Русская расовая теория до 1917 года. Том 2

Изучение черепов и костей человека каменного века побережья Ладожского озера А. П. Богданов

Коллекция черепов, найденных А. А. Иностранцевым близ Ладожского озера у впадения в него Волхова, состояла из десяти черепов и значительного числа обломков черепов и отдельных костей скелета. Черепа эти можно было (по нахождению) разделить на две серии, из коих одна, в шесть черепов, найдена была ниже, или глубже остальных. Кроме того, я мог сравнить с ними один неполный череп каменного века из курганов С. Гамарни Киевской губернии, Каневского уезда, добытый профессором Д. Я. Самоквасовым, и пять черепов, переданных мне для изучения Гр. А. С. Уваровым из Уткино, Ярославской губернии, и найденных в могилах, заставляющих предполагать о их принадлежности к каменному веку. Волосовский череп, тоже найденный графом Уваровым, описан уже был А. А. Тихомировым и мог быть также принят для сравнения. Значительное число черепов из курганов Новгородской и Тверской губерний, а также несколько черепов из курганов же Олонецкой губернии, доставленные г. Барсовым, послужили материалом для сравнения черепов каменного века с таковыми же, полученными из курганов позднейшего периода. Весь этот материал имеет, несомненно, большой интерес, так как совершенно нов, касается местностей почти еще не тронутых в краниологическом отношении и относится, в древнейших своих представителях, к совершенно еще не изученной антропологическим методом эпохе каменного века и курганному периоду. Нужно прибавить, однако же, что материал этот еще незначителен по численности для каких-либо окончательных выводов и может служить только для постановки предварительных вопросов.

В предварительной заметке, представленной мною Петербургскому съезду естествоиспытателей 1879 года и затем напечатанной в «Известиях Общества Любителей Естествознания», я уже обращал внимание на особенное значение, которое может иметь, не только для этнологии России, но и для уяснения ее соотношения с прилегающими местностями Западной Европы, изучение того длинноголового курганного племени, которое распространено у нас от Олонецкой и Тверской губернии до Киевской и Курской, и от Московской до Царства Польского и Галиции. Этот же длинноголовый тип встречается и в курганах Кавказских и в черепах каменного века. Не случайно и произвольно разбросан он по России, как видно из раскопок: чем больше добываем мы черепов из курганов разных местностей и разных эпох, тем яснее выступает для нас факт особенного значения этого типа в наиболее древние эпохи заселения России. Наблюдения над довольно значительным числом курганных и новейших черепов, Московских, Киевских, Новгородских и некоторых других местностей, например, Нижнего Новгорода и Курска, везде указывают, что чем древнее кладбище, тем процент длинноголовых больше, и чем новее, тем больше примеси короткоголовых. Основываясь на раскопках в некоторых курганах, например около Суджи (Курской губернии), у Подольска (Московской губернии) и других, можно сказать, что в России сохранились еще несомненные указания на такие местности, в которых, судя по черепам, население было так однородно длинноголово, как этого только может желать антрополог: целые серии в несколько десятков черепов, полученных из таких курганов, представляют, вне общих возрастных и половых различий, замечательное единство. И этого единства тем, по-видимому, больше, чем древнее могилы, дающие нам такие черепа.

Если бы было справедливо мнение, что череп представляет одну из наиболее подвижных частей организма и не может потому служить расовым или племенным указателем, то в могилах мы должны бы встретить не определенную последовательность долихоцефалии и брахицефалии, а случайное смешение их. Но этого нет: во всех тех случаях, когда раскопки производились более или менее систематически, в смысле антропологических требований, когда их делали в местностях более или менее обособленных от исторических и этнологических переворотов и перемещений народонаселения, где нападали на кладбища первых колонизаторов страны, там чистота типа и единство краниологических признаков, бесспорно, бросались в глаза и говорили за свое расовое значение. Если поверья, обряды, предания и мифы настолько живучи, что переживают тысячелетия и по ним археолог может воссоздать в общем первобытные воззрения народов, если речь и слово, при всех своих внешних видоизменениях, сохраняют свою коренную основу и дают нам указания на лингвистическую связь народов, то и кранология, в особенности русская, показывает, что череп сослужит нам не менее важную службу в уяснении первобытных элементов населения Европы. Трудность состоит только в том, чтобы напасть первобытный, мало измеренный различными историческими пертурбациями, материал и чтобы подойти к нему без предубеждений.

Мы сказали, что русская краниология может особенно помочь делу и снова повторяем это, так как для такого убеждения существует много данных. Их можно получить как из общих выводов из всего добытого историей по происхождению и образованию народов, так и из того, что выработано краниологией, хотя она только что еще начинается, и хотя ее материал и до сих пор еще крайне скуден. Лучшим примером последнего может служить господствовавшее еще до последнего времени убеждение в отсутствии людей каменного века в России и в отнесении ее народонаселения к более новым эпохам истории человечества. Исследования последнего десятилетия, открытие следов присутствия человека в России в эпоху мамонта, сделанные гг. Феофилактовым и гр. Уваровым и, наконец, нахождение несомненных черепов каменного века профессором Иностранцевым, поставили вопрос о времени заселения России иначе и открыли для нее путь новых антропологических изысканий по действительно первоначальным колонизаторам ее. Отысканию этих первоначальных обитателей в наибольшей частоте помогают и особенные условия России, в особенности громадные пространства, делавшие возможным нахождение целых территорий, стоявших вне больших и частых исторических перемещений и смешений народов. Лесистость средней и северной России давала возможность первобытным племенам долго сохраняться в чистоте и находить себе местообитание, в которое заходили из инородцев разве только отдельные торговцы и охотники. Эти же леса, покрывавшие кладбища первобытных народов, скрывавшие их от последующих колонизаторов, и сохранили такое значительное число древних могил до нашего времени. Редкость населения и малочисленность жителей, притом разбросанных островами по наиболее удобным для жилья местностям, как например, только по течению больших рек и их притокам, были также удобным фактором для обособления отдельных племен и для сохранения их остатков до наших дней в могилах. Только в последнее время, при большом возрастании населения, при вырубке лесов, при увеличении запашек выходят наружу древние памятники и, к сожалению, в большом числе погибают бесследно. В Западной Европе скученность народонаселения началась в более отдаленную эпоху, чем в России; там ранее установились не только большие, обще-исторические, так сказать, военные и торговые пути, но и второстепенные — местные, помогавшие смешению народонаселений, уменьшению их чистоты даже в отдаленных от центров исторического движения местностей. Поэтому-то мы можем еще в России находить тысячами черепа древних обитателей, как это показали раскопки графа Уварова в Ярославской губернии, Л. К. Ивановского в Петербургской, мои в Московской и других, тогда как в Западной Европе останки древних жителей попадаются только единицами. Это составляет важное преимущество России, и уже по одному этому она заслуживает особенного внимания антропологов и археологов, не говоря о других общих вопросах по историческим судьбам народов, связанных с изысканиями по Русской антропологии.

