Русские идут!

ГЛАВА 17

Городская свалка занимала площадь примерно два акра. С трех сторон ее окружали вересковые пустоши, а с четвертой — высокие заросли болотных камышей, из которых по ночам выходили водяные крысы и доедали объедки, оставленные днем чайками. Все считали свалку рассадником заразы, но это было отнюдь не так, потому что пищевые отходы уничтожались животными, а горючие материалы сжигались. Оставались лишь горы ржавых жестянок и битых бутылок, древних диванных пружин, побитых керамических труб, гнилых матрасов, ломаной мебели, рваных ботинок, дырявых холодильников, негодных игрушек и лысых покрышек. На свалку вела одна дорога, которая потом разветвлялась на небольшие тропы, проложенные по всей территории свалки с тем, чтобы люди могли приезжать, освобождая багажники машин от мешков с мусором, разворачиваться без труда и ехать обратно. Земля была усеяна осколками битого стекла, а в воздухе стоял кислый запах горелой резины. Днем сотни чаек сторожили свалку в ожидании грузовика с пищевыми отходами. Стоило ему прибыть, как галдящая стая поднималась в воздух и начиналась борьба за лакомые кусочки. Вечером из камышей с писком вылезали крысы, словно разбойники с большой дороги, и принимали у чаек эстафету до рассвета, когда, подобно своим «коллегам»-людям, поспешно скрывались в безопасных норах. Поэтому на свалке постоянно кипела жизнь, хотя со стороны она и казалась пустой и заброшенной. Свалка была неким обществом, очень чутко реагирующим на всякие перемены.

Жилище Олина Левериджа располагалось за свалкой, на стороне, противоположной болотам, достаточно далеко, чтобы дым не лез в хижину постоянно, однако когда ветер дул с запада, художник мог точно сказать, что именно горит на свалке. Годы, проведенные здесь, научили его инстинктивно чуять, привезли ли на свалку что-нибудь, чем можно поживиться. Оттуда он позаимствовал кое-какую мебель, ржавую керосиновую лампу, побитую, но яркую вывеску и абажур с бахромой. Эти предметы придали лачуге своеобразную экзотичность, пусть дешевую, но без нее было бы еще хуже. Зимними вечерами Леверидж переставлял мебель или расхаживал взад-вперед, надев абажур как шляпу. Он никогда не упускал случая раскопать что-нибудь новенькое для дальнейшего обустройства жилья.

Когда Эмили увидела лачугу, то окаменела от ужаса. Сначала вошел Леверидж, который держал конец вешалки, потом Золтин и последней — Эмили. Она с глухим стуком опустила вешалку и с отвращением огляделась. Леверидж виновато улыбнулся.

— Мы с Роли вчера вечером здесь немножко выпили, а после этого всегда остается небольшой беспорядок. А с утра некогда было прибраться.

Издалека послышался шум мотора. Леверидж подошел к двери и выглянул.

— Эге, кого-то принесло. Сдается мне, что это Норм Джонс.

— Оставайся здесь, — сказала Эмили, — не связывайся с ними, ничем хорошим это не кончится.

— Не знаю, не знаю, — отвечал Леверидж. — Все-таки надо выяснить, что происходит. Может, ребятам нужно помочь.

— Возьмешься помогать — снова нарвешься на неприятности, а у тебя их сегодня было предостаточно.

Художник задумчиво коснулся распухшей щеки.

— Знаешь, Эмили, я просто посмотрю, в чем там дело, тут же вернусь и расскажу тебе. Заодно поищу напильник. — Он вышел за порог и помахал рукой. — Я мигом.

Эмили обвела глазами комнату и вздохнула.

— Попытаюсь прибраться. Это, конечно, бессмысленно, но попробовать все же стоит.

— Вам помочь? — спросил Золтин. — Скажите, что делать.

— Сядьте на кровать. Какая уж тут помощь, когда вы прикованы к вешалке.

Золтин протащил вешалку к койке, уселся и принялся наблюдать, как Эмили убирает стаканы и бутылку. Он восхищался ее движениями, полными грации, как у танцовщицы на репетиции. Воображение Золтана разыгралось, он представил себе Эмили совсем в другой ситуации и на какое-то время погрузился в мечтания. Потом спросил:

— А скажите, быть замужем — это хорошо?

