Остряницы с Гунею в 1638 г. На неодинаковость средств воевавших указывают, между прочим, цифры убитых при восстании Остряницы: в сражении под Старицей убито: повстанцев 11 317, а поляков около 300. Во время последнего восстания заметно тяготение к Москве, и после него многие тысячи народа перешли в Московские пределы.

Несмотря на неудачи, имена предводителей восстаний сохранились в памяти народа как героев. Думки о Тарасе Трясиле, как он истребил войска польского военачальника Конецпольского, пелись кобзарями и до последнего времени.

В народных преданиях сохранились и лица, неизвестные истории, и прославляемые за то, что они ничего не боялись, грабили богатых и помогали бедным, как атаман Анцибар и уже позднейший разбойник Кармелюк. Оба они были характерными и появлялись неожиданно, под разными видами, там, где их не ждали. Для себя им ничего не нужно было, но, ограбив панов или евреев, а если они были виновны в преступлениях против народа, то и убив их, характерники всё ограбленное раздавали нуждающимся.

Всеобщих эпидемического характера восстаний между народностями велико- и белорусского типа не было.

XII. Запорожцы

Совершенно своеобразную группу представляет образовавшаяся в начале шестнадцатого века на юге России Запорожская республика.

Запорожцев Бантыш-Каменский производит от кочевников, Кулиш от рюриковских дружинников, но по антропологическим, топографическим и лингвистическим признакам основание этой независимой группе должны были положить обитавшие с начала истории к югу от р. Роси и по реке Суле храбрые брюнетического типа торки.

В борьбе с кочевниками торки смешивались с ними и постепенно подвигались на восток и юг, и в XV веке, по М. А. Максимовичу, жили в Полтавской губернии по р. Суле под именем севрюков. По мере оттеснения татар они подвигались все южнее, в степи, где занимались частью земледелием, частью охотой и разбоями.

Организатором вольных казаков был православный князь Дмитрий Вишневецкий. Как и первые Рюриковичи, Вишневецкий, обладая инициативой и предприимчивостью, объединил, воодушевил и вооружил казаков и сделался грозой соседних татарских орд. На легких чайках он с запорожцами появлялся и на берегах Крыма, и Балканского полуострова и, наконец, попав в плен, был замучен турками. Возможно, что, как думал Кулиш, на объединение запорожцев влиял и престиж рюриковичей, но, во всяком случае, Вишневецкий удовлетворил их назревшую потребность в объединении и организации. О подвигах и смерти Вишневецкого сохранилась трогательная думка, где он называется Байда и Байда Молодецкий.

По инициативе Вишневецкого на порожистых островах низовья Днепра в 1510–1520 годах возникла независимая республика — Запорожский Кош, или Запорожская Сечь. В этой демократической республике нашли удовлетворение наиболее идейные представители типа южнорусских индивидуалистов. Сечь сделалась их идеалом и притягательным центром. Для того, чтобы быть принятым в Сечь, нужно было быть православным, для доказательства этого достаточно было перекреститься, но всякий, поступавший в запорожцы, подчинялся строгому режиму, — преступления — воровство, разврат и пр. жестоко наказывались, и, в конце концов, если поступивший выдерживал режим, он приобретал общую, только запорожцам свойственную, физиономию. Личный индивидуализм поглощался индивидуализмом Коша. Постепенно образовалось своеобразное демократическое государство.

Одной из особенностей, выделяющих собственно южный русский тип торков и, в частности, запорожцев, не только от великороссов и белоруссов, но и от полещуков и галичан, — юмор, с которым они относились чуть не ко всему на свете. Юмор, на почве презрения к мелочности, торгашеству, роскоши и всяким претензиям, сквозит и в их домашних делах и отношениях друг к другу, и особенно в отношениях к презираемым ими полякам и евреям. Он проявлялся и в разгаре самых рискованных дел, и в том, например, как они составляли ответ на торжественное послание турецкого султана, во время составления которого, как художественно изображено и на картине Репина, на лицах всех составителей играет самая насмешливая, хотя и не злая, улыбка.

Юмор — это не только характерная черта, а громадная нравственная сила, которой народ защищал себя от других и давал возможность, не падая духом, выдержать всякие испытания.

Другие свойства типа запорожцев вообще соответствовали брюнетическому типу малороссов, хотя не были тождественны. В крови запорожцев была, без сомнения, кровь кочевавших на юге кавказцев, половцев. Малорусский народ видел в запорожцах людей особого сорта, чуть не волшебников, и, преклоняясь перед их сильным характером и неустрашимостью, называл характерниками.

Запорожцы не боялись никого и ничего, и с полным презрением к опасности, как бы в порыве поэтического вдохновения, на небольших лодках, чайках, предпринимали походы в Крым, Малую Азию, на берега Балканского полуострова и даже Мраморного моря. Они были также если не всегда активными деятелями, то всегда вдохновителями и сочувственниками восстаний народа против притеснителей православия — католиков поляков и евреев. В этом нужно видеть не разбойничество, как думают поляки, а нечто идейное, рыцарское; борьбу с неверными, защиту слабых. Между прочим, в народных думках поэтически описывается опасный поход Гамалея к крепости Скутари на Мраморном море, с единственной целью освободить находившихся в тамошних тюрьмах казаков.

Что запорожцы были народными героями, доказывается сохранившимися в памяти бандуристов думками о многих предводителях их — Богдане (1575), Самойле Кушке (1578), Серпяге или Подкове (1577), Скалозубе, Тарасе Трясиле, Анцибаре, Хмельницком.

Сохраняя основные свойства русского и, в частности, малорусского, типа — индивидуализм, чувство личного достоинства и независимость с наклонностью к анархизму, запорожцы вместе с тем были более идеалисты, чем не только великороссы, но и большинство говорящих по-малорусски и почитаемых малороссами. В основе их психологии лежал южный, с особенно развитым художественным чутьем, брюнетический тип торков. Естественной эволюцией, а также искусственным подбором, на почве типа, запорожцы выработали собственную этику, по которой материальные расчеты отходили на задний план. У них был идеал высшей Божьей правды и в своей деятельности запорожцы выполняли как бы религиозную миссию. Они почитали себя как бы обязанными сражаться с неверными турками и татарами и защищать угнетаемых панами-католиками православных, и если при этом и грабили, то грабежи были естественным последствием всяких тогдашних войн. Запорожье было убежищем для всех ищущих свободы, людей идейных, в том числе, конечно, и для преследуемых за разного рода преступления. По своей идейности, религиозности и тому, что в Сечь не допускались женщины, запорожцы наиболее подходят к рыцарям некоторых средневековых полумонашеских орденов, но запорожцы не становились в трагические позы рыцарей, не окружали себя искусственными нормальностями, а действовали просто и естественно, искренне, как художники. Кроме того запорожцы и не находились ни под каким покровительством, а жили на свой страх.

Запорожская Сечь представляет замечательное создание русского гения. Несмотря на окружавших их врагов, запорожцы не только никому не подчинились и сохранили свою веру и народность, но сами были грозой иноверцев. Они ни на кого не могли опереться, а верили только в помощь Бога, и у них была смутная надежда на какого-то, им неведомого, одного для всех русских православного царя. В то время, когда высшие сословия Малороссии были нравственно порабощены поляками, а простой народ ничего не знал о других государствах, запорожцы были достаточно знакомы с положениями дела в Крыму, Турции, Молдавии, Польше, Москве.

С Запорожской демократической республикой не могут быть сравниваемы ни западно-европейские рыцарские ордена и разные союзы, ни русские олигархические республики Новгорода и Пскова, ни, тем более, объединившиеся временно и под влиянием одной сильной личности дружины Ермака или Стеньки Разина. В противоположность великороссам, двигавшимся почти стихийно и с их непротивлением злу, сливавшимся с инородцами почти бессознательно, политики и скептики запорожцы принимали в свою среду только после испытания и руководились не материальными, а главное идейными соображениями.

Несмотря на различие этических типов, Запорожье сделалось вторым после Москвы русским самостоятельным ядром, сохранившим не только православную веру, но и идею свободы и единства русского народа. Идея, однако, русского православного царства зрела у запорожцев самостоятельно и была прочнее и сознательнее, чем у великороссов. Как художников их увлекало и величие самой идеи. Вместе с тем, хотя запорожцы о москалях имели только смутные представления, они знали, что Московские цари могущественны, и что Москва — их естественная союзница против общих врагов: татар и поляков. Свободные мыслители, запорожцы, были как бы продолжением поколения, внушивших русским князьям мысль о собирании русской земли. Совершенно самостоятельно созревали эти мысли и у более образованных, чем собственно в Малороссии, русских Галиции и Белоруссии.