В чистоте антропологического типа, в его устойчивости и этнологическом значении можно тогда только убедиться, когда имеются массы фактов, подтверждающих это. Трудно сказать что-либо определенное относительно этнологического значения отдельного черепа и отдельного костяка: только в немногих резко-очерченных типах, как например, в чисто монгольском и в негритянских, иногда довольно и одного представителя, чтобы иметь право высказать какое-либо определенное суждение; но в большинстве случаев это невозможно из единичных наблюдений, не дающих достаточного основания отличить единичное, случайное от постоянного, племенного. Другое дело, когда черепа являются десятками, сотнями, тысячами, как это уже есть в настоящее время в некоторых краниологических собраниях России, по крайней мере по курганному периоду. При значительной численности, постоянство в форме черепа, встречаемое в могилах известной эпохи и известных местностей, есть уже несомненное свидетельство единства племенного происхождения. В таком положении находится иногда русский краниолог, имеющий еще и то удобство, что во многих местностях, черепа которых он изучает, и именно в лежащих вне больших исторических путей, выбор между племенами, населявшими некогда эти страны, очень невелик, так как исторические свидетельства и этнографические данные говорят за то, что там происходило мало антропологических наслоений. Эти соображения нужно иметь в виду для того, чтобы оценить возможность и значение такого широкого распространения длинноголового типа в средней и северной России и сохранение его в замечательной чистоте в значительно отдаленных друг от друга местностях, как например, Москва и Минск, и далее к западной границе. Этот факт большого распространения первоначального, довольно однородного, длинноголового типа в России, по мнению некоторых антропологов, составляет вовсе не случайность, а естественную необходимость, отражение того, что должно быть, если только верны те естественно-исторические и лингвистические сведения, которые мы имеем по отношению переселения народов.

Известно, что лингвистика дает нам группу Индоевропейских языков, сходных и по строению корней, и по составу речи. Так как трудно предположить себе, чтобы это сходство обусловливалось только одним позаимствованием, а не выражалось в единстве происхождения, то и в антропологическом и этнологическом отношениях группа народов, говорящих Индоевропейскими языками, считается происходящей от одного корня, имеющей кровное родство. Исторические сказания и научные данные говорят нам за то, что различные подразделения на племена суть продукты времени, а не первоначального происхождения. Вряд ли даже полигенисты, допускающие несколько центров происхождения человека и, следовательно, несколько основных первичных племен, могут допустить также, что расы Романская, Англо-Саксонская, Скандинавская и Славянская появились как результат первичного творения. И они принимают только несколько первобытных первичных рас и не могут отнести к ним такие, новые по происхождению и имеющие столь много единого, племена, как только что указанные. Поэтому для белых европейских рас мы должны признать единое первоначальное происхождение, и для этой первоначально гипотетической расы даже и существует научное название — арийцы. В последнее время явилась попытка в сочинении Пёше выяснить антропологические признаки этих первоначальных арийцев, равно как и место их первоначального происхождения, которое Пёше полагает в нашей Белоруссии. Арийцев он считает длинноголовыми, высокими, голубоглазыми и белокурыми. Можно многое, может быть, сказать против частностей воззрений Пёше, в особенности против фактов первоначальности заселения Белоруссии арийцами, но метод, принятый им для решения вопроса, равно как и самый вопрос, поднятый им, заслуживают большого внимания и имеют особенный интерес для России, особенно по отношению древнего длинноголового типа, найденного не только в курганах, но и в толщах несомненно каменного века, как это показали исследования профессора Иностранцева.

Если принимать особое происхождение для каждого племени Индоевропейцев, то всё исследование об этих племенах может ограничиваться только изысканиями путей перемещения этих племен и влияния смешения их друг на друга. Такое исследование необходимо, полезно и составляет один из прочных базисов научных работ, но им все-таки еще не уясняется вопрос: почему они и антропологически, и лингвистически, и этнографически имеют так много общего? Это общее составляет ключ вопроса и от него можно отстраняться, но нельзя не признать его коренного значения, особенно в виду того, что сама сущность этнологических данных выставляет вопрос о происхождении на первом плане. Когда мы издали или с высоты смотрим на какой-нибудь город, когда мы не можем еще при таких условиях осмотреть частности, то мы явственно различаем главнейшие пункты его, главнейшие здания и их относительное положение. Такая точка зрения дает нам только общий план города, общее представление о нем, но зато она нам крайне облегчает последующее изучение частностей: с планом, набросанным с высоты, в руках, мы можем затем смело ориентироваться в частностях, и изучение их окажется для нас легче, удобнее и всестороннее. То же и с вопросами этнологическими, особенно, если они решаются краниологическим путем.

Лингвисты и этнографы установили множество названий племен и народов; они в основу своей классификации брали признаки языка и быта; история показывает нам, что с течением времени, вследствие исторических событий, различные племена принимали различное название, смешивались друг с другом, подпадали друг другу под лингвистическое и бытовое влияние. Требовать, чтобы антропология, а особенно краниология, дала признаки, характеристичные для каждого из этих племен можно только при смешении задач естественно-исторических с историческими и забывая то, что изменение в языке и обычаях вовсе не связывается необходимо с изменением организации и особенно черепа, за исключением только тех обычаев, кои необходимо влияют на последнюю. Череп может варьировать только в известных, сравнительно немногочисленных признаках, коих главнейших наберется едва два десятка, из которых некоторые, кроме того, по закону соотношения частей стоят в зависимости друг от друга. Поэтому краниология может отличить не француза, немца и русского, так как эти народности, эти нации группируются по бытовым и политическим условиям, а не естественно-историческим; краниология отличает не различные роды и колена одной и той же исторической группы, из коих по бытовым и другим особенностям этнографы устроили свои племена, а те естественно-исторические группы, которые отличаются единством кровного происхождения и несут на себе признаки естественно-исторического племени. По отношению естественно-исторического исследования России особенно возможны выводы по отношению племен длинноголовых и короткоголовых, широкоскулых и узкоскулых, низкоголовых и высокоголовых, узконосых и широконосых. Эти признаки настолько типичны, когда они являются в значительной чистоте, что мы постоянно и в общежитии, вне всякой антропологии, употребляем их для наших классификаций. Это несомненно естественно-исторические племенные признаки, говорящие за кровное сродство, за близость происхождения; но эти признаки и дают нам возможность установить с большей или меньшей определенностью только большие группы, а не их вторичные подразделения, что составляет дело дальнейшего изучения и задачу, возможную только после удовлетворительного решения более общей задачи, — вопроса о главнейших группах. Это дальнейшее будет уже нанесение частностей на план, добытый общим обзором предмета а vol d’oiseau и составляющий необходимое начало для систематического изучения народонаселения России с краниологической точки зрения и для установления признаков второстепенных подразделений племен.

Таким образом, по самому свойству краниологического метода мы можем прежде всего удобнее и легче изучить только общие большие этнологические группы, а затем все наши естественно-исторические данные говорят за то, что чем глубже мы идем в ряд веков, тем с меньшей численностью разновидностей мы должны иметь дело, так как вторичные племенные видоизменения суть результат последующих исторических влияний. Из этого следует, что чем древнее эпоха, из которой антрополог имеет черепа, и чем первобытнее население, к коему принадлежат они, тем задача более облегчается, становится на более твердую почву, так как получается более однородный, более резко очерченный материал в своих краниологических признаках. Трудность для антропологического исследования увеличивается по мере всё большего и большего сближения исторических народов и их взаимодействия друг на друга. В новейшие эпохи, конечно, последовательные серии черепов различных доисторических и исторических периодов, а также сравнение с племенными, ныне живущими, могут помочь делу, как это мы видели из опытов изучения различных наслоений народонаселения в Московской, Киевской и Новгородской губерниях; но это имеется еще крайне в редких случаях и при недостаточной численности материала. Чем древнее народонаселение, чем оно чище, тем даже меньшая численность материала может привести к более или менее серьезным выводам.