Эмили замерла со стаканом в руке.

— Что? Почему вы спрашиваете?

— Мне интересно, — отвечал Золтин с легкой улыбкой. — Ответьте, пожалуйста.

— Ладно, попробую. — Эмили отставила стакан, глаза ее затуманились. — Это нечто непредсказуемое. Бывает, думаешь — вот оно как, а через секунду — совсем другое. По-моему, лучше всего определить семейную жизнь как череду сюрпризов. Вы понимаете?

Золтин задумался.

— Не совсем, — признался он в конце концов.

— Я могу судить лишь по собственному опыту, — продолжала Эмили, наклоняясь, чтобы собрать разбросанные пластинки. — Мне говорили, что есть пары, у которых ничего не меняется на протяжении всей жизни, но лично я не могу вообразить ничего более скучного. — Она собрала пластинки в аккуратную стопку и добавила: — А у вас есть кто-нибудь на примете?

— Я просто хочу знать, — ответил Золтин. — И это, и многое другое.

— Непременно узнаете. И однажды, надеюсь, это пригодится.

— Сейчас у меня такое чувство, будто мы с вами — одна семья… но, конечно, это глупо.

Эмили взяла тряпку и начала яростно вытирать стол.

— Почему же сразу глупо?

— Во-первых, мы не женаты, во-вторых, мы даже не… как бы это выразиться?

— Никак, к сожалению, — прервала его Эмили. — А все ваш «Нэшнл джиогрэфик».

— А в-третьих, я должен отправляться в Бостон.

— Зачем?

— Получить вид на жительство. Это может отнять много времени.

— Ах, я и забыла.

— Вот почему я и говорю, что это глупо. — Золтин встал. — Иначе, возможно, мы могли бы… — Он с улыбкой двинулся к Эмили, волоча за собой вешалку.

— Вы с ума сошли! — воскликнула Эмили, бросив быстрый взгляд на дверь. — Нельзя же так терять голову. С проезжими у меня строго, даже если они и не прикованы к мебели.

— С проезжими? — переспросил Золтин. — Кого вы имеете в виду?

— Мужчин, которые сегодня здесь, а завтра — там. Коммивояжеров, моряков, политиков…

— Я не проезжий. Я вернусь.

Эмили покачала головой.

— Нет, не вернетесь. Вы сейчас, возможно, так думаете, но так не будет. Они никогда не возвращаются.

— Кто они?

— Никто из тех, о ком я говорила.

— А я вернусь.

— Я поверю, только когда снова вас увижу. Стоит вам попасть в Бостон, вы забудете обо мне.

— Я вернусь сюда, — настаивал Золтин. — Вероятно, не скоро, но вернусь.

Эмили быстро повернулась и пошла к двери.

— Интересно, куда это Олин запропастился? — Она громко крикнула: — Олин! Олин Леверидж! — Тут она заметила людей, карабкавшихся по грудам мусора. Захлопнув дверь, она приказала: — Спрячьтесь! Залезайте под кровать!

Она подтолкнула его, он опустился на пол и с трудом заполз под кровать, не сумев, однако, втащить за собой вешалку, и лишь оттуда спросил, кашляя от пыли:

— Что случилось?

Эмили села в изголовье и почувствовала, что их тела соприкоснулись там, где кровать провисла под ее весом.

— Не знаю. Но мне все это не нравится. Похоже, что пришли забрать вас.

Скрючившись под кроватью, Золтин лишь видел ноги Эмили и чувствовал, что она на нем сидит. Он затих на минутку, а потом спросил:

— А в семейной жизни бывают и такие сюрпризы?

— Редко, — ответила Эмили. — А вот до брака — частенько.

Когда Леверидж добрался до свалки, то нашел Джонса в состоянии полной прострации. Приехали из города только двенадцать человек — те, кто вернулся в «Пальмовую рощу». Значит, с Агнес Грилк и мисс Эверетт что-то случилось, если они, как рассчитывал Джонс, не оповестили всех остальных. А теперь слишком поздно возвращаться и выяснять, в чем промашка. Да и оружия оказалось не густо: два кольта у полицейских, шесть дробовиков для охоты на фазанов, два дробовика для охоты на мелкую птицу и сусликов, три винтовки, и каждая с каким-нибудь изъяном, да пневматический пистолет, стрелявший дротиками. Небогатый арсенал, если не сказать хуже, и совершенно недостаточный, чтобы противостоять шестидесяти морякам с подлодки.

