Русский декамерон, или О событиях загадочных и невероятных

Любовь и секс — это само по себе уже удивительно и таинственно. Есть люди, начисто лишенные сексуального влечения, встречались такие и среди великих ученых. Не буду называть имена, так как слишком уважаю их, особенно самого великого механика «всех времен и народов». Так вот ему приписывают такое «гениальное» определение сексуального действа: «куча смешных и нелепых движений».

Но если миллионы и миллиарды людей считают любовь и секс чем-то обыденным, стандартным, то меньший, я бы сказал, пикантный, контингент проявляет себя в этом нестандартно. А высшую степень такой нестандартности или необычности впору назвать «таинственностью».

В любимой книге небезызвестного Васисуалия Лоханкина (да что скрывать — и моей тоже!) «Мужчина и женщина» (СПБ: т-во «Просвещение», 1911), во втором ее томе есть глава «Болезненные проявления полового влечения». Написал ее приват-доцент доктор барон Альбрехт фон Нотхафт, что из Мюнхена — большой «спец» по разврату, я вам доложу! Как жаль, что такие грамотные и интересные люди уходят из жизни, как и все мы грешные! Мне так бы хотелось, хоть кратенько, но побеседовать с этим умудренным научным опытом бароном, обменяться, что ли, мнениями, а может, и поговорить по душам о любимой нами обоими науке. Как профессору с приват-доцентом! Но, увы…

Так вот, в этой главе описаны самые различные случаи отклонений сексуальных влечений от нормы (я бы добавил — от скукотищи!). Случаи, начиная от комических и заканчивая тошнотворными, со всеми промежуточными.

К комическим можно отнести, например, такой, когда добропорядочная жена перед половым актом с бюргером-мужем надевала на голову парик, который муж во время оргазма с воплями раздирал в клочья. Конечно же, спаривалась эта немецкая семья нечасто, без нашего русского размаха, а то париков-то на все половые акты не напасешься! Парики-то всегда были дороги!

К тошнотворным же случаям можно отнести описанный на странице 519 упомянутой книги случай, когда некий русский (как про что-нибудь непотребное, так опять — русский!) купец бродил по борделям с пивной кружкой в руках. Там он просил бордельных работниц, или, простите, — проституток, кого за деньги, а кого — так, плевать ему в эту кружку. А по мере наполнения ее использовал полученную жидкость в качестве пенистого пива, то есть выпивал. Вот бы такую антирекламу пива — да по телевизору! Вмиг бы половина любителей пива отсеялась! Я пробовал зачитывать эту 519 страницу перед пивными алкоголиками, так они после этого без рвотных позывов на пиво смотреть не могли.

Вообще я бы очень рекомендовал всем половозрелым прочитать эту главу, а если есть время, то и весь том второй этой замечательной книги, а еще лучше — все три тома! Ваш покорный слуга учился грамоте по этой книге, и не думайте, что сексуальной грамоте, а обычной. Потому что он обнаружил свою любимую книгу в манящем золотом переплете в родительском шкафу еще в шесть лет и до сих пор не может от нее оторваться! Выражаясь современным языком — «на ней отрывается»!

Я привел эти сведения для того, чтобы читатель не принял автора за простодушного дилетанта в рассматриваемом тонком вопросе. К разряду сексуальных таинственностей я здесь отнес такие случаи, которые или не описаны в соответствующей литературе вообще, или описаны, но частично, я бы сказал, неполно.

Приведу пример. Пигмалионизм, или сексуальное влечение к художественным произведениям, главным образом статуям, описан подробно даже в цитированной выше книге приват-доцентом Альбрехтом фон Нотхафтом. Но вот про любовь, настоящую духовную и чувственную любовь к надувной резиновой кукле, лично я подробно и на русском языке нигде не встречал. Про то, что с такими куклами, а в последнее время и с силиконовыми роботами, сексуально озабоченные люди живут, как, простите, нормальные особи с женами, — читал, и много. А вот про любовь к надувной кукле, любовь с душевными переживаниями и смертельной ревностью, с «убийством» этой куклы — что-то не приходилось! Хотя не сомневаюсь, что таковое встречалось и неоднократно. Жизнь богаче любых фантазий!

А последующие истории и вообще невероятны, их вполне можно считать некими загадками.

Что ж, перейдем к делу.

МУСЯ

На одной из пьянок в общежитии «Пожарка» я подружился с бывшим аспирантом, который потом каким-то образом женился на англичанке и уехал за кордон. Имущество свое он распродал, но оставалось у него нечто такое, что и выбрасывать было жалко, и продавать опасно. А это «нечто» было надувной резиновой бабой, невесть как попавшей из-за кордона к моему другу. Сам хозяин говорил, что его приятель-дипломат привез для смеха и подарил ему. Муляж женщины верой-правдой служил ему женой вплоть до законного брака с англичанкой, а теперь надлежало им расстаться. Ну, хозяин и подарил ее мне, будучи уверен, что я не разболтаю секрета, по крайней мере, до его отъезда.

— Дарю, — говорит, — именно тебе, потому что уверен — ты, как джентльмен, не будешь над ней издеваться, а используешь по делу, честно и без особого разврату…

Что ж, я обещал, что особого разврата не будет, сложил бабу, завернул ее в куртку и принес домой — в общежитие. Спросят: откуда — что я скажу? Да и потом пойдет слух по аспирантуре — еще выгонят. Поэтому пользовался я моей надувной бабой, только когда был уверен, что Вадим, сосед по комнате, ушел надолго. Кроме уборщицы, никто комнату отпирать не мог. Да и уборщица Маша уже относилась ко мне иначе.

Я уже говорил, что у меня был старый большой пневматический пистолет, которым я иногда забавлялся. Позже я его переделал под однозарядный мелкокалиберный, а еще позже продал Вадиму. А пока он у меня лежал в тумбе.