Курганное население, дошедшее до нас, сравнительно не особенно древне, так как в нем мы находим и бронзу, и железо, и другие указания на сравнительно недалекое прошлое; но те же курганные остатки говорят нам, что ему предшествовало, по-видимому, во многих местностях России другое, более древнее, население каменного века. Поэтому начинать дело с курганов бронзовой эпохи по отношению племен России значит не идти с начала, но с середины, ибо существуют свидетельства о более древнем населении обитателей России, о еще более первобытных племенах. Киевская губерния, Петербургская и Владимирская дали нам указания в черепах и костяках каменного века на такое первобытное заселение, и изучение этих остатков особенно важно для выяснения значения и места того длинноголового племени, о коем мы имеем так много свидетелей в русских курганах. До сих пор, до находок А. А. Иностранцева, мы имели только отрывочные данные по людям каменного века, но эти находки дали нам и изделия и обстановку этих первобытных людей. Кроме курганного человека каменного века, мы получили еще и торфяного, — еще более древнейшего. Принадлежали ли эти люди каменного века к той же Индоевропейской расе, как и последующее население России, или они были другого типа, иного происхождения? Его ли мы должны счесть за ближайшего потомка тех предполагаемых арийцев, из коих обособились Индоевропейские племена, или это было нечто особенное? Вот вопросы, которые невольно приходят исследователю, когда он, собрав и изучив насколько это возможно, весь фактический материал, обратится для удовлетворения своей естественной любознательности к общему суммированию добытого им, хотя бы только с целью, при помощи такой общей сводки фактов осмысления их, и выяснить себе с большей ясностью пути дальнейших изысканий.

Всякий, кто занимался антропологией и старался решить краниологические данные об этнологии различных местностей, необходимо проходил путь уныния и разочарования на первых порах при сопоставлении массы общих и детальных вопросов, имеющих большое антропологические и историческое значение, с недостаточностью средств, даваемых существующей численностью имеющегося материала и малым числом несомненно характерных признаков в сравнении с массой племен, соотношение коих требовалось выяснить.

Всякий, мало имеющий дело с черепами, видит в каждом черепе нечто особенно и нечто достаточное для полного решение вопроса о расе, и археологи, сплошь и рядом, присылая один или два черепа, полагают, что всегда возможен положительный ответ о расе. Люди, видевшие значительное число черепов из различных местностей смешанного народонаселения и знакомые с индивидуальными, болезненными и искусственными изменениями черепов, переходят в другую крайность, пока они имеют дело с решением частностей: они начинают сомневаться в какой-либо правильности, в каком-либо законе формы черепа, вытекающем из племенных свойств. Палеонтологи уже перешли этот период сомнения в науке, и благодаря их исследованиям не только установлены доисторические расы домашних животных, но и общепризнан метод определения расы по черепу и костяку. Они знают, что не всегда всякий череп домашнего животного может служить для определения племени или расы, и что скрещивание и индивидуальная изменчивость сглаживают отличительные признаки; но это они признают только за факт, который нужно иметь в виду при исследовании и выводе, а не за обстоятельство, прямо отвергающее возможность каких-либо выводов на основании черепа потому только, что он меняется в своих признаках от многих причин. Антропология еще переживает свое детство, особенно по отношению краниологической классификации, и в ней изменяемость черепа еще часто утрируется с одной стороны от отрицания краниологических племенных признаков вообще и до возведения почти каждого различия в 1 % в среднем числе до значения племенного признака. Эти крайности с каждым днем всё более и более сглаживаются, и изучение размещения краниологических типов в России и ее областях может убедить и не верующего в существование определенного закона в распределении типов черепов, несмотря на все обстоятельства, исторические и бытовые, которые содействовали смешению и сглаживанию этих типов.

Весьма серьезные люди высказывают, как нечто серьезное и нечто научное, требование теперь же определить по черепу его племенное происхождение без указания местности и условий нахождения, эпохи его происхождения. При этом забывается только то, что признаки краниологические суть не видовые в естественно-историческом смысле, а расовые или племенные, часто доходящие до значения разновидностей, связывающихся со многими переходными формами. Чтобы убедиться в том, что череп представляет однако же, даже в своих племенных признаках, нечто постоянное, стоит только просмотреть географическое распространение типов черепов в России, распределяющихся в общем с замечательной правильностью, особенно, если принять на вид, как еще мало исследованы краниологически древние, первобытные, доисторические племена. Всякий, кто имел под рукой значительное число черепов из Туркестана, не мог не поразиться той общей короткоголовостью, которая господствует там. В коллекции Общества Любителей Естествознания находятся серии черепов, собранные различными лицами: А. П. Федченко, доктором Моровицким, А. И. Вилькинсом и другими, и все они несут на себе явственные признаки брахицефалии. Раскапывая курганы средней России, мы встречаем в громадном преобладании долихоцефалов, к которым в более новых могилах примешивается всё большее и большее число короткоголовых. Все исследователи великорусских черепов находили их гораздо длиннее других славянских черепов по среднему, и встречали значительный процент между ними длинноголовых вообще. Если сравнить этот результат с тем, что в средней России первобытное население было длинноголовое, с тем, что впоследствии оно подвергалось смешению с короткоголовыми финскими племенами, например мордвою, и нападению и порабощению короткоголовых азиатцев, так называемых татарских племен, то уменьшение длинноголовости в великоруссах в историческое время получит естественно-историческое кровное основание, равно как и большая длинноголовость великорусского черепа сравнительно с западно-славянским. От Москвы к северо-востоку и юго-востоку идет преобладание короткоголового типа, а к западу — длинноголового.

Это антропологическое указание на длинноголовый тип как на коренной или первобытный, из коего произошло великорусское население, имеет еще особый интерес, если мы сравним средне-русские курганные черепа с скифскими и примем в соображение исторические факты и предположения. Первыми жителями, о которых только повествует нам история, в юго-восточной России были скифы, а они, сколько можно судить по имеющимся изображениям, были по чертам лица не монголы, а по черепу долихоцефалы, как это можно видеть из описанного мной собрания скифских черепов, добытых раскопками В. Б. Антоновича, Д. Я. Самоквасова и Т. Б. Кибальчича. Монголы были у скифского народонаселение только как примесь. Этот скифский длинноголовый череп очень сходен с тем длинноголовым черепом из Гамарни, который нашел Д. Я. Самоквасов в могиле с каменными орудиями Киевской губернии. На место скифов по истории являются славяне, но славяне — арийцы, а следовательно, по убеждению многих антропологов — длинноголовые. Здесь краниология приводит к тому же предположению, к какому не раз приходили и историки, что славянские племена искони жили, с каменного века в России, но что они известны были в истории под другими именами и в особенности скифов. Если принять, что название славян придано было впоследствии тем же скифам, то мы выясняем себе вполне краниологию Киевского округа. И здесь первоначальную основу составляло туземное длинноголовое племя, жившее с каменного века в степях южной России и еще в доисторическое время подвергавшееся влиянию короткоголовых кочевников в юго-восточной России и колонизации короткоголовых племен с запада. Как показывают киевские кладбища, эта колонизация всё более и более увеличивается в последующие исторические времена, и вместе с тем появляется и большее смешение краниологических типов.