XIII. Москва

В XV–XVI столетиях идея рюриковичей объединить все русские народности в одно государство, казалось, потерпела крушение. Все главные четыре русские народности жили каждая своей жизнью. Они почти не сообщались между собой, а две главнейшие из них — великорусская и малорусская — сделались как бы врагами. Вместе с тем во всех народностях царила анархия, сдерживаемая только внешней силой. Попыток самостоятельно объединиться, не считая объединенной князьями Москвы, кроме запорожцев нигде не было. Объединяло все русские народности только православие, а объединительными центрами были церкви и монастыри.

По причинам географическим, отсутствию естественных границ, общим бассейном рек и другим, на восточной половине Европы не могли прочно установиться несколько государств, и должно было раньше или позже создаться только одно. Какая из русских народностей должна была стать во главе его (малорусская, великорусская, белорусская или полесская), это не имело особого значения. При прочности и неизменяемости типов ход истории от этого едва ли бы существенно изменился. Главное то, что во главе государства, с расплывающимися во все стороны элементами анархизма, должна была быть одна, понятная для всех, абсолютная власть. Только такая власть соответствовала расовым потребностям всех типов и могла удовлетворять их.

Народность великорусского типа еще более, чем другие русские народности, вовсе не интересовалась государством и своими родичами других типов. Живя в сравнительно благоприятных условиях и обладая некоторыми особенными свойствами типа, между которыми смелость и решительность играли выдающуюся роль, великорусский тип в XVI веке уже распространился до границ Азии. Колебавшаяся в удельный период власть московских князей при Иване III восстановилась, и при Иване IV Грозном (1533–1584) достигла полной силы. Только с этого времени вновь сделалась осязательной идея рюриковичей «о единстве русского народа и государства».

Как человек большого ума и сильного характера, сохранивший традиции первых рюриковичей и назвавший себя в разговоре с одним иностранцем даже немцем, Иван IV, для укрепления своей самодержавной, абсолютной власти, не останавливался ни перед чем. Несмотря на многочисленные казни подозреваемых им в измене власти бояр и другие жестокости и чудачества, восстаний или даже народных протестов против него, как например и против так же жестоко расправлявшегося с боярами, Романа Галицкого, не было. Подчиняя всё абсолютной власти, Иван IV был терпим к религиозным убеждениям и на жалобы духовенства о распространении ереси отвечал: «Какая вера правая — один Бог знает, а нам об этом судить не дано». В преданиях народных о его жестокостях, слишком утрированных духовенством, и не вспоминается.

Будучи по идее мистической, исходящей от Бога, самодержавная власть, независимо от личности Государя, покоряет народы уже одним своим престижем. При Иване IV престиж власти московского царя почувствовался не только собственно русскими, но разноплеменными народами Сибири, кавказскими горцами, искавшими защиты его, жившими за Кавказом грузинами и армянами.

В это время продолжали соперничать и бороться с Москвой поляки, литовцы, шведы, немцы, татары, но по географическим причинам и свойству типов это не могло иметь почти никакого значения на дальнейший естественный ход истории.

С Ивана IV уже почувствовалось и наметилось, что соответствует русскому типу только власть непререкаемая, абсолютная, и что при сохранении ее, все населявшие восток Европу народности, несмотря на существенные между ними различия, сольются в одно Русское государство.

После Ивана Грозного идея самодержавия, никем не реализуемая, уже носилась над всей восточной половиной Европы.

XIV. Формальное соединение Малороссии с Москвой

В смутные времена самозванцев и междуцарствия Московское государство находилось в самом печальном состоянии. Везде царила анархия. Отовсюду грозили враги. Бояре интриговали. Попытка избрать царя из бояр не удалась. О возможности устроить республиканскую форму правления или о разделении государства не было и намека. Под сильным влиянием духовенства народ, наконец, в 1613 году избрал царем родственника Ивана Грозного по женской линии Михаила Феодоровича из дома Романовых. Растерявшиеся было анархисты, почувствовав над собой необходимую им, единую самодержавную власть, быстро успокоились.

Обаяние самодержавия, как соответствующего русскому типу, пронесшись несокрушимо чрез период смут, окружало и сына Михаила, благодушного и миролюбивого царя Алексея Михайловича. Бояре, как и народ, безусловно, подчинялись царю. При усилившихся сношениях с Западной Европой появились и образованные люди, как боярин Матвеев. Наиболее занимали царя однако дела церкви, и характерными фигурами в его царствование были религиозные фанатики — Патриарх Никон, протопоп Аввакум, Никита Пустосвят. Религиозность на почве типа доходила до самоуничтожения. Кликуши, юродивые, вечные странники, проповедники самосожжения, оскопления находили сочувствие и пользовались уважением в массах. Слухи о появлении святых икон, чудесах, светопреставлении встречали самое доверчивое отношение.

Когда малороссийский гетман, умный и энергический Богдан Хмельницкий, из-за личных счетов поднявший восстание против поляков и попавший в безвыходное положение, обратился к московскому царю с просьбой о заступничестве и принятии Малороссии в подданство, царь и вся боярская дума колебались и отказывались. На решение их повлияло однако то, что Хмельницкий, зная религиозность царя и бояр, упирал на то, что без помощи царя погибнет вся Малороссия и преследуемое католиками-поляками православие. Духовенство и вся Москва заговорили, что надо вступиться за православных. И присоединение состоялось в 1654 г.

Когда в Малороссии появились серьезные, бородатые, прямолинейные стрельцы и важные, непреклонные московские бояре, казацкая, усвоившая польскую культуру, старшина и паны взволновались. Уже самая этика москалей, их нравы, обычаи, язык были им чужды и противны. Кроме того, типичные индивидуалисты казацкие паны, вовсе не заботившиеся о народе, а только обиравшие его, видели, что произволу их положен предел. Уже Хмельницкий не исполнял некоторых требований договора, не собирал рады, не платил жалованья казакам и пр. и потому чувствовал себя не совсем ловко.

После смерти Хмельницкого, казацкие паны, захватившие в свои руки бывшие польские земли и привыкшие к произволу, продолжали протестовать и волноваться. Почти все гетманы не понимали государственной идеи. Некоторые из них, как поляк по убеждениям Виговский, полуполяк Ханенко, просто ненавидели москалей, другие, как пьяница Многогрешный, ученый Тетеря, находили, что соединение с Польшей было бы для них выгоднее, и только искренний мечтатель, не эгоист, Дорошенко в своих фантастических планах заботился не о панах и не о себе лично. Малорусские епископы Балабан, Коссов, Винницкий, Тукальский, к изумлению бояр, также были враждебны к Москве. Балабан просто не хотел и присягать царю, а Коссов отговаривался тем, что «он опасается мести короля и не хочет ответить за невинные души».

Единственный гетман, сознавший неизбежность соединения Малороссии с Москвой, был Бруховецкий. Он не принадлежал к сословию старшин, а происходил из простых казаков, и пробывши три года в Запорожье, приобрел любовь и уважение запорожцев. Когда на раде в Нежине в 1663 году, на которой были не одни, обыкновенно подбираемые претендентами, казаки, но и посольство, и поэтому названной Черною Радою, — выбирали гетмана, то, несмотря на интриги богатой и влиятельной старшины, Бруховецкий с громадными овациями провозглашен был гетманом. Народ до такой степени ненавидел старшину, что вслед за избранием Бруховецкого принялся грабить и убивать ее, причем были убиты и весьма энергические полковники Золотаренко и Сомко.

По сохранившимся в коллекции Н. М. Тарновского портретам, только у одного портрета Бруховецкого с упрямым, твердым взглядом, небольшим с подстриженными волосами лбом, висящими усами и слегка вздернутым кончиком носа, — виден малорусский тип; у остальных же гетманов тип скорее польский, но при этом чуть не у всех большие носы. Тип Дорошенко с приподнятой головой, небрежно накинутым на голову башлыком, мечтательным, куда-то устремленным взглядом и большим подбородком — тоже не малорусский, а, по-видимому, долихоцефалический.

Совершенно иначе отнеслось к присоединению к Москве посольство и запорожцы. Самая инициатива присоединения при Хмельницком принадлежала запорожцам. Свободы, как под властью польских, так и казацких панов, народ не понимал. Как у индивидуалистов, демократов, хлеборобов, так и у ультра-демократов запорожцев, сохранилась или воскресла идея о независимости и славе русского народа при православных русских царях. Горячий защитник этой идеи был знаменитый запорожский гетман Серко. Из духовных, вспоминавших о рюриковских временах, интересен глуховский протоиерей Шматковский, в своих посланиях к царю Алексею Михайловичу называвший его самодержцем и прямым наследником Владимира Святого и Романа Галицкого. Народ, подшучивая над языком и этикой великороссов, побаивался их, как строгих дядюшек, и уважал, как единоверцев и верных слуг могущественного, общего для всех православных, самодержавного русского царя.