Как-то я забыл его спрятать на ночь, и он остался лежать на тумбочке. А тут с утра заходит крикливая Маша и начинает шуровать шваброй по ножкам кроватей. По своей стервозности, разумеется. Я лежу, притворяюсь крепко спящим. Маша заметила пистолет, перестала махать шваброй, спрашивает у Вадима, что, дескать, это? Она уважала Вадима, считалась с ним, так как он был уже «в годах» и не такой охламон, как я. И тут Вадим проявил талант артиста.

— Тсс, Маша! — он приставил палец к губам, — подойди сюда, тебе лучше знать обо всем, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему ему все с рук сходит? Почему его институтское начальство само сюда подселило? Так знай, что он — оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он слушает, кто что говорит, и записывает. Магнитофон у него видела? То-то же! А вчера он ночью с задания пришел, уставший, говорит, что пару шпионов пристрелить пришлось. Почистил, смазал пистолет и вот забыл на тумбочке. Принял снотворное, так до полудня спать будет. Ты, Маша, по утрам лучше дергай за дверь, если открыта — заходи, убирай, а если заперта, лучше не беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую работу терять? А я — его старый друг, он меня не трогает…

Спасибо Вадиму, Маша перестала шваркать шваброй по ножкам кроватей, не заходила утром, пока я спал, да и здороваться стала совсем по-другому — с поклоном. А я, как ни в чем не бывало, нет-нет да и спрошу ее:

— Ну как, Маша, что говорят в конторе? Жрать-то ведь нечего, ничего не купишь в магазинах, аплатят — гроши, не так ли? — и сверлю ее глазами.

— Нет, что вы (на «вы» перешла, подхалимка!), это все временные трудности, мы властям нашим верим и любим их!

Да и Вадим остался не в накладе — он тоже любил по утрам поспать.

Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую назвал я ласковым именем «Муся». Сперва я пользовался ею просто из любопытства. Надувал ее то сильнее, то слабее, исследовал все ее явные и скрытые возможности. Надо отдать должное создателям этой прелести — потрудились они на славу и знание вопроса проявили изрядное.

Теперь продают каких-то надувных уродин — от взгляда на них импотентом можно заделаться. А моя Муся была красавицей — все было продумано, все было натурально — ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности — каждый пальчик отдельно, кожа — бархатистая, как настоящая. Краски, правда, кое-где пооблезли, на сосках, например. Чувствовалось, что они раньше были коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их ее бывший «муж»? Ротик приоткрыт чуть-чуть, не разинут настежь, как у современных чучел. И зубки белые (мягкие, правда!), чуть-чуть виднеются. Глазки полузакрыты, не смотрят нагло прямо в рот! Ну просто не кукла, а Мона Лиза!

Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, разговаривал с ней, а за лето успел даже полюбить ее. Да, да, как настоящую женщину. Как молчаливую, скромную, покорную, верную жену! Таких и в жизни-то не бывает! Возвращаясь домой, я тут же нащупывал ее в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал ее и принюхивался — не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей излишествами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал ее после надувания, ласкал, как живую бабу.

Наступила на меня болезнь, называемая «пигмалионизмом», по имени скульптора Пигмалиона, влюбившегося в свое создание. Да я уже и на живых-то баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял, почему сейчас таких уродин надувных выпускают — чтобы не влюблялись!

Чувствую, что крыша моя едет, причем с ускорением. Подарить Мусю другому — никогда! Чтобы ее коснулась рука или (о, ужас!) какая-нибудь другая часть тела чужого человека — ни в жисть!

И решил я ее «убить». Пусть ни мне, ни другому! А оставаться с ней — тоже невозможно, с ума схожу, в натуре! Надул я ее, поцеловал во все любимые места, попросил прощения, и ножом кухонным — пырь, пырь! Муся засвистела, задергалась, сникла и опала. Я завернул ее в газеты и, озираясь, как натуральный убийца, вынес «тело» на кухню. Там никого не было, угольная печь пылала.

«Крематорий!» — грустно улыбнулся я и засунул свернутое тельце убитой Муси в дверцу печи. Печь заполыхала, разнесся запах горелой резины. В моей душе творилось что-то ненормальное — я плакал, как по человеку, а ведь, по сути, горела-то резиновая камера.

А скульптура Галатеи — не кусок камня ли? А человек — не химические ли элементы, собранные в известной пропорции? Если же главное — душа, то почему она не может быть в статуе, картине, кукле? Так как в то время я был гораздо менее подкован в этих вопросах, чем сейчас, то не нашел ничего лучшего, чем пойти в магазин, купить бутылку и нажраться — напиться то есть.

Магия Муси прошла быстро, но даже сейчас, когда вспоминаю эти «пырь, пырь!» ножом, этот свист воздуха и полузакрытые, укоризненные глаза Муси, волосы на теле шевелятся.

Даже не знаю, хорошо было бы или нет, если бы моя Муся ожила, как пигмалионовская Галатея. Наверно, сначала я был бы просто счастлив, но кончилось бы все, безусловно, плохо. Потому что ненатурально это — любить даже ожившую, но статую, пусть даже надувную куклу. А какой у нее окажется нрав, характер? Не будет ли у нее вредных привычек? Нет, лучше иметь дело с натуральной бабой, пусть даже с плохим характером и вредными привычками. Надежнее как-то!

МЕРИЛИН МОНРО

В 1973 году я защитил в Москве докторскую диссертацию и вернулся к себе в Курск, где работал в Политехническом институте заведующим кафедрой теоретической механики. Там меня встретили как героя — во всем Курске, с его четырьмя вузами, было всего пять докторов наук и все — старцы. А у меня — возраст Христа! Женщины с восхищением смотрели на молодого доктора наук, вызывая негодование жены.