Но славяне были и в Новгороде, и новгородские славяне влияли на Киев; каков же был их краниологический тип? На это у нас также уже существуют некоторые фактические ответы. К сожалению, по отношению Новгорода мы не имеем таких резко-определенных хронологических серий, какие были даны для Киевской губернии раскопками археологов, но сравнивая курганные черепа вообще из Новгородской губернии с черепами из жальников, описанными покойным Волкенштейном, и черепами из более общих могил кладбищенских близ самого Новгорода, мы видим: 1) курганные являются в значительной степени длинноголовыми, особенно мужчины; 2) что могилы в жальниках и в самом Новгороде, принадлежащие более новому времени, характеризуются преобладанием короткоголовых, так что и здесь является также хронологическая последовательность типов черепа, как и в Киевских и Московских населениях; 3) что короткоголовостью, почти вдвое большей в процентном отношении, отличаются женские и женоподобные черепа, как будто новгородцы себе приобретали жен из другого, отличного от них, племени; 4) короткоголовый тип как будто сосредоточивается по преимуществу в кладбищах около Новгорода, в жальниках Валдая и курганах Старой Руссы; в других же местностях, как в Лужском уезде, и других, больше длинноголовых. Наконец, что всего интересней, самые древние черепа Новгородской области, как видно из коллекции А. А. Иностранцева, длинноголовые, и притом не субдолихоцефалические, а чисто долихоцефалические.

Трудно на основании имевшихся у меня материалов утверждать с несомненной уверенностью о первоначальном славянском длинноголовом типе в Новгороде, но ничто его пока не опровергает и, если возможна при таких фактах уверенность, то я убежден даже, что последующие раскопки несомненно древнейших могил Новгородцев дадут длинноголовый тип в значительно большем числе, хотя может быть и не в таком преобладании, как в южной и средней России, и именно по следующим причинам. Заселение севера славянами происходило позднее, чем на юге, как это можно предположить, основываясь на данных по распределению финских рас, по-видимому происшедших от смешения арийцев с алтайскими племенами, вышедшими от Урала и заселившими север России прежде других племен. Эти племена поселились, естественно, в наиболее удобных местностях для звероловства и охоты, и их уже нашли явившиеся с юга славяне и должны были подчинить их себе и оставить их следы рядом со своими в древних могилах. Словом, Новгородская губерния было пограничною, где славяне необходимо должны были столкнуться с другими племенами, и потому не могли так долго остаться в значительной чистоте своего длинноголового типа, как в губерниях Полтавской, Черниговской и иных средней России. Это смешение началось давно, и как кажется, в ту эпоху, к какой принадлежат черепа г. Иностранцева, несущие на себе гораздо меньшую чистоту племени и представляющие гораздо большую изменчивость, чем курганные черепа средней России и скифские вообще. С нахождением населения длинноголового в эпоху каменного века в значительной численности в известных местностях Новгородской земли является параллель с Киевской областью, где тоже пока следы каменного века представлены только длинноголовым черепом. Если признать между Новгородскими черепами длинноголовые за славянские, то тогда сказание летописей, что и Киев, и Новгород — земли славянские, получает и естественно-историческое объяснение, а вместе с тем это становится и в соответствие с тем предположением, что славяне, как и арийцы, длинноголовые, и что они в сравнении с другими Индоевропейскими племенами всего юнее даже в естественно-историческом смысле, всего менее отдалились от своего корня, что подтверждается лингвистическими изысканиями, насколько мне это только известно.

Но можно еще далее провести умозаключения и еще значительнее обобщить их, хотя бы для того, чтобы вызвать естественно-исторические, основанные на раскопках, предпринятых в достаточных размерах и в исторически доказательных местностях, опровержения. Для такого обобщения мы должны принять в соображение следующие обстоятельства. Существует целая литература, старающаяся доказать распространение славянского племени в доисторические времена далеко за пределы нынешнего размещение славян в западной и северо-восточной Европе. Существуют доказательства, что славяне заселяли Балтийское прибрежье до Дании и далее, что они доходили до Швеции. Этим даже думают объяснить и призвание Рюрика, не как иноплеменного, а единокровного князя. Много писали против этих стремлений расселить славян по Европе, и еще более смеялись над различными славянскими теориями потому, что, к сожалению, к ним примешивается вопрос политический, вопрос генеалогических и исторических прав одних народов над другими. Но в настоящее время наука уже пережила эпоху аристократического воззрения на племена, по которому одни представлялись избранными и предназначенными для господства, а другие обделенными природой и низменными, с которыми совестно было иметь кровное сродство. Для науки существуют только племена, более или менее благоприятствуемые внешними обстоятельствами, историческими условиями и внешней обстановкой. Но не так еще давно ученые, спокойно выслушивавшие лопарские и финские теории первобытного заселения Европы, с особенной энергией восставали против славянской. Только теперь, понемногу, начинает проникать не только в жизнь, но и в антропологию, то убеждение, что происхождение народов одно, а политическое их право и значение — другое, и потому поспокойнее стали относиться к славянской теории, смотря на нее как на такое же правомерное предположение, требующее научного разбирательства и доказательств, как и другие. При таком более спокойном научном взгляде на дело и могла только появиться гипотеза об арийцах Пёше и доброжелательное отношение к ней антропологов, например Эккера и других.

Итак, исторические и лингвистические факты могут быть представлены для древнего, доисторического размещения славян далеко по Западной Европе и около Балтийского прибрежья. Со своей стороны краниология может представить также некоторые доводы в пользу этого. Тип черепов, и именно длинноголовый, найден в Западной Европе, не только около границ России в Галиции, но и далее, в так называемых рядовых могилах (Reihengraber) в Германии, и тип этот очень сходен с нашим курганным. Тот же тип попадается и в древних могилах Швеции, найден и в Пруссии. Отсюда две теории: по одной, принимающей эти черепа за славянские, славяне обитали в этих пространствах как древнейшие владетели, по другим — это были германцы, так как тип черепа считается за древне-германский. С последней точки зрения германцы жили некогда, в первобытные времена, в России и распространились от нее далее на запад. По нашему, это и то и другое вместе, или лучше сказать ни то, ни другое, а то первоначальное племя, прото-европейцы, арийцы, или что иное, назовите, как хотите, но только то население общее, из коего расчленились потом различные Индоевропейские племена, изменившиеся затем в различных местах, в Германии, Швеции, Дании и России, как от влияния физических условий, так и от смешения с различными короткоголовыми и черноволосыми племенами. Задача европейской этнологии и состоит в выяснении того, насколько в основу населения каждой страны легло это первоначальное арийское племя и насколько оно изменилось от обособления и местных физических условий и в особенности от смешения. Определение этих-то элементов смешения и составляет особенную трудность, так как они были не только различны в различных странах, но и в разные эпохи в разных местностях, примеры чему, особенно убедительные, мы видим и в этнологии России. Допустивши существование такого общего антропологически коренного населения, арийцев, и олицетворив его в нашем длинноголовом племени, мы выясняем себе и некоторые темные стороны, но вместе с тем наталкиваемся и на новые вопросы, требующие дальнейшего выяснения и на первый раз, теперь, кажущиеся противоречиями.

