Русский Египет

Глава 15 Шпага Кутузова

В конце 1990 года я решил вновь пролистать книгу Петра Перминова о Египте под названием «Улыбка Сфинкса». Прочитал я ее сразу же, как только эта книга вышла из печати в 1985 году. Но тогда я только собирался ехать в Каир, а теперь за плечами — пятилетний опыт жизни и работы в Египте, так что наверняка какие-то страницы этой книги представятся мне по-новому.

Так оно и получилось. Но вот что больше всего заинтересовало меня — так это упоминание об Олеге Волкове, «последнем из могикан». И даже не просто упоминание, а ссылка на его книгу «Русские путешественники в Египте», изданную в Каире на французском языке в 1972 году.

Вот бы посмотреть эту книгу! И, ухватившись за новую нить, я опять еду в национальную библиотеку «Дар аль-кутуб». Там выясняется, что Волков опубликовал не одну книгу, а целых четыре. В 1967 году — путеводитель «По долине Нила», в 1970 году — об истории изучения рукописей в Египте, а в 1971 году — книгу, посвященную тысячелетию египетской столицы. Причем все они выпущены на французском языке одним и тем же издательством — Французского института восточной археологии в Каире, профессором которого был в свое время Голенищев.

Нахожу в справочнике номер телефона института, договариваюсь о встрече и в назначенный день и час еду в старый каирский район Мунира. Меня принимает научный руководитель института, доктор Кристиан Декобер, симпатичный француз в очках лет сорока на вид.

— Олег Волков? — переспрашивает он. — Ну конечно, знаю! Не раз встречался с ним в Каире в конце 70-х годов. Он много сотрудничал с нашим институтом. Кстати, месье Волков не был по профессии историком, этой наукой он увлекся уже в весьма почтенном возрасте. А так преподавал французский язык в немецком колледже в Гелиополисе. Не правда ли, несколько странное сочетание? — улыбается Декобер. — Русский преподаватель французского языка в немецком колледже! Так вот, — продолжает француз, — месье Волков полностью переключился на историю и археологию после того, как оставил работу в колледже и вышел на пенсию. Задания института выполнял по контракту. Мне кажется, что по крайней мере частично это увлечение объяснялось тем, что он нуждался в деньгах.

— По-видимому, месье Волков был холостяком? — спрашиваю я, вспомнив, как распродавалась его библиотека.

— Да. Когда он умер, из Англии приезжал брат, разбирал его личные вещи. Главной ценностью были книги. Кое-что из них брат Волкова забрал с собой, некоторые купила библиотека нашего института, а остальные продали букинистам.

— А не знаете ли вы кого-нибудь, кто дружил с Волковым?

— Знаю. Советую вам связаться с месье Дебоно. Он историк и член нашего института. Минуточку, я поищу его телефон.

Доктор Декобер роется в записной книжке, потом выписывает мне на листочек номер.

Месье Дебоно мой звонок поначалу несколько удивил, но, когда я объяснил суть дела, он охотно согласился встретиться со мной. Жилище Дебоно в Гелиополисе оказалось невзрачным с виду двухэтажным особнячком. Но внутри было очень уютно. Просторная гостиная сразу же наводила на мысль, что здесь живут весьма интеллигентные люди. Много книг, преимущественно по истории и искусству, картины, иконы, одна из которых, как я выяснил, русской работы.

— Купил лет двадцать назад по случаю в Александрии, — объяснил хозяин.

Пожилой историк, по национальности бельгиец, родился и всю жизнь прожил в Каире. Родители его жены — сирийцы-христиане.

— Мой отец был другом барона Эмпейна, — не без гордости заметила мадам Дебоно.

Гордиться тут действительно есть чем. Бельгийский барон в начале XX века основал современный Гелиополис, не похожий на другие районы Каира. Украшением его стал замок Эмпейна, построенный в стиле камбоджийских храмов Ангкора тысячелетней давности. После смерти барона замок на многие годы оказался заброшен, и по сей день единственные его обитатели — полчища летучих мышей. Некоторые каирцы даже всерьез уверяют, что замок облюбовали призраки.