— У нас одно преимущество, — сказал Джонс, — они пока не знают, где мы. Если они выследят и накроют нас здесь, дело — швах.

— А может, поступим хитро? — предложил Палмер. — Рассредоточимся по свалке, и им покажется, что нас много. Если русские увидят ружья, наведенные на них со всех сторон, они испугаются и отступят. Кстати, так будет удобнее вести перекрестный огонь, если дело дойдет до стрельбы.

— Дай-то Бог, чтобы не дошло, — вздохнул Джонс. — Все, что угодно, кроме стрельбы. Я насчитал у русских пятерых с автоматами, а против такой силы с нашими пукалками не попрешь.

— Может, и я на что сгожусь? — спросил Леверидж. — Я стрелок не ахти какой, но раз такое дело — всегда пожалуйста.

— Бог мой, Олин, уж кто-кто, а ты сделал на сегодня достаточно, — ответил Джонс. — Если у тебя нет оружия, ступай отсюда и спрячься.

— Да, оружия у меня нет, — признался Леверидж. — А на что оно мне? Я стрелял лишь раз в жизни. Это было, когда один мой дружок ранил гагару. Он меня и попросил…

— Да нам, может, и не придется стрелять. Нужно просто показать русским, что с нами шутки плохи.

— А это мысль, — вмешался Палмер. — Олин, покопайся на свалке и отыщи что-нибудь, смахивающее на ружье. Вот нашего полку и прибудет.

— Ладно. Пойду погляжу. — Леверидж отошел.

Джонс повернулся к остальным.

— По-моему, у Чарли отличная идея. Мы спрячемся на свалке, и, будем надеяться, они нас не найдут. А если все-таки найдут, помните — никому не стрелять без моей команды.

Мужчины кивнули в знак согласия и разбрелись в разные стороны. Полицейским Джонс сказал:

— Вы, парни, оставайтесь со мной. С представителями закона за спиной переговоры вести как-то сподручней.

— Я буду сам вести переговоры, — заявил Фрэнк. — Мне по должности положено, как ни крути.

Джонс отрицательно покачал головой.

— Сейчас твоя должность вроде как и ни к чему. Это, конечно, не по закону, но у нас вроде военное положение, так? Во всяком случае, сейчас народ в моем лице сам будет говорить.

— Смотри, договоришься, — пригрозил Фрэнк.

— Может, и так, — согласился Джонс. — Но я не отступлю, я отвечаю за этих парней и буду вести переговоры от их имени.

— Что-то едет по дороге, — сказал Гарри, вглядываясь вдаль. — И как едет, Господи помилуй!

Выписывая дикие кренделя, машина въехала на свалку и затормозила. Вспугнутые чайки с сердитым гомоном взлетели. Из машины вылез Лютер Грилк, уже без индейского головного убора, и направился к полицейским. С виду он был совершенно трезв, во что было трудно поверить тем, кто видел, как он только что вел машину. Метко плюнув на ближайшую чайку, он спросил:

— У кого-нибудь есть выпить? Я умираю от жажды.

— Что в городе? — перебил его Джонс. — Где русские?

— Идут сюда. Шестьдесят два человека, все с оружием.

— Где они сейчас?

— Отстали на милю. — Грилк огляделся, поднял пустую бутылку, понюхал и отбросил прочь.

— Что случилось с Агнес? — спросил Джонс. — Она обещала всех предупредить.

— Я ее два дня не видел. Или, кажется, три. Так что ничего сказать вам не могу.

— Ты ее час назад видел, — ехидно напомнил Джонс. — Там, в гавани, когда мы поймали русских, а еще раньше — в кабаке.

— А ведь верно, — согласился Грилк, — а я-то размечтался… — Он поднял другую бутылку, понюхал и перевернул на ладонь. Вылилось несколько капель, он слизнул их и вытер руку о брюки.