Последний гетман Мазепа был наиболее типичен. По остроумному замечанию Ф. М. Уманца, Мазепа и его измена были необходимы для проверки действительного настроения народа. По портретам и описаниям тип Мазепы с темно-карими глазами, малорусским юмором и индивидуализмом и в физическом, и в психическом отношении малорусский. По словам Прокоповича, лично знавшего Мазепу, он не терпел москалей. Как умный и хитрый, но увлекающийся и с художественным чутьем, Мазепа, однако не только по личным расчетам признавал власть Петра I, но, судя по его письмам, искренно увлекался им, как гением.

Обладая почти неограниченной и бесконтрольной, предоставленной, вполне доверявшим ему Петром, властью, Мазепа нажил громадное состояние, окружил себя панами, угождал духовенству, строил церкви с своими гербами, а на народ, его обычаи и язык смотрел, как и паны, свысока. Когда появился новый герой Карл XII, Мазепа увлекся и им, и провалился.

Таким образом, по произведенному испытанию оказалось, что Мазепа, как и значительная часть казацких панов, самообольщался, и хотя духовенство и славило его щедроты, народ оказался не на его стороне. Насколько Мазепа был ненароден, видно из того, что в приводимых проф. Максимовичем народных думках Мазепа, как изменник, проклинается, а противник его, Палей, прославляется, и что самое имя «Мазепа» сделалось в народе бранным. Из этого видно, что идея единства русского государства, как соответствовавшая русским типам, несмотря на продолжительное разделение их, сохранилась в южно-русском народе.

XV. Русский этнографический тип

С Петра Первого начинается, предуказанное зоологическим районом, свойствами типов и историей, органическое соединение народностей всех антропологических типов русского этнографического типа в одно русское государство.

Анархисты северорусского типа, признавая в идее и Божескую и царскую власть, не совсем удовлетворялись теми формами, под которыми выражались эти власти, их представителями и пробовали исправлять эти формы. Будучи по типу людьми крайностей, ищущими вечной правды и не умеющими ни на чем остановиться, анархисты для обуздания себя выработали обряды, понятные для всех внешние формы религии, из которых уже, под страхом отлучения от церкви, никто не смел выходить. В этих постепенно как бы окаменевших формах, причем отступление от них, даже, например чтение неправославной книги, почиталось ересью, и заключилась православная религия при царе Алексее Михайловиче.

Ища высшей справедливости и на земле, и не удовлетворяясь ничем, великорусские анархисты постоянно искали тоже и земной власти абсолютной, которая бы положила решительный предел их не имеющим пределов желаниям. Такую власть они нашли в Иване Грозном. Петр I, как сын царя Алексея, уже поэтому был самодержавным царем и помазанником Божиим, но вместо погруженных в квиетизм царей московских, он сделался свободным от московских предрассудков императором всей России. Петр за различные убеждения никого не преследовал, хотя и резал бороды, поэтому, кроме части духовенства и некоторых особенно фанатизированных раскольников, он не встретил сопротивления при той ломке, которую он произвел во всех частях управления государством.

Царь Алексей квиетист, и император Петр радикал, могущий сломить всё, не исключая и религии, могут почитаться представителями великорусского типа. Анархисты оставались верны и всемогущему Богу в тех формах, в каких более ярко выработалось поклонение Ему при царе Алексее, и всемогущему царю, как более осязательно начал понимать его народ при Иване Грозном. Свой всемогущий Бог и свой всемогущий царь соответствовали типу анархистов и были в их понятиях неразделимы от понятия государства. Военные и гражданские власти только тем приобретали свою силу, что были слуги царя. В глазах народа они облекались как бы неким, исходящем от царя, ореолом. Допустить, что власть чиновников исходит не от царя, а от какой-нибудь коллективной власти, народ не мог. Чиновники приказывали и распоряжались только как агенты царя. Народ часто видел их несправедливость, но объяснял это тем, что царю это неизвестно.

Почти так же смотрели на самодержавную власть Петра I и южно-русские и западнорусские индивидуалисты. По свойствам антропологических типов, которые подтверждаются и опытом истории, эти народности никогда не могли сами самостоятельно организоваться.

Идея обязательности подчинения самодержавной власти, под каким угодно названием — князя, короля, или царя — оставалась у них несокрушима с эпохи рюриковичей, и подчинение русскому царю было только продолжением той же идеи. Предуказанное зоологическим районом и историей, неизбежное, органическое соединение их в одно русское государство, обусловливалось тем, что по общему этнографическому типу все русские славяне составляли одну своеобразную, соответствующую зоологическому району, группу, что у них была общая православная вера и близкие одно другому наречия, и что, по сохранившимся у них преданиям и инстинктам, соединение их в одно государство было предначертано самим Богом еще во времена рюриковичей.

Раскрывая дверь в Европу, пригласив множество иностранцев и выбирая на службу государству способных людей всех народностей, Петр I нанес жестокий удар той страшной схоластике, какая царила в просвещении как Москвы, так и более образованного Киева. Проповеди Голятовского (+1688), Барановича (+1694) и проч. состояли из витиеватого, риторического набора слов и ничего не говорили ни уму, ни сердцу. При Петре схоластика уступила место живому слову.

Закрепленная Петром Великим самодержавная власть, как органически соответствующая народностям всех русских типов и всего русского зоологического района, не поколебалась даже во время разнообразных переворотов и беспорядков, царствовавших почти целое столетие при женщинах императрицах. Единственный важный бунт против власти при Екатерине II, Пугачева, тоже находился в связи с будто бы нарушенной идеей самодержавия. Гайдамачина, в принадлежащей Польше части Малороссии, не коснулась России, да и была вызвана стремлением к соединению с Россией.

Преследуя задачи государственные, административные, и имея ближайшие утилитарные цели, Петр I, а затем и его преемники, сравнительно мало обращали внимания на общее образование, и не только народ, но и почти всё привилегированное великорусское сословие и духовенство, оставались в невежестве.

Русский язык весьма неодинаковый у народностей, особенно юга и севера, в администрации и литературе был почти одинаков у всех народностей. С Петра Великого, когда потребовалось введение в язык новых слов и понятий, эволюция его пошла быстрее, и, по естественному ходу дел, в основу литературного языка лег более богатый великорусский говор.

Из культурных представителей великорусского анархического типа блистательно выдвинулся архангельский мужик Ломоносов. Получив окончательно образование в Германии, Ломоносов обнаружил самые разнообразные способности. Он был и многосторонний ученый естествоиспытатель, и серьезный, улучшивший книжный язык, филолог, и замечательный поэт. Вместе с тем он был националист, рьяно воевавший с сидевшими в Русской академии учеными немцами. Другой серьезный представитель типа был ученый барин Сумароков. Кроме многочисленных литературных трудов, между которыми высокопарные патриотические драмы играли главную роль, Сумароков своими средствами поддерживал русский театр, и вообще много делал для просвещения.

Из других литераторов заслуживает внимания весьма трудолюбивый уроженец Астрахани, и, по-видимому, не чисто русского типа, филолог Тредьяковский, и с присущими типу анархическими чертами Радищев.

Великолепный поэт Державин, остроумный, написавший комедию «Недоросль» Фонвизин, и сама тонкая художница писательница Екатерина II были не русского типа.

Чисто ученых, занимавшихся специальностями, а в особенности науками точными, естественными, между великороссами было весьма мало. Занятия ими как бы считалось не совсем приличным, не дворянским делом, а для лиц других сословий не было и учебных заведений.

Недостаток образованных людей великорусского типа в XVIII столетии пополнили образованные люди типа малорусского. Как в Киевской духовной Академии, так и в южнорусских семинариях молодые люди всех сословий получали несравненно лучшее образование, чем в немногих учебных заведениях великорусских. В сочинении д-ра Змеева «Русские врачи писатели», где говорится и вообще об ученых естествоиспытателях, из 149, насчитанных им в XVIII веке ученых, воспитанников южных учебных заведений — 96, а северных — только 33. Наиболее — 24 — было из уроженцев Черниговской губернии, издревле служащей связующим звеном трех русских народностей. По сословиям, где они обозначены, из 112 малорусских уроженцев было — 67 духовного, 22 дворянского, 8 казачьего, 7 мещанского, 5 солдатских детей и 3 купеческого. Многие священники были дворяне. Из великорусских дворян ученых натуралистов не было.

Некоторые из южнорусских ученых, как Шумлянский (1748–1795), Самойлович (1745–1805), Максимович (1744–1802), получив окончательное образование за границей были европейские ученые и оставили сочинения частью на латинском и французском языках, имевшие научное значение.

Ученые врачи и естествоиспытатели, кроме заслуг как научных работников, должны были прокладывать первые пути для научной мысли, изобретать терминологию, писать учебники, составлять словари. Заслуги в этом отношении малорусских ученых в XVIII веке гораздо выше, чем великорусских. Пригоровский, Политковский, Барсук-Моисеев, Вонсович, Джунковский, Велланский, Погорельский, Полетика, Тимковский занимали должности профессоров и другие, требующие специальных знаний, главное в Москве и Петербурге.