— Да, я много лет был знаком с Олегом Волковым, — рассказывает Фернан Дебоно. — Он был весьма своеобразным человеком. Высокий, прямой, мы даже называли его «деревянной лошадкой», с копной седых волос. В одежде, манерах его было что-то старомодное. Но в то же время месье Волков любил юмор и умел хорошо пошутить. Он всегда носил с собой конфеты, угощал ими других, повторяя при этом: «Съешьте конфетку, чтобы подсластить горечь жизни».

— А с другими русскими эмигрантами не встречались?

— Как же, конечно, встречался! Подождите, я сейчас покажу вам одну вещь.

Старик роется в шкафу и приносит мне книгу довольно большого формата в пожелтевшем от времени картонном переплете.

«Православная икона и коллекция греческого монастыря Св. Георгия в Старом Каире», — читаю я английское название. Автор — Елизавета Лукьянова, «бывший сотрудник Музея изящных искусств в Москве», как сказано на обложке. Книга выпущена вторым изданием монастырем Св. Георгия в 1943 году и прекрасно иллюстрирована.

— Вот сама мадам Лукьянова, — показывает на фотографии в конце книги месье Дебоно, — а вот ее муж, профессор Григорий Лукьянов. — Подпись под второй фотографией гласит: «Член института археологии в Москве».

Пока я листаю книгу, старик продолжает рассказ:

— Супруги Лукьяновы были известными историками. Профессор считался знатоком в египтологии, а чтобы подзаработать, приторговывал древностями. Жена его специализировалась на византийской культуре. В молодости я не раз встречался с ними, ходил на их лекции. Оба они умерли и похоронены где-то здесь, в Каире.

Тем временем я нахожу в книге фотографию, на которой чета Лукьяновых запечатлена вместе с дочерью Ириной, на вид — лет двадцати, не больше. Наверняка она еще жива!

— Да, пожалуй, — соглашается месье Дебоно. — Но вот как найти ее — этого я не знаю. Скорее всего, сделать это будет довольно трудно, особенно если Ирина вышла замуж и сменила фамилию.

— Знали ли Вы профессора Викентьева?

— Да, знал. Он преподавал древнеегипетский язык в Каирском университете и пользовался и у студентов, и у других профессоров огромным авторитетом.

— Так, может, вы были знакомы и с самим Голенищевым? — с надеждой спрашиваю я.

— Нет, месье Владимир, — отвечает старик. — Голенищева я ни разу не видел. Последние годы своей жизни он приезжал в Египет лишь ненадолго. Но в 1947 году я шесть месяцев провел в экспедиции в Вади Хаммамат, повторив путешествие туда Голенищева. Между прочим, на соседних золотых приисках в Вади Фавахир директором в ту пору был русский — вероятно, из эмигрантов.

В разговор вступает мадам Дебоно.

— А вы знаете, что в Александрии жила родственница вашего маршала Кутузова? Она умерла совсем недавно. У этой женщины хранилась шпага ее знаменитого предка!

У меня даже дыхание перехватило. Вот это да! Шпага Кутузова — и в Египте! О родственнице полководца я слышал в самом начале своей работы в Каире, когда старушка была еще жива. Но она категорически отказывалась встречаться с советскими людьми — столь велика была обида бывшей аристократки на новую власть. Потом я, честно говоря, забыл про Кутузову. О шпаге же не знал вовсе.

— Моя знакомая, мадам Сакакини, много лет дружила с мадемуазель Кутузовой, — продолжает хозяйка. — А дочь Сакакини — она кинодокументалиста — лет восемь назад сняла о ней фильм.

В тот же вечер по номеру телефона, который дала мне мадам Дебоно, звоню ее знакомой. Мадам Сакакини выслушивает меня довольно любезно.

— Мадемуазель Кутузова умерла 7 февраля 1988 года в возрасте 91 года, — сообщает она. — Я знала ее больше тридцати лет и готова ответить на ваши вопросы. Но только дней через десять — завтра утром я уезжаю в Александрию.

— А как найти вашу дочь? Говорят, она снимала фильм про Кутузову?