— Вкусно, но мало.

— Ты уверен, что русские идут сюда? — спросил нетерпеливо Джонс. — Может быть, ты ошибся?

Грилк презрительно посмотрел на него.

— Глядите на него — я ошибся! Да я столько за ними шпионил, что выведал всю их подноготную — и сколько их, и куда они идут.

Как ни странно, Джонс не испугался. Просто он был полностью подавлен, но спустя минуту сумел взять себя в руки. Он залез на заляпанный жиром холодильник с оторванной дверцей, как на трибуну, и оглядел свое воинство, рассредоточенное в разных концах свалки.

— Эй, парни! — позвал он. — Минуту внимания. Мне только что сказали, что сюда идут русские, так что мы все рассчитали правильно. Первым делом я начну с ними переговоры. Еще раз говорю: зарубите себе на носу — никому не стрелять без моей команды. Пусть увидят вас и ваше оружие, но — не стреляйте! — Джонс откашлялся. — Дай нам Бог удачи, парни.

Он стал слезать, но тут ему в голову пришла еще одна мысль, и он задержался.

— Ребята, вот еще что: если кто-то не желает рисковать, пускай возвращается в город, никаких возражений не будет. Если кто не чувствует в себе силы идти до конца, пусть лучше не подставляется под пули, а уходит, да поживее.

Тем временем Грилк набрел на Левериджа, который сооружал себе укрытие в куче ржавых жестянок. Грилк пристроился рядышком на сломанный трехколесный велосипед и уныло обвел глазами окружающий пейзаж.

— Похоже, этот день никогда не кончится, — заметил он.

— Да, что-то он подзатянулся, — ответил Леверидж.

Он порылся в жестянках и выудил обрубок метлы, весь в саже, приложил его к плечу и сделал вид, что прицеливается.

— Ну как? — спросил он Грилка. — Кто-нибудь может принять это за ружье?

— Так, вряд ли. А вот если ты будешь во все горло орать «пиф-паф», тогда может быть.

Леверидж опустил метлу.

— Вот и я так думаю. Ну чему быть, того не миновать. Будь у меня время, я бы сумел раздобыть настоящее ружье, но сейчас уже поздно. А у тебя какое оружие?

— Я — шпион и свое дело уже сделал. — Грилк повернул голову и прислушался. — Тебя кто-то зовет!

— Чего ему надо? — спросил Леверидж, углубляя свое укрытие.

— Не ему, а ей.

— Значит, это Эмили. Она за меня волнуется, считает, что я должен спрятаться в хижине.

— Не время прятаться, черт возьми, — заявил Грилк, — когда чужаки шляются по острову!

— Это бы еще полбеды, но ведь они хотят забрать своего парня. А он желает остаться здесь, у нас. Вот из-за чего сыр-бор разгорелся.

Грилк широко раскрыл глаза от удивления.

— Не шутишь? Точно говоришь?

— Да какие тут шутки? Парень от них убежал, хочет жить тут, а они пытаются его забрать.

Грилк притих.

— Черт побери, — выругался он. — Ну как бы то ни было, мы его в обиду не дадим. — Он оглянулся по сторонам. — Я, пожалуй, поищу себе оружие. Оно уж точно пригодится, если они сунулись к нам по такому серьезному делу.

— Дело действительно серьезное, — согласился художник. — А как же иначе?

Грилк поднялся и побрел среди мусора.

— Эге! — Он наклонился и поднял подгнивший плетеный ремень с пряжкой в форме бычьей головы. Одна глазница была пустой, в другой тускло блестел кусочек красного стекла. Грилк потер его о рубашку.

— Это же мой любимый пояс, — заявил он. — А я-то думал, куда он пропал. — Он надел ремень и застегнул его так, что конец высунулся изо рта быка, как язык. — Агнес моего бычка сильно невзлюбила, — сообщил он с самодовольной ухмылкой. — Но я научу ее советоваться со мной, прежде чем что-то выбрасывать. — Он похлопал по пряжке и вдруг сильно побледнел.

— Господи, они идут!