Не меньшее, а в некоторых отношениях еще большее, значение для государства имели южно-русские проповедники, писатели, чиновники и вся, внесенная ими в великорусскую среду, этика.

Огонь вдохновения, каким проникнуты проповеди знаменитого сподвижника Петра, Феофана Прокоповича, зажигал сердце. Его вера в величие Петра, могущество России, великую будущность народа, переливалась в массы. Окаменелые формы московского режима и православия, препятствовавшие естественной эволюции и внесению культуры, расшатывались.

Между многими другими деятелями, имевшими влияние на объединение русских типов, из духовных лиц особенно характерен епископ Георгий Конисский (1717–1795). Кроме своих ученых трудов, он действовал на объединение государства и другой стороной малорусского гения — юмором. Имея цель возвратить униатов белоруссов в православие и зная, что против гипноза, до которого доводили иезуиты своих прозелитов, прямые убеждения бессильны, Конисский походил к униатам с шутками, анекдотами, насмешкою, и заколдованный круг распадался. Конисский составил и эпитафию себе: «Град Нежин — колыбель, град Киев — мой учитель, а в тридцать восемь лет я был уже святитель».

Среди, так сказать, тяжеловесных представителей великорусского типа — Ломоносова, Тредьяковского, Сумарокова и слишком торжественного Державина, малорусские, хотя и небольшие, писатели — полтавский уроженец, внук грека, Капнист, с его комедией «Ябеда» и другими, остроумный автор веселой поэмы «Душенька», харьковский уроженец, Богданович, начавший писать по-малорусский Котляревский с его «Наталкой Полтавкой», также как и оригинальнейший, писавший своеобразным литературным языком, философ Сковорода (1730–1798), смягчали грубые типы и вносили оживление и поэзию в общество. Котляревский, как и Мазепа, имел темно-карие, почти черные глаза.

Несмотря на значительную разницу говоров и этики, народности двух главных антропологических типов великорусского и малорусского, после продолжительного, с эпохи киевских рюриковичей, разъединения их, с Петра Великого снова органически соединились в одно русское государство. Не говоря о географических и исторических причинах и общем зоологическом районе, уже по свойству своих типов, при усложняющейся борьбе за существование, эти народности не могли образовать двух отдельных государств, а должны были дополнять одна другую.

Анархист великоросс, склонный к величайшим крайностям, прущий «на авось» куда угодно и не умеющий остановиться, пока не упрется в стену, слишком размашист и прямолинеен, а индивидуалист малоросс, заботящийся главное о личных интересах, недоверчивый, упрямый и мало интересующийся общественными или государственными делами, слишком осторожен и подозрителен, чтобы каждый из них отдельно при усложняющихся условиях мог успешно бороться за свое существование. Для всестороннего развития государства к наивному доверию и альтруизму великоросса необходимо добавить скептицизм и анализ малоросса; к размашистым и широким обобщениям великоросса, умение сосредоточиться и разбирать частности малоросса, и наконец к грубоватому реализму великоросса — идеализм и большую сдержанность малоросса.

Народность полесского типа, естественно, пассивно шла за южно-русской, а народность белорусского — была, как и всегда, связующим звеном между всеми, в том числе и польском, типами, и играла важную, хотя мало заметную роль в объединении их.

Провинциальный, положивший начало русского государства, период княжения рюриковичей в Киеве, далеко не разъяснен историей. Вопрос о том: не жили ли племена великорусского или близкого к нему белорусского типа в Киевской и Черниговской областях, нельзя считать решенным. Если однако они там и не жили, то уже из характера первых князей, а особенно из сохранившихся в памяти великорусского народа былин о подвигах Киевских богатырей, нельзя сомневаться, что великорусский, как более предприимчивый и решительный тип, играл при образовании государства первенствующую роль.

Великороссы и в дальнейшей истории всегда шли впереди, на свой страх, не взирая на препятствия, и осторожные, не умеющие самостоятельно организоваться малороссы шли по дорогам проторенным. Совершенно естественно, что, как в период рюриковичей, так и Романовых, гегемония в государстве была великорусская.

Этому соответствуют и многие черты их этики. Малоросс всегда на что-нибудь жалуется, великоросс не жалуется, а требует. Малоросс подсмеивается, великоросс не любит шуток.

В песнях великоросса — ширь, удаль, разбой, — в песнях малоросса — жалоба, любовь, мольба. Малоросс умоляет девушку полюбить его, жалуясь на свое одиночество, сиротство; великоросс увлекает девицу своей силой, подчиняет ее и заставляет полюбить себя своей решительностью. Других православных христиан малоросс, пожалуй, пожалеет, но ничего для них не сделает, а великоросс может для них пожертвовать даже жизнь.

Всё это, конечно, заключается в основных свойствах антропологических типов и находится в связи с формой их черепа, носа и другими физическими, пока мало изученными признаками.

XVI. Использование зоологического района. Состояние общества

Русский народ, двигаясь почти стихийно на восток и юг и исполняя свою историческую миссию, в XIX веке достиг до естественных границ своего зоологического района — на востоке Восточного океана и Амура, на юге Кавказского хребта. Там, где русские вышли из этого района — к югу от Амура, и в Закавказский край, они уже не имеют шансов утвердиться и должны раньше или позже потерять свою физиономию, погибнуть.

Передовыми бойцами в этом движении был шедший на «ура», сероглазый, крупноносый великорусский тип, за ним и рядом с ним двигался более осторожный, серо-голубоглазый с небольшим вздернутым носом тип полесский, и, слившийся с ним, тип более решительный, высокорослый, кареглазый. Белорусский голубоглазый тип смешивался с великорусским и самостоятельные группы его мало участвовали в этом движении. Эти типы, хотя во многих местностях и смешивались, сохраняли свою своеобразность.

Объединяли народности всех типов и смягчали их резкие особенности общие школы и литературный язык, общие религия, армия, чиновничество.

Русский крестьянин в XIX столетии оставался почти таким же, каков он был во времена рюриковичей. Даже освобождение крестьян почти не изменило дела. Веря в Бога и царя, народ и при крепостном праве нравственно не был порабощен. Он исполнял приказания господ и чиновников, но, кроме западной части полесского типа, не раболепствовал. К иностранцам и инородцам он относился или равнодушно, или снисходительно, насмешливо.

Оставаясь в сущности таким же, каким были и его отдаленные предки, народ в девятнадцатом веке начал чувствовать гнет капитала.

Естественный ход жизни народа русского зоологического района коренным образом нарушился, когда с половины девятнадцатого столетия, в его совершенно неподготовленную, не получившую никакого образования и живущую по старинным, выработанным им традициям, среду, начала проникать чуждая ему европейская промышленность с ее машинным производством. Для освобождения государства от зависимости промышленных стран, помощь покровительственных пошлин и разных льгот, государство вызвало к жизни и русскую промышленность, на которую ушло миллиона два-три рабочих. Кустарные промыслы, которыми удовлетворялись насущные нужды населения, при распространении фабрик стали гибнуть. Железные дороги лишили населения сотен миллионов рублей, оставшихся у него от извозного промысла, и вместе с тем были причиной упадка коневодства и земледелия. Лишение права свободно пользоваться лесами и водами также легло тяжелым бременем на хозяйство. В наиболее печальном положении оказалось промышленное, живущее на бедной почве, население центрального великорусского типа. При размножении населения часть его выселялась в малогостеприимную холодную Сибирь.

В несравненно лучших условиях находились народности южнорусского типа. Кустарная промышленность у них развита слабо и мало страдала от фабрик. Кроме лучше обеспечивающей их плодородной земли, при размножении населения они и передвигались на такие же, открывавшиеся для колонизации плодородные земли на юго-востоке и в Кубанской области.

При отсутствии образования и при внезапно нахлынувшем на него капиталистическом производстве, народ не мог выработать никаких форм самозащиты от надвигающихся на него новых условий борьбы за существование, и экономическое благосостояние, особенно населения северных губерний, сильно пошатнулось. Сравнительно быстрое увеличение населения не показывает, однако, что крестьяне, в общем, нуждались более чем в начале столетия.

Правящими классами в девятнадцатом веке было дворянство, главным образом великорусского типа, и в значительном числе прибалтийские немцы. От типа прежних бояр у дворян сохранились монархические традиции, гордость, неспособность к усидчивому труду, леность. Более ответственные должности по администрации, так же как и многие, требующие специального труда — профессоров, председателей и членов ученых комиссий, в первой половине века и до восьмидесятых годов, занимали немцы.