— Да, снимала, но дочь сейчас во Франции, работает над новым фильмом и вернется в Каир не раньше чем через месяц.

Что ж, подождем.

Недели через две я снова позвонил мадам Сакакини и договорился с ней о встрече. В назначенный час поднялся по обшарпанной лестнице старого дома на улице Рамсес в центре Каира на третий этаж. Пожилая, но бодрая хозяйка встретила меня приветливо и первым делом поспешила на кухню — варить традиционную чашку кофе. Я же тем временем разглядывал квартиру — просторную, уставленную старинной мебелью, но давно не ремонтированную и вообще какую-то неухоженную. А ведь мадам Сакакини — внучка одного из самых богатых и блестящих вельмож Египта начала XX века! Квартал в центре Каира, где стоит его бывший дворец, так и называется — «Сакакини». Чем не пример заката египетской аристократии!

Разговор начинаем, отхлебнув по глотку кофе.

— Значит, мадам Сакакини, вы были подругой мадемуазель Кутузовой?

— Голенищевой-Кутузовой, — поправляет меня хозяйка. — Звали ее Долли, Евдокия. Познакомились мы с ней на концерте в Александрии в мае 1956 года. Долли жила тем, что давала уроки фортепиано и выступала как аккомпаниатор. После концерта я предложила подвезти ее на машине домой, и она согласилась. Когда приехали, пригласила меня к себе. Разговорились. И знаете, как-то сразу между нами возникла симпатия. Вскоре мы подружились, и дружба эта продолжалась 32 года, вплоть до ее смерти. Она и умерла у меня на руках. Ничего не сказала, только перекрестилась…

— В Александрии у меня есть квартира, — продолжает рассказ мадам Сакакини, — и вот всякий раз, как я приезжала туда, обязательно заходила к Долли. Она была такой душевной женщиной! Будто мать мне родная. Много вспоминала и о своей семье.

— А не припомните ли, как она попала в Египет?

— Да, помню! Долли родилась 26 января 1897 года. Ее отец, Василий, был внуком брата вашего знаменитого маршала Кутузова. У самого маршала сыновей не было, так что род их продолжался по линии брата.

Тут надо сделать маленькое уточнение. Сын у Кутузова был, но он умер еще во младенчестве.

— Долли рано лишилась матери, еще в России. Когда произошла революция, отец забрал четверых своих дочерей и уехал за границу. Через Стамбул и Бейрут они попали в Александрию. Сестер звали Ольга, Валентина, Ансельма и младшую — Долли. Ольга вышла замуж, но муж, а затем и ребенок умерли. Они с Валентиной уехали потом из Египта. Одна — в Ванкувер, в Канаду, другая — в Чикаго, в Америку. Обеих давно нет в живых. Ансельма же ушла в монахини — в русский монастырь в Иерусалиме. В 60-е годы я даже как-то навещала ее. Ну а Долли всю свою жизнь так и прожила в Александрии.

— Значит, с ее смертью эта ветвь рода Голенищевых-Кутузовых оборвалась?

— Да, видно, оборвалась.

В словаре Брокгауза сказано, что Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов «умер, не оставив потомства по мужской линии, почему его фамилия была передана внуку его генерал-майору Павлу Матвеевичу Толстому и потомству его в порядке первородства». Но тогда почему именно у Долли оказалась шпага? Ведь это же родовая реликвия!

— А куда делись вещи Долли? — спрашиваю хозяйку.

— Я их забрала себе. Ничего особенного у нее и не было. Квартиру Долли снимала, меблированную, на бульваре Рамле, я ее вернула хозяину. Остались в основном книги да пластинки.

— И что, есть книги и на русском языке?

— На русском нет. Только на французском, английском да еще немного итальянском. Долли вообще не любила русских людей, сторонилась их. Как-то раз я привела ей русского священника. О чем они там говорили — не знаю, только больше он не приходил. Я даже похоронила ее на латинском кладбище.

— И шпага Кутузова у вас?