Русские неторопливо двигались, разделившись на две колонны по дороге к свалке. Рассмотреть их лиц издалека было невозможно, но по тому, как они шли, было ясно, что противник встревожен и растерян. Они шагали пригнувшись, озираясь на каждый куст. Один капитан казался спокойным: он шел во главе отряда как на параде, выпрямившись во весь рост. При виде Джонса и полицейских он отдал какую-то команду, и колонны слились в одну. Капитан по-прежнему шел впереди, моряки — следом, тяжело топая по сухим веткам. Отряд остановился у края свалки, дальше пошел один капитан. Полицейские не двигались, сжимая рукоятки револьверов. Джонс пошел навстречу капитану. Когда расстояние между ними сократилось до десяти ярдов, оба остановились, пристально оглядывая друг друга.

— У вас мой матрос, — заявил капитан. — Верните его.

Джонс покачал головой.

— Извините, он не хочет возвращаться.

Выражение лица капитана изменилось.

— Вы лжете. Вы его захватили силой.

— Я не лгу. Он хочет остаться у нас.

— Пусть он сам скажет мне об этом.

Джонс оглянулся на полицейских.

— Съездите за парнем.

Гарри побежал к машине.

— Если он сам вам скажет, что хочет остаться, — обратился Джонс к капитану, — вы ему поверите?

— Он такого не скажет, это невозможно.

— Через несколько минут вы убедитесь, что возможно.

— Мы сметем с лица земли ваш город. Я подам сигнал, — капитан показал на ракетницу, — и мои артиллеристы откроют огонь.

— Ваша подлодка слишком далеко, выстрел не услышат.

— Не услышат, так увидят. Это же ракетница.

— Вы хотите начать войну?

— Она будет на вашей совести. Вы похитили моего матроса, как последние бандиты!

— Ничего подобного.

— Мы разрушим весь остров! Превратим его в кучу песка! — Голос капитана зазвенел, лицо стало наливаться кровью.

— Не разрушите, руки у вас коротки. Здесь везде расставлены люди, они держат вас на мушке. Стоит вам хоть раз выстрелить, и вас уничтожат.

— Поджигатели войны — это вы, — закричал капитан. — Вы! Это всем известно!

— Опомнитесь, лично я ничего не поджигал. — Джонс вытянул руки. — Взгляните. У меня даже нет оружия.

— Вы устроили засаду, чтобы перебить мой отряд. Это чистой воды вероломство!

— Не горячитесь. Вам пока ничто не угрожает.

— Я требую, чтобы ваши люди вышли из укрытия. Я не желаю разговаривать, когда в меня целятся.

— Ну и не разговаривайте, только не горячитесь так. — Джонс оглянулся и увидел, что машина возвращается. — Ну вот везут вашего моряка. Надеюсь, сейчас все уладится.

Но когда автомобиль подъехал, они увидели, что Гарри один. Он захлопнул дверцу и сообщил Джонсу:

— Парень говорит, что боится, как бы его свои не забрали силой. И кроме того, он все еще прикован к нашей вешалке, а ключей нет.

— Да, положеньице, — начал Джонс, но капитан его перебил.

— Вот! — закричал он. — Я же говорил, что он арестован! Вы даже не разрешаете мне поговорить с ним! Все, с меня хватит!

Дрожащими пальцами он вставил красный патрон в ракетницу, поднял ее высоко над головой и выстрелил. Ракета взмыла высоко в воздух и взорвалась, выпустив густое дымное облако красного цвета. В то же мгновение с дальнего конца свалки прогремели два выстрела из дробовика.

— Остановитесь! — пронзительно завопил Джонс, но было уже поздно. Кто-то, услышав выстрел из ракетницы, нажал на курок, а это, в свою очередь, всколыхнуло всех остальных. Русские моряки попадали в кучи мусора, стоило дроби, не причинившей никому вреда, с треском рассыпаться над их головами, и открыли ответный огонь, столь же яростный и безрезультатный. И минуты не прошло, как обе стороны полностью израсходовали свой боезапас. Только полицейские сберегли свои патроны, а все потому, что они так глубоко зарылись в мусор, спасаясь от ожидаемого пулеметного огня, что просто не смогли участвовать в бою. Наступило затишье. Первым поднял голову Джонс, прыгнувший при первых выстрелах в облупленную ванну, полную жидкой грязи. Потом по всей свалке из-за камней и булыжников стали осторожно высовываться головы. Люди ощупывали себя, с удивлением глазели друг на друга, пораженные, что они еще живы. Так продолжалось около минуты.