А как раз в этот период я неожиданно увлекся, как сейчас говорят, «секс-символом» мировой величины — артисткой Мерилин Монро, или Нормой Бейкер по паспорту. Я даже не столько смотрел фильмы с ее участием (где их было взять в то время?), как читал про нее, про ее удивительную карьеру, пристально разглядывал ее фотографии. Особенно через лупу, когда фотографии как бы оживают (попробуйте и убедитесь!). И я постепенно влюбился в Мерилин, хотя знал, что ее давно нет в живых. Я знал, что есть такая патология — влюбляться в кумиров, эта патология «прилипла» и ко мне.

Часто, запершись в своем служебном кабинете, я раскладывал, как пасьянс, на столе фотографии моего кумира и любовался красивейшей женщиной мира. Я мечтал, чтобы и Мерилин полюбила бы меня так же, как я — ее, и была бы верной мне — я ведь так ревновал ее! Хотя, повторяю, я отчетливо представлял, что моего кумира в этом мире уже нет. Но ведь и Петрарка знал о том, что его Лауры тоже нет на свете, но тем не менее…

По ночам я зажмуривал глаза, представлял себе улыбающуюся Мерилин и настойчиво посылал ей сигналы:

— Мерилин, дорогая, люби меня, ты же знаешь, как я сохну по тебе, полюби же и ты меня, где бы ты ни была! Люби только меня одного, прошу тебя, будь верной мне, только мне! Я так бы хотел надеть на тебя «пояс верности», чтобы ты была только моей!

Вот в таком нездорово-влюбленном состоянии я и пребывал, когда произошло удивительное событие. Стою я как-то у расписания экзаменов второго курса вечернего факультета, ищу свои группы и чувствую, что меня толкают локтем в бок. Оборачиваюсь и замираю от неожиданности — толкает меня улыбающаяся голубоглазая красавица лет двадцати, вылитая Мерилин Монро.

— Ты из какой группы, что-то не припоминаю тебя такого! — обращается ко мне Мерилин, а так как я молчу, продолжает: — Чего, язык проглотил, что ли?

— Боже, Мерилин, неужели это ты? — только и вымолвил я.

Глаза девушки внимательно осмотрели меня и, видимо, осмотром остались довольны.

— Трепач! — весело заметила она и медленно, покачивая бедрами, пошла прочь от расписания, видимо, рассчитывая, что я пойду за ней, но я остался на месте. Остолбенел — так это называется.

— Ладно, на лекциях встретимся! — обернувшись, сказала мне Мерилин.

И мы встретились. Но не на лекциях, а в тот же день — в пятницу вечером у железнодорожной билетной кассы, где я стоял в «голове» огромной очереди. Мерилин узнала меня и бросилась на шею.

— Вот ты где, дорогой, еле нашла тебя! — целуя в щеку, радостно щебечет она. А тихо на ушко: — Возьми мне билет на Москву!

Я все понял — не хочет в очереди стоять! И озорной план вдруг созрел у меня в голове. Я взял два билета в купе международного вагона и подошел к стоящей поодаль студентке.

— Взял, отправление через полчаса, мы — в одном купе, — радостно сообщил я ей. Она полезла в кошелек за деньгами, но я попросил спрятать деньги: — В следующий раз ты мне возьмешь!

В портфеле у меня была бутылка душистого вина «Кокур», предназначенного для встречи в Москве с моей любимой женщиной — Тамарой, по отчеству Ивановной. Но оказалось, что бутылка все-таки пошла по ее прямому назначению. Мерилин Монро тоже оказалась… Тамарой! «Что, имен больше нет, что ли?» — поразился я. Но, узнав ее имя, решил не сдаваться и идти до победного конца.

Томочка (так я стал ее сразу же называть) удивилась, когда мы подошли к международному вагону, и это удивление усилилось, когда она узнала, что в этом вагоне удобные двухместные купе. Оказавшись со мной вдвоем, она немного утратила браваду, стала тихой и скромной. Но «Кокур» все поставил на свои места.

Томочка осмелела, язык у нее развязался и она рассказала, что работает секретарем у главного инженера Курского завода тракторных запчастей и встречается с ним. Сейчас едет к нему в Москву.

— Он боится даже ехать вместе со мной, а в Курске мы и не встречаемся, так как он женат и она работает в обкоме партии. Дрожит, как цуцик, перед ней! — с великолепным презрением высказалась Томочка. — Старый, пятьдесят лет ему, но кобель еще тот, — вздохнула девушка, — а откажешь — ищи другую работу! А так и отпускает, когда надо, и премии выписывает…

Я вспомнил, что знаком с этим человеком — мы не раз ходили в баню одной компанией. Зовут его Василием Митрофановичем. Васей. Это мрачный, замкнутый тип, страшный матерщинник. Однажды он помогал мне в изготовлении какого-то стенда на его заводе и при мне ругал проштрафившегося начальника цеха:

— Ты… твою мать, почему хороший завод позоришь? Да я тебя…!

Мне нравилось, что он суров с подчиненным, так как это было в моих интересах. Но столкнуться с ним как с соперником по любви мне не хотелось бы, от мата ведь не отмоешься…

Мы выпили еще, и я решился поцеловать Томочку. Она с охотой позволила мне сделать это и отвечала на поцелуй всем телом. Мы провели хорошую ночь и были довольны друг другом. Обратно договорились ехать тоже вместе. Она дала мне свой телефон, я же наврал, что у меня телефона нет.

В поезде Томочка рассказала мне удивительные вещи. Например, что ей стал сниться по ночам один и тот же сон: мужчина, похожий на меня, постоянно говорит ей о своей любви и умоляет полюбить его тоже. Это, видимо, происходило синхронно с моими ночными любовными «посылами» Мерилин, только доходили эти «посылы», за отсутствием самой Мерилин в этом мире, до ее «двойника» — Томочки.

Наверно, существовали и другие женщины, похожие на Мерилин, но, видимо, ближайшей по расстоянию оказалась именно она. Во время своих «посылов» я мысленно представлял себе образ Мерилин, и каким-то телепатическим образом они передались территориально ближайшей женщине, соответствующей этому образу. Больше я никакого другого внятного объяснения дать этому феномену не могу.