На почве расового анархизма, безграничности желаний и порывов идти на «ура» для достижения иногда гуманных, но вредных для народа и государства целей, дворянство вовлекало правительство в рискованные и дорого стоившие войны с персами и турками за освобождение живущих в другом зоологическом районе, чуждых русским — армян, греков, грузин. Неумеренные претензии защиты единоверных нам балканских славян, вызвали против России, окончившуюся для нее бесславно, и европейскую коалицию.

Получая хорошее образование, дворяне нередко обнаруживали блестящие способности в науках и искусствах. Уже в первой половине столетия в России появилась, созданная преимущественно дворянами, изящная литература, соперничавшая с западно-европейской. Гениальный Пушкин, блестящий Лермонтов и историк Карамзин, наиболее поднявшие народное самосознание и гордость, были смешанного происхождения, но множество и других писателей чисто-русского типа — Крылов, Грибоедов и другие возвысили и украсили литературу. Из писателей южно-русского типа особенно замечательны поэт индивидуалист, писавший по-малорусски, Шевченко и большой художник, мистик и юморист, Гоголь. Из художников белорусского типа замечателен создатель оперы «Жизнь за Царя» Глинка.

В научных работах и специальной литературе в девятнадцатом столетии принимали участие народности всех антропологических типов. Вследствие значительной метисации образованных классов и свойству самих, требующих объективности, научных работ, характерные черты типов заметны разве в исторических работах.

В большинстве случаев стимулами для занятия наукой были практические цели — получение привилегий, занятие кафедры и какой-либо специальной должности.

Многочисленные работы русских, обыкновенно остававшихся при университетах, ученых по всем отраслям знаний, доказали однако, что мозг русских, о котором западно-европейцы до того имели очень плохое мнение, не уступает западно-европейскому. Особенности его разве в том, что по свойству типа, он склонен к безграничности и редко останавливается на разработке частностей. Из сделавших вклады в науку европейских ученых наиболее важны математик Лобачевский, антрополог А. П. Богданов, историки Соловьев и Костомаров, анатом Пирогов, врач С. П. Боткин, химик Менделеев. Вклады в музыку на расовой почве внесли Глинка, П. А. Римский-Корсаков, А. И. Бородин, Мусоргский. Многие хорошие музыканты, как и Мусоргский, на почве типа, не знающие удержу, были пьяницы.

Необыкновенно большое значение в государстве в девятнадцатом столетии получил класс разнообразных смешанных с дворянством и мещанством, чиновников и разночинцев. Для удержания государства в порядке с Петра I требовалась целая армия чиновников, которая, всё разрастаясь, составляла особое, весьма большое и влиятельное, оторванное от народа, сословие. Получивши недоступное народу большее или меньшее образование и состоящее как из народностей всех русских типов, так и инородцев и иностранцев, это сословие постепенно обезличивалось, и только формально служило своему чиновничьему начальству.

Учебные заведения с Петра I были предназначены почти исключительно для подготовки людей, необходимых для службы государству. Окончание учебных заведений давало право на поступление в государственную службу и другие преимущества, поэтому все русские привилегированные сословия, относившиеся с величайшим презрением ко всякому самостоятельному производительному труду, употребляли все усилия для того, чтобы избавить своих детей от такого труда и сделать чиновниками, «благородными», и только для этого отдавали их в учебные заведения. Страсть сделаться «благородными» охватила и бросивших профессиональные занятия детей духовенства и купечества. Такие же, благородные, чиновники, не уважающие производительного труда, учителя и профессора, за исключением немногих, давали детям соответственное образование. Учебные заведения давали, может быть, и не меньше, чем западно-европейские, сведения, но о том, чтобы воспитать характер, закалить волю ученика, развить его способность к самостоятельному производительному труду, внушить уважение к своей вере и отечеству — русские учебные заведения совершенно не заботились. Пользовалось покровительством только чтение разнообразных без всякого выбора книг, и так называемое развитие. Все были убеждены, что от чтения книг человек делается умнее и бывали очень оскорбляемы, когда какому-нибудь «весьма развитому человеку» не давали хорошего чиновничьего места.

Так как учебные заведения, кроме немногих школ грамоты, были почти исключительно предназначены для дворян, чиновников и разночинцев, а народ от образования оставался в стороне, то чиновничество и сделалось самой могущественной силой в государстве. Нуждами и потребностями народа чиновники не интересовались. Почти безответственные, привыкнув жить на вперед точно определенное и выдаваемое в данный срок жалованье, обеспеченное пансионом, и воспитывая детей на казенный счет, чиновничество как бы выключалось из оборота житейской борьбы. Отвыкнув от всякого, кроме канцелярского и какого-нибудь учительского или архивного труда, привыкнув с отдаленнейших времен кроме жалованья брать и взятки, а нередко и просто торговать правосудием, чиновники и их дети становились в безвыходное положение, когда им приходилось бросать службу чиновника, или не находить ее. При перепроизводстве чиновников, увеличившемся образовании и возрастании потребностей, армия чиновников неизбежно должна была сделаться страшным бременем для государства и вместе главным очагом для всяческого недовольства и протестов.

Появлявшаяся на почве типа и космополитического характера учебных заведений, и выходящая почти исключительно из чиновничьей среды, литература осмеивала людей производительного труда, более деловых и предприимчивых называли мироедами и кулаками, над семейной жизнью и религией издевалась и героями выставляла только развитых людей, которые всегда протестовали против буржуазных порядков и правительства, мешавших будто бы им делать очень важные дела.

С воцарением слабого Императора Александра II, распространением образования и ослаблением цензуры, для интеллигенции открылась большая свобода выразить все накопившиеся у нее протесты и желания. На почве типа, искания вечной правды и свободы, появлялась и укреплялась и своеобразная, анархического характера, литература.

Кроме, так сказать, официальных, европейских представителей русского анархизма, Бакунина и Кропоткина, наиболее типичны Салтыков-Щедрин, беспредметно издевавшийся над всем русским, и граф Л. Н. Толстой в стремлении отыскать истину, как и русские раскольники крайних типов, дошедший до отрицания всякого государства и непротивления злу. Анархизм, с равнодушием к государству и неопределенными стремлениями куда-то, заметен и чуть не у всех, даже талантливых, писателей, но он проявлялся с полной откровенностью у писателей посредственных, а особенно у критиков, представителями которых могут считаться происходившие из духовного звания и, следовательно, вероятно более чистого великорусского типа, Добролюбов и Чернышевский. Они всё разрушали, ничего взамен не давая. Из борцов против анархизма наиболее типичен большой художник, мистик и психолог Достоевский. С вдохновением пророка он между прочим высказал мысль, что русский есть по преимуществу всечеловек, и что он на почве православного христианства когда-нибудь явится примирителем, гибнущих в анархии, европейских народов.

Опошление общества в конце столетия превосходно изобразил уроженец юга, смешанного происхождения, А. П. Чехов. Тревога, разочарование общества во всем, как бы ожидание какого-то конца и вмешательства сверхъестественных сил, нашли выражение в значительной группе людей с особенно обостренной психикой, и многие и с признаками вырождения, преимущественно великорусского, типа. Талантливые представители этой, называемой декадентской, группы — Андреев, Брюсов, Белый, Блок имели большое влияние на молодое поколение. Максим Горький (Пешков) очень хорошо изобразил животные инстинкты русских типов. Если верить Горькому, то русский без веры — наглое, злое, ленивое, похотливое животное, повинующееся только палке. Таких же животных под ореолом мучеников за идею, но руководимых только половыми инстинктами, выставляли как идеалы и многие другие литераторы.

Необыкновенно вредное влияние на ослабление типа имело чрезвычайное распространение между всеми зажиточными классами пьянства. Эта чрезмерность может быть объясняется тоже свойствами не умеющего удержаться типа. Выпивать перед обедом и ужином не только одну, но несколько рюмок крепкой, часто смешанной с какой-нибудь дрянью и закусываемой соленостями, водки, считалось чем-то естественным, даже обязательным. Пьянство и обжорство дворян, особенно в больших центрах, как Москва, сделались традиционным. Богатые купцы самодуры поражали своими бессмысленными оргиями. Пьяное духовенство, в опьянении исполнявшее и христианские обряды, было явлением обыкновенным, никого не удивляющим.

Не только бросалось в глаза пьяное чиновничество, по необходимости несколько сдерживающееся от публичного появления, но, кроме пьянства дома оно напивалось за единственным своим развлечением — картами у знакомых или в клубах. Вечно находившиеся в опьяненном состоянии, генералы командовали отдельными частями и даже бывали начальниками областей.

Общество так привыкло везде видеть пьяных, что не только снисходительно, но чуть ли не с уважением относилось к пьяницам писателям, ученым, музыкантам, врачам.

Повальное пьянство по разным случаям, в том числе и церковным торжествам, как и безобразные оргии самодуров, не почитались не только позором, но и проступком.

