Русь, собака, RU

Безлюбовное

То есть правда, что томление тела есть работа гормонов, но любовь — еще и продукт культуры.

При Леониде Ильиче мальчики и девочки читали журнал «Юность», нашпигованный, как гусь яблоками, подростковыми повестями про драку во дворе и первый поцелуй, и вырастали с убеждением, что это и есть любовь. Подрался, защитил честь девушки, нежно поцеловал — случилось счастье. Фраерман, Крапивин, старший Гайдар с его Тимуром, Женькой и хулиганом Квакиным — все было лыком в строку. Первый поцелуй был идеален, как суверенная демократия, и открытие, что в поцелуе участвуют не только губы, но и язык, слюна, потрясало потом многих.

Подростки 1980-х росли в массовом заблу- и убеждении, что любовь снизойдет на них непременно, и отсутствие любви так же свидетельствовало о неполноценности, как ныне отсутствие автомобиля. Тогда тинейджеры ежедневно себя переспрашивали: влюблен(а) ли я? Или кажется?

Большей частью, конечно, казалось. Но в концентрированном растворе выпадали кристаллы. По любви непременно. Те, что не по любви, делали вид. Брак по расчету (дореволюционная норма) стал мещанством, а любовь — ценностью № 1. Далее следовали книги, водка, «Волга», гарнитур, ковры, хрусталь и коммунизм.

Любовь, кстати, знавала такие переоценки. Если сексуальная революция свершилась в XX веке, то любовная — в Возрождение. До этого, в Средневековье, важен был объект любви, а не субъект: то есть не то, что рыцарь полюбил, а что прекрасную Прекрасную Даму. Непрекрасная не могла быть предметом страсти, и поколения рыцарей вырастали на этой идее, как сегодня дети растут на телепузиках.

Возрождение все изменило. Оказалось, что достаточно любить — и все. Как писал Давид Самойлов: Говорят, Беатриче была горожанка/ Некрасивая, толстая, злая./ Но упала любовь на сурового Данта,/ Как на камень серьга золотая.

И Пушкин с его сотнями увлечений, и Маяковский с его парой огромных чистых любовей и миллионом маленьких грязных любят, и Собчак и Нарусова, и Горбачев и Горбачева, и Элтон Джон и Дэвид Ферниш — все это оттуда, от Данте и Беатриче, от Петрарки и Лауры, от Микеланджело и Давида (он звал его «мой мальчишка»). Важным оказалось иметь талант испытывать чувство, отвергающее саму основу жизни, то есть самосохранение: ведь любовь — это когда другая жизнь важнее собственной.

Ну да, в 1980-х любовь во многом была книжной ценностью. Она разрушалась от ненаступления любви, а порой от вмешательства физиологии (возможно, секс по-советски, при родителях за стенкой, в темноте, под одеялом, под которое ныряли в лифчике и трусах, был не только следствием непросвещенности, но и попыткой защитить свой книжный идеал). Но все же главный убийца любви — страх, что твое личное чувство не соответствует массовому идеалу.

Главным содержанием сегодняшней России стала идея о том, что все можно купить, и неконвертируемость любви в материальные ценности отбросила ее в Средневековье. Если все продается, то покупать нужно лучшее. «Подруга-модель» («муж-банкир») стало важно. Чувства — нет. О чувствах стали говорить иронично: ведь кто вне рынка — тот лох. Хозяин жизни должен быть богатым, крутым, циничным, с замечательно эрегированным членом, что легко достигается благодаря фармакологии. На чувства фармакология не влияет.

Поговорите со старыми учителями — из тех, кому доверяют дети: 14-летний влюбленный мальчишка, рядовой персонаж 80-х, практически исчез, хотя осталась 14-летняя влюбленная (в участника реалити-шоу) девчонка.

Девушки ищут олигархов, мужчины ищут блондинок, отсутствие результата компенсируется базой знакомств mamba.ru.

Время первой любви отодвинулось; все больше тех, кто впервые влюбляется уже состоя в браке. Все больше тех, кто даже в игре гормона видит расчет, и этот цинизм подпитывается всеми вертикалями — что власти, что культуры. Вы знаете хоть одну современную достойную книгу просто о любви? Из всех героев любовь испытывает лишь детектив Фандорин, но и она бледнеет на фоне криминальной интриги.

Но откат вышел неполным.

Тоска по чувству, неподвластному деньгам, гламуру, фейс-контролю и фэн-шуй, такова, что нет-нет, да и рвет в неожиданном месте. Успех «Тату» был основан не на образе малолетних лесбиянок, а на песенках, каждая из которых сочилась кровью тинейджерской любви — до побега из дома, до взрезания вен.

Я не хочу писать глупости, что у воротил госкапитализма вырастут детишки, которые отвергнут ценности отцов. Я и самих отцов со счетов еще не сбрасываю. А что? Жил же некогда демократ, помещик и стихотворец Некрасов, описывал горестную долю народа нелепым для ямбической культуры трехстопным размером. А перед смертью забыл вдруг и про ценности демократии, и про народную долю, раскрошил дактиль до размера свободного стиха и начал писать стихи, посвященные женщине Зине.

Так что доживем до смертного одра — тогда и поговорим.