Русский Египет

Глава 25 Кто вы, полковник Хлебников?

Эль-Аламейн — маленькое местечко в пустыне в ста километрах к западу от Александрии. Два десятка домиков, бензоколонка, ресторанчик… Но во время Второй мировой войны местечко это стало знаменитым. Здесь, в песках, зажатых между Средиземным морем и Каттарской впадиной, поздней осенью 1942 года шло кровопролитное сражение. Войска союзников по антигитлеровской коалиции сначала остановили у Эль-Аламейна, а затем и разгромили 80-тысячный германо-итальянский экспедиционный корпус под командованием фельдмаршала Роммеля.

О военных действиях в Северной Африке в годы Второй мировой войны у нас известно не так много: ну воевали, разбили Роммеля, не дали фашистам перехватить у Англии и Франции их арабские колонии. Немножко помогли и нам. Ведь гитлеровцы рвались через Египет на восток — к южной границе нашей страны, к нефтеносному Баку, куда они так и не смогли выйти с севера летом 1942 года. А в общем — не те задачи, не те масштабы…

Иное дело — на Западе. Для союзников битва при Эль-Аламейне стала едва ли не крупнейшим сражением войны. Некоторые историки считают ее даже более важной, чем Сталинградская битва. Впрочем, люди серьезные, объективные никогда этой точки зрения не разделяли. «Занятые каждодневными перипетиями обстановки в этой войне нескольких дивизий, — писал в книге репортажей о североафриканской кампании корреспондент английской газеты «Дейли Геральд» Д. Остин, — вы забывали, что русские сражаются с двумя сотнями немецких дивизий. Русский военный корреспондент, посетивший нас, заметил: «Вы ведете маленькую войну, а мы большую». Это было как раз накануне Сталинграда, когда триста тысяч солдат армий фон Паулюса были уничтожены или взяты в плен».

Но война, пусть даже маленькая, — это всегда страдания, разрушения и смерть, а следы ее и уроки остаются в назидание потомкам. В Эль-Аламейне, там, где когда-то проходила линия фронта, создан музей. К западу от него сооружены два мемориала погибшим солдатам: один — немецкий, другой — итальянский. А к востоку лежит обширное кладбище союзников. Надгробные плиты стоят там шеренгами, будто солдаты в строю. 7367 могил разделены на сектора-батальоны поперечными дорожками. У входа на кладбище — колоннада, венчает же его огромный каменный крест.

Когда бродишь по кладбищу союзников в Эль-Аламейне, понимаешь, почему война эта называлась мировой. На надгробных плитах — не только английские, но и французские, польские, чешские, индийские, еврейские, африканские имена… Представители более двух десятков стран разных континентов участвовали в этом сражении. Были среди них и наши соотечественники.

… Полковник Хлебников и двенадцать его товарищей-танкистов бегут из фашистского плена. С северного побережья Франции, где их использовали на строительных работах, переправляются через Ла-Манш в Англию. Оттуда они попадают на африканский фронт, защищают крепость Тобрук, затем совершают героический переход по пустыне, сражаются под Эль-Аламейном, где Хлебников и погибает. Таков вкратце сюжет повести Сергея Борзенко «Эль-Аламейн», опубликованной в 1963 году.

Об авторе этой повести стоит сказать хотя бы несколько слов. Сергей Александрович Борзенко (1909–1972) прошел Великую Отечественную с первого и до последнего дня в качестве военного корреспондента — сначала фронтовой газеты, а затем и «Правды». Он первым из журналистов и писателей был удостоен звания Героя Советского Союза. Как сказано в указе Президиума Верховного Совета СССР от 17 ноября 1943 года, «за форсирование Керченского пролива, захват плацдарма на Керченском полуострове и проявленные при этом отвагу и геройство». После войны Борзенко продолжал работать в «Правде», в качестве ее специального корреспондента побывал в двух десятках стран, включая Египет. Не бросая журналистики, занимался и литературой. Он автор нескольких романов и повестей, в основном о войне.