Неизбежным последствием, передаваемого по наследству чуть на повального пьянства всех обеспеченных, преимущественно великорусского типа классов населения, имело естественным последствием ослабление их работоспособности и воли. Общество легко подчинялось людям с сильной волей, было весьма восприимчиво ко всякого рода слухам и сплетням.

Вместе с пьянством, и как последствия его, шли разврат, сифилис, нервные расстройства, потеря душевного равновесия и веры в себя, надежда на обещающих всевозможные блага шарлатанов, недовольство настоящим, и ожидание каких-то пророков и переворотов, которые быстро сделают всех счастливыми. Бесчисленные, сложившиеся исторически, непорядки и беззакония, и всё увеличивавшиеся в борьбе за существование при усложнявшихся условиях, нужду и бедность, считалось возможным изменить быстро. Важную роль на всё возраставшее недовольство имели всё увеличивавшиеся потребности интеллигенции, а часто и просто голод.

Такое состояние психики естественно должно было расшатать все основы, на которых до того держалось государство. Общество как бы потеряло способность бороться нормальными средствами и начало надеяться на чудеса.

К концу столетия под влиянием сделавшейся почти исключительно анархической — русской и излюбленной обществом, утопической — иностранной, литературы, чуть не вся интеллигенция, начиная от дворян и разночинцев, до научившихся читать либеральные книжки мещан и крестьян, превратилась в утопистов, всем недовольных, всё отрицающих и увлекающихся только утопическими теориями. Во всем, конечно, было виновато правительство, и, по мнению утопистов, стоило его только переменить и всё пойдет превосходно. Более крайние требовали социализма, коммунизма и книжного анархизма. Разнуздались и чисто звериные и разбойничьи инстинкты.

При таком положении дел расовый русский, главным образом великорусский, анархизм проявился во всей силе. Великорусские анархисты всегда легко поддавались гипнозу юродивых, кликуш, фанатиков, проповедовавших самосожжение, оскопление и проч. Еще в девяностых годах сектант Ковалев, ради спасения душ, зарыл живых в землю с их согласия десять человек. При отсутствии задерживающих рефлексов религии и категорической власти, всякий предел для проявления анархизма исчез. Вместо юродивых и оскопителей анархистов направлял в любую сторону чуть не каждый с сильной волей утопист. Очень часто гипнотизировали как отдельных лиц, так и целые массы молодых людей в учебных заведениях и на фабриках и настоящие юродивые, маньяки и инородцы. Евреи, тип с сильной волей и преследующие в общем такие же дела, как и анархисты, то есть полную свободу, получили громадное значение. Против более сильных гипнотизеров, как Гершуни, говорят, никто и никогда не мог устоять.

На почве анархического, не склонного к анализу и не знающего удержу, типа, с ослабленной алкоголизмом и анархической литературой волей, голодная, с увеличившимися аппетитами, интеллигенция, видимая, а нередко и косвенно подкупляемая имеющими свои цели людьми, была, конечно, уверена, что она шествует по собственному своему желанию, для достижения свободы и разных самых высоких целей. Их увлекали и свойственные типу молодечество, спорт, риск. Их заинтересовывали и загипнотизировали конспиративные квартиры, получаемые от каких-то таинственных лиц приказания, заговоры, печатание прокламаций, изготовление бомб. В конспиративных квартирах их обыкновенно связывали клятвами и угрозами, и попавши в такие сети, многие и колеблющиеся слабовольные люди уже не имели возможности отступить. Более рьяные, нередко больные, истерические и психически ненормальные, люди жаждали подвигов и требовали, чтобы их посылали а самые опасные предприятия.

Несчастные загипнотизированные девицы, юноши, а иногда и взрослые, по указаниям гипнотизеров утопистов, а иногда и просто дельцов, имеющих свои цели, шли куда угодно на что угодно и, то хитро подкрадываясь, то с веселым видом и открыто бросали бомбы или стреляли.

Чуть не повальный психоз среди интеллигенции, проникавший и на фабрики, и заводы, а в отдельных случаях и в деревни, захватил преимущественно народность великорусского типа. Между народностями типов южного и западного, у которого анализ более силен, психоз был гораздо слабее.

Утопические, а также инородческие космополитические теории, у них хотя и находили иногда весьма фанатизированных адептов (Лизогуб, Кибальчич), в общем, встречали серьезный отпор. Недостижимые идеалы анархистов великороссов у индивидуалистов малороссов выводились в простое разбойничество. Убивались, иногда с жестоким цинизмом, из-за грошей, целые семьи.

Начавшаяся с конца девятнадцатого века психическая эпидемия, перешла и в двадцатый век, когда она после неудачной войны достигла своего апогея.

XVI. Государственная Дума

Русская народность, достигши Восточного океана и отграничившись от Китая р. Амуром, использовала свой зоологический район. Выход из него означал вторжение в зоологический район большой желтой расы и должен был сопровождаться неизбежной там гибелью русской расы.

Бессознательное движение на юг и восток соответствовало прущему на «ура» и не знающему пределов своим желаниям, по преимуществу анархическому великорусскому типу.

Кроме бессознательно двигавшегося народа, за это движение стояли и образованные люди, великорусского типа, которые, на почве анархизма и непрерывных успехов в движении на восток, были убеждены, что для русского всё возможно, что китайцы и японцы какая-то дрянь и проч.

Наиболее ярким представителем этого типа новгородских ушкуйников был пользовавшийся большим влиянием и, следовательно, соответствовавший расовым инстинктам, редактор наиболее влиятельной газеты «Новое Время» А. С. Суворин, и ставший во главе ушкуйников талантливый, предприимчивый с авантюристическими наклонностями, варяг Витте.

Постройка Порт-Артура и Дальнего и вторжение в Корею было уже не стихийное движение, а прямое объявление войны двум могущественным державам желтой расы — Китаю и Японии, и должно было окончиться, совершенно ясным для антрополога, и неизбежным поражением.

Это неизбежное, но всеми русскими неожиданное, поражение послужило началом громадного переворота в жизни русских. Уверенность в силе русского Бога и царя поколебалась.

Печальное состояние психики, в котором находилось чуть не всё грамотное население России в конце XIX и в начале XX века после несчастной войны, достигло высочайшей степени. Все ждали и требовали какого-то переворота. Людей, пробовавших доказывать невозможность такого переворота оскорбляли, их травили газеты, а нередко, вслед за газетной травлей и убивали.

Продолжительное существование психоза объясняется тем, что идеи, на которых он создавался, не были только наносные, и что анархизм принадлежал к основным свойствам, вечно искавшего белой Арапии, великорусского типа. При распространении просвещения, улучшений сообщений и некоторой свободе слова, он непременно должен был когда-нибудь обобщиться, прийти к заключениям. Ослабление воли вследствие хронического алкоголизма и безделья обеспеченных классов, и распространение анархической, свойственной типу, литературы, при расшатанности, как светской, так и духовной власти, в конце девятнадцатого века только способствовали доведению анархизма до степени психоза целых масс.

Кроме анархической литературы на это имели влияние посторонние типы. Кроме непосредственного влияния отдельных лиц, других типов с ограниченным кругозором и потому имеющих твердые и ясные цели, в русском, с неопределенными идеалами и расшатанной волей обществе, появились образовавшиеся под гипнозом инородцев, чуждые русскому типу, организации. Такие искусные организации, как железнодорожные и телеграфные забастовки и иные, не могли быть делом плохих организаторов русских, а образовывались при непосредственном участии, имеющих готовые денежные средства и определенные цели, людей других типов, главным образом евреев. Сами евреи, всегда находящиеся под гипнозом своей религии, ища равноправия, доведены были своей литературой тоже до состояния психоза. Этот психоз, при способности евреев проникать всюду, денежных их средствах, газетной литературы, которую чуть не всю они взяли в свои руки и искусно и талантливо руководили ей, — заражал русские с расшатанной волей массы и подчинял их хорошо задуманным организациям.

Психическая, охватившая русское общество, эпидемия должна, однако, была раньше или позже кончиться. Собственно едва ли не всё то, о чем мечтали утописты, в том числе и социализм, уже перерабатывалось в течение истории в мозгах русских анархистов. Под влиянием причин, о которых упоминалось выше, русские анархисты только потеряли те точки опоры, на которых до того держалось общество и государство. Для того, чтобы психоз разрешился возможно скорее, необходимо было каким-нибудь образом объединить общество, дать ему возможность гласно и откровенно высказать свои желания в присутствии не одних загипнотизированных, а и людей, которые бы могли делать поправки к желаниям утопистов и могли поставить вопросы на реальную почву. Необходимо было познакомить общество со сложными потребностями государства, о котором большинство имело совершенно смутные представления. Необходимо было, чтобы причины той ненависти, какая накопилась у народа против помещиков и вообще интеллигенции, а у интеллигенции против правительства, были всесторонне рассмотрены. Вообще необходимо было, чтобы народ принял в соображение не одни свои личные, хозяйственные, сословные, сектантские вожделения, а интересы всего государства.