— Шпага хранится в квартире моей дочери, в Александрии. На ней есть даже пластина, кажется, золотая, где выгравировано по-русски, что это подарок императора Александра. Когда-то эфес был украшен бриллиантами, но с ними произошла такая история. Долли очень дорожила этой шпагой и боялась, что ее украдут из-за драгоценных камней. И однажды она решила выковырять бриллианты и спрятать их вот сюда. — Мадам Сакакини показывает жестом на сиденье своего кресла. — Но, представляете, бриллианты пропали. Наверное, их похитили слуги.

Неужели это та самая шпага, которой наградил Кутузова император Александр во время их встречи в Вильно (так назывался тогда Вильнюс) 11 декабря 1812 года за заслуги в защите Отечества от нашествия полчищ Наполеона? Она тоже была украшена бриллиантами да еще гирляндой лавра из изумрудов. Ведь это не просто историческая реликвия, это наше национальное достояние! И оно было вывезено из России! Чтобы затем попасть в александрийскую квартиру дочери мадам Сакакини, а не в панораму Бородинского сражения на Поклонной горе в Москве!..

— Нет ли у вас фотографии Долли?

— Да, есть, сейчас покажу.

Мадам Сакакини уходит в соседнюю комнату, приносит оттуда пакет. Осторожно достает одну за другой несколько фотографий.

— Вот это Долли, — говорит она. — Снята примерно в то время, когда моя дочь делала о ней фильм.

Передо мной на снимке — пожилая русская женщина, с простым лицом, в сером пальто и темном берете. Кажется, чем-то похожа на мою бабушку. Смотрит куда-то вниз, себе под ноги.

— А вот это — ее отец. — Хозяйка протягивает мне еще одну фотографию. На ней — моложавый мужчина с высокой залысиной и пышными усами. — Он умер еще в конце 20-х годов здесь, в Александрии.

Мадам Сакакини прячет фотографии в пакет и вдруг говорит:

— У меня ведь есть русская икона! Мой прадед, выходец из Сирии, он был христианином, привез ее с собой в 1840 году из Дамаска, когда приехал в Египет. Хотите посмотреть? — и, не дожидаясь ответа, идет за иконой.

Хороша икона, ничего не скажешь. Милая Божья Матерь, очаровательный младенец-Иисус. Видны только лица да кисти рук — все остальное скрывает серебряный оклад. Наверное, вторая половина XVIII века. Но все-таки шпага интересует меня больше.

— Так когда же вернется ваша дочь?

— Недели через две, — отвечает хозяйка. — Я вам тогда позвоню.

На этом и прощаемся.

Мадам Сакакини не позвонила ни через две недели, ни через три. Пришлось мне вновь брать инициативу в свои руки.

— Дочь только что приехала, — отвечает мадам Сакакини неожиданно неласковым тоном. — Но она живет за городом, телефона у нее нет. Завтра утром должна быть у меня, звоните, — и бросает трубку.

Наутро вновь набираю ставший уже знакомым номер. Подходит сама дочь, Асма.

— Да, шпага у меня, в Александрии, — подтверждает она. — Но поеду я туда только недели через две, не раньше. Знаете, я полгода не была дома, столько дел! Да еще квартиру мою каирскую ограбили. Представляете, унесли дорогой приемник, телевизор, видеомагнитофон и все кассеты к нему! В том числе и фильм о Кутузовой.

— И что, у вас нет больше ни одной копии этого фильма?

— Одна есть, но она на 16-миллиметровой пленке.

— Можно посмотреть?

— Конечно. Где вы живете?

— На Замалеке.

— Завтра я буду рядом с вами и завезу фильм.

Свое обещание Асма выполнила. Назавтра я уже смотрю фильм «Портрет», снятый Асмой в 1981 году в Александрии. Кутузова рассказывает в нем по-французски больше о своем знаменитом предке и годах революции в России, чем о себе. А вот и шпага. Точнее, сабля, а не шпага. Без ручки и эфеса. Во весь клинок выгравирована надпись по-русски, но прочитать ее я не успеваю, ясно видна лишь дата: «1737».

Значит, сабля вовсе не самого Кутузова! В тот год он еще не родился. Видимо, кого-то из его предков.

Не Кутузова — так не Кутузова, думаю я, возвращая Асме фильм. Все равно семейная реликвия. Договариваемся с Асмой о поездке в Александрию. Но накануне вечером она звонит, извиняется и говорит, что вместо нее поедет мама.