Когда Борзенко опубликовал свой «Эль-Аламейн», то сюжет повести показался некоторым просто художественным вымыслом. Слыханное ли дело: советские солдаты — и в Африке! Во всяком случае, ни в академической, ни в мемуарной литературе в то время никаких упоминаний на этот счет не было. И все же писатель-фронтовик опирался на документальный материал.

Раз наши соотечественники сражались в египетских песках, значит, и погибали там. Быть может, те, чья жизнь оборвалась у Эль-Аламейна, и сейчас еще числятся на родине «пропавшими без вести», и где-то ждут их родные и близкие…

Мысль эта и привела нас с Иваном Меньшиковым, в ту пору корреспондентом агентства печати «Новости» в Каире, на кладбище союзников в Эль-Аламейне. Два дня в августовский зной 1987 года мы осматривали могилу за могилой. Но наше предположение не подтвердилось: ни одного советского солдата мы там не нашли. Во всяком случае, среди тех, чьи имена выбиты на надгробных стелах. Тогда мы присели в тени колоннады и обратились к справочной книге, где в алфавитном порядке расположены 11 945 имен тех, кто в разное время погиб в Северной Африке и неизвестно где похоронен. Фамилии этих людей выбиты на стенах колоннады.

К мемориалу то и дело подъезжают туристические автобусы. Толпы экскурсантов, преимущественно европейцев, проходят обычно колоннаду насквозь и устремляются прямо на кладбище. Но от одной группы отделяется худенькая рыжеволосая женщина и с ней — мужчина чуть постарше. Сначала они просто наблюдают, как мы изучаем книгу, а спустя некоторое время начинают выказывать признаки нетерпения.

— Простите, вы еще долго? — спрашивает по-английски женщина. — Можно взять книгу на одну минутку?

Мы передаем ей книгу.

— Где-то тут похоронен мой дедушка, — объясняет женщина.

— Так вы здесь в первый раз?

— Ну да! — вступает в разговор мужчина. — Приехали по турпутевке. А вообще живем в Австралии, в Аделаиде.

— Нашла! Сектор В-16! — Женщина возвращает нам книгу. — Славу богу! Я всегда так хотела встретиться с дедушкой!

Они уходят искать могилу, а мы досматриваем книгу. Осталась уже последняя буква английского алфавита, «зет». И вот читаем: «Младший лейтенант Звегинцов Иван Дмитриевич. Погиб 28 декабря 1941 года. Смотри 29-ю колонну».

Находим нужную колонну, а на ней — такое привычное глазу русское имя. Все так, как в книге. Но русский — не обязательно советский. Возможно, он из эмигрантов. Надо навести справки.

В Каире Меньшиков встретился с британским военным атташе и попросил его сделать запрос в штаб-квартиру комиссии Содружества по военным кладбищам в английском городе Мейденхед. Ответ, по словам британского полковника, был таким: «Мистер Звегинцов — советский офицер». Но когда спустя некоторое время, уже после возвращения Ивана в Москву, я запросил также Центральный архив Министерства обороны СССР в городе Подольске, ответ оказался совсем другим: «В картотеке по учету безвозвратных потерь офицерского состава младший лейтенант Звегинцов (Звягинцов, Звегинцев) Иван Дмитриевич не значится». Загадку эту я разгадал лишь спустя полтора десятилетия.

1 августа 2000 года я опубликовал в «Труде» очерк о Татьяне Николаевне Монти и ее семье. Упомянул в нем о «русском склепе» на греческом православном кладбище в Александрии, где похоронены русские эмигранты. Вскоре в корпункт пришло письмо из Владикавказа, от профессора Северо-Осетинского государственного университета Галины Таймуразовны Дзагуровой. Она писала, что занимается изучением русской эмиграции и просит прислать ей список россиян, похороненных в Александрии.

Если уж составлять список соотечественников, закончивших свой жизненный путь в Египте, то не только александрийцев, подумал я. И надо издать его отдельной брошюрой. Ведь это важный источник и по истории русской эмиграции, и по генеалогии — отрасли исторической науки, ставшей очень популярной в России в конце XX века.

Во время летнего отпуска в Москве я купил брошюру «Храм-памятник в Брюсселе. Список мемориальных досок». Это был тот самый храм, куда мы так и не попали с Никитой Шевцовым в октябре 1999 года, когда искали с ним могилу египтолога Александра Николаевича Пьянкова. Брошюра была издана в Санкт-Петербурге, в серии «Российский некрополь», издававшейся Русским генеалогическим обществом. На последней странице обложки были напечатаны адрес и телефон редактора серии, Андрея Александровича Шумкова. Я позвонил в Петербург, представился и предложил Шумкову подготовить описание российского некрополя в Египте. Он охотно согласился и пообещал издать его.

Я взялся за работу. Вновь побывал на греческих православных кладбищах и в Каире, и в Александрии, посмотрел кладбищенские книги. Поднял свои записи о посещении английских военных кладбищ. В итоге получился список из 729 имен, в который я включил и Звегинцова.

Перед самым Новым годом я окончательно вернулся из Каира в Москву, а вскоре встретился с Шумковым, приехавшим в столицу по делам, и отдал ему рукопись некрополя.

Через пару месяцев редактор «Российского некрополя» вновь приехал в Москву и привез мою рукопись, подготовленную к печати в соответствии с принятым в серии стандартом. Просматривая ее, я обратил внимание на то, что к дате гибели Звегинцова Шумков добавил место — Эль-Агелия — и название части, в которой он служил: 7-я танковая дивизия британской армии.

— Откуда вы знаете, где погиб Звегинцов? — спросил я Андрея Александровича.

— Он представитель знатного русского рода, — ответил Шумков. — После революции семья Звегинцовых эмигрировала.

— Так, значит, Иван Дмитриевич — вовсе не советский офицер?

— Нет, английский.

— А как связаться с его родственниками?

— Напишите в Париж, Сергею Сергеевичу Оболенскому, — посоветовал Шумков. — Он дальний родственник Звегинцовых. — И дал мне адрес.

Председатель Союза русских дворян во Франции князь Оболенский ответил мне без промедления и дал адрес одного из Звегинцовых, Петра Владимировича. Но оказалось, что тот — представитель французской ветви семьи, а Иван Дмитриевич — английской. Впрочем, Пьер Звегинцов поддерживает связи со своими родственниками в Англии. Благодаря ему я в конечном итоге нашел племянника И. Д. Звегинцова, Павла Дмитриевича. От него я узнал, что Иван Дмитриевич родился в Петербурге 29 мая 1912 года.

Его отец, Дмитрий Иванович (1880–1967), был полковником, участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах. Мать Мария Ивановна (1883–1943) — урожденная княгиня Оболенская. В 1920 году семья покинула Россию и поселилась в Англии. Иван (на второй родине его обычно звали Джек), человек веселого нрава, окончил престижную школу Блоксхэм, но чем занимался потом, племянник не знал. В 1940 году он женился, однако детей завести не успел. Его призвали в армию и направили на фронт, в Северную Африку, где он и погиб.

Каждое последнее воскресенье октября у мемориалов в Эль-Аламейне собираются ветераны, чтобы отметить очередную годовщину сражения. В 1987 году их было больше обычного: круглая дата — 45 лет. Упустить такую возможность встречи с участниками тех событий было бы непростительно. И я вновь отправился туда, на сей раз один: Иван Меньшиков был занят по работе.

В ту пору в окрестностях Эль-Аламейна была всего одна гостиница — в Сиди Абдель-Рахман. Там и поселились ветераны. Я занял стратегическое место в холле и останавливал всех подряд, задавая единственный вопрос: не знают ли они об участии в сражениях советских воинов? С разрешения менеджера гостиницы даже вывесил на двери объявление аналогичного содержания, снабдив его отрывными листочками с моим адресом. Но, увы, большинство ветеранов говорили решительное «нет», некоторые отвечали, что вроде что-то слышали, но ни один не припомнил ничего конкретного.

А месяца через два из Канады пришло письмо. Джозеф Суини извинялся за давшую слабину память и рассказывал такой эпизод. «В начале 1943 года, то есть уже после разгрома фашистов под Эль-Аламейном, я ехал на машине в Александрию. В местечке Сиди Бишр заметил у дороги двух солдат в английской форме. Остановился, подсадил их. Оказалось, что это русские или, возможно, украинцы. Один всю дорогу молчал, а с другим я пытался объясниться. Я неплохо знал сербско-хорватский, а ведь это славянский язык. Из рассказа попутчика я понял, что это бывшие советские военнопленные. Фашисты привезли их из России в Африку для того, чтобы использовать на подсобных работах. Во время наступления союзников они были освобождены из плена и примкнули к английским войскам».

Удивительные вещи проделывает жизнь! В годы Второй мировой войны в казармах Сиди Бишра, тех самых, где в начале 20-х годов находился «русский городок» эмигрантов, был лагерь для интернированных. Вероятно, попутчики Суини были оттуда. И, конечно, ничего не знали о прошлом казарм. А вот еще что интересно в свидетельстве англичанина, живущего в Канаде: существовал и второй путь советских воинов в Африку, кроме побега из плена, описанного у Борзенко, и притом более короткий.

Много позднее, уже в 2003 году, я обнаружил в Архиве внешней политики Российской Федерации документ, подтверждающий, что после битвы при Эль-Аламейне в Египте находились бывшие советские военнопленные, отбитые союзниками у нацистов. Это нота Народного комиссариата иностранных дел от 29 января 1943 года, направленная в посольство Великобритании в Москве в ответ на ноту посольства от 10 января. В советской ноте содержалась благодарность англичанам за «готовность оказать содействие при следовании в СССР советских граждан, находящихся сейчас в Северной Африке». Из документа вытекало, что к английской ноте были приложены и списки освобожденных из плена. Однако сама эта нота в архиве почему-то отсутствует.

Так постепенно у нас с Иваном Меньшиковым набрался материал для выступления в газете. Некоторое время мы колебались: писать или продолжать поиски. Смущало то обстоятельство, что нам так и не удалось найти могилы советских воинов. Может, соотечественники покоятся под некоторыми из 83 надгробий в Эль-Аламейне, где выбито краткое: «Неизвестный союзный солдат»? Немало таких надписей и на других английских военных кладбищах, разбросанных по всей Северной Африке от Египта до Алжира. Решили все же: надо писать. Рассказать о том, что удалось узнать, может, что-то потом добавят читатели. И вот 8 мая 1988 года, накануне Дня Победы, наша статья была опубликована.

Мы не ошиблись — читатели откликнулись на выступление «Правды». В редакцию пришло несколько писем. Отрывки по крайней мере из трех таких писем стоит привести.

«У меня был знакомый по имени Василий, фамилии не помню, — писал инвалид Отечественной войны В. Е. Кизилов из города Ленинабад в Таджикистане. — В 1951–1952 годах в Канибадаме Ленинабадской области он работал со мной на одном участке помощником машиниста экскаватора. На работу и с работы всегда ездили вместе на автомашине, и по дороге Василий мне рассказывал, что после плена в 1941 году попал в Египет. Там русских было много, воевали вместе с англичанами, а оттуда он приехал в СССР в 1944 году. Потом Василий уехал из Канибадама на родину, в Саратовскую область, и больше я его не видел».

Кандидат медицинских наук Н. М. Рафиков из Ленинграда написал: «В 1965 году я проходил в Москве подготовку на курсах для получения водительских прав. Вождению нас учили на какой-то автобазе, на грузовых машинах ГАЗ-51. Инструктора менялись, но чаще других был один — еврей лет пятидесяти. Во время наших учебных поездок он несколько раз говорил, что воевал под Эль-Аламейном, что в этой битве «участвовали советские солдаты, только мало кто об этом знает». Для меня это было ново, но по тому, как он об этом не раз говорил, мне ясно, что он не выдумывал».

Ю. В. Алферов из города Вишневое Киевской области прислал даже два письма — сначала короткое, а затем и более подробное, в котором назвал фамилии сразу трех бывших «африканцев». В 1958 году Лусиков, Киненко и Нагаев работали в проходческой бригаде Казака на участке № 4 шахты № 7-а треста «Киселевскуголь» в Кемеровской области. Но где они теперь — автор не знал.

Мы с Иваном чувствовали себя именинниками. Вот они, дополнительные доказательства того, что мы на верном пути! Но была причина и для разочарования. Мы так надеялись на то, что на публикацию в газете откликнется кто-нибудь из самих «африканцев»! К сожалению, в читательской почте подобных писем не оказалось…

Интересно, а откуда все-таки Борзенко узнал об участии советских людей в сражениях в Африке? Вот бы познакомиться с его архивами! Приехав в Москву в очередной отпуск, я начал наводить в редакции справки о семье писателя. Ведь он много лет проработал в «Правде». Задача эта оказалась не из сложных. И вот уже в здании агентства печати «Новости» я беседую с сыном Сергея Борзенко Алексеем. Он, как и я, журналист.

— Архивы отца я окончательно не разобрал до сих пор, — рассказывает Борзенко-младший. — Дело в том, что материалы на одну и ту же тему разбросаны у него по разным записным книжкам, и свести их воедино — дело трудоемкое. Насчет повести «Эль-Аламейн» знаю вот что. Основой для нее стали беседы отца с английскими офицерами в 50-е годы, в том числе с бывшим командующим 8-й английской армией генералом Окинлеком. Армия эта как раз и воевала под Эль-Аламейном. Фамилию русского полковника англичане припомнить не смогли, сказали только, что она — производная от слова «хлеб». Потому-то отец и назвал своего главного героя Хлебниковым.

Так, занятно. В самом начале войны на западных границах СССР стояли десятка четыре танковых дивизий. Если просмотреть списки их командиров, может, и мелькнет «хлебная» фамилия?

Списки принес мне отец из Института военной истории, где проработал не один год. Ни одной «хлебной» фамилии в них не оказалось. Сначала я приуныл, а потом подумал: а что если англичане имели в виду хлеб не в буквальном, а в собирательном смысле этого слова?

Начал вновь изучать списки и обнаружил в них три «съедобных» фамилии: полковники Капустин, Чесноков и Студнев. Теперь надо выяснить их судьбу. За этим я обратился в Центральный архив Министерства обороны СССР.

Тем временем отпуск подошел к концу, я вернулся в Каир, а вскоре редакция попросила меня вылететь в столицу Ливии, чтобы рассказать читателям о торжествах в честь 20-летия ливийской революции.

Гостей на торжества в Триполи ливийцы пригласили много, для журналистов даже был создан специальный пресс-центр. Вместе с корреспондентом ТАСС Вячеславом Анчиковым мы сидели там в ожидании программы праздника, потягивали кофе и вели разговор о том о сем.

В какой-то момент мне показалось, что из-за соседнего столика за нами наблюдают. Встретив мой взгляд, старик-европеец с коротко стриженными волосами обратился к нам на чистом русском языке.

— Вы из Союза? — спросил он.

— Да.

— Разрешите представиться: Николай Валерьевич Шейкин.

Старик придвинул к нам стул, протянул по визитной карточке. «Корреспондент ливийского агентства ДЖАНА в Греции» — значилось на ней.

Разговорились. Шейкин родился в 1910 году в Сибири. Отец его, донской казак, был сослан туда после революции 1905 года. Женился он на обрусевшей гречанке. Родители Николая умерли рано, и в 1922 году брат матери увез сироту-мальчика сначала в Стамбул, а затем в Афины. В Греции Шейкин прожил всю свою последующую жизнь, но продолжает считать себя русским. Живо интересуется происходящим на родине, пишет статьи по русской истории и культуре.

В годы Второй мировой войны Николай Валерьевич партизанил. Узнав об этом, я спросил его: не слыхал ли он о советских солдатах, сражавшихся в рядах союзных войск в Северной Африке? Старик на мгновение задумался, а потом сказал:

— Когда-то я читал, что в тылу войск держав «оси» в Африке действовала диверсионная группа с русским во главе. Она была известна как «группа Попского».

Так, надо смотреть английскую и американскую литературу об африканской кампании против войск фельдмаршала Роммеля. Вернувшись из Триполи в Каир, я долго собирался заняться этим, но всякий раз находились более неотложные дела. И вот наконец я окунаюсь в тишь библиотеки Американского университета, известной как крупнейшее в Египте хранилище литературы на английском языке.

В разделе мемуаров в каталоге мелькнуло знакомое имя — «Попский». С волнением беру в руки книгу. Она мне ровесница, издана в 1950 году, в Лондоне, а называется «Личная армия». Настоящая фамилия автора — Пеняков, Владимир Пеняков. Он действительно русский, но родился и вырос в Бельгии. С 1924 года Пеняков жил в Египте, работал инженером на сахарном заводе на юге страны. Работа там сезонная, перед сбором урожая сахарного тростника время свободного много. Владимир использовал его на путешествия по пустыне. Бедуины-проводники учили его ориентироваться, находить пищу и воду, ездить на верблюде. Освоил русский бельгиец и арабский язык. Так что, когда началась война и Пеняков вступил добровольцем в английскую армию, его взяли в разведку. А в октябре 1942 года, перед самой битвой под Эль-Аламейном, он стал командиром диверсионно-разведывательной группы из 23 человек, получившей шутливое название «Личная армия Попского» — по псевдониму Владимира. На четырех джипах и двух трехтонках группа совершала длительные автономные рейды глубоко в тылу противника.

Среди товарищей Пенякова по оружию во время африканской кампании его соотечественников не было. Но одна из глав книги называется «Иван и Николай». Она о двух русских, примкнувших к «Личной армии Попского» осенью 1943 года, уже в Италии.

Во время одного из рейдов по югу Апеннинского полуострова группа Пенякова остановилась, как обычно, в небольшой деревне, чтобы расспросить крестьян о расположении фашистских застав. Потом устроилась в саду на отдых. Некоторое время спустя в лагерь пришли двое. Одеты они были, как все крестьяне, но внешне на итальянцев не походили: крепкие, русоволосые, с голубыми глазами. Чувствовалась в них и военная выправка. Один из пришедших заговорил с Владимиром на ломаном итальянском языке. Оказалось, что оба — русские солдаты, попавшие в плен под Смоленском. Сначала их держали в концлагере в Германии, затем — во Франции, а потом перевели на север Италии. Оттуда они бежали и пробрались на юг страны. Батрачили вместе с итальянскими крестьянами, всячески помогавшими им. А когда узнали о том, что в деревню прибыл английский отряд, пришли, чтобы проситься взять их с собой. Того, кто говорил, звали Иван, его товарища — Николай.

Пеняков ответил по-русски, что рад был встретиться с ними, что через несколько дней английские войска освободят эту часть страны, позаботятся о них и помогут им вернуться на родину. Что касается его, Пенякова, то он не может взять Ивана и Николая с собой, поскольку в его машинах для них просто нет места. «Но мы солдаты, — ответил Иван, перейдя на русский. — Мы хотим воевать вместе с вами, а вернуться в Россию еще успеем. Пожалуйста, пожалуйста, возьмите нас с собой. Вы говорите по-русски и сможете отдавать нам приказы, как ни один другой английский офицер. Пожалуйста, не оставляйте нас!» Николай же молчал и лишь в знак согласия кивал головой.

«Слова русских произвели на меня сильное впечатление, — признается Пеняков. — Я слишком хорошо понимал, что они чувствовали в этот момент. Я терзался в сомнениях, боясь, что в трудном рейде эти люди могут стать для нас обузой. «Хорошо, — решился я на компромиссный вариант. — Мы берем с собой Ивана, а Николая захватим на обратном пути». Иван с радостью бросил свои жалкие пожитки в мой джип, а Николай пошел прочь походкой побитого ребенка».

Ближе к вечеру группа тронулась в путь. Колонна шла мимо поля, на котором работали крестьяне. Николай подбежал к машине, чтобы проститься с Иваном. По лицу его катились слезы. И сердце Пенякова не выдержало. «Быстро полезай в следующую машину!» — скомандовал он Николаю.

С тех пор до самого конца войны Иван и Николай — фамилий автор не приводит — сражались с фашистами в «Личной армии Попского» и, по словам ее командира, «стали душой нашей группы». Что было с ними дальше — неизвестно.

Читал я воспоминания Пенякова и не переставал удивляться: двое бывших русских пленных встречают на итальянской земле английского офицера — русского по происхождению и бельгийца по паспорту — и вместе с ним борются против общего врага! Такое не придумаешь специально. А вот поступку Ивана и Николая, которые могли спокойно пересидеть войну, да не захотели, я не удивился. Их, как и других наших соотечественников, бежавших из плена и примкнувших затем к союзникам в Европе или в Африке, неумолимо толкало на бой с врагом чувство патриотического долга, хорошо известное едва ли не каждому русскому человеку. Такова уж наша многовековая традиция: когда Родина в опасности, собственная судьба отступает на второй план. Вспомним времена Александра Невского и Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Отечественную войну 1812 года…

Историю Ивана и Николая я опубликовал на страницах «Труда» 16 мая 2001 года. В тот же день в редакции раздался телефонный звонок.

— Это ваш читатель, Игорь Александрович Реформатский, председатель Совета ветеранов 84-й Харьковской Краснознаменной стрелковой дивизии. Спасибо за статью. Теперь я больше знаю о Пенякове, о том, чем он занимался до войны.

— А что вы знали о нем раньше?

— Дело в том, что майор Пеняков подписал акт встречи передовых отрядов советских и британских войск в Австрии. Было это 9 мая 1945 года, в 20.00, в районе городков Войтсберг и Кофлах. С советской стороны этот акт, вроде знаменитой встречи на Эльбе с американскими войсками, подписал майор Лыков, представитель штаба нашей 84-й дивизии. Я даже запрашивал английские архивы о судьбе Пенякова.

— И что вам оттуда сообщили?

— Да ничего особенного. Что родился в 1897 году, прославился в «Личной армии Попского», во время встречи с советскими войсками в Австрии выполнял обязанности офицера связи при командующем 8-й британской армией генерале Маккрири. Писал я и в совет ветеранов 8-й британской армии. Но ничего нового от них не узнал.

— А не могли бы вы дать мне адрес этого совета ветеранов? — спросил я Реформатского.

— Пожалуйста! — И продиктовал адрес.

8-я британская армия — та самая, что сражалась при Эль-Аламейне. Возможно, ее ветераны вспомнят о своих русских товарищах по оружию! Увы, не вспомнили. Зато сообщили, что существует Ассоциация друзей «Личной армии Попского».