Как всемогущий Бог, так и самодержавный царь, конечно, не могут быть заинтересованы в том, чтобы одним людям жилось хорошо, а другим худо. Цель у самодержавного государя может быть только та, чтобы всем его подданным, без различия их званий и состояний, жилось возможно лучше, а самая высокая цель, чтобы они научились сами, без участия власти, защищать как свои, так и государственные интересы.

По исторически сложившимся обстоятельствам, при необыкновенных крайностях и неуменью организоваться народностей русских типов, правительство для обеспечения государства вынуждено было сделаться регулятором этих крайностей, всеобщим опекуном.

Не может быть сомнения в том, что всем русским государям должна была приходить мысль свалить с себя это непосильное время и по возможности передать всё внутреннее управление государства в руки самого народа. Но народ, кроме власти царя и веры, ничем другим не объединялся, а помещики и чиновники были уверены, что народ повинуется только палке, и что изменение режима грозит страшной опасностью государству.

Самым существенным препятствием, как для введения самоуправления, так и еще более для принятия участия в законодательстве и делах государственного управления была почти полная безграмотность народа. При оторванности от народа дворян и чиновников всякое, состоящее только из этих классов представительное, законодательное, или учредительное собрание могло выразить желания только этих, не знающих производительного труда, классов.

С воцарением Императора Николая Второго, когда в первый раз было обращено серьезное внимание на образование народа, и число народных школ, не только общеобразовательных, но и, прежде вовсе несуществовавших технических, к 1905 году увеличилось, может быть в десять раз, против числа школ, бывших в предшествующее царствование и под впечатлением брожения умов и охватившего образованные массы психоза, признано было наконец возможным сделать попытку проверить действительное настроение народа, а в 1905 году была учреждена Государственная Дума.

В Государственную Думу вошли как избранники всего русского народа, так и представители всех главнейших, входящих в состав государства, других народностей. Все они внесли с собой не только модные и утопические, навеянные последними событиями, теории, но самое главное, внесли ту суть, которая помимо теорий лежит в основе их антропологических типов. Помимо всяких утопий, эта основа, при столкновении разнообразнейших интересов и желаний членов Думы, должна была выйти на чистую воду. При этом скоро и оказалось, что русский тип между всеми другими самый сильный и хотя под влиянием гипноза, ослабления воли и расовых свойств, русский человек временно и подчинялся разнообразным влияниям, но, в сущности, он тот же самый, какой был и при Владимире Святом, и Мономахе, и Петре Великом.

По народностям чистые русские типы, вероятно, составляли не более половины членов Думы. Треть членов — русские смешанных типов, и около четверти принадлежат к разного рода инородцам. Фамилии, из 442 членов последней Думы, оканчивающихся на ов — 149, на ев — 38, на ин — 40, на ский — 50, на цкий — 15, на ич — 26, на ко — 19, на ук и юк — 5, всего 343. Множество фамилий с разнообразными, часто немецкими (33), окончаниями принадлежат также большей частью к русским смешанным типам. Фамилии на ский, цкий и ич частью польские, но большая часть русские, часто белорусские.

По антропологическим исследованиям современного населения, у русских членов Государственных Дум преобладает брахицефалический тип, с 10–12 % долихоцефалов. Цвет глаз у 50 % серый, у 25 % карий, у 20 % голубоватый и голубой, и 5 % черный, зеленый и смешанный. Волосы преобладают темно-русые, носы прямые, крупные. Возможно, что долихоцефалы и кареглазые более соответствовали требованиям избирателей и их выбрано больше. Типы нерусских членов Дум, кроме поляков и латышей, брюнетические и еще гораздо более брахицефаличны как татары, евреи, некоторые финны, а особенно армяне, у которых черепной показатель 85–86, вместо 81–82 черепного показателя русских. У евреев и армян носы преобладают горбатые, крючковатые. Из южных инородцев наиболее долихоцефалы имеретины и мингрельцы (Чхеидзе, Гегечкари), по языку принадлежащие к брахицефалической грузинской группе.

При неизменности антрополигических типов основные свойства их такие же, какие они были и тысячу лет тому назад. Ассимилируемые инородческие типы вырождаются и тонут в массе государственного типа, не изменяя его сущности.

Главную руководящую роль в Государственных Думах, как и в русской истории, играет северорусский, сероглазый, крупноносый, брахицефалический, с 10 % долихоцефалов, тип. Эта группа состоит из потомков земледельцев, ушкуйников и купцов, с небольшой примесью потомков варягов, которые с начала истории, смело преодолевая все препятствия, не зная хорошо куда идут и не находя границы, где бы можно было остановиться, шла в неведомые страны, отыскивая землю и свободу. Между ними было много толков и людей с крайними убеждениями, готовых для защиты их даже на самосожжение. Были проповедники и социализма (духоборы) и анархизма, почитающие насилием и грехом паспорта и взимание налогов (бегуны).

Впоследствии между ними появились приказные и формалисты, стоящие на почве закона, как протопоп Аввакум. Все они легко подчинялись гипнозу фанатиков и юродивых. В глубоких тайниках души народа, со времени Рюриковичей и принятия христианской веры, всегда однако таилась идея своего Бога и своего царя.

Из членов Государственных Дум этого типа большинство, отыскивая землю и свободу, руководствуется расовыми инстинктами, нутром (Белоусов, Образцов, Гулькин, Сторчак, Сурков, Кузьмин, Розанов и др.), другие объясняют расовые инстинкты сложными научными и утопическими соображениями (Покровский, Гучков, Маклаков, Шенгирев и др.), а иные стоят на почве формы, закона (Аджелов, Муромцев, Милюков, Щепкин и пр.). Есть типы почти истерические (Родичев). Большинство, обвиняя во всем правительство, чувствует, однако, что примирить все разнообразные желания может только сильная власть.

Все они стремятся к достижению высшей, Божьей, правды. Есть что-то гордое и наивное в широких, беспредельных идеалах и перспективах великорусского типа. Расчищая дорогу для колонизации, русские никого не порабощали, присоединение к государству разных племен было печальной необходимостью, а для этих племен благодетельно, а присоединение грузин и армян вызвано только чувством милосердия к ним. Смотря на инородцев и иностранцев несколько свысока, русский не желает их ни в чем стеснять, и даже готов посторониться, чтобы дать им дорогу. В государственном смысле ошибкой правительства может быть разве то, что оно навязывает инородцам русский язык. Русский народ, хотя и чувствует стеснение от эгоистов — латышей, евреев, армян и других, но как бы совестится ставить какие-либо препятствия для их узеньких национальных целей.

Отсутствие национального эгоизма, признание обязательных для человечества, христианских норм и Божьей правды, выдвигает мировой великорусский тип из всех других имеющих эгоистические, узко-национальные цели, типов. В Государственной Думе идея русского национализма, чуть не у большинства членов великорусского типа также не встречает сочувствия.

Другая большая группа русских членов Государственных Дум состоит как из наиболее из русских групп, брахицефалического и брюнетического типа малороссов и полещуков, так и из наиболее долихоцефалического и голубоглазого, белоруссов. Эти народности и при иноземном владычестве всегда оставались верны православию и самодержавию, и, не отыскивая новых путей, сохраняли традиции и шли по дорогам намеченным.

Члены Государственных Дум этих типов (Алексеенко, Созонович, Шубинский, Замысловский, Коваленко, Лучицкий, Проценко и другие), преследуя достижения возможных целей, улучшения государственного порядка и более критически относясь к утопическим и космополитическим теориям, шли за членами великорусского типа, но регулировали и умеряли его крайности. К этой группе должен быть причислен и тип запорожца, смело, как бы в порыве вдохновения, бросающегося на неверных (Пуришкевич).

По сословиям отношения членов Государственных Дум к их задачам не совсем одинаковы.

Громадное большинство крестьян, хотя и ничего не понимало в государственных потребностях, и временно подчинялось гипнозу утопистов, твердо верило, что всем распорядиться может только Государь.

Дворянская группа представляла большое разнообразие. Древних бояр, блюдущих престиж царя, больше чем сам царь, — немного (Марков 2-й, Вязигин, Доррер, Шульгин и др.). Несравненно большая группа дворян и чиновников, глубоко преданных самодержавию и убежденных, что государство сильно только под защитой его, но под влиянием наследственной праздности и алкоголизма, лишенных твердой воли и способности идти против течения. Очень многие дворяне из типа подьячих и книжников держатся за форму (Милюков, Кузьмин-Караваев).

Купеческая группа представлена слабо, хотя влияние купцов, умеющих приспособляться к обстоятельствам и завидующих дворянам, заметно.