Тут Лютер Грилк поднялся во весь рост, держа в руке литровую бутылку из-под джина, и швырнул ее в Лысенко, который занял позицию под перевернутой детской коляской. Малявин в ответ запустил помятым стаканчиком для бритья с видом Ниагарского водопада, попал Грилку в левое ухо, и тот опрокинулся прямо на Левериджа. Художник вскочил, и тут на глаза ему попался Хрущевский, который запутался в диванных пружинах. Леверидж подбежал, треснул его обрубком метлы по макушке, а потом юркнул обратно в свою нору из консервных жестянок. Крегиткин схватил треснувшее сиденье для унитаза, метнул его в убегавшего художника, но не рассчитал, и изогнутое дугой сиденье как хомут повисло на шее Фрэнка, который в этот момент вылезал из укрытия. От неожиданности он сел прямо в разбитую кухонную раковину и застыл там с выпученными глазами. Люди наконец поняли, что стрельбы бояться нечего, и тут же в воздухе замелькали все сокровища распотрошенной свалки. Эта бомбардировка продолжалась довольно долго. В ход пошли бутылки, глиняные черепки, камни, обломки мебели, но потери, на удивление, были легкими. Василову залепили в челюсть ручным зеркальцем в металлической оправе, выбившим ему четыре передних зуба. Малявин вывихнул руку, пытаясь швырнуть в противника аккумуляторную батарею. Полицейский Гарри временно выбыл из строя, когда Хрущевский метнул в него топорищем. Оно со свистом пролетело над свалкой и поразило Гарри в солнечное сплетение. Бродскому рассекло левую щеку прямым попаданием обломка альпенштока, украшенного памятными медальками с озера Люцерн[18]. Во второй части битвы лишь несколько ее участников получили растяжения и ссадины. Чайки, парившие над бранным полем, пронзительно кричали и галдели. Порой им приходилось увертываться от слишком высоко летящих снарядов.

Сражение перешло в третью фазу, когда капитан со своего наблюдательного пункта, устроенного в груде батарей центрального отопления, подсчитал защитников свалки и понял, что превосходит противника, по крайней мере, втрое. Он прикинул расстояние до хижины, где скрывался Золтин, и рассчитал, что для лобовой атаки ему хватит двадцати человек, остальные будут сдерживать американцев. Потом они захватят автомобили, сгрудившиеся как по заказу в центре свалки, и, дай Бог, без труда вернутся на подлодку. Он вылез из-за батарей и окликнул Розанова, пытавшегося смастерить рогатку. Он привязывал велосипедную камеру к железной кровати. Капитан изложил ему свой план, и Розанов полностью разделил его.

— Отлично, — сказал он. — Надеюсь, все пройдет хорошо и мы благополучно отсюда выберемся. Я всякое предполагал, высаживаясь на берег, но мне и в голову не могло прийти, что мы так влипнем. А зачем вы дали сигнал из ракетницы?

— Это своеобразная психическая атака, — холодно отвечал капитан, увертываясь от летящего в него будильника, который разлетелся вдребезги, стукнувшись о землю. — Странно, почему молчат зенитки? Двух залпов было бы достаточно, чтобы эти босяки испугались и прекратили сопротивление.

— Хороша атака, нечего сказать, — заметил Розанов, вздрагивая от грохота железной кастрюли, упавшей поблизости. — Будем надеяться, что ваш следующий психологический расчет сработает получше.

— Розанов, вы забываетесь, — отрезал капитан. — Я подам рапорт о вашем переводе с корабля, как только мы вернемся.

— А может быть, вы пожелаете сделать это прямо сейчас? — Розанов попробовал натянуть камеру, но один ее конец оторвался и хлопнул его по уху. Розанов выругался сквозь зубы и пнул кровать ногой.

— Я отдам вас под трибунал! — вскричал капитан. — Вы будете с позором списаны на берег! Флотская служба не для вас.