Одно и то же племя, но поставленное в различные условия при большем или меньшем обособлении, с течением времени получит сначала бытовые, затем лингвистические и, наконец, физиономические различия. Жители моря и жители континента, равно как и жители приполярных стран при продолжительном обособлении друг от друга, хотя бы они и принадлежали естественно-исторически к одному и тому же племени, примут, несомненно, с течением времени форму разновидностей. Различные потребности вызовут иное приспособление костюма и других гигиенических и бытовых условий. Местные продукты будут во многом иные, и пути, по которым доходят покупные вещи, приобретаемые от торговцев, тоже иные в таких различных местностях, потому и бытовые остатки в могилах или вообще в земле будут носит различный характер. Моряку будет нужен во многом иной запас слов, чем жителю континента, и им будут также часто встречаться иные предметы, иные ощущения, требующие иных слов, иных оттенков выражений. Темперамент и характер выработаются иные на деле, и это отразится неизбежно на языке, так как это постоянно выражается даже и при более мелких различиях; книжная закругленная речь профессора будет отлична от отрывочной, повелительной военного; обороты священника иные, чем у купца. Занятие, темперамент, преобладающие впечатления кладут, наконец, свою печать на физиономию, на мускулы, наиболее часто приводимые в движения, а вследствие того и на частности формы и развития костей, и вызовут под конец естественно-исторические отличия — независимо от смешения. Если же прибавить к этому еще смешение, то однородная антропологическая основа в различных местностях может выработать весьма понятные племенные различия, что и действительно вырабатывалось с течением времени у германцев, скандинавов, англосаксов и славян, хотя они вышли из одной основы, и было время, когда они составляли нечто однородное, цельное в естественно-историческом смысле. Если это так, то в самые древние эпохи не было столь коренного различия между прибалтийскими племенами, и вопрос о норманнах и их отношениях к древним славянам становится понятным: происхождение то же, тип естественно-исторический тот же, но условия их жизни различные. Отделение было еще не особенно древне, и потому не сгладились ни фактические основные черты сходства, ни воспоминание, оставшееся в преданиях и языке, об общем происхождении. Этим объясняется тот удивительный факт на первый раз, что наши летописи говорят о норманнах и норманнских могилах не только у Новгорода, но и в средней России; но до сих пор не найдено еще ничего, что могло бы быть названо норманнским черепом, своеобразным и отличительным, несмотря на то, что норманнов приходило довольно в Россию: они были одного происхождения с местным первобытным населением России, одного и того же Индоевропейского корня, и потому черепа их не могли существенно и заметно отличаться. Неудивительно, что и новгородские славяне, помнившие о единстве своего происхождения с так называемыми норманнами, призвали к себе их для княжения, так как они были люди свои, а приморский образ жизни развил в них ту энергию и административную, организаторскую способность, при трудных и смутных обстоятельствах, для развития которых было сравнительно меньше места у берегов Волхова, чем у берегов Балтийского моря. Не было же ничего удивительного, когда белоруссы или малоруссы обращались к великоруссам, более их опытным в деле государственной организации и выработавшим в себе, по своим территориальным, физическим и историческим условиям, большую способность устраивать государственное здание.

Можно было бы еще привести несколько примеров, показывающих удобство такого предположения о значении первоначального длинноголового племени в решении этнологических вопросов, но для нашей специальной цели изучения черепов каменного века гораздо полезнее те сомнения и затруднения, кои встречаются при переводе сказанной этнологической гипотезы на краниологическую почву. Исследование курганов Чудских было произведено еще крайне недостаточно, особенно со стороны антропологических признаков, но тем не менее добытые черепа из могил Приохотской Чуди Е. В. Барсовым — длинноголовые и, по-видимому, напоминающие наши скифские: курганы мерянские, исследованные А. И. Кельсиевым и В. Ф. Ушаковым, дали тоже значительный процент длинноголовых, а их относят к финским по археологическим и бытовым данным. Последнее обстоятельство еще можно выяснить себе тем, что понятие финнов в этнографическом и культурном смысле далеко не совпадает с финнами как естественно-историческим племенем. Кроме того, с точки зрения естественно-исторической классификации племен, финское племя не может в генетическом отношении считаться равномерным с понятием об Индоевропейской расе, предполагаемых арийцев, и чисто монгольской расе, которые в типических своих представителях считаются первобытными, тогда как финские племена более новейшими и происходящими от соединения арийской крови с монгольской или иной, то есть вторичными по происхождению. Если это так, если действительно, то, что составляют в этнографии и лингвистике финские племена, есть результат смешения двух первичных рас старого света, и если между ними одни, как самоеды и другие, несут преобладающий монгольский тип, а другие, как настоящие финны, характеризуются преобладанием арийских признаков, то тогда понятно появление между мерянскими черепами длинноголовых в значительном числе, как по условиям сказанного происхождения, так и по тому, что мерянское племя жило именно на границе распространения скифского племени и должно было подвергаться его влиянию более, чем какое-либо другое из финских племен. Московские черепа тоже длинноголовые в курганный период и весьма сходные с мерянскими; изучение могильного и современного населения великоруссов показывает, что это длинноголовое племя наложило свою печать на великорусский череп, как об этом мы уже упоминали. Если есть основание предполагать, что скифы легли в основание образования великоруссов в других местностях, если есть сходство в краниологии между черепами скифскими и длинноголовыми мерянскими, то можно предположить, что ветвь скифов, прошедшая на север в Ярославскую губернию, поселившаяся на рубеже финских племен и придя с ними в соприкосновение, смешалась с ними, мало-помалу слилась и образовала ту смешанную группу курганов, которая в археологическом отношении и в названии местностей сохранила финские черты, а в антропологическом — получила характер резко выраженного скифского происхождения. Замечательно, что изучая типические черты великоруссов, мы находим, что именно ярославцы представляют нам наичаще то, что мы называем великорусским типом. Гораздо труднее выяснить себе принадлежность чудского черепа к Индоевропейскому племени и объяснить долихоцефализм чуди с избранной нами точки зрения, хотя гипотетической, но имеющей право на то, чтобы ее рассмотреть и опровергнуть фактами, и притом фактами антропологическими и имеющими за собой достаточную численность, не страдающими случайностью и отрывочностью. Не были ли то норманны, о которых так часто говорится, которых нужно бы довольно часто находит в древних могилах, но которые все-таки не найдены в достоверном краниологическом типе? Древних норманнов, как происшедших от того же Индоевропейского корня, как и славян и германцев, нужно счесть долихоцефалами, так как они выходили из тех племен, кои первоначально должны были быть длинноголовыми.

Но может быть и другое решение. Долихоцефальные черепа могли принадлежать не одним только потомкам Индоевропейских племен, но может быть от общего первоначального корня их отделились издавна, до обособления отличительных признаков арийцев, часть населения, которая, проходя иные против последних исторические и бытовые условия, живя в иных местностях, например, в Сибири и около Урала, хотя и сохранила свой длинноголовый тип, но с такими изменениями, кои вызвали из него образование особого племени, названного в преданиях и летописях чудью. При таком предположении первоначальный анализ по черепам населения России сводится к следующим вопросам: 1) где распространен был и в какое время существовал длинноголовый арийский тип, из коего потом выделились славянские племена и был ли этот длинноголовый тип более германским, как полагают некоторые западные антропологи, или скифско-славянским, как это можно предполагать по нашему мнению с гораздо большим основанием; 2) какое распространение имело и в какие эпохи жило длинноголовое чудское племя, встречаемое на севере и северо-востоке России и Сибири; 3) были ли различны эти два длинноголовых типа, южной и средней России с одной стороны и северной с другой; отличаются ли они по черепам существенными признаками, дающими возможность установить между ними одинаковое с естественно-историческими признаками систематическое значение, то есть признать их племенами одинаковой степени кровного родства, или же нет?