Духовенство, лишенное вдохновения и талантов, нередко выступало с защитой православной веры и христианского просвещения, но чувствовалось, что оно под влиянием чиновничьего воспитания и режима, обеспеченное жалованьем и независимое от прихожан, потеряло идею самопожертвования во имя Христа, преследует не столько государственные и даже религиозные цели, сколько свои, кастовые интересы. Исключения составляют епископ Евлогий и еще немногие. Были священники и чуть не анархисты (Тихвинский).

Из числа членов Думы нерусских, самую сильную группу, особенно в первых двух Думах, составляли поляки. Будучи культурнее русских и сохраняя свои исторические традиции, поляки свысока и с некоторым пренебрежением смотрели на мятущихся россиян. Преследуя свои цели, они вносили полезный корректив в заседании Думы.

Расчетливые, деловые и преданные Государю члены Думы татары (Махмудов), преследовали исключительно интересы своих единоверцев.

Нерасчетливые и неделовые члены Думы грузины говорили страстным и возвышенным слогом о всяческих неправдах, но собственно ни о чем не заботились и ничего хорошо, даже Кавказа, не знали.

Армяне и евреи, по свойству типов и историческим условиям, стояли за свободу и равноправность, имея в виду только свои народности.

По естественному ходу дела заседания Дум были сначала очень бурны, и на них высказывались самые разнообразные, главным образом, крайние, мнения. Когда всё, что накипело в сердцах взволновавшегося и не умевшего бороться с усложнившимися требованиями жизни народа, было высказано, заседания Думы сделались спокойнее и, хотя первые две Думы вследствие большой взволнованности членов их и были распущены, нет сомнения, что занятия Думы постепенно войдут в надлежащее русло.

Наиболее последовательны и верны типу были крестьяне всех русских народностей. Когда они узнали, что Государь разрешил всем высказать свои нужды и были убеждены, что Государственной Думе предоставлено сделать всё то, что желательно и необходимо народу, то совершенно не зная государственных потребностей и не интересуясь управлением государством, как делом государевым, крестьяне прямо и решительно выразили свое единственное, такое же, как и во времена рюриковичей, желание, чтобы им отдали все, лежащие впусте, государственные и частновладельческие земли. Крестьяне были убеждены, что высказывая свои желания, они только выполняют волю Государя. Когда Государь сказал, что собственность каждого священна, — крестьяне успокоились.

Мнения и пожелания остальных членов Дум, частью весьма дельные и выясняющие насущные потребности государства и народа, частью утопические, не заключали в себе ничего особенного оригинального. В общем уже из первой Думы было заметно, что на ход истории не будут иметь почти никакого влияния ни разработанные утопии, ни инородцы, а руководить Думой будут, как и прежде, анархисты с беспредельными желаниями великорусского типа, и регулирующие эти желания, осторожные индивидуалисты типов южного и западных. Высшей санкцией, как и всегда, будут русский Бог и русский царь.

Инородческие влияния, хитросплетения Винавера и Пергамента, умные и энергичные речи поляков Дмовского и Жуковского, вопли Гегечкори и Чхеидзе, слушались достаточно терпеливо и ими нередко восхищались, но было видно, что как эти речи, так и стенания русских мистиков и раскольников, не в состоянии поколебать те основные свойства русских типов, какие были заложены при самом формировании их. Большинство членов Думы всё еще держится сдержанно и как бы из любезности к гостям, не проявляет своего типа, но уже ясно, что господами положения будут они. Инородцы, особенно более культурные поляки, уже почувствовали это, и только евреи еще вероятно долго не будут в состоянии освободиться из своего заколдованного круга, но и они, как умеющие ко всему приспособиться, без сомнения, пойдут за русским государственным этнографическим типом.

Когда народ узнал, что всё, что накипело у него на душе, высказывалось в Думе, он, хотя и перестал верить во всемогущество Думы, постепенно начал успокаиваться.

Есть все данные предполагать, что представители русского, мирового, доказавшего свою жизнеспособность, типа, скоро окончательно выйдут из некоторого гипноза, в котором они, как и народ, находились, и что Государственная Дума, регулируя свойственные типу, неопределенные и стремящиеся к бесконечному, анархические порывания, сделается твердой и прочной опорой нового государственного строя.

Опасности для существования Думы однако есть. Хотя анархические инстинкты народа, признавшего своего Бога и своего царя, и подчинились государству, и хотя идея государственности несомненно существует у всех и самих крайних членов Государственной Думы, свойства расового анархизма у них остаются. Расовые инстинкты всё тянут их то к мечте о всеобщем счастье, то к исправлению по своему вкусу религии, или основных государственных форм, то к вмешательству в чужие дела и заступничеству за действительно, или в их воображении, угнетаемых, то к чрезмерному самомнению.

Часть потерявшей веру и традиции интеллигенции под влиянием общераспространенных шаблонов полагает, что Государственная Дума может сделаться такой же авторитетной и обладающей таким же престижем в глазах народа и всего мира, как и Государь. Она думает, что шапка Мономаха не тяжелое, независимое от личной воли Государя и не могущее быть сброшенным, исторически наложенное на него, бремя, а может зависеть от пестрого состава Думы. В Думе было брошено и принято значительной группой сочувственно высказанное с молодцеватым видом мнение смешанного типа купца Гучкова, что было бы лучше, если бы военное управление, военачальники и министры зависели от Думы, а не от Государя.

Такое грубое непонимание характера типов и положения государства, совершенно напоминает идущих без оглядки и не умеющих остановиться, пока не упрутся в стену, ушкуйников. Хотя это, идущее против свойств антропологических типов и народных традиций и губительное для государства, мнение и не может восторжествовать, но если бы, под влиянием гипнозов, оно настойчиво проводилось, то это обозначало бы, что и состав третьей, избранной в период волнений, Думы, не понимает действительных потребностей государства и народа, и было бы необходимо избрание нового состава Думы.

Другая опасность для Думы — это неопределенность желаний, безоглядость и порывания идти на «ура», не разбирая препятствий и подробностей, свойственные, главным образом, великороссам северного типа. Хотя теперь прежней самоуверенности и убеждения в том, что мы всех шапками закидаем и нет, но стремление с кем-то воевать, вмешиваться в непосильные для государства и вредные для народа предприятия, остались. Очень многие уверены, что нам необходимо будет воевать с высококультурными и, идущими уверенными на почве труда шагами, немцами.

Необыкновенный шум, который подняли из-за никогда не могущих объединиться с нами и, вероятно, будущих наших врагов, западных славян, весьма видные члены Думы великорусского типа Маклаков, граф Бобринский и сам председатель Думы Хомяков, показывает, что Дума может когда-нибудь увлечься и другими, вредными для государства и народа, предприятиями. Не невозможно, что под гипнозом весьма влиятельных русских купцов Дума когда-нибудь, как бывало и встарь, придет к решению изгнать или даже истребить всех евреев и армян. Можно представить и то, что под влиянием демократических идей, Дума порешит вместо войска устроить милицию. Но не говоря о таких крайностях, что зараженные излишним самомнением и воинственностью члены Думы потребуют вмешательства государства в дела Персии, Турции и даже войны с Германией, вполне возможно. Расовые свойства типов так могущественны, что их не преодолевает ни воспитание, ни положение, поэтому подобные же, на анархической почве, инстинкты существуют и у многих членов Государственного Совета (Таганцев).

Такого же, не умеющего остановиться типа, не только фельетонист, но и министр — Столыпин.

При таких свойствах преобладающего, с анархическими инстинктами, типа, необходимо иметь в виду, что при могущей случиться опасности для государства, сделаются необходимыми и такие меры, к которым в подобных случаях прибегали Роман Галицкий, Иван Грозный, Петр Великий. Такие меры, как соответствующее расовым свойствам всех русских антропологических типов, всегда вели к успокоению народа и усилению государства.

Европейские народы живут слишком недавно исторической жизнью, чтобы решить, что те формы, в которых уложилась их государственность, наиболее им свойственны. Европейцы всё мечутся и придают большое значение всевозможным теориям до устройства пролетарных республик и коммуны. Пережившие целые тысячелетия множество культур и теорий, в роде переживаемых Европой, китайцы и японцы дано уже пришли к заключению, что самая лучшая, регулирующая все страсти и стоящая выше всех партий, форма государства, есть имеющая божественное начало, самодержавная монархия. Хотя они не совсем уверены в бессмертии, но чувствуют, что есть непостижимая Верховная Сила, которая в своих провиденциальных целях, нисходит на монарха.

Самодержавие, окруженное ореолом престижа, ограниченное законами и употребляющее свою власть только в совершенно исключительных случаях, наиболее совместимо как с свободой отдельных личностей, так и всевозможных союзов и корпораций, и поэтому вероятно все народы со временем дойдут до необходимости ввести такую форму правления.

Для существования русского государства и прочного объединения как весьма неодинаковых по типу собственно русских народностей, так и вошедших в государство многочисленных инородцев русского зоологического района, как была, так и есть, и будет возможна только самодержавная власть.