Из переписки с координаторами ассоциации Роем Патерсоном и Гайем Харрисом я узнал, что они периодически устраивают встречи ветеранов «Личной армии Попского», работают в архивах, чтобы восстановить боевой путь этого легендарного подразделения британской армии. Я спросил их о судьбе Ивана и Николая. Поначалу они ничего мне сказать о них не смогли. Но в конце 2005 года я получил очередное письмо из ассоциации, в котором говорилось: Иван и Николай были уволены из британской армии вскоре после окончания войны, получив при этом приличное по тем временам выходное пособие. Куда они девались — не известно. Зато известны фамилии: Иван Мораи и Николай Колагин (возможно, Калягин или Кулагин).

Я тут же запросил Центральный архив Министерства обороны в Подольске. Ответ пришел только через год и, увы, неутешительный. «В неполной алфавитной картотеке военнослужащих, находившихся в немецком плену и освобожденных из плена советскими войсками, Мораи Иван, Колагин (Кулагин, Калягин) Николай не значатся».

А тогда, в 1990 году, ответ из архива в Подольске я получил довольно быстро. Судьбы трех командиров-танкистов со «съедобными» фамилиями оказались совершенно различными. Полковник Капустин благополучно прошел всю войну и уволился в запас в 1946 году. Очевидно, что он не мог быть прототипом Хлебникова. Полковник Чесноков погиб 29 декабря 1942 года. Правда, место его захоронения не указано, но это явно не Северная Африка. Путь туда пролегал только через плен, а в этом случае в архивных документах даты смерти быть не могло. И, наконец, полковник Студнев. Пропал без вести в 1941 году. 29-я танковая дивизия, которой он командовал, в первые же дни войны была разгромлена фашистами и уже 14 июля расформирована. «Пропал без вести» — значит, скорее всего, оказался в плену. Стало быть, с героем книги Борзенко совпадают не только звание и должность, но и судьба. В общем, подходит и возраст. «Раскрасавец парень, косая сажень в плечах, годов тридцати пяти, не больше — так характеризует Хлебникова в книге один из его друзей-танкистов. Николай Петрович Студнев родился в Тверской губернии в 1902 году, значит, к началу войны ему было от силы 39.

Так что же, комдив Студнев и полковник Хлебников — одно и то же лицо? Возможно. И вполне объяснимо, почему при такой фамилии у англичан отложилась в памяти ассоциация с хлебом. Ведь студень — блюдо им чужое, а хлеб — первая еда, даже у англичан.

Но прототипом полковника Хлебникова мог быть и русский эмигрант, воевавший, как И. Д. Звегинцов, в рядах союзников. Скажем, подполковник-танкист князь Дмитрий Георгиевич Амилахвари (1906–1942), храбро сражавшийся в войсках Свободной Франции и погибший при Эль-Аламейне. Этот человек, получивший из рук самого генерала де Голля высшую награду — Крест Освобождения, был легендарной фигурой. «Среди солдат Свободной Франции создался настоящий культ памяти подполковника Амилахвари», — писал в 1947 году другой участник североафриканской кампании, эмигрант Владимир Алексинский.

О подвигах Амилахвари наверняка знали англичане. Причем для них он определенно был просто русским офицером. В боевом содружестве вряд ли имели значение гражданство или национальность. Выходец из России — значит, русский. Возраст Дмитрия Георгиевича практически совпадает с возрастом Хлебникова: он погиб в 36 лет. Впрочем, древняя грузинская княжеская фамилия Амилахвари, как сказали мне специалисты, к хлебу никакого отношения не имеет.

Так кто же вы, полковник Хлебников? Советский офицер Николай Студнев или русский эмигрант Дмитрий Амилахвари? Ответить на этот вопрос все еще невозможно. Но то, что наши соотечественники в годы Второй мировой войны рука об руку с союзниками воевали против фашизма в Северной Африке, уже не вызывает сомнений.