С точки зрения таких существенных для краниологии вопросов, самый древний длинноголовый тип, какой мы встречаем в черепах, приобретенных для науки А. А. Иностранцевым, получает особенное значение, так как с ними существование длинноголового типа в северной России устанавливается с несомненно древних времен и должно быть относимо к значительно далекому от нас периоду, более далекому, чем все другие, относительно коих мы имеем доисторические черепа. Что скажет нам этот первичный долихоцефал? Несет ли он на себе признаки, сходственные с теми, которые мы познали на южных и северных долихоцефалах или представит нам что-либо особенное? Вот вопросы, на которые, насколько возможно, должны ответить факты, полученные из изучения черепов и взятые независимо от тех или других гипотез.

Описанные выше черепа, по-видимому — самые древнейшие из найденных до сих пор в России и потому представляют образчик одного и первобытнейших племен, обитавших в ней. По отношению таких черепов было еще недавно в обычае у краниологов отыскивать следы тероморфических свойств и признаки, характеризующие устройство черепов самых диких племен. Это было весьма естественно, как потому, что еще недавнее появление человека на земле считалось очень поздним, характеризующим последние геологические времена, так и потому, что господствовавшие воззрения унитаристов, принимавших существование одного центра распространения всех рас, допускали весьма быстрое изменение человеческого организма под влиянием различных внешних деятелей, как то: климата, пищи и образа жизни. Когда находили какой-нибудь череп, предполагавшийся, с большей или меньшей достоверностью, принадлежащим глубокой древности, то прежде всего старались найти в нем что-либо антропоморфное, то есть сближающее его с черепом высших обезьян. Одним из видных примеров этого может служить Неандертальский череп, подавший повод к самым разнообразным воззрениям и даже к восстановлению облика древнего обезьяноподобного человека. Такое стремление — отыскать переход от высших приматов к человеку между древними черепами происходило вследствие нахождения уже многих переходных форм между высшими позвоночными и вследствие задач эволюционной теории. Теоретически сознавалась возможность и вероятность найти тероморфные первоначальные формы человеческого черепа, и каждому естествоиспытателю, имевшему случай найти череп древнее других, казалось, что он именно добыл такой переходный череп. В настоящее время найдено уже сравнительно довольно много древних, геологических черепов человека, далеко уходящих за пределы, еще недавно ставимые для человеческой истории на земле. Вопрос о человеке третичной эпохи с одной стороны, а с другой — более ясное понимание анатомических отношений высших антропоморфных к человеку, — как ветви, во всяком случае не основной, а непосредственно прилегающей к первобытному человеку, а отклонившейся и оспециализировавшейся, — не дают уже не только права, но даже достаточных оснований утрировать особенности древних человеческих черепов в смысле обезьяноподобности их. Если и были переходные формы, то их палеонтологи найдут в гораздо более древних толщах, чем те, человеческие остатки которых находятся в настоящее время в руках краниологов, и в особенности чем те, кои найдены с каменными орудиями в Петербургской губернии. И действительно, рассматривая эти черепа, даже с желанием отыскать в них что-либо особенно выдающееся в смысле тероморфности, — мы не найдем ничего. В них нет ничего такого, как увидим, чтобы даже выдвигало их особенно их ряда близких к ним по форме, но отделенных от них продолжительным временем и более позднейших, курганных черепов. По моему мнению, в этом сходстве с известной точки зрения, и именно — понимания краниологии племен России, и лежит их особенный интерес и значение. Будь они настолько отличны, что между ними и последующими была бы резкая грань, то мы получили бы, конечно, любопытный факт нахождения какого-то своеобразного племени, но, может быть, надолго имели бы его необъясненным и непонятным. Получая же в них только видоизменение последующего типа, мы, напротив того, тотчас же приобретаем новое, чрезвычайно важное по своей древности, звено, которое стоит в ясной и определенной связи со всем последующим развитием краниологических форм в северной и средней России и обогащает нас в высшей степени важным и несомненным фактом о неизмеримо большей древности происхождения первоначальных русских краниологических типов.

Если мы не имеем в наших черепах ничего, приближающего нас к столь желанному первоначальному древнейшему человеческому типу, а только более древнее выражение одного из обособившихся впоследствии типов, — то не представляют ли они чего-либо такого, что указывает на их относительную первобытность, на их большее сходство с признаками ныне существующих первобытных диких и низших рас, чем с расами более изменившимися, более подвергавшимися действию новейших исторических причин? Несут ли они на себе какие-либо признаки расы низшей, первобытной, мало уклонившейся от своего ближайшего первоначального типа? На это можно ответить отчасти утвердительно, хотя и подобный ответ нужно сделать с крайними оговорками. Указано значительное число признаков, которыми характеризуется первобытность рас и более низшая степень их краниологических форм, но каждый из этих признаков может быть и не исключительно результатом племенной наследственности, а следствием различных индивидуальных причин. Все эти признаки получают особенное значение только тогда, когда мы имеем дело с более или менее чистым в кровном отношении и однородным племенем, так как тогда только они являются характерными и не могут считаться происшедшими от скрещивания или частных особенностей известной особи или семьи. Особенно трудно придавать значение каким-либо признакам при малочисленности черепов и при их, в известных отношениях, нерезкой типичности; поэтому прежде всего нам важно выяснить себе, имеем ли мы в черепах г. Иностранцева дело с однородным племенем, или нет?

Просматривая с этой целью наши таблицы измерений, мы видим действительную однородность в том, что все черепа имеют особенное развитие в длину, все принадлежат к группе длинноголовых в ее двух подразделениях, — настоящих длинноголовых и субдолихоцефалов, но по отношению к частностям морфологическим, не только лица, но даже черепа, являют такие колебания, что вполне чистым, первобытным назвать наше племя нельзя, — основываясь по крайней мере на имеющихся только черепах, относительно которых, по самому их заложению на различных высотах, нужно быть осторожным. В иных местностях мы имеем действительно примеры настолько однородных черепов, как это только может желать краниолог. Курские Суджанские черепа г. Самоквасова, Подольские, многих групп курганов под Москвой, Тобольские курганные, и другие, действительно составляют серии, в которых наглядно для каждого проходит один и тот же тип с достаточной резкостью и ясностью даже в частностях, даже в мелочах, особенно между Суджанскими. Этой полной морфологической однородности мы и не видим в черепах г. Иностранцева, а в особенности в тех, которые должны быть отнесены к нашей женоподобной группе, то есть, к черепам, не представляющим резко и ясно выраженных мужских признаков. Это заставило меня в первой моей предварительной заметке о наших черепах высказать предположение, что черепа найдены на пограничной местности, на месте встречи близких, но значительно друг от друга морфологически удалившихся двух или трех племен, хотя возможно и другое предположение ввиду того, что особенное разнообразие видоизменений представляют женские и женоподобные черепа. У первобытных племен часто существует обычай умыкать жен у соседних племен, воровать их, выманивать и брать в плен. Возможно, что один из этих способов практиковался у наших людей каменного века, и тогда понята большая чистота и довольно значительное единство типа в мужских черепах, и большие видоизменения и различия в женских. В выборе себе подруг мужчины всегда были восприимчивы к женским лицам, казавшимся им более миловидными, чем к племенным или другим особенностям, и в этом случае представляют черту, свойственную и многим высшим животным, не только не брезгающим, но иногда даже предпочитающим самок иных племенных признаков и иных разновидностей. Различие в мужских и женских черепах, замечаемое в силе мускулатуры, в толщине костей, в развитии различных отделов черепа, а, следовательно, и в относительном развитии тех или других отделов мозга, может быть, дает нам право к тому предположению, что круг деятельности мужчин и женщин у наших людей каменного века был не одинаков. Мы знаем значительное число примеров, что у тех племен, у которых еще не произошло разделения физического труда между обоими полами, оба они представляют и значительное сходство, иногда такое, что вообще, не зная происхождения, нельзя бывает отличить череп взрослой и вполне сложившейся женщины от черепа мужчины. Чем больше разделение труда и чем более физическая работа, требующая силы, начинает выполняться неодинаково, и мужчина, предоставляя женщине внутреннее хозяйство, берет на себя труд внешней охраны и употребления физической силы, тем резче становится различие между двумя полами в мускулатуре и силе костей. Так как такое различие мы замечаем между нашими мужскими и женскими черепами каменного века, то и предположение о различии роли обоих полов в жизненном обиходе нашего народца должно быть принято в соображение при воссоздании его возможной деятельности и обстановки.

Итак, черепа, взятые в совокупности, по общей форме своей не представляют нам того единства и однородности, которые мы встречаем даже у черепов менее древних, найденных в русских курганах в различных местностях. То же можем мы сказать и о других частностях, так как они приводят нас к подобным же заключениям. Поэтому уже самое смешение признаков и недостаток их однородности говорит за то, что мы имеем дело не с одним однородным племенем, а с инородцем, более или менее потерпевшим видоизменение от различных условий их быта и обстановки. Это не мешает, однако же, тому, чтобы в нем отыскивать признаки относительной первобытности и свойств, общих дикарям и нецивилизованным племенам, и определить степень совершенства организации, поскольку она выражается в черепе и костяке. Действительно, были замечены некоторые общие черты, свойственные людям, живущим в первобытных условиях и недалеко ушедших от состояния дикости. Указания на некоторые из них мы можем найти и у наших черепов каменного века.

Значительная толщина черепных костей составляет у многих первобытных племен явление, общее для стадии их первоначального существования, и она более или менее уменьшается по мере того, как племя подвергается культуре. Само собой разумеется, что здесь следует быть крайне осторожным в выводах, так как развитие костной системы может обусловливаться различными причинами, и даже некоторые патологические признаки могут стать со временем общими, как полагает Вирхов, установивший понятие о патологических племенах в антропологии и между высшими позвоночными. Тем не менее, в некоторых случаях, действительно, имеются факты, говорящие за то, что одно и то же племя в различные эпохи представляло преобладающую различную толщину костей. Из числа почти 1500 черепов, полученных из курганов и виденных мной, мне казалось, вытекал довольно наглядный факт о большей толщине костей свода черепа тех покойников, которые были найдены в самых старых могилах. В таких почти каждый череп представлял значительную толщину своих стенок, тогда как в более новейших курганах и в исторических кладбищах процентное отношение толстостенных к остальным уменьшалось. Черепа, находящиеся в нашем собрании из различных кладбищ ныне живущих европейских народов, весьма редко и в небольшом проценте, как бы случайно, представляют ту толщину костей, которая преобладает или почти что является общей у древних курганных европейских черепов. Если это явление можно считать за характеристичное, то в черепах каменного века, в типических мужских, мы встречаем тоже толщину стенок черепа, не уступающую самым древним курганным, хотя женские и не подходят под это правило так, как некоторые курганные женские, у которых этот признак хотя и несколько менее развит, но все-таки менее отличается от мужских, чем это мы видим у наших женоподобных особей каменного века.

Второй особенностью более низших рас может служит малое развитие лба и в особенности его, так сказать, моделировка. Факты, получаемые нами из обыденных наблюдений, показывают несомненно, что между малым развитием лба, его отлогостью и низшей степенью умственного развития существует действительно несомненное соотношение. Это подтверждается и наблюдениями над людьми действительно умными, не говоря уже о попытках доказать связь известных размеров частей головы с умственным развитием посредством различного рода измерений. Что касается до меня лично, то моделировке лба и его развитию я готов приписать большое значение как физиономическому признаку, так как в этом отношении многолетние наблюдения над живыми и над расовыми черепами убедили в связи формировки лба с умственным развитием и даже характером. Всего более умным в массе русского народа и всего более сделавшим для чисто русской научной и общеобразовательной деятельности было долгое время сословие духовных. Посмотрите на головы выдающихся лиц этого звания, на моделировку лобной части их голов, и вы несомненно убедитесь в том, что эти головы носят именно тот тип, который встречается в преобладающей форме у наиболее развитых рас. Люди, вышедшие из простого звания, пробившие себе дорогу умом, по преимуществу тоже представляют хорошо устроенный лоб; проныры и берущие хитростью или посредственность в большинстве представляют лоб отлогий. Головы людей курганных по величине иногда были снабжены хорошими условиями для развития, и если чего им недоставало, так это хорошей моделировки лба развитых людей, но это и понятно. У людей каменного века А. А. Иностранцева головы почти все были или малых, или средних размеров, а лбы отлогие; в этом, несомненно, по крайней мере для меня, выражается низшее развитие найденных представителей каменного века, сравнительно с курганными позднейшими, так как имеющийся в нашей коллекции череп из курганов Гамарни Киевской губернии, найденный профессором Самоквасовым вместе с одними только каменными орудиями, представляет тоже значительную отлогость лба.

Общим у черепов каменного века г. Иностранцева является то, что все они длинноголовые и притом большинство настоящих долихоцефалов (6 из 10); но эта длинноголовость представляет некоторые особенности, на которых следует остановиться. Длинноголовым череп может быть во 1) вследствие увеличения размера черепа в длину равномерно во всех его отделах, как это замечается у типических курганных русских и у некоторых, весьма немногих, черепов каменного века. Такой тип длинноголовости я называю настоящим длинноголовым курганным; он характеризуется тем, что темя обыкновенно бывает плоское и последовательно переходит к округленному затылку. Суджанские курганные почти все представляют такой тип в значительной чистоте, и он явственен также во многих группах курганов Подольского, Бронницкого и Можайского уездов Московской губернии. 2) Длинноголовость может происходить и от того, что череп между теменем и затылком является как бы срубленным, косвенно плоским Такие черепа также нередки в курганах и попадаются между найденными А. А. Иностранцевым, например № 1. Такие черепа обыкновенно имеют не эллиптическое вертикальное очертание, а более или менее удлиненно яйцевидное, так как теменные бугры гораздо явственнее, чем у первого типа, и очертания черепа сверху не представляют овала, равномерно закругляющегося к заду и переду. Тип этот можно назвать затылочно-длинноголовым, так как особенное влияние на удлинение продольного диаметра оказывает коническая, так сказать, форма затылка. 3) Затылок может выдаваться не конически, а в виде бугра, резко выступающего из остального очертания при рассматривании черепа по боковому очертанию, — это бугристо-длинноголовые черепа. 4) Широкий очень череп может оказаться однако же в указателе длинноголовым по тому, что он очень сильно развит и в длину, и поперечный диаметр, обыкновенно могущий увеличиваться в меньшей пропорции при общем увеличении черепа, чем продольный, начинает составлять всё меньшую и меньшую часть его, что в указателе приводит к последовательно увеличивающейся длинноголовости. Такой тип длинноголовости встречается у больших монгольских черепов, в сущности несомненно происшедших от короткоголовых и к ним принадлежащих. Сибирские курганы представляют такую именно длинноголовость, которую можно назвать мнимой, а тип ложно-длинноголовым. Наконец, 5) иногда давление земли может сильно деформировать череп и придать ему искусственно значительную длинноголовость — это группа сдавленно-длинноголовых, попадавшихся не раз в Московских курганах и особенно при раскопке Сетунских курганов близ Москвы, но ее нет между черепами г. Иностранцева.

Черепа г. Иностранцева оказываются относящимися к типам затылочно-длинноголовых, бугристо-длинноголовых и типически длинноголовых; нет, следовательно, той однородности моделировки головы, которая так радует краниолога при изучении серии черепов из некоторых русских курганов, и которая явственно говорит за чистоту типа племени. Когда является подобное смешение черт, как между Петербургскими каменного века, то возможны различные предположения: можно объяснить себе это смешением племен, индивидуальными вариациями, патологическим происхождением; можно даже, считая отрицание за верх научного остроумия, признать, что изучение черепов ни к чему не может привести. Но, к счастью, в настоящее время, из тысяч курганных черепов, найденных в России, имеются, несомненно, племенные чистые серии, типически однородные, а не сходные только черепа, не могущие возбуждать сомнения в том, что их признаки случайны или искусственны. Такие черепа позволяют и относительно весьма варьирующих черепов каменного века г. Иностранцева сделать некоторые, весьма вероятные предположения. Между ними мы встречаем несомненно курганного типа типических долихоцефалов, хотя и в небольшом числе. Отличные от типических, хотя и уклоняются от них, но варьируют в тех же пределах, которые замечаются и в курганных типа длинноголового. Отсюда я заключаю, с большой для себя вероятностью, что найденные люди каменного века были предшественниками, прародителями, в общем значении этого слова, а не в частном, курганных обитателей средней России, и что они, вместе с курганными, принадлежат к одной и той же группе или естественно-историческому племени.

Отчего же эти прародители представили меньшую стойкость своих краниологических свойств, чем их курганные потомки, хотя по теории нужно было бы ожидать совершенно обратного; чем отдаленнее эпоха, тем меньше условий для смешения, тем менее разнообразны пути взаимодействия различных племен друг на друга. Это можно объяснить двумя обстоятельствами, которые могли действовать и отдельно, исключая одно другое, и вместе. Если принять во внимание то, что и Петербург сам — крайне новая местность в истории, и что болота его в прежнее время представляли те же условия заселения, которые и теперь замечаются на севере, то нужно принять, что выселки были очень редки, на далеком расстоянии друг от друга, и вообще население было крайне немногочисленное. Длинноголовый курганный тип, насколько можно судить теперь по раскопкам, расселялся от Киева до Москвы, Твери, Галиции и Польши, и, по-видимому, шел с юго-запада на север и северо-восток при своем расселении. Вызывать это расселение могли и условия и удобства охотничьего промысла, подобно тому как и теперь европеец подвигается всё более на север в Америке, и как подвигались и великоруссы на восток России и Сибирь, — или же отыскивание более спокойного, более скрытого убежища. Север заселялся потому, что там было больше простора для охотника, меньше борьбы и конкуренции с людьми. Для удобства охоты нужно иметь в своем распоряжении значительные пространства, и следовательно, население должно быть редко. Если поселения первобытных Петербуржцев были редки, то для размножения себе подобных им предстояло два выхода: или пережениться с ближайшими соплеменными соседями или брать жен из других племен. При том и другом условии тип в естественно-историческом смысле мог испортиться, то есть представить искажение; при соединении с иноплеменными чистота признаков утрачивалась, а при близких кровных соединениях могли чаще произойти болезненные, патологические явления, так как о возможности такого влияния кровных соединений имеются указания. Последнее, то есть возможность жениться между близкими соплеменными лицами указывается тем, что и мужские, и женские черепа представляют только различие, но не существенную разнородность; они все длинноголовы и все в черепе представляют общий основной тип, проходящий даже в лицевых признаках, так как все черепа оказались не широконосыми и все низкоорбитными. Правда, что один череп и широкоскуласт и имеет то своеобразное лицевое очертание, которое напоминает монгольскую кровь и сибирские курганные черепа, но это случай исключительный, и, может быть, череп принадлежал какому-нибудь пришельцу; на остальных ничего такого выдающегося не замечается. Гораздо вероятнее, что найденная местность в Петербургской губернии принадлежала не к поселку, а к постоянной стоянке различных охотников, приходивших сюда на промысел по преимуществу из средней России, а может быть и с севера. За это говорит то, что черепа найдены были не на одном уровне и в условиях, не вполне тождественных. Если это так, то тогда различия в типе черепов не требуют никаких предположений о влиянии смешения в тесном родственном кругу или с другими близкими племенами, а объясняются просто тем, что люди принадлежали хотя и к одному основному племени, но жившему в очень различных местах и потому представившему некоторые частные особенности.

Сводя всё сказанное, можно придти к некоторым фактам, вносимым вновь в науку открытием А. А. Иностранцева стоянки людей каменного века, и весьма любопытным. Факты эти суть:

1) Самый древний тип народонаселения до сих пор известный для Петербургской губернии был длинноголовый.

2) В нем существовали несомненные черты, родственные с курганным типом средней России.

3) Так как и другие черепа из курганов с длинноголовым населением, как например, Полтавской и Ярославской губернии, в могилах с предметами исключительно каменными, дали тоже длинноголовый тип, то этим значительно отдаляется в глубь веков заселение средней и северной России длинноголовым типом людей, представившим значительное единство в своих краниологическх черепах. В самые древние времена мы встречаем в коренных областях России только длинноголовых, и они пока должны считаться первыми заселителями этой области земли русской.

4) Этот факт важен для нас потому, что выясняет нам и значительную наклонность к длинноголовости современных русских черепов. Если стала потом появляться всё большая и большая примесь короткоголовых к великоруссам, то потому, что уже в период каменного века на пограничных северных и восточных местах, начиная с Мурома, восточных уездов Московской губернии и Петербурга, длинноголовое племя стало окружаться короткоголовыми урало-алтайскими племенами, всё более и более с ним смешивавшимися. Замечательно, что Муромский череп каменного века гр. Уварова такой же короткоголовый, как и многие курганные последующие черепа той же местности.

5) В настоящее время, имея перед собой черепа каменного века из различных, хотя и немногих, местностей России, я считаю, что наибольшей научной вероятностью является то мнение, что славяне-великоруссы не есть какое-либо пришедшее впоследствии, в новые времена, племя в среднюю Россию, но потомки искони, с каменного века, населявшего ее народа, представившего значительное единство антропологического строения и явившегося цельным краниологическим типом.

6) Петербургская стоянка каменного века характерна наклонностью к длинноголовости своего народонаселения, малыми размерами черепов и выразившимся уже резким различием в мужских и женских типических черепах. Последнее указывает уже на то, что женщины и мужчины уже выработали разделение труда, при котором на долю мужчин выпала физическая работа, а на долю женщины домашний обиход, не требовавший особенного развития мышц.

Основывать какие-либо выводы на найденных костях скелета я не считаю возможным: во-первых, по их малочисленности, а во-вторых, потому, что до настоящего времени племенные признаки разработаны на скелете не настолько, чтобы можно было отличить с некоторой вероятностью постоянные племенные от индивидуальных личных вариаций.