И когда Томочка-Мерилин увидела меня у расписания, то узнала во мне того мужчину из ее снов. Но представляла она меня не студентом-вечерником, рабочим завода тракторных запчастей (как я ей отрекомендовался), а значительным, авторитетным человеком. Так она прямо и заявила мне.

Кое-как я пережил субботу и воскресенье с Тамарой Ивановной, которая не могла не заметить перемены во мне, а обратный путь в Курск провел опять с моей Мерилин.

Мы стали встречаться с Томочкой и в Курске на квартире у моего приятеля. Я любил ее как ожившую Мерилин и даже звал ее «Мэри». Она же, не вполне освоив мое трудное имя, называла меня просто «Котя». Я чувствовал, что она любит меня нежно и чувственно.

А в начале семестра мы неожиданно встретились у входа в поточную аудиторию.

— Привет! — крикнула Томочка и кинулась мне на шею.

Студенты странно посмотрели на нас, а я не знал, как себя и повести. Кивнув ей, я быстро занял место у доски, а она, ошарашенная, села на передний ряд. Я начал лекцию. В перерыве она подошла ко мне и спросила:

— Теперь тебя на «вы» называть? Зачем наврал, что студент?

Мне ответить было нечего.

— Я позвоню тебе! — тихо сказал я и отошел в сторону.

Узнав, что я ее преподаватель («молодой доктор наук», как меня называли в институте) Томочка «зауважала» меня еще больше.

Примерно раз в месяц по пятницам она ездила в Москву на встречу со своим «старцем» Васей. Он останавливался у своего друга, и Томочка приезжала туда. А сопровождал ее туда и провожал обратно в двухместном купе, конечно же, я.

И если «старец» боялся встречаться со своей юной пассией в Курске, то я не был таким трусом. Иногда, хотя бы раз в неделю, я уговаривал Томочку прогулять занятия и встретиться со мной у моего приятеля. Этот приятель, преподаватель с моей кафедры, жил у своей подруги, а его однокомнатная квартира пустовала. Вот он и давал мне ключи от нее.

Конечно же, в «маленьком» Курске все тут же стало всем известно. Всем, кроме моей жены Лили, хотя я этого боялся далеко не в той степени, как наш Митрофаныч. А тут вдруг мне — «повестка» в баню.

Периодически, по той или иной причине — дня рождения, повышения, выхода в отпуск, праздников — наша компания ходила в баню. В компанию кроме меня входили наш проректор, пара-тройка заведующих кафедрами, инструктор обкома партии и Митрофаныч.

С некоторым страхом я пожимал руку Митрофанычу. Но тот ничем себя не выдал. Мы парились, делали массаж друг другу, выпивали пиво и кое-что покрепче, и у меня уже отлегло от души. Но тут я, в свой черед, лег на каменное ложе для массажа и меня взялся массировать Митрофаныч. Спину он мне промассировал нормально, и я перевернулся лицом к нему. Он промассировал ноги, подобрался к животу, груди, шее. И вдруг я чувствую быстрый зажим горла. Руки тут же разжались, но через пару секунд опять сдавили мне горло.

— Вась, ты что, оборзел, что ли? — тихо спросил я его.

— Брось Тамару! — так же тихо, но зловещим тоном ответил мне «старец», — ты же, гад, женат!

— От такого слышу, — шепчу я ему, — ты сам, что ли, холостой?

Так мы во время массажа и не договорились. Но потом, когда мы «врезали» еще по «ершу», я отвел «старца» подальше и «промыл ему мозги».

— Слушай, Вася, ты что хочешь, чтобы девчонка была только с тобой, ты же ее отца старше! Другое дело, если вы поженитесь, но этим же и не пахнет! Да и встречаетесь вы нечасто, это не жизнь. Я — твой спаситель, если ты что-то понимаешь.

Я вакуум в ее жизни заполняю. А ведь его может заполнить ее ровесник, жених, и тогда хана тебе! Ты мне водку должен ставить за то, что я сохраняю сложившийся статус-кво. Перевести на русский?

Митрофаныч молча выслушал меня и вздохнул.

— Люблю я ее, не знаю, что и делать! Убил бы жену, но греха боюсь, а развестись не могу — она же меня раздавит. Что мне делать? — этот суровый и некрасивый, как граф Жоффрей из «Анжелики», человек тихо заплакал.

— Вась, твою мать, прекрати, люди увидят! — испуганно уговаривал его я. — Хочешь, брошу ее, если это надо! («Не дождешься, хрыч старый!» — думаю я про себя.)

— Нет, ты, пожалуй, прав! — вздохнул Митрофаныч. — Но постарайся убедить ее, чтобы не сошлась еще с кем-нибудь, особенно с холостым. Я как-нибудь решу вопрос с женой или удавлюсь!

И забегая вперед, доложу вам, что я таки однажды действительно выручил Митрофаныча. А было это так. Почувствовал я, что у Томочки кто-то наклевывается. Разок не смогла встретиться у моего приятеля, стала холоднее в постели. Жена как-то уехала с детьми в Тбилиси на весенние каникулы, и я пригласил Томочку вечером ко мне домой. Ее, видимо, заинтересовало, как я живу, и она пришла. «Переспали», выпили. У нее, как обычно, развязался язык, она и сообщила мне, что завтра едет на неделю в Киев к подруге.

— С Митрофанычем? — спрашиваю.

— Клянусь, что нет! — отвечает она убежденно. — К подруге, и все!

Хорошо, думаю, проверим.

— Мэри, ты знаешь, что такое «пояс верности»? — спрашиваю я.

Кивает, — слышала что-то.

— Так вот, если бы у меня был современный «пояс верности», ты позволила бы мне его надеть на тебя? — продолжаю я. — Для общения с подругой это не повредит, а с мужиком быть ты не сможешь!

— Надевай, если не веришь! — гордо согласилась Томочка, и вдруг что-то вспомнила: — Так ты ревнуешь меня! Вот почему ты говорил в моих снах: «Люби только меня, будь верной мне!» И даже про «пояс верности» сказал что-то, я и не поняла тебя тогда как следует. Все, сон сбывается! Надевай свой пояс, если не веришь!

— Тогда я просто заклею тебе это место! — объявил я ей.

— Как заклеишь, а писать как я буду? — испугалась девушка.

— Не боись, все предусмотрено! — успокоили ее.

Я посадил Томочку на стул и снял с нее трусики. Она со страхом наблюдала за моими действиями. Достал маленький тюбик циакринового клея, того, который мгновенно твердеет и растворить его ничем нельзя. Нашел толстую авторучку «Паркер» и, не раскрывая ее, ввел, куда следует, примерно на половину длины. Томочка взвизгнула. Я надел резиновые перчатки и, быстро выдавив клей на волоски, обрамляющие ее самое любимое мной место, мгновенно соединил их. Клей тут же затвердел, склеив даже пальцы перчатки друг с другом.

Я вынул ручку, с удовольствием поводил ею у своего носа и сказал обескураженной девушке:

— Теперь тебе можно будет общаться только с таким джентльменом, у которого член тоньше этой ручки. Но ведь это же совсем неинтересно! А приедешь «честной» — распломбирую тебя, срежу волоски — и буду любить, как Джон свою Мерилин!

Но Томочка не оценила моего «черного» юмора. Поцеловав мою Мерилин в «пломбу», я одел ее и проводил домой.

— Будь паинькой в Киеве! — посоветовал я ей. — И знай, что я тебя жду в Курске!

Домой я возвращался довольный, что выполнил свой рыцарский долг за себя и за того парня, Митрофаныча, то бишь.

Через неделю Томочка вернулась из Киева, и мы встретились на квартире у моего приятеля. На все мои вопросы Томочка презрительно отвечала: «Сам увидишь!». И я увидел то, чего никак не ожидал — пломба цела! Напрашивалось два варианта ответа на эту ситуацию: первый — то, что Томочка действительно ездила в Киев к подруге; второй же я с гневом отметаю, так как Томочка — юное провинциальное создание, не допустила бы такого разврата. Не подсказывайте — и другого тоже!

Одним словом, пломбу я распечатал, место пломбировки обработал бритвой и стал любить мою верную подругу, как Джон Кеннеди свою Мерилин Монро, даже еще страстнее.

Но любовь наша довольно быстро исчерпалась — я понял, что моя Томочка только по внешности — Мерилин Монро. Что поняла она сама — я так и не узнал. Я влюбился в реальную красивую женщину, преподавателя нашего же института. Да, да, конечно же, по имени Тамара! А Томочка нашла-таки себе молодого человека из ее же группы, хотя продолжала встречаться и с Митрофанычем.

Так что даже ожившая Галатея, скорее всего, ненадолго завладела бы сердцем кипрского царя, а по совместительству — скульптора Пигмалиона. Одно дело — влюбиться в человека, которого знаешь и внешне, и как личность, а другое — только во внешность человека или в легенду о нем. Сколько людей влюблялось по фотографиям, например, из брачных объявлений, а потом в ужасе бежало, узнав личность этого человека. Или так, как описано писателем Шолом-Алейхемом, когда два еврея-учителя влюбились друг в друга по письмам, которые они тайно писали за своих недорослей-воспитанников.

Лично мне опыт подсказывает, что для уверенной совместной жизни партнеры должны достаточно «притереться» друг к другу, например, ведя не только общую духовную и сексуальную жизнь, но и хозяйственную, без которой не обходятся даже очень богатые люди. Поэтому знакомства по переписке или фотографиям — дело очень рискованное. Хотя бывают и исключения.

Так что зря, наверно, Пигмалион женился на Галатее, оживленной самой Афродитой по его просьбе. Как художник, он мог придать своей будущей жене только внешний вид, пусть даже очень привлекательный. А характер, внутренний мир, менталитет, выражаясь по-современному, кто ей даст? Афродита, оживившая статую? Ой, не доверял бы я этой Афродите — не очень идейно проявила она себя в истории с Парисом да и в последующем ходе Троянской войны! С менталитетом «от Афродиты» жене придется каждый день, уходя на работу, «пояс верности» надевать, вернее, заклеивать!

Поэтому считаю, что Пигмалионизм, как объемный (любовь к статуям, куклам, роботам), плоский (любовь по фотографиям), так и эпистолярный (любовь по переписке), — дело ненадежное и рискованное!

МАТИЛЬДА-ЛОРА

А вот и совершенно необычная история, где смешалось все — любовь, секс, телепатия, переселение душ и многое другое…

Защитив кандидатскую диссертацию, мой друг Моня устроил банкет в Доме архитектора, что в самом центре Москвы.

Меня, как обычно, выбрали тамадой, я был в ударе, дело было знакомое и вечер прошел прекрасно. У меня уже был билет на Курск, поезд уходил точно в полночь с Курского вокзала, времени, чтобы добраться до вокзала, оставалось предостаточно.

Чтобы «выкурить» посетителей из зала часов в 11 вечера, в ресторане уже начали гасить свет на секунду-другую, и вдруг при очередном «затмении» я почувствовал, что меня обняли за шею и поцеловали. А зажегшийся вслед за этим свет вырисовал передо мной стройную улыбающуюся женщину с загадочным и многообещающим взглядом.

Я узнал сотрудницу Мони по лаборатории в Институте машиноведения (ИМАШ), которой я заинтересовался еще раньше, но познакомиться — никак не выходило. А тут — все само собой. Звали эту сотрудницу Лорой.

Что произошло далее, вспоминается как в тумане. Мы шли пешком на Чистые Пруды, где жила Лора, пели на ходу, и в перерывах между песнями мне даже казалось, что я слышу гудок моего отходящего в Курск поезда. Мы конспиративно поднялись на второй этаж бывшего генеральского особняка, где в огромной коммунальной квартире с десятком жильцов, в большой комнате с видом на Чистые Пруды жила Лора.

Мы выпили у Лоры какой-то странный напиток, который хозяйка приготовляла, сливая в одну бутылку все, что оставалось от прежних выпивок. Но я тогда так и не понял, что пью, да и мне было все равно. И тут я заметил, что на нас, с нескрываемым возмущением, широко раскрытыми глазами со шкафа глядел огромный черный кот по имени Мур. Заметив взгляд кота, Лора как-то смутилась, а потом вдруг неожиданно предложила… выкупать Мура.

И вот — зрелище достойное кисти Босха или Гойи — два голых, сильно выпивших разнополых человека в огромной «генеральской» ванной ночью моют большого черного, молчащего, отчаянно сопротивляющегося кота. Мур, надо сказать, разукрасил нас на славу, но под конец успокоился и принял происходящее как суровую действительность, а может, даже рок. И после этого купания мы с Муром стали друзьями, по крайней мере, мне так показалось: он не мешал нам с Лорой лежать в постели и заниматься, чем нам хотелось.

Я прожил у Лоры безвылазно несколько дней.

Наконец загул кончился, и я уехал в Курск. Но забыть этих волшебных дней, а особенно ночей, я не мог, и через неделю снова был в Москве — уже в отпуске. С вокзала я радостно позвонил Лоре, но трубку взял, казалось, совершенно чужой человек…

— У меня болит голова, не звоните сюда больше! — сухо проговорила Лора и повесила трубку.

Я понять ничего не смог, опыта общения с женщинами тогда у меня было не так уж много. И я совершил типичную мужскую ошибку — стал преследовать Лору. Мне удалось поймать ее в ИМАШе на работе и вынудить пригласить меня домой. Но побыть наедине сколь-нибудь долго мы не сумели, так как сразу же в гости пришла ее подруга Лена и мы оказались втроем. Вернее, вчетвером, так как с нами был Мур, не сводивший с меня сердитых глаз. Казалось, совместное купанье было забыто и мы с Муром вновь стали антагонистами.

Меня поразили странные отношения Лоры с Муром, которым я не придал значения в первую встречу. Лора постоянно как бы советовалась с котом, ну а тот выглядел этаким начальником.

Видели бы вы ужас Лоры, когда я попытался «шугануть» Мура, но кот и ухом не повел.

Кончился вечер тем, что Лора с Муром неожиданно исчезли, оставив меня с Леной вдвоем. Видимо, так было задумано заранее, и «задумка» эта удалась. Потом от Лены я узнал, что Лора с Муром ушли на ночь к ней на квартиру. Как и следовало ожидать, времени мы с Леной не теряли, но душевно были далеки друг от друга.

Так повторялось несколько раз: хозяйка с котом исчезали, а я оставался наедине все с новыми подругами. И все эти подруги были осведомлены о странностях Лоры. Но, тем не менее, ночь проводили со мной, ведя себя так, как будто выполняли просьбу Лоры.

Мне это надоело, и я на несколько дней переехал к моей «старой любви» — Тане. А затем снова прибыл, якобы из Курска, к Лоре. Но в этот мой «приезд» я, буквально, едва узнал Лору. Я увидел перед собой душевно смущенного человека. Реакции ее были неадекватны, она стала бояться соседей, случайных голосов, слышимых только ею, даже электрического счетчика, который она считала «микрофоном инопланетян».

Оказывается, Мур исчез. Лора обвиняла всех подряд в похищении кота; хорошо, что у меня было железное алиби. Теперь, когда Мур пропал, Лора уже не боялась видеться со мной. Мы встречались и в ее городской квартире, и на ее даче, в подмосковном поселке «Луч». Казалось бы, я должен был быть доволен, так как мы могли видеться постоянно.

Меня смущала одна из странностей Лоры. Она заключалась в том, что Лора не любила проводить время со мной (а потом я узнал, что и с другими мужчинами тоже) одна. Все время встреч, было ли это на квартире или изредка на даче, с нами пребывала одна из подруг Лоры. Чаще всего, почти в подавляющем большинстве случаев, это была Лена. Однако, когда я встречался отдельно с Леной, а было и такое, та не звала к себе ни Лору, ни кого-нибудь другого.

Лена была своеобразной натурой. Полька по национальности (девичья фамилия ее — Лехницкая), она была интересной и внешне, и по поведению. Лет тридцати пяти (они с Лорой ровесницы, и обе чуть старше меня), среднего роста, фигуристая блондинка с тонкой талией, пышным бюстом и бедрами, нежной белой кожей и голубыми глазами — она казалась идеальной сексуальной «моделью».

Наши встречи втроем продолжались еще год-полтора, а потом Лена постепенно отошла в сторону — мы ей наскучили. А с Лорой я продолжал встречаться. У меня в дальнейшем были и другие женщины в Москве, но с Лорой я прекратить отношений не мог. Вот и приезжал я к моей очередной любимой женщине надень позже, а один «неучтенный» вечер и одну «неучтенную» ночь проводил с Лорой.

Правда, с психикой у Лоры становилось все хуже и хуже. «Голоса» беспокоили ее все чаще. Жертвами подозрений становились соседи. Вот, полковник Петров, дескать, тайно заходит к ней в комнату и «издевается» над цветами.

— Как же он издевается над цветами? — недоумевал я.

— Ты что, не знаешь, как издеваются над цветами? — искренне удивлялась Лора.

Я не знал этого, и мне становилось стыдно.

— А как же он заходит в комнату? — не унимался я.

— Ты разве не знаешь, что ключ лежит под ковриком? — раздражаясь, уже кричала Лора.

Как-то мы с Моней купили новый замок и в обеденный перерыв вставили в дверь комнаты Лоры (она жила рядом с ИМАШем). Ключи вручили Лоре прямо на работе и предупредили, чтобы она не клала их под коврик, а носила с собой — ведь в комнате жила она одна. А назавтра, придя на работу с перерыва, Лора во всеуслышание заявила:

— Этот негодяй Петров опять издевался над моими цветами!

— Как, — закричали «мы с Петром Ивановичем», то есть с Моней, — мы вставили тебе новый замок и предупредили, чтобы ты не оставляла ключ под ковриком!

— Вы что, с ума посходили, как я могу не положить ключ под коврик? — бурно возмущалась Лора, но объяснить, почему она не могла не положить ключ под коврик, не сумела.

Смог объяснить все только знакомый врач-психиатр, у которого мы с Моней попытались разузнать причину такого поведения Лоры.

— Ребята, — сказал врач, — вы хотите, чтобы место этого полковника Петрова занял кто-либо из вас? Тогда вставьте ей еще один замок, и издеваться над ее цветами будете каждое утро именно вы. Оставьте все, как есть, и пусть «негодяй» Петров продолжает издеваться над этими несчастными цветами — и он и цветы к этому уже давно привыкли!

Как-то в конце июня, когда Лора уже жила на даче и ездила туда после работы, она пригласила меня приехать в пятницу и провести с ней выходные. Однако я задержался в Москве и приехал на электричке, когда было уже темно. Я сильно устал, но дорогу знал хорошо: по тропинке через лесок к дачному поселку Дома ученых, где был домик Лоры, ходить приходилось часто, правда, в дневное время.

Но на этот раз меня по дороге охватил жуткий страх. Я, сколько мог, держался, а потом побежал. Ужас подгонял меня и, передвигаясь с такой скоростью, я давно уже должен был прибыть в поселок. Алее все не кончался. Мне казалось, что прошло несколько часов, когда я наконец выбрался на поле, освещенное луной. Невдалеке я заметил некое сооружение и, приблизившись к нему, с суеверным страхом увидел в чистом поле огромные железные ворота, причем запертые на замок! Ни стены, ни забора — одни только ворота в никуда!

Морально и физически раздавленный, я присел около этих ворот и просидел до утра. А утром даже не стал искать дачи Лоры, дошел до станции, сел на электричку и уехал в Москву. Я осознал, что наши с ней отношения — это дорога в никуда, и мне было об этом предупреждение. Больше мы с ней не встречались.

Вскоре я уехал в отпуск на море, а приехав обратно в Москву, узнал, что Лора погибла. Она почему-то шла по железнодорожному пути, не обращая внимания на гудки электрички. Поезд затормозить не успел…

Дальше идет сплошная мистика. Или у меня на какое-то время «поехала крыша». Прошу перенестись со мной лет на пятнадцать вперед со времени гибели Лоры в дом на Таганке, где я жил уже с третьей и, по-видимому, последней моей женой Тамарой.

К нам часто заходила в гости соседская кошка Матильда. Изящнейшее создание, с телом миниатюрной черной пантеры и маленькой умной головкой египетской богини-кошки Бает. Подбородочек и кончики лапок у Матильды были белоснежные, а большие тревожные и настороженные глаза — желто-зеленые.

Когда жена кормила Матильду, кошка с достоинством принимала пищу, была аккуратна и разборчива в еде, а закончив трапезу, долгим взглядом благодарила Тамару за угощение. Меня Матильда при жене практически не замечала — смотрела как на комод какой-нибудь или на другую громоздкую, но неодушевленную вещь.

Но я-то знал нашу с Матильдой тайну. Стоило только жене в восемь утра выйти из дверей квартиры на работу, как Матильда черной молнией, совершенно незаметно для нее, проскакивала в квартиру. Я обычно долго, часов до десяти и даже дольше лежал в постели, а потом уж медленно поднимался и собирался на трудовой подвиг.

Так вот, с недавнего времени Матильда, незаметно для жены оказавшись в квартире, неторопливо шла ко мне и, глядя прямо в глаза, прыгала на кровать. Она забиралась под одеяло со стороны подушки, держа, тем не менее, голову снаружи, прямо на уровне моих глаз. И начиналось традиционное, длительное «смотрение» друг другу в глаза. Я не знаю, что выражали мои глаза, я этого не видел, но глаза Матильды постоянно меняли выражение. Это была то настороженность с каким-то жгучим интересом, то она любовалась мной страстно с полузакрытыми глазами, то выражение лица (да, да, именно лица!) кошки принимало какой-то страдальческий оттенок, то в ее глазах начинал появляться бесенок чуть ли не любовной игры. И все это молча! Потом Матильда с головой уходила под одеяло и, положив голову на мою согнутую руку, засыпала. Я лежал, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить чудное животное, и часто сам засыпал вместе с нею. Волшебные, таинственные сны обуревали тогда меня, и я сам не мог объяснить своего состояния.

Наконец Матильда просыпалась, бодро соскакивала с постели, шла прямо к выходу, и требовательное: «Мяу!» заставляло меня без промедления открывать дверь. День захватывал меня в круговерть событий, и я забывал о Матильде до следующего утра. Наши молчаливые встречи наедине вошли уже в привычку, как вдруг… Матильда заговорила!

А произошло это так. В наш очередной сеанс «смотрения» друг другу в глаза, я стал ощущать буквальное «очеловечивание» взгляда Матильды. Это был чисто женский взгляд, выражавший интерес с примесью некоторого смущения и легкого испуга, такой примерно, когда женщине предлагают отведать какое-то новое, неведомое для нее, необычное, но дорогое и деликатесное блюдо. Ну, устрицы какие-нибудь или морские гребешки с трепангами заморскими, например… Вот так смотрела на меня Матильда, и вдруг я с удивлением и ужасом узнал этот взгляд… Нет, не может этого быть, ведь ее давно нет в живых!

— Отчего же не может быть! — не раскрывая губ, промолвила, казалось, глазами Матильда. — Жизнь ведь богаче любых мечтаний, — улыбнувшись ее улыбкой, проговорила она ее любимые слова.

Теперь сомнений не могло быть — это Лора, это моя подруга былых лет — Лора, давно трагически погибшая. Это был ее взгляд, ее улыбка, ее слова!

