Русские женщины

Алексей Слаповский Рассказ о рассказе, которого нет

Писателю Н. предложили написать рассказ о русской женщине для сборника «Русские женщины».

Ему уже приходилось сочинять на заданные темы, он это даже любил, было в этом что-то школьное, невинно-соревновательное, с результатом, который подтверждал: я могу, я умею, поставьте мне пятёрку! Или, напротив, что-то взрослое, но при этом опять-таки весёлое, спортивное.

К тому же в предыдущих случаях у него всегда имелся какой-то сюжет, до этого дремавший, оставалось только его пробудить и заставить жить.

Но в данном случае Н. призадумался.

Сначала показалось: уж о русских-то женщинах и женском народе как таковом у него столько сюжетов, что хватит не на один рассказ, а на целую книгу. Однако чем больше Н. размышлял, тем яснее становилось: эта волнующая тема его сейчас не так уж и волнует, он уже всё о женщинах написал, — по крайней мере, на текущий момент добавить нечего.

Н. зашёл на кухню к жене и как бы между прочим сказал:

— Мне тут предложили написать рассказ для сборника «Русские женщины».

— О чём? — спросила жена, которая в это время задумчиво смотрела в открытый холодильник.

— Догадайся.

— А, ну да, конечно. Напиши, почему нет?

— Легко сказать. Хочется ведь что-то такое. Необычное. Квинтэссенцию такую.

— Напиши квинтэссенцию.

— Необъятное в одном рассказе не обнимешь.

— Не обнимай.

Н. удалился в свой кабинет, находившийся на втором этаже дома, нажитого праведными, но не литературными трудами: Н. хоть и был преимущественно теперь писатель, но, имея богатого папу, советского композитора, и располагая стартовым капиталом, вложился когда-то в сеть стоматологических небольших клиник, которые потом успешно продал, деньги очень удачно разместил и реализовал мечту всякого, кто желает делать только то, что хочется: жил на ренту.

Итак, рассказ о женщине, сказал он себе. О русской женщине.

Которая коня на скаку остановит, далее по тексту.

Чем, собственно говоря, отличается русская женщина от украинской, еврейской, татарской или зимбабвийской?

Ну, тем же, что и население вообще. Отношение к религии, к семье, к детям, к работе и т. п.

Но интересно же не это.

Интересна душа.

Хорошо, о душе. Надо показать, например, как русская женщина умеет прощать.

Н. оглянулся в прошлое, на своих трёх жен, включая теперешнюю, на своих женщин, которых было довольно-таки немалое количество, и не припомнил, чтобы они были настолько склонны прощать, что это могло бы считаться доминантной характеризующей чертой.

Он спустился к жене:

— Как ты думаешь, просто в порядке рассуждения: чем отличается русская женщина от других?

— А я знаю других?

— Ты же переводчица аж с трёх языков.

— Книги — одно, люди — другое. Я книги перевожу, а не людей. Ты пирог хочешь с рыбой или с капустой и яйцами?

— А если то и то?

— К обеду не успею.

— Тогда с рыбой. Нет, с капустой и яйцами. Если нетрудно.

— Без проблем.

— Так всё-таки?

— Что?

— Чем-то ведь отличается русская женщина от других?

— Ты писатель, тебе виднее.

— Да, но я просто хочу сверить свои мысли.

— Ну… Она терпеливая. Добрая — в принципе. Многое прощает, особенно мужчинам. Женщины других наций, мне кажется, строже.

— Вот — и я именно об этом думал! Это, наверное, самое главное: умение прощать. В частности — мужчину. Точно.

И Н. направился наверх. На лестнице оглянулся и ласково крикнул:

— Извини, всё-таки с рыбой!

— Хорошо.

Н., вернувшись в кабинет, сел за стол.

Все бы хорошо, думал он, но нельзя начинать с темы, с идеи. Замысел — это сюжет или образ. У меня много сюжетов и образов. Надо припомнить что-то подходящее.

Но странно — образы и сюжеты не являлись. Возникали видения реальных женщин, не оформляясь во что-то рассказообразное или хотя бы рассказоподобное.

Русская женщина, размышлял Н. Современная русская женщина. Это важно. Именно современная. А особенность современной русской женщины, как и, наверное, немецкой, прибалтийской или колумбийской, в том, что она унифицируется. Глобализация влияет на всё. Интернет уравнивает. Мода причёсывает под одну гребёнку.

Так это и тема! — озарило его. Написать о том, как русская женщина перестаёт быть русской женщиной! Не надо ей уже коней останавливать и входить в горящую избу, она вызовет МЧС. Она лихо сидит за рулём, рассекая страшные московские улицы. Она сидит в офисе, а не в горнице с выводком ребятишек. Она не павой кружит в хороводе за околицей, застенчиво клонясь долу русокосой головою, а смело колышет универсально привлекательными бёдрами на парижских и нью-йоркских подиумах.

Н. спустился вниз.

— Рано ещё, — сказала жена.

— Да я кофе хочу.

— Сварить?

— Можно растворимый с молоком. У нас есть?

— Молоко?

— Кофе растворимый.

— Да.

— Хороший?

— Нормальный.

— А я вот о чём. Ведь на самом деле нет никакой русской женщины.

— Мысль интересная.

— Нет, я серьёзно. То есть где-то ещё имеются бабушки, хранящие заветы… Хотя — какие заветы в стране, пережившей социализм? Ничего не осталось! Было бы честно — постсоветские женщины! Вот это — типаж!

— Тоже верно.

Да, подумал Н., чувствуя, что начинает волноваться: верный предвестник вдохновения, а то и озарения. И поспешил наверх.

— А кофе? — окликнула жена.

— Потом!

— Я принесу.

— Спасибо.

Н. включил компьютер, ещё не зная, о чём будет писать, надеясь на творческий авось.

Жена принесла кофе.

— Нет, в самом деле, — сказал он ей. — Я имею в виду не какие-то внешние вещи, а что-то глубинное, в душе, разве оно сохранилось? Ты вот чувствуешь в себе что-то такое, чего нет у француженки или американки?

— Я на четверть еврейка, забыл?

— Хоть на все сто! Еврейка в России — русская еврейка. То есть тоже русская женщина. Есть ли сейчас вообще русская женщина — вот вопрос.

— Лично я ничего специфически русского в себе не вижу. Но это я. Люди с образованием и интеллектуальной работой вообще везде похожи.

— Я не про интеллект, я про что-то такое. Особенное. Но, похоже, главная особенность современной русской постсоветской женщины в том, что она утрачивает особенность, она перестаёт быть русской женщиной!

— Пожалуй.

Жена ушла, а позывы вдохновенья оказались ложными: не только ничего не озаряло, а вообще не приходило в голову.

Признаки творческой импотенции? — с грустью предположил Н.

И раз уж прозвучало в уме это слово, невольно подумалось: а чем отличается русская женщина в любви и сексе?

У Н. были женщины разных национальностей, проживающих в России, было также несколько зарубежных женщин, чем он гордился. Три, если точно. Американка с бердичевскими предками, полуукраинская полячка и чистокровная немка-переводчица во Франкфурте-на-Майне, во время книжной выставки, в гостинице, после выпивки и признаний в дружбе-фройндшафт. Отличие лишь в том, что с зарубежными сложнее из-за языка. Поэтому они кажутся скованными, приторможенными, холодноватыми. С нашими проще и милее. Сейчас бы не рассказ сочинять, а…

Думай, думай, перебил себя Н. Это дело принципа, в конце-то концов! Ты умеешь, ты можешь! Ты уже много чего написал о женщинах, именно русских женщинах, неужели исчерпана эта безграничная тема?

Однако лезло что-то не то. Представлялись какие-то старухи в церкви. Боярыня Морозова с картины Сурикова. Женщины, укладывающие шпалы, с социально-обличительной фотографии. Певица Зыкина и актриса Мордюкова, коих нет уж на земле…

Н. посмотрел в окно, на заснеженные деревья сада, которые он сажал сам и которыми гордился, ему вдруг стало печально и умиротворённо.

Вот я умру, подумал он, а они останутся. Да и сейчас им всё равно, есть я или нет. Они существуют независимо. Как и русские женщины. И женщины вообще. И все прочие люди.

Что-то важное проклёвывалось в этой мысли, но что именно, Н. не мог уловить.

Он глянул на часы, решил наведаться в кухню.

— Проголодался? — спросила жена. — Потерпи немного.

— Может, пока бутерброд какой-нибудь?

— Аппетит перебьёшь.

— Тоже верно. Знаешь, откажусь я. Ничего не придумывается. А у меня так: или сразу, или никогда.

— Ну и откажись, зачем себя насиловать?

— Главное, наверняка кто-то обязательно напишет именно про это: что никакой русской женщины давно нет. Имея в виду, повторяю, не какие-то внешние признаки, не социальные, не ментальные, а что-то такое совсем особенное. Вот это особенное мы и потеряли.

— Что именно?

— Хороший вопрос! Действительно, не миф ли это вообще? Любой человек — продукт социума и Бога. Бог у всех един, социум разный — вот и всё. Так что никакой русской женщины не только нет, но и не было!

— Если так рассуждать, — улыбнулась жена, — то никого нет. Ни русских, ни арабов, ни белых, ни чёрных. Можно дойти до того, что и деление на мужчин и женщин — условное.

— В какой-то степени да, между прочим.

— Понимаю. Через час приходи.

— Ладно.

Н. чувствовал себя нехорошо, в нём болезненно кукожились разочарование, неудовлетворённость и обида. Обида и на себя, и на женщин.

«Русские мужчины» — небось такой сборник никто не вздумает составить.

Н. проверил: пошарил в Интернете. Да, нет такого сборника.

Зачем же тогда выделять женщин? Это их, если подумать, даже унижает. Бианки, рассказы о животных, Миклухо-Маклай, рассказы о папуасах, ВВС, прогулки с динозаврами, Неизвестный Автор, рассказы о женщинах!