Наутро мы с мадам Сакакини отправляемся в путь. На ней легкий хлопчатобумажный костюм и кроссовки. Свой возраст моя спутница не называет, я сам, естественно, не спрашиваю, но по ее рассказам делаю вывод, что ей хорошо за семьдесят. Мадам Сакакини вспоминает своих предков, жалуется на жизнь, восхищается Горбачевым — в общем, разговор идет о том о сем.

Квартира Сакакини находится в центре Александрии, на пятом этаже старинного дома, выходящего фасадом прямо на здание губернаторства. Она выглядит более ухоженной и более богатой, чем каирская. В дальней комнате окнами во двор провела последние годы своей жизни Евдокия Васильевна Голенищева-Кутузова. Над ее кроватью так и висит иконка Николая Чудотворца, а в соседней комнате, под портретом Бетховена, стоит ее старенькое пианино.

— Где же сабля? — спрашиваю мадам Сакакини.

— Должна быть у Асмы в комнате!

Мадам Сакакини уходит в другую комнату и возвращается оттуда с саблей и рассохшимися деревянными ножнами, обтянутыми черной кожей. На слегка тронутом ржавчиной стальном клинке сияет выпуклая золотая надпись: «Божию милостию мы всепресветлейшая самодержавнишая великая государыня-императрица Анна Иоанновна Всероссийская пожаловала сею саблею войска Донского походного атамана Ивана Васильева сына Фролова за ево многие верные службы. В Санкт-Питербурге 1737 году марта 24 дня».

Но какое отношение донской казачий атаман Иван Фролов имел к семье Голенищевых-Кутузовых? Ответ, я думаю, дает одна из фотографий, которую показала мне мадам Сакакини. На ней — статная интересная женщина, бабушка Евдокии Васильевны по материнской линии. Фотография сделана в Новочеркасске — столице донского казачества. Даты на фотографии нет, как и имени женщины. Логично предположить, что Василий Голенищев-Кутузов, представитель славного дворянского рода, был женат на дочери родовитого донского казака, которой сабля досталась в наследство.

Предположение это подтвердилось десять лет спустя, летом 2000 года, когда петербургский историк Андрей Александрович Шумков подарил мне свою книгу «Себряковы» — историю донского дворянского казачьего рода, известного с XVII века. Оказалось, что один из представителей этого рода, Михаил Сидорович Себряков (с 1736 до 1815), был женат на дочери Ивана Васильевича Фролова, Анне. Поскольку к тому времени невеста осталась сиротой, то по брачному договору от 3 мая 1756 года в род Себряковых передавались все награды Фроловых от русских царей, в том числе и сабля, пожалованная императрицей Анной. Жена Василия Голенищева-Кутузова и мать Долли, Анастасия Васильевна (она умерла в Петербурге в 1914 году), была представительницей IX колена рода Себряковых. После смерти в 1904 году ее отца, Василия Михайловича Себрякова, бывшего предводителя дворянства Новочеркасска, сабля атамана Фролова перешла по наследству к ней.

Шумков проследил и родственную связь Василия Голенищева-Кутузова (1861–1927), отставного капитана и коллежского советника, с героем Отечественной войны 1812 года. Его отец, Василий Иванович (с 1814 до 1879), отставной полковник Генштаба, был представителем старшей, торопецкой, ветви рода — потомков «мужа чесна из Немец» Гавриила (XI век). Он приходился четвероюродным племянником генерал-фельдмаршалу светлейшему князю Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову. Словом, как говорится, «седьмая вода на киселе», а вовсе не сын его брата, как утверждала мадам Сакакини.

Вернувшись тогда в Каир, я сел листать многотомную «Историю России с древнейших времен» С. М. Соловьева. Упоминание об атамане Иване Фролове я там нашел, а вот какими «многими верными службами» отличился он перед императрицей Анной, так и осталось мне неизвестным.

Впрочем, думаю, что это и не так важно. Важнее, пожалуй, то, что отыскалась еще одна крупица русской истории и культуры.