И вот я смотрю Матильде в глаза и чувствую, как реальное мироощущение покидает меня.

— Лора… — пытаюсь я позвать кошку, но она перебивает меня.

— Я — Матильда, и ты хорошо знаешь мое имя! Наверно, в меня и переселилась душа Лоры, может быть, я сама ощущаю себя Лорой, но ты видишь перед собой не женщину, а кошку Матильду, и называй меня, пожалуйста, так. Особенно при жене! — насмешливо добавила Матильда, как я уже отмечал, не раскрывая рта, одними глазами.

— Хорошо, Матильда, — покорно согласился я, — но скажи мне, что теперь мы должны делать, и вообще, как это все понимать?

— А никак, — деловито ответила Матильда-Лора, — если не хочешь прослыть умалишенным, не рассказывай об этом никому, особенно жене, — опять насмешливо и, как мне показалось, ревниво добавила она. — Мы будем иногда встречаться, наедине, разумеется, и сможем наговориться вволю. Но, как сам понимаешь — только наговориться! Если, конечно, не хочешь неприятностей!

Сказать по правде, иного, как только поговорить, мне в моем шоковом состоянии и не хотелось. И вот что «мысленно» рассказала мне в наши фантастические встречи удивительная кошка.

В кота Мура, как пояснила Матильда, была вселена душа любимого человека Лоры, первого ее любовника — хорвата по национальности, Лора упоминала мне о нем, я знаю его имя и фамилию — Мехмет Тринич.

Человек этот умер давно, но Лора продолжала любить его и подчиняться ему. Разумеется, ему, то есть Муру, было не очень приятно видеть Лору с другим человеком, и он всячески противодействовал этому. Исключение составляли случаи, когда Мура купали или обливали водой. Тогда, из-за шокового состояния животного, душа, вселившаяся в него, теряла свое влияние. Это по опыту узнала Лора и иногда пользовалась этим приемом. А в остальном она полностью находилась под диктатом бывшего возлюбленного, иначе говоря, Мура.

Куда Мур пропал, Лора, то бишь Матильда, так и не узнала. Большие подозрения пали на соседа по коммуналке — полковника Петрова, который не любил Мура и мог похитить его, увезти, а то и убить. Лора получила вроде бы свободу действий, но душевное равновесие ее было нарушено и свобода ей уже была ни к чему.

И вот однажды, в то последнее лето, Лора словно услышала голос ее любимого, как если бы он был жив, который приказал срочно ехать на дачу в Луч, где он должен был ждать ее. Но поезд дошел только до города Чехова, Лора не смогла дождаться следующей электрички, не вытерпела и пошла пешком по шпалам…

Вот такую историю бывшей хозяйки души молчаливо рассказала кошка. Душа переселилась не сразу, а только через несколько лет после рождения Матильды. Первое время сама Матильда не вполне осознавала это, но, познакомившись со мной, вдруг ощутила неожиданный интерес ко мне, как к старому знакомому. Во время наших встреч она вспомнила все, что произошло с бывшей хозяйкой новой души в жизни, и поняла, наконец, носителем чьей души она является. А кроме того, она получила способность к телепатическому общению со мной…

Года через два мы обменялись квартирами с семьей моего младшего сына и переехали на новое место жительства. Покидая таганский дом, я зашел к соседям повидать Матильду. Кошка грустно и укоризненно смотрела на меня, как бы обвиняя в бегстве. Надо сказать, Матильда была в чем-то права — от постоянных общений с ней у меня начала постепенно «ехать крыша» и расставание стало неизбежным. Мы, как всегда, потерлись с ней носами и расстались…

А недавно я снова побывал в таганском доме, уже не рассчитывая увидеть старушку-Матильду живой. Но выходя из дома, я приоткрыл дверь подъезда и вдруг — черная молния! Матильда, не замечая меня, прыгнула с карниза в открытую дверь.

— Матильда, Матильдочка! — позвал я, и мой голос от волнения застрял в горле.

Кошка резко обернулась и, узнав меня, вспрыгнула обратно на карниз, оказавшись на уровне моего лица.

— Это ты, надо же, увиделись все-таки! — удивленно проговорила Матильда. — А я и не узнала тебя! Думала, не встретимся больше!

Кошка взволнованно оглядывала всего меня огромными глазами, влажными то ли от волнения, то ли от старости. Видно было, что это уже очень немолодая кошка. Мне стало жаль ее — как несправедливо, что кошки старятся так быстро и живут так мало. На кого они нас потом оставляют?

Мы постояли с Матильдой несколько минут, влюблено глядя друг другу в глаза.

— Ну, дружок, давай прощаться, — сказала наконец Матильда и подставила мне свой носик, — а то ведь долгие проводы — лишние слезы!

Я потерся носом об ее влажный, холодный носик, и мы попрощались. Оказалось, что навсегда.

Матильда деловито проскользнула в щель двери, и я захлопнул подъезд. Стараясь не оборачиваться, я быстро пошел прочь от дома, и вдруг слезы начали душить меня. Счастливые женщины, они могут иногда выплакаться, а нас, мужиков, слезы душат — и все! Ну да ладно, такова она — жизнь, и никуда тут не денешься!

А примерно через год после нашей последней встречи, снова побывав на Таганке, я узнал, что Матильду разорвали собаки. Не успела старая кошка быстро вскарабкаться на дерево! Печально и грустно.

Много загадок таит и сама жизнь, и психика человека. Мы, люди, по-видимому, находимся в самом начале постижения этих тайн. А нередко высокомерно думаем, что о чем-то знаем и что-то понимаем. Это я, как ученый, вам говорю!

Как кошка, глядящая на экран телевизора и наблюдающая там знакомые ей изображения, никогда не поймет внутреннего устройства этого прибора и принципа передачи изображения на расстояние, так и мы, воспринимая отдельные картинки мира, никогда не постигнем его с той полнотой, как бы нам хотелось!