Он раздражённо ел пирог с рыбой и сердито говорил:

— Есть только две темы: любовь и смерть, остальное от лукавого! И даже одна: выбор. Вечный выбор — и у людей, и у кошечек-собачек, и у птичек. Куда полететь, что поклевать, с кем спариться и гнездо свить!

Он был сердит ещё и потому, что понял: ему хотелось всё-таки пирога с капустой и яйцами. Рыбная начинка была вполне ничего себе, но язык и нёбо, приняв на себя первый кусок, так ощутимо огорчились, тут же вообразив себе нежный яично-капустный вкус, что собственная слюна показалась Н. горькой. Но он не хотел говорить об этом жене и расстраивать её, изливался в другом.

— И наверняка половина рассказов будут о том, как русская женщина преодолевает тяжкую русскую долю и в этом её высшее русское предназначение! Типа я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик! А вторая половина — о бабьей самоотверженной любви к неблагодарным мужьям и детям! Надоело! Самое правильное — написать рассказ о том, как сидит какой-то там писатель и вымучивает рассказ, но написать его не может! Потому что — никому не надо!

— Отличная идея! — сказала жена.

— Ты серьёзно?

— Почему нет?

— Ты издеваешься? Люди будут стараться, что-то сочинять, потом и кровью, всем сердцем, а тут умник: да фигня это всё, что вы делаете! Кем я буду выглядеть?

— Свободным и наглым. Сам говорил: творец должен быть свободным и наглым.

— Как для тебя всё просто! — вскипел Н. — Завидую, честное слово! Вот, кстати, в чём главное отличие женщин от мужчин: для вас всё просто! Я в Википедию статью напишу. Или две. Первая: мужчина — гомо сапиенс, у которого на всё есть вопросы. Женщина — гомо сапиенс, у которого на всё есть ответы!

— Лихо. На статью не тянет, но формулировки хорошие. Правда, извини, не скажешь, что очень ново. Инь и ян, давно придумано. Стихия вопрошающая и стихия отвечающая.

— Кто бы сомневался!

— Тебе пирог не нравится?

— Да! Извини. Я с капустой и яйцами хотел.

— Но я же предложила…

— Ты бы слышала, как ты предложила! Вот, между прочим, ещё одно ваше отличие, самое существенное: когда вы что-то предлагаете, вы фантастическим образом умеете намекнуть, что́ именно вы хотите, чтобы выбрали!

— А мужчины не умеют?

— Нет! Мы простодушнее и доверчивей! Кофе есть?

— Опять растворимый?

— Когда это я после обеда растворимый кофе пил?

— Через раз.

— Ладно. Я капризный, я самодур, прости, заел твою жизнь! Спасибо, было очень вкусно!

Поднявшись наверх, Н. открыл заветную дверку, выбрал бутылку, налил, выпил, сел в кресло — подальше от стола с компьютером. Глядел на бледное небо за окном, и это небо, где облачность была растворена, как молоко в воде, тревожила, несмотря на разлившееся в груди тепло, — тем уже тревожила, что взгляду не за что было зацепиться; а там, за этим ближним серым небом, было небо дальнее, синее, а за синим, если подумать о космосе, совсем далёкое, чёрное и неживое. И Н. вдруг всем собой, от пяток до темечка, по которому пробежались морозные мурашки, ощутил безнадёжность и бездонность этого мёртвого пространства: оно, если подумать, совсем рядышком. Где там стратосфера у нас кончается, километрах в тридцати, что ли, от Земли? Ближе, чем от дома до Москвы! А потом что, сразу вакуум или что-то переходное? Не помню, вернее, не знаю, — ухвативший, как и многое другое, верхи от разных наук и ни в чём не разбирающийся досконально, кроме как в словах, — да и те сегодня подвели!

Н. стало страшно. Какой, к чёрту, выбор, подумал он, если всё наперед определено и назначено? Как космос. Мы прейдём, он останется, тупо моргая чёрными дырами.

Но, казалось, именно там, в безликом сером небе, таилось то, что можно, можно, можно и нужно выразить словами, — но сперва хотя бы приблизительно поняв, что это.

Устав так, будто весь день тяжело работал, Н. поднялся, опираясь на ручки кресла, медленно, шаркая (и ему даже понравилось старчески шаркать!) подошёл к дверке, открыл и неторопливо выпил, а потом выпил ещё.

Одевшись потеплее и извинившись перед женой, поцеловав её в щёку, Н. гулял в саду по тропинкам, расчищенным вчера, после снегопада, — он с удовольствием вспоминал своё вчерашнее удовольствие. Ему было легко и хорошо, как всегда, когда он избавлялся от необходимости делать что-то неприятное. Надо просто жить, да и всё, думал Н.

Или жена всё-таки права: обнаглеть и написать рассказ о том, как не был написан рассказ?

Да нет, глупость.

И он окончательно успокоился.