— Если флот теперь выполняет те же задачи, что мы сейчас, то я сам с удовольствием подам в отставку, — сказал Розанов. Бутыль из-под вина описала в воздухе петлю и грохнулась о газовую плиту, осыпав капитана и Розанова дождем осколков. — После такой практики мне только в пехоту и идти, — заявил он, отряхивая осколки.

— Вы заслуживаете расстрела! — завизжал капитан. — Вы — паникер!

— Лучше кончим болтать и поищем Золтина, — предложил Розанов. — От пустых разговоров толку не будет.

На несколько секунд капитан задохнулся от гнева и потерял дар речи, но потом, сделав глубокий вдох, стал как-то странно спокоен.

— Хорошо. Собирайте людей. Но я этого вам так не спущу.

— Уверен в этом. — Розанов пополз прочь, и тут же в его укрытие шлепнулся старый граммофон. Капитан поднял его, осмотрел, зачем-то покрутил ручку, пожал плечами и отшвырнул в сторону.

Скоро появился Розанов, а с ним пятнадцать моряков. Капитан пересчитал их и произнес:

— Я приказывал привести двадцать.

— Люди держат американцев из последних сил. Пятнадцать будет больше чем достаточно.

— Если я сказал двадцать, значит, двадцать. — Глаза капитана нехорошо расширились и заблестели. — Приведите еще пятерых, и побыстрее!

— Слушайте, товарищ капитан… — начал Розанов, но остановился. — Глядите!

По дороге к свалке ехала машина Агнес Грилк с пулевым отверстием на переднем стекле. Агнес и мисс Эверетт низко пригнулись на сиденье. За ними следовали полицейский джип и еще машин двадцать. Из их окон торчали стволы ружей. Капитан вскочил и бросился к пустым машинам в центре свалки.

— За мной! — орал он. — Все за мной!

Розанов созвал остальных, и не успели озадаченные защитники свалки сообразить что к чему, как все русские сгрудились в центре и окружили автомобили. Капитан занял полицейскую машину, матросы, толкаясь, расселись по другим, и кавалькада рванула прочь. Джип и другие вновь прибывшие машины пытались развернуться, но дорога была чересчур узкой, и дело чуть не кончилось аварией. Несколько человек выскочили, стреляя по ускользающим русским, но все произошло так неожиданно, что стрельба закончилась прежде, чем до большинства дошло, зачем она началась. Наконец джип сумел развернуться, а за ним после легких столкновений, брани и воя гудков и остальные. Все направились по направлению к городу. Джонс и защитники свалки молча смотрели им вслед.

— Наверно, оно и к лучшему, — произнес наконец Джонс. — Мы свое дело сделали, и, честно говоря, гораздо лучше, чем я ожидал. А дальше пусть Фендал их выслеживает сколько влезет, если ему приспичило. По-моему, он не успокоится, пока с кем-нибудь не сцепится.

— А мы уже сцепились, с нас хватит, — подхватил Палмер.

— Вот именно. — Джонс повернул голову и заметил, что Агнес и мисс Эверетт опустились на колени у кучи мусора. Джонс и Палмер подошли, и тут Агнес встала. Глаза ее сузились от ярости.

— Где тот подлец, что прикончил моего мужа? — спросила она.

— Что? — изумился Джонс. Он бросился к куче ржавых жестянок — там лежал Грилк, обмякший, как тухлая рыбина. Его левое ухо распухло и побагровело, но других увечий заметно не было.

— Не может быть, чтобы его убили! — воскликнул Джонс. — Да и чем его могло убить?

— Что я, живого от покойника не отличу? — упрямо возразила Агнес. — И я найду его убийцу, разорву его на мелкие кусочки и скормлю их крабам.

— Несчастный Лютер, — пожалела мисс Эверетт. — Бедняжка Лютер!

— Тоже мне бедняжка, — отвечала Агнес. — Это я бедняжка. Где мне теперь сыскать другого мужа?

И тут Грилк открыл глаза.

— Теперь будешь знать, как выбрасывать мои вещи без спросу. Только попробуй, выброси что-нибудь еще разочек, я тебе задам. — Он уселся и осторожно ощупал ухо. — Боже, я-то думал, что голова сильнее всего болит с похмелья, но такого у меня и с самого сильного перепоя не было.