Рябиновая ветка

НАТАША

Наташа Мокроусова училась в Тульском машиностроительном институте. В комиссии, когда выпускники-инженеры получали назначение, Наташа попросила направить ее на уральский завод и назвала город, в котором жила ее замужняя сестра Варя. Наташа боялась попасть в такое место, где у нее нет ни родных, ни знакомых.

Ожидая назначения, она очень волновалась, плохо спала по ночам, почти ничем не могла заниматься. Но все разрешилось хорошо: ее послали на Урал.

На вокзале Наташу встретила сестра Варя.

Виделись сестры в последний раз давно. Наташа тогда училась в шестом классе, а Варя уже три года была замужем. Варя за эти годы внешне почти не изменилась, только в завитках черных волос на висках поблескивала ранняя седина, да когда она задумывалась, то под глазами прорезались тоненькие морщинки.

— Какая ты еще молодая, — удивленно говорила на вокзале Наташа, целуя сестру в сочные и холодные от мороза губы.

— Если не замечать седых волос и морщин, — шутливо поправила Варя. — А вот ты у меня молодец. Выросла-то как! Расцвела! Инженер! Натка — инженер!

Дома, забравшись с ногами на диван, прильнув друг к другу, сестры вспоминали детство, дорогие подробности жизни минувших лет. Наступил вечер, но зажигать огня не хотелось. Хорошо было сестрам сидеть вот так уютно, рядом, в спокойном полумраке теплой комнаты. От света уличного фонаря на паркетном полу лежала дымчатая тень тюлевой шторы и резкий темный рисунок фикуса. Сестры все говорили, говорили и никак не могли наговориться.

— Библиотекарем стала, — рассказывала о себе Варя. — Даже заочный институт окончила. Леонид уговаривал сменить профессию, а я не могу. Привязалась к книжным полкам, к читателям. Теперь и Леонид смирился, понял, что не быть мне инженером, махнул рукой.

Варя тихо рассмеялась и поцеловала сестру в щеку.

— Разболтались мы… Отвожу душу. Ну с кем же еще о детстве поговорить можно… А с Леонидом и разговариваем мало. Ему бы только о заводских делах поспорить. Веришь, еле удается его в театр вытянуть. Предпочитает, если свободен, дома на диване поваляться, в технических журналах порыться. Иной раз по неделе вечерами и не видимся — у меня то читательская конференция, то какая-нибудь книжная выставка, то беседы в общежитиях проводим. А он как будто и не замечает, что меня нет… А я очень рада за тебя, Натка. Очень! Выросла, вступаешь в жизнь. На заводе тебе понравится. Людей интересных, хороших много.

В коридоре раздался звонок.

— Мой тигр! — притворно испуганно проговорила Варя, соскакивая с дивана, и пошла открывать дверь.

Наташа быстро взглянула в зеркало. Так и есть — волосы спутались, блузка мятая. Как в таком виде покажется она мужу сестры?

Леонид Сергеевич, лохматый, крупнокостный, остановился в дверях, близоруко прищурясь, казалось строго и придирчиво рассматривал родственницу.

— Вот вы какие у нас беленькие, — добродушным баском протянул он, подходя. — На Варю-то совсем и не похожи. Не поверишь, что родные сестры. Она черненькая, а вы — беленькая. А сколько ямочек! Хороши, хороши! Значит, к нам на завод. Вот и преотлично, народ у нас приветливый.

И Наташе от этого добродушия, щедрого, широкого, стало необыкновенно легко и хорошо. Несколько минут спустя Леонид Сергеевич, приняв в ванной душ, появился в комнате и весь вечер трогательно ухаживал за ней.

Вечер прошел в оживленной болтовне. Наташа была счастлива, что все сложилось по ее желанию: здесь ей по-настоящему рады.

Утром, когда Наташа неторопливо шла на завод, всматриваясь в незнакомый город, где ей теперь предстояло жить, чудесное настроение не покидало ее.

Было тепло, и Наташа сняла перчатки. Вдоль тротуаров, после ночного снегопада, лежали крутые валы чистого снега. Наташе понравились широкие магистральные улицы, застроенные высокими домами, красивые чугунные фонари с матовыми шарами, похожие на старинные канделябры, увеличенные во много раз.

На шумном перекрестке улиц она остановилась. Пробегали, позванивая, трамваи, неторопливо проползали солидные троллейбусы, проскакивали торопливые такси. Милиционер, картинно повертываясь, распоряжался густым потоком машин. Куда тихой Туле до этого большого уральского города!

Все еще как-то не верилось, что этот город, его улицы и дома станут ей близкими, что здесь будут у нее, как в Туле, свои любимые уголки для прогулок в разных районах и, конечно, самые любимые актеры и актрисы в театре. Она постарается устроить свою жизнь разумно, хватит студенческой беспорядочности. Не реже раза в неделю будет бывать в театре, не пропустит ни одной новой пьесы, приезда интересного гастролера, литературной новинки и уж, конечно, не забудет продолжать учиться по специальности. В наше время про это нельзя забывать, — иначе отстанешь от всех безнадежно. А ведь завод, интересная работа — это главное.

Жизнь! Она удивительно светлая, радостная. Надо только строго относиться к себе, не совершать необдуманных поступков, не метаться от увлечения к увлечению, как это было в Туле, — один год спорт, другой — драматический кружок, третий — научное студенческое общество… Каждый год она особенно сильно чем-нибудь увлекалась, до самозабвения, а потом остывала и забрасывала… Так нельзя, здесь этого не будет. В жизни много путей, все их не пройдешь, надо выбрать один и не сбиваться с него. Правильно говорят, что достигает цели тот, кто умеет настойчиво идти к избранному.

Здание заводоуправления из серого гранита, с мраморными колоннами подъезда, высокое, многооконное, выглядело величественно. Сверкал под солнцем чисто подметенный асфальт. На медных полосах, набитых на массивных дубовых дверях, играли солнечные лучи.

Смуглый молодой человек, начальник отдела кадров, обрадовался тому, что Наташа конструктор и назначена к ним на завод.

— Превосходно! — энергично сказал он, рассматривая ее диплом и направление министерства. — Конструкторы нам очень нужны.

Наташа долго заполняла четыре листа анкеты. Ее всегда смущали вопросы о службе в армии, о ранениях, ученых трудах, правительственных наградах. Сегодня, когда она собиралась вступить в коллектив большого, известного завода, было особенно стыдно на большинство вопросов анкеты отвечать одним коротеньким словом: «Нет… нет…»

Когда она возвращалась домой, уже стемнело, и на улице горели фонари. Медленно падал сыроватый и крупный, похожий на перья, снег. Главная улица в этот вечерний час была еще более, чем днем, красивая и оживленная. Наташа долго без всякой цели бродила по городу. Она останавливалась у витрин магазинов, расцвеченных дрожащими неоновыми огнями, наблюдала вечернюю суету, прислушивалась к разговорам. В толпе она особо примечала студентов и студенток. Они проходили, самые шумные в уличной толпе, размахивая тугими портфелями, связками чертежей. Возле гостеприимно раскрытых дверей кинотеатров густо толпился народ. Девушка в меховом пальто медленно ходила от фонаря к фонарю и у перекрестка всякий раз нетерпеливо смотрела на круглые висячие часы. «Кого-то ждет», — посочувствовала ей Наташа. Она тоже знала волнение подобных минут. Инженер большого завода, она отныне не станет так легкомысленно тратить время.

На следующий день начальник отдела кадров поднялся с Наташей на верхний этаж заводоуправления в конструкторский отдел и представил ее начальнику группы.

— Борис Николаевич, — сказал он, — знакомьтесь. Товарищ Мокроусова. Вчера говорил вам о ней.

Узкоплечий человек, в синем костюме, сидел за большим столом возле окна. Он поднял голову, и Наташа прежде всего заметила темные пристальные глаза на бледноватом лице.

— Садитесь, — дружески пригласил он. — Ваше имя, отчество?

Наташа скромно сказала:

— Наталья Васильевна, но зовите Наташей. Меня все так зовут, — и вдруг смутилась от его улыбки.

— Хорошо, Наташа! С чего же вы у нас начнете? — спросил он, обращаясь скорее к себе, чем к ней.

Он выдвинул ящик в столе и долго перебирал бумаги. Наташа обратила внимание на его руки — небольшие, изящные, покрытые редкими черными волосками, с удлиненными ногтями.

— Вот, пожалуй, интересная работа, — задумчиво сказал Борис Николаевич, вынимая листок с эскизом и продолжая этот разговор с самим собой. — Да, тут есть о чем подумать… — он ободряюще улыбнулся. — Скучать вам не дадим. Рассчитайте нагрузку на этот канат. Вся трудность в том, что таких машин наши заводы не делали, а следовательно, и в таких канатах нужды не было. Справочники не всегда помогают. Приходится свои расчеты создавать.

Наташе отвели место возле широкого окна. Чертежные вертикальные доски стояли тесно, как нотные пюпитры в оркестре, с той, однако, разницей, что музыканты видят друг друга, а тут Наташа сидела как бы одна в крошечной комнате.

В окно виднелись застекленные крыши заводских корпусов, широкий, чисто подметенный асфальтированный проезд между цехами, высокая бронзовая фигура Серго Орджоникидзе и у горизонта кромка соснового леса.

В одиночестве и тишине прошел этот первый заводской день.

В обеденный перерыв Наташа спустилась в столовую. Кругом слышались шумные веселые голоса. Конструкторы сдвинули два стола и о чем-то оживленно беседовали, изредка бросая любопытные взгляды в сторону новой сотрудницы. Наташе взгрустнулось оттого, что она сидит за столом одна.

На лестнице, когда Наташа тихо поднималась в конструкторскую, ее нагнал легко и стремительно шагавший через несколько ступенек Борис Николаевич. Он что-то мурлыкал, галстук у него чуть развязался, черные волосы растрепались.

— Как ваши дела? — громко и весело спросил он.

— Скоро закончу расчеты.

— Вот и отлично. Сразу покажете мне. Сержант не растерялся… — непонятно сказал он, пропуская Наташу в конструкторскую, и сразу кому-то крикнул: — Сергей Иванович! Где чертежи цапфы?

В тесную комнатку к Наташе заглянул пожилой розовощекий инженер, похожий на концертного конферансье. Наташа уже заканчивала работу и собиралась пойти к Борису Николаевичу.

— Ваш сосед, — постучал он карандашом по чертежной доске. — Захаров! Чем вас Борис Николаевич нагрузил? — полюбопытствовал он, шевеля то одной, то другой бровью, почесывая карандашом за ухом.

Наташа показала. Инженер внимательно посмотрел расчеты и с сомнением покачал головой.

— Э! Какой вы блок, девушка, поставили! — сожалеюще произнес он. — Велик запас прочности взяли, не учли — здесь резких динамических ударов не бывает. Нагрузка всегда равномерная. Мне этот канат знаком, я им две недели назад занимался.

Наташа поняла, что Борис Николаевич проверяет ее. Сначала ей стало только неприятно, потом чувство возмущения и оскорбленной гордости охватило ее. С выражением решимости на лице она направилась к Борису Николаевичу.

— Я закончила! — с вызовом сказала она.

Борис Николаевич взял листок с расчетами и внимательно посмотрел на Наташу. Она стояла, выпрямившись, чуть откинув голову.

— Посмотрим, — протянул он. Наташа молча ждала.

— Отлично! — оценил Борис Николаевич ее работу. — Справились. Сегодня больше ничего не успеете сделать. Посмотрите наш технический проект. Вам надо знать, какой машиной мы сейчас заняты. Придется скоро и вам в наши дела окунуться. — Он выдвинул ящик стола, потом неожиданно поднял голову и спросил: — А почему у вас такой сердитый вид?

— Борис Николаевич, — звонко, не узнавая своего голоса, сказала Наташа. — Зачем вы мне этот расчет дали? Ведь его до меня уже сделали.

Приветливое лицо Бориса Николаевича вдруг стало холодным и недружелюбным. Резкая вертикальная морщинка обозначилась у переносья. Очевидно, никто не позволял себе так разговаривать с ним.

— Возможно, — сухо сказал он. — Что из этого следует?

Наташа не знала, что можно ответить. Ей стало очень стыдно. Она стояла, все так же выпрямившись, и в волнении теребила пояс халата.

— Напрасно обиделись, — чуть смягчился Борис Николаевич. — К этому расчету вам, а может быть, и другим, придется вернуться. Вы только начинаете путь конструктора, и вам надо запомнить: мы должны семь раз отмерить, а уж потом отрезать. Нам, как саперам на войне, нельзя ошибаться.

Расстались сухо. «Дура, какая я дура!», — укоряла себя Наташа, отходя от стола главного конструктора.

Вечером Наташа рассказала Варе о своем первом рабочем дне, умолчав о расстроившей ее размолвке с Борисом Николаевичем.

— Поздравляю! — торжественно произнесла Варя. — Борис Николаевич Соболев — знаменитый в нашем городе человек. Один из самых талантливых конструкторов на заводе, и мой самый жадный и самый аккуратный читатель. Вот подожди, как-нибудь я тебе подробно о нем расскажу. Да ты его и у нас, возможно, увидишь. Он Леонида иногда навещает.

Это еще больше расстроило Наташу.

В конце первого месяца жизни на заводе Наташа уже стала своим человеком в конструкторском отделе. У нее появились подруги. С ними Наташа ходила в заводской Дворец культуры и подумывала о вступлении в драмкружок. Теперь и она в столовой помогала сдвигать вместе несколько столов, хлопотать и устраивать коллективные посещения театра и концертов.

Жизнь большого коллектива конструкторов захватывала Наташу.

Она любила утром, войдя в конструкторскую, постоять у окна. Сквозь высокие и широкие стекла лились потоки света. По заводскому двору, щедро освещенному солнцем, густо шли люди. Что-то праздничное и торжественное было в этом утреннем шествии. Наташа испытывала волнующее чувство близости к этим людям и значительности участия в общем и важном труде.

Приятно было доставать и раскладывать на столе, готовясь к работе, чертежные принадлежности, тушь, остроочиненные карандаши, счетную линейку, лекала. Невольно она останавливалась на несколько минут у доски и смотрела на четкие линии начатого накануне чертежа.

Утром, когда конструкторы входили в зал, Борис Николаевич Соболев уже сидел за своим столом в свежем, хорошо выглаженном темносинем костюме. Ослепительно белел крахмальный воротничок рубашки. Кивком головы Борис Николаевич здоровался с входившими сотрудниками. В углу на вешалке висело его пальто — только он пользовался правом раздеваться в конструкторской.

В течение первого часа Соболев обходил сотрудников, проверяя выполнение заданий и поручая новые работы.

Наташа волновалась, замечая его приближение. Соболев останавливался позади Наташи и молча следил за работой. Случалось, что он брал из рук девушки карандаш и, не вступая в разговоры, что-нибудь поправлял в чертеже, показывая более удобный прием работы. Борис Николаевич отходил, и она облегченно вздыхала.

Теперь она многое знала о Соболеве, но не от сестры, которая только пообещала рассказать о нем, но так и не собралась, а от новых подруг. Его путь казался ей удивительным. Когда-то Борис Николаевич строил этот завод, работая слесарем-монтажником. Потом уехал учиться в институт, вернулся сюда уже конструктором. В годы войны ушел добровольцем в армию и служил в саперных частях. Однажды сотрудники прочитали в газетах, что за быстрое наведение переправ при форсировании Днепра Соболев получил звание Героя Советского Союза. После войны он снова занял свое место в конструкторском отделе и за первую машину мирного времени получил Сталинскую премию.

Сейчас конструкторы работали над мощной землеройной машиной. На заводе все только и говорили о почетном заказе строителей волжских гидростанций. Вслед за первой опытной машиной цехи должны были за год выпустить шесть серийных.

Таких больших землеройных машин нигде еще не делали. Она была рассчитана на огромную производительность — замену десяти тысяч человек, вооруженных лопатами. В сущности, машина, оснащенная всем сложным хозяйством большого предприятия, являлась как бы заводом по выемке земли. Проект ее предложил Борис Николаевич, над отдельными узлами работали десятки конструкторов — специалистов в области энергетики, гидравлики, механики.

Дома Леонид Сергеевич, рассказывая о сборке землеройной машины, восхищенно разводил руками:

— Ничего еще похожего не было. Чудо технической мысли. Что ни узел — невиданное новшество. Голова кружится!.. Вот, например, как решаются, Варюша, сварные работы на выносной стреле…

И начинался рассказ об одном из узлов новой машины, поражавшей Леонида Сергеевича.

Наташа думала, как может один человек охватить всю сложность создания такой огромной машины? Борис Николаевич казался ей человеком, живущим в мире необыкновенной мечты. Ей случалось видеть, как иногда Борис Николаевич подолгу стоял у окна, о чем-то задумавшись, потом присаживался к столу и быстро, что-то писал. Соболев часто уходил с конструкторами в цехи, где уже обрабатывались детали новой машины и собирались отдельные узлы. В конструкторский отдел заглядывали работники исследовательских институтов. С ними Соболев исчезал на весь день в цехи.

Наступили самые напряженные рабочие дни. В конструкторском зале всегда стояла тишина, какая бывает в операционных. Мягкие дорожки глушили шаги. И как в операционных, все сияло чистотой — стекла, переплеты окон, потолок и стены, паркетный пол. Даже листы ватманской бумаги на чертежных досках казались выкрашенными белой краской.

Редко-редко удавалось за весь день на короткое время оторваться от чертежной доски. Незаметно летели минуты. Наташа не успевала оглянуться, как уже звучал резкий звонок, извещавший окончание рабочего дня. Большой зал наполнялся сдержанным гулом голосов.

Хорошо было после такого трудного дня неторопливо пройтись по улице, вдыхая свежий воздух и прислушиваясь к городской вечерней разноголосице.

И все же, как ни захватывала Наташу работа, чувство неудовлетворенности не покидало ее. Она все еще не получала настоящего дела. Инженер Захаров, с которым Наташа познакомилась в первый день, руководил ею. Соболев же просто не замечал молодого конструктора.

Захаров занимался разработкой системы гидравлики и немного этим хвастал, подчеркивая всю сложность ее в новой машине. Наташе доверялась только копировка чертежей с законченных эскизов, подготовленных другими конструкторами. Она безропотно и терпеливо выполняла работу, даже увлекалась, когда особенно отчетливо понимала чужую мысль. И все же горечь, что ей еще не доверяют самостоятельной работы, не оставляла Наташу, отравляя вечерние часы.

Обижало и то, что по вечерам некоторые инженеры и даже чертежники оставались для выполнения срочных работ в конструкторской, а ее ни разу не попросили задержаться. Значит, особой нужды в Наташе не было.

Захаров, замечая, с каким разочарованным выражением лица Наташа принимает задания, отечески внушал:

— Наберитесь терпения. Будет у нас посвободнее время, сдадим эту машину — найдем и для вас более интересное задание.

Обратиться к самому Борису Николаевичу с какими-нибудь просьбами Наташа не решалась. Она видела, что Соболев всегда очень занят. Чем больше Наташа узнавала Соболева, тем сильнее росло к нему чувство почтительного восхищения и уважения.

И увидеть еще раз, каким холодным и недружелюбным становится его взгляд, услышать его сухой, неприятный в такие минуты голос? Нет, нет! Ни за что! Лучше вот так сидеть и сидеть все на тех же чертежах с чужих эскизов.

Наташа работала терпеливо — все же она училась. Однако она ждала, что когда-нибудь Соболев вспомнит о ней.

И этот час настал.

Как-то утром, когда Наташа, надев халат, еще только раскладывала чертежные принадлежности, Захаров сказал:

— Зайдите через тридцать минут к Соболеву. У него для вас срочное задание. Только будьте аккуратны — ровно через тридцать минут: Борис Николаевич не любит опозданий.

Наташа сидела за столом, перекладывая с места на место лекала, и не спускала глаз с круглых часов, висевших под потолком посредине конструкторской. Она заметила, что в этот день Соболев не совершал своего обычного обхода. Что он может ей поручить? Справится ли она с его заданием?

Ровно через тридцать минут Наташа подошла к столу Соболева. Он, в пальто и с пыжиковой шапкой в руке, заканчивал разговор с одним из конструкторов. Лицо Соболева было озабоченным более, чем обычно, под глазами темнели круги, словно он провел бессонную ночь.

Закончив разговор с конструктором, Соболев повернулся к Наташе.

— Вот вам эскиз червячной передачи. Расчеты нужно сделать побыстрее. Мы задерживаем модельный цех, а потом можем задержать и сборку. Я заметил — вы умеете быстро рассчитывать. Но будьте повнимательнее, обойдитесь без больших допусков.

Наташа, зардевшись от неожиданной похвалы, взяла эскиз, исписанный почерком Соболева, и сразу увидела, что работа предстоит большая.

Соболев терпеливо ждал, что она скажет.

Наташа молча кивнула головой.

— Значит, взялись? — оживился Соболев. — Возникнут затруднения — обращайтесь ко мне, — и, приветливо кивнув ей, торопливо направился к выходу.

Вернувшись к себе, Наташа, счастливая и ликующая, присела к столу и, разложив перед собой эскиз, долго всматривалась в него. Да, это была большая работа, не та, какую давал ей болтливый Захаров. Надо самостоятельно рассчитать двухметровую червячную передачу. На других заводах о таких червячных передачах и понятия не имеют. Вот Соболев и вспомнил о ней. Вот и пришел ее час: она должна показать, что годна и для серьезной работы.

Захаров заглянул к Наташе узнать о поручении, пошевелил бровями, по привычке почесал карандашом за ухом, похмыкал, но пожелал удачи.

В этот день Наташа не пошла обедать. Подруга принесла ей из столовой бутерброды. В конце рабочего дня резко и настойчиво прозвучал звонок. Наташа увидела, что она не сделала и половины. От волнения у нее даже кончики пальцев похолодели: «Какой позор!»

Конструкторы, переговариваясь, собирались домой. Никто из них не обратил внимания на расстроенное лицо Наташи.

Набравшись решимости, готовясь выслушать самые неприятные и резкие слова, справедливо заслуженные ею, Наташа пошла к Борису Николаевичу. Его место за столом пустовало, не было на вешалке и его пальто. С утра Соболев ушел в цех, где испытывался один из готовых узлов, и больше не появлялся.

Наташа вернулась к себе и несколько минут растерянная, подавленная неподвижно сидела за столом. «Что же делать? Попросить Захарова?» Эту мысль Наташа сразу же решительно отвергла — ведь поручение дано ей, у Захарова своих забот достаточно.

Она спустилась в столовую и заставила себя проглотить полухолодный, невкусный обед и вернулась в конструкторскую.

Бориса Николаевича все еще не было.

Верхний свет в зале был выключен, и горели лишь в нескольких местах яркие лампы над рабочими местами конструкторов. В полумраке никем не замеченная, Наташа прошла к своему столу, включила свет и погрузилась в работу. Сначала она ждала, что с минуты на минуту к ней подойдет Соболев, но скоро забыла о нем. Изредка выпрямляясь, Наташа смотрела в окно на городские огни. Они виднелись далеко-далеко в вечерней темноте. К ночи город как бы раздвигал свои границы. Над заводом, над освещенными крышами цехов лежало теплое зарево.

Наташа просидела несколько часов, пока кто-то не тронул ее за плечо. Она вздрогнула, подумав, что это Соболев. Рядом с ней стоял Захаров.

— Вам, голубушка, кто это разрешил? — сердито спросил он. — Сидите до такого часа! Хотите от Соболева выговор получить? Получите! Быстро все убирайте. Уже двенадцать.

— Борис Николаевич пришел?

— И не показывался. Сегодня сессия горсовета. Выполняет депутатские обязанности.

Наташе стало легче. Неприятный разговор переносился на утро.

— Покажите-ка, что успели? — заинтересовался Захаров.

Наташа показала.

— Славно поработали! Однако пора домой.

Его похвала не тронула Наташу, не до этого ей было.

Возвращаясь домой с чертежами, свернутыми в трубочку, Наташа укоряла себя: вот доверил ей впервые Борис Николаевич срочную работу, которую ждут модельщики и сборщики, и она не справилась о ней. «Вы умеете быстро работать», — сказал ей Соболев. И ошибся. Вероятно, сейчас он еще сидит на сессии горсовета или у себя дома спокойный и уверенный, что его поручение выполнено. Не знает Борис Николаевич, что на завтра она приготовила ему неприятность. Как-то все будет завтра?

Дома Наташа быстро поужинала, вошла к себе в комнату, постояла минутку задумчивая, потом решительно достала чертежную доску, наколола на нее принесенный чертеж и села за работу.

К рассвету все было закончено. Наташа еще раз просмотрела цифры, все эскизы и даже себе не поверила — все же справилась, не опозорилась.

Она положила голову на голый локоть и устало, умиротворенно смотрела, как за окном светлеет небо, слушала возню и щебет проснувшихся воробьев и звонки первых трамваев. Так и уснула.

Варя вошла к сестре и, увидев бумаги на столе, несмятую постель и спящую Наташу, все поняла, всплеснула руками.

— Это что за фокусы? — рассердилась она. — Так всю ночь и просидела?

— Да ведь нужно, Варя, милая, — спросонок счастливым голосом протянула Наташа. — Очень срочное задание Соболева. Если бы тебе все рассказать…

— Что это такое — работа без отдыха? Сегодня Борис Николаевич зайдет за книгами в библиотеку — поговорю с ним. Какое безобразие!

— Не надо, милая! Ничего не говори. Ну, пожалуйста! Пообещай!..

Испугавшись, что Варя выдаст ее Борису Николаевичу, Наташа начала ласкаться к сестре, прижимаясь щекой к щеке, целуя ее, и добилась своего.

— В первый и последний раз, Натка, — сдалась Варя. — Иди, умывайся, приводи себя в порядок. Посмотри на себя в зеркало, на кого похожа — пугало огородное!

Пускай огородное пугало! А вот работу сделала в срок. Краснеть перед Борисом Николаевичем не придется. Не придется!

Наташе захотелось покружиться по комнате. Она это непременно сделала бы, будь у нее в запасе хоть одна лишняя минута. Но уже пора было на завод.

Гордо и торжественно Наташа вошла в конструкторскую. Соболев был на своем месте. Наташа спокойно и независимо поздоровалась с ним и прошла к себе. Она надела халат и, не приступая к работе, ждала, что сейчас Соболев пришлет за ней. Но Соболев никого не присылал, сам не шел, и Наташа не выдержала. Со всеми расчетами она пошла к Борису Николаевичу.

Он рассматривал какие-то чертежи.

— Вот, — равнодушно, стараясь не выдать радостного волнения, сказала Наташа, остановившись в двух шагах от стола.

— Что? — не понял Борис Николаевич, подняв голову от чертежей. — Какие-нибудь неясности?

— Закончила расчеты.

— Как? Все уже готово? — недоверчиво и даже с тревогой спросил Соболев, отодвигая в сторону все бумаги на столе. — Покажите.

— Да, все.

Соболев взял у Наташи расчеты, кинул на них беглый взгляд, потом внимательно посмотрел в лицо девушки.

— Вы ведь ночь не спали? Признайтесь. Правда? Не спали? То-то, смотрю, у вас лицо такое… — он встал. — Зачем же это нужно? Тут работы на три дня — не меньше. Я так и рассчитывал.

Он перебирал Наташины листки, виновато посматривая на девушку, неодобрительно покачивая головой.

— Не знал, Наташа, вашего характера. Теперь буду осторожнее и осмотрительнее.

Наташа, обескураженная, молчала. Все ее волнения оказались до смешного ненужными.

Соболев опять виновато посмотрел на девушку.

— В общем, спасибо! Но вы мне дали урок. Надо быть более внимательным. Да, Наташа, дали урок.

Наташа, грустная, расстроенная, вернулась к себе и не сразу смогла приступить к работе, отложенной накануне.

В середине дня Соболев подошел к Наташе и остановился, как и всегда, за ее спиной. Она сделала вид, что не замечает главного конструктора. Наташе почему-то было стыдно перед ним, и она чувствовала, как краснота поползла у нее от шеи к горящим щекам.

— Расчеты выполнены очень аккуратно, — мягко произнес Соболев. — Хорошо справились. Сегодня сделаете, что успеете, а завтра приступите к новой работе. Захарову я уже сказал. Копировальная работа, верно, здорово надоела?

Наташа ничего не смогла ответить. Она даже не смогла обернуться.

Наташа дремала на диване.

Нелегко приходилось ей в эти дни. Соболев сдержал свое слово, дал настоящую конструкторскую работу, и теперь, к концу дня, Наташа, уставала так, как в пору выпускных экзаменов в институте.

«В неделю успею?» — прикидывала Наташа, думая о новой работе, которую только вчера поручил ей Соболев. «Ой, надо успеть…»

Громко щелкнул замок входной двери, и в передней послышались мужские голоса. Наташе не хотелось вставать, она только приоткрыла тяжелые веки, прислушиваясь и стараясь угадать, с кем мог придти Леонид Сергеевич.

В дверь просунулась лохматая голова Леонида Сергеевича.

— Дома кто есть? — громко спросил он и, заметив Наташу, огорченно добавил: — Одна? Вари нет? Наточка, милая, покорми нас, чем найдется.

Леонид Сергеевич явился домой прямо из цеха, не сняв даже синей куртки из плотного материала. Из всех карманов куртки торчали бумаги, мерительные инструменты. Грязными пальцами Леонид Сергеевич провел устало по голове и позвал:

— Мельников! Проходи. Чего в передней застрял?

Наташа стремительно поднялась с дивана.

В комнату уверенно вошел среднего роста человек, крепко сбитый, лобастый, начинающий лысеть, с очень живыми и добродушными серыми глазами. Наташе он понравился с первого взгляда.

— Мой бригадир — Мельников! — представил его Леонид Сергеевич. — Так покормишь нас, Наточка?

Она вышла на кухню.

Леонид Сергеевич увел гостя в ванную комнату. Наташа слышала сквозь плеск воды, как Леонид Сергеевич тяжело вздыхал и ворчал на кого-то, а Мельников весело возражал ему.

Наташа много слышала о Мельникове. Леонид Сергеевич рассказывал о нем так часто и подробно, как будто хотел убедить, что без бригадира Мельникова он давно провалил бы все в цехе. И в конструкторской не раз с уважением упоминали о бригадире Мельникове, как о лучшем рабочем цеха металломонтажа, которому можно смело доверить любую сложную работу.

Наташа с особым любопытством смотрела на Мельникова. Он сидел за столом в спокойной позе, облокотившись на локоть, а Леонид Сергеевич, причесывая влажные волосы, расхаживал крупными шагами по комнате и ворчливо убеждал:

— И нечего тут мудрить и гадать, себя и людей мучить. Надо вызвать всех сегодня и начать демонтаж плиты. Вот навязалась работенка на нашу голову. Только напрасно время потеряем. Ведь это все равно, что в небе облако ловить. Нужно десять дней, а от нас хотят в сутки — в двое.

— Прикинуть надо, Леонид Сергеевич, — попытался возразить Мельников.

— Тогда думай. На то и бригадир, — Леонид Сергеевич как будто еще больше рассердился.

— Какой же окончательный срок даете?

— Да разве во мне дело? Месяца не пожалею. Жизнь срока не дает. Ну и машина досталась!..

Мельников хитро улыбнулся и потер гладко остриженный затылок.

— Посмотрим, посчитаем, Леонид Сергеевич, — нараспев произнес он. — Меня тоска берет, как о демонтаже подумаю. Центровые разойдутся, обязательно материал покорежит. Начинай тогда все сначала. Первый раз делаешь в охотку, а повторять — это как плохую книгу дважды читать. А машина хороша. Соседи завидуют, что такую красавицу строим.

Леонид Сергеевич перестал ходить, присел к столу и, заглядывая в глаза Мельникову, доверительно предложил:

— Давай пошлем все к чорту! Будем делать, как планировали. Все признают, что не меньше десяти дней нужно. Мало ли что побыстрее хочется…

Мельников согласно улыбнулся своему начальнику и готовно поддержал:

— Давайте пошлем к чорту. В самом деле! Звоните директору.

Леонид Сергеевич с недоумением посмотрел на бригадира и даже чуть опасливо отодвинулся от него.

— Ты — серьезно?

— Звоните, звоните… Облака в небе не поймаешь.

— Не понял ты меня, — с досадой заговорил Леонид Сергеевич. — Помнишь, как мучились с монтажом поворотного круга? Не легче было. Тоже ходили, мудрили… А сказали конструкторам — придумали все по-другому. Пусть и теперь учитывают реальные возможности. Соболев никого слушать не хочет.

Наташа, услышавшая о Борисе Николаевиче, внимательно прислушалась. Но Леонид Сергеевич замолчал. Критически прищурив глаз, он оглядывал накрытый стол, недовольно покачивая головой, и пошел на кухню. Вернулся он с графином водки и двумя рюмками.

— Может, в голове посвежеет, — иронически сказал он.

Мужчины выпили и добродушно посмотрели друг на друга.

— Ладно, нечего расстраиваться, бригадир, — утешительно сказал Леонид Сергеевич. — Разве нам впервые? Придумаем что-нибудь. — Убери, Наточка, — попросил он, показывая на графин. — А то Варя скоро явится, поднимет шум, в пьяницы нас запишет.

Раздался звонок, и Наташа пошла открывать дверь. На лестничной площадке она увидела Бориса Николаевича.

Он растерялся, остановился, не решаясь войти.

— Разве вы тут живете? Дома Леонид Сергеевич?

Снимая в передней пальто, Соболев все посматривал на Наташу, словно стараясь понять, как могла она попасть сюда и чем эта девушка в сером платье отличается от той, которую он видит каждый день в синем халате за чертежной доской. А Наташе бросился в глаза загрязнившийся воротничок, небрежная прическа, и она подумала, что, наверное, и он пришел к Леониду Сергеевичу прямо из цеха.

Леонид Сергеевич встретил позднего гостя сердитым и мрачным молчанием. Наташе стало неловко от такого приема. А Соболев делал вид, что нечего не замечает.

— Что же это вы меня покинули? — спросил Борис Николаевич.

— Свое сделали, — вызывающе ответил Леонид Сергеевич. — Завтра начнем демонтаж. А сегодня решили отдохнуть.

— Можно присесть? — усмехнувшись, спросил Соболев.

— Милости прошу, — сухо пригласил хозяин. — Наточка, еще один прибор.

Когда Наташа пришла из кухни, Леонид Сергеевич стоял за своим стулом, опираясь на спинку большими руками, упрямо наклонив голову, и раздраженно говорил:

— Что ты хочешь от монтажников, Борис Николаевич? Вы — конструкторы — такой народ: вас беспокоит машина, а как ее будут собирать — вас мало трогает. Монтажники сделают! Вот мы и делаем, что можем. Проверь все наши нормы, все в ажуре. Четыре километра сварного шва сделали. Минутки лишней не прихватили! Наоборот — почти двести процентов выполнения плана. И это на такой сложной машине. Ведь четырнадцать тысяч деталей поставили!

— Нелюбезно встречаешь, Леонид Сергеевич, — опять усмехнулся Борис Николаевич. — Я тоже хочу отдохнуть. Дай же поужинать.

— Вот это дело другое, — как будто даже обрадовался Леонид Сергеевич и засуетился. — Наточка, прими командование за столом.

Наташа охотно села за стол. Борис Николаевич с ласковым вниманием следил за ней. И от его взглядов ей было хорошо и тревожно, она боялась совершить какую-нибудь оплошность. Выбрав минуту, она даже посмотрелась в соседней комнате в зеркало. Серое любимое домашнее платье сидело хорошо, и волосы были в порядке. Только лицо горело. Наташа вернулась в столовую.

Мужчины добродушно беседовали о заводских новостях, забыв, казалось, о том, что свело их в такой неурочный час в будний день.

Леонид Сергеевич временами выключался из общего разговора и начинал постукивать костяшками пальцев о стол. В такие минуты Борис Николаевич бросал на него быстрый взгляд, ожидая, что сейчас они вернутся к прерванному разговору о монтаже.

Наташе было приятно видеть Соболева в этой домашней обстановке, ухаживать за ним, предлагать ему закуски, выполнять роль хозяйки, угадывая желания. Встречая его внимательный и благодарный взгляд, она чуточку смущалась и краснела.

Наташа встала, чтобы принести чай.

— Все это интересно, — услышала она спокойный голос Бориса Николаевича. — Но я хотел бы узнать, когда все же мы закончим монтаж? Ведь обязались сдать досрочно…

— А что ты от нас, собственно, хочешь? — взорвался опять Леонид Сергеевич. — Предложи, послушаем…

Наташа внесла чайник. Хозяин и гости стояли у письменного стола. Борис Николаевич попросил:

— Наташа, возьмите, пожалуйста, карандаш, подсчитывайте. Мельников занятную вещь предложил.

— Считайте, считайте, — насмешливо посоветовал Леонид Сергеевич. Он отошел вглубь комнаты и закурил, стараясь не показывать, что его интересует разговор Мельникова и Соболева.

В монтажном цехе вели работы по оснащению опорной плиты землеройной машины. Большая по площади — двадцать метров в ширину и десять в длину, — весом в сто двадцать тонн, собранная, она лежала сейчас нижней частью на специальных бетонных столбах. Ее надо было перевернуть в рабочее положение. В цехе имелся только пятидесятитонный кран. Немыслимо и представить, что с помощью этого крана можно перевернуть плиту. Оставался самый обычный и простой путь — произвести демонтаж плиты, разделить ее на три составных части и начать повторную сборку. Это могло занять около двух недель. Этот-то срок и не устраивал завод.

— Как сделаем? — быстро говорил Мельников, оглядываясь на Леонида Сергеевича в поисках поддержки. От волнения лоб у него покрылся испариной. — Приварим к плите ушки с двух сторон. Понимаете? Потом кладем несколько шпал с одной стороны, и за ушко поднимаем краном плиту и кладем ее на шпалы; потом с другой стороны также подкладываем шпалы и за другое ушко поднимаем плиту. Понятно?

— Сколько же это шпал понадобится? — сердито возразил Леонид Сергеевич. — Да и как вы плиту повернете? Поползут ваши шпалы.

— Повернем, повернем, и шпалы не поползут, — спокойно, и все так же лукаво щуря глаза, ответил Мельников, с нетерпением следя за возникающими под рукой Наташи колонками цифр и вытирая платком лицо.

А колонки цифр все росли и росли, и уже Наташа начинала понимать всю нереальность предложения Мельникова. Выходило, что понадобится для опор уложить около восьми вагонов шпал.

— Вы мне весь цех дровами завалите, — съязвил Леонид Сергеевич, но на него не обратили внимания.

Длинные тонкие пальцы Наташи, с ногтями, окрашенными светлым лаком, торопливо двигались по бумаге, выписывая цифры. Мельников напряженно, не мигая, перестав улыбаться и оглядываться на своего начальника цеха, следил за колонками цифр. Бориса Николаевича, казалось, больше интересовали руки Наташи, чем то, что они делали. Он смотрел спокойно и почти равнодушно на цифры. Подошел и Леонид Сергеевич, заглянул через плечо Соболева и презрительно хмыкнул.

— Ясно, — спокойно подвел итог Соболев. — Спасибо, Наташа. Ничего не выходит.

— А может, как по-другому? — с надеждой спросил Мельников.

— По-другому надо поставить еще кран на семьдесят тонн, — ответил Леонид Сергеевич.

— Ты, действительно, очень устал, — впервые за весь вечер не сдержался Соболев. — А если металлические стойки с упорами? Знаете, такие, как на стадионах для прыжков в высоту. Это лучше шпал. Как, Мельников? А?

Соболев стал быстро набрасывать рисунок. Наташа, следя за рукой Бориса Николаевича, впервые заметила, что один палец в суставе не разгибается, и эта маленькая беспомощность руки вдруг почему-то тронула ее сердце.

— Стойки? — быстро спросил Леонид Сергеевич и закурил новую папиросу, прикурив ее от своей же. — Вот это ценное дополнение. Подожди-ка, Борис Николаевич, я сам, — произнес он решительно, подходя и забирая у конструктора карандаш. — Стойки, стойки… Значит, мы имеем сто двадцать тонн… Просто, как в учебнике…

Борис Николаевич отошел к окну, присел на подоконник и закурил. Встретившись глазами с Наташей, он улыбнулся ей, кивнул в сторону Леонида Сергеевича, как бы приглашая полюбоваться на то, как тот весь преобразился.

— Выйдут стойки! — с торжеством воскликнул Леонид Сергеевич, отбрасывая карандаш с такой силой, что он покатился по столу и упал на пол.

— Сержант не растерялся, — весело сказал Борис Николаевич и звучно рассмеялся.

Леонид Сергеевич откинул свисающую прядь волос и с удовлетворением сказал:

— А ты, Мельников, говорил — облако ловить.

— Да ведь это вы говорили.

— Разве? — искренно удивился Леонид Сергеевич. — Ну, а уж директору ты звонить советовал?

— Не отрицаю.

Наташа заметила, что Леонид Сергеевич все время приписывает Мельникову те чувства, которые сам переживает. Ей очень нравились отношения Леонида Сергеевича и Мельникова, дружественно-поощрительные, словно они все время, играя, проверяли друг друга. И Борис Николаевич был у них своим человеком. Они могли и поссориться, но остаться друзьями. Наташа была довольна, что в этот вечер она оказалась дома.

— Вот так-то, дорогой Борис Николаевич, — громко говорил Леонид Сергеевич, радуясь, что нашел выход из трудного положения.

Лицо его повеселело.

Борис Николаевич взял исписанный листок, внимательно посмотрел его и спросил вполголоса:

— Завтра начнем?

— Завтра и закончим с вашей опорной плитой, будь она трижды неладна! Так, Мельников?

— Срок устраивает, — поддержал своего начальника бригадир.

Леонид Сергеевич позвонил в цех и отдал распоряжение, чтобы начали готовить металлические стойки.

— А накурили, накурили, — услышали они голос Вари. Она стояла в пальто и шляпе. — Что это у вас? Техническое совещание?

— Варюша знает, когда должна появиться хозяйка, — сказал Леонид Сергеевич, обнимая за плечи жену и окидывая глазами стол. — Ужин, товарищи, надо продолжить.

Утром Наташа, проходя мимо Соболева, чуть замедлила шаги. Соболев, здороваясь, многозначительно улыбнулся ей, а в середине дня подошел и спросил:

— Хотите посмотреть, как поднимут опорную плиту?

Наташа быстро взглянула на него. Взгляд Соболева был ясный, веселый и довольный. Вчерашний вечер сблизил их, новые, еще неясные отношения возникали между ними. Сейчас Соболев не казался Наташе замкнутым и суховатым человеком, всегда очень занятым. А вчера Наташа видела, как Соболев может от души смеяться.

С волнением и гордостью Наташа приняла предложение идти в цех. Соболев дорогой о чем-то говорил ей, Наташа почти не слышала его.

Ослепительное солнце сияло над заводом. К привычным запахам дыма и горелого железа примешивался тонкий смолистый запах набухающих почек.

«Уже весна!» — радостно подумала Наташа.

Множество солнечных столбиков, похожих на прозрачные трубки, по которым уходил голубоватый воздух, прорезали высокий и гулкий цех. Где-то сердито шипело пламя электросварки, и торопливо, звонко стучали клепальные молотки.

Большая опорная плита, вся ребристая от наваренных на нее полос металла, с множеством деталей непонятного для Наташи назначения, приподнятая над полом на бетонных тумбах, лежала в центре цеха.

— Видите, какая это махина, — сказал Соболев. — Никогда еще наши монтажники с такими большими деталями дела не имели. Вот и поднимай и повертывай такого слона.

Плиту только начали поднимать. Леонид Сергеевич почти не обратил внимания на родственницу. Он мелькал во всех уголках цеха. Мельников, молодцеватый, упругий, с раскрасневшимся от волнения лицом, стоял в центре плиты и с нее сигнализировал крановщику и рабочим у стоек.

— Как все просто! — не удержалась Наташа и смутилась, что, может быть, этого не следовало говорить.

— Когда дело сделано — все кажется простым, — поправил ее Борис Николаевич. — Теперь-то все получается быстро, выгодно. А без этих стоек монтажники провозились бы недели две. Хорошо придумал Мельников!

— Почему Мельников?

— Идея его. Мне такой простой способ и в голову не приходил. Очень способен он на выдумки. Прирожденный изобретатель.

Мельников заметил Соболева и Наташу и приветственно помахал рукой. Крановщик, приняв это за сигнал, прекратил подъем и встревоженный выглянул из кабинки. Бригадир обеими руками приказал ему продолжать подъем.

Все в цехе с интересом наблюдали за подъемом этой, еще не виданной по размеру и весу, детали новой машины. Кран приподнимал плиту с одной стороны, в металлическую стойку вкладывался упор, и на него ушком сажалась плита. Потом кран переезжал в другой конец и повторял ту же работу.

— Отлично придумано, отлично! — похвалил Борис Николаевич, как бы разговаривая с собой. Временами он действительно забывал, что рядом с ним стоит Наташа.

А плиту поднимали с двух сторон все выше и выше. Мельников стоял теперь на земле, задрав голову, и внимательно следил за всеми действиями рабочих. Его лицо чуть побледнело, только скулы горели, словно обожженные. Борис Николаевич уже давно держал в руках потухшую папиросу. Казалось, что в цехе становится все тише, не так уж громко шипит пламя электросварки и глуше стучат клепальные молотки.

Борис Николаевич нервно повел плечами и пробормотал:

— Ну, ну, хорошенько крепите… Не провороньте.

Он вдруг взял Наташу за кисть руки и так сильно сжал, что девушка охнула. Борис Николаевич оглянулся, опомнился и тут же отпустил руку. «Как он волнуется!» — подумала она.

Теперь плита была примерно на половине высоты цеха, и казалось, что ее поддерживают не стойки, а упругие солнечные столбики, пробивавшиеся сквозь щели железной крыши. Они были так ярки, что слепили глаза.

Мельников тихо спросил:

— Командовать?

Леонид Сергеевич ответил не сразу. Он тревожно оглядел цех, пожевал губами и тихо, решительно произнес:

— Давай!..

Мельников отступил в сторону, затоптал недокуренную папиросу, зачем-то привстав на носки сапог, развел руки в стороны и покрутил кистями.

Большая плита стала медленно, словно нехотя, повертываться вокруг своей оси. Наташа оглянулась. Все стояли, задрав головы, затаив дыхание. Она опять посмотрела на плиту. Казалось, что солнечные столбики, теперь переместившиеся, уже не поддерживают плиту, а помогают ей повернуться.

— Чудо! — нервно сказал Борис Николаевич, нарушая тишину. — Честное слово, чудо!.. — и облегченно рассмеялся. И всем вокруг стало вдруг легко от этого смеха.

Леонид Сергеевич похлопал Мельникова по плечу.

— А ты все боялся, чудак!

Мельников только добродушно усмехнулся, на миг перестав следить за поворотом плиты.

Леонид Сергеевич не мог скрыть своей бурной радости.

— Что скажешь, Борис Николаевич? Ловко сделано? Вот как монтажники работают!

— Одно скажу — сержант не растерялся…

— А ну тебя — с пословицей…

Плита уже повернулась, и Мельников начал командовать спуском.

Леонид Сергеевич умчался куда-то в глубину цеха, но и оттуда доносился его веселый голос.

— Шумный у вас родственник, — одобрительным тоном заметил Соболев. — А работать с ним хорошо.

Солнечные столбики исчезли, в цехе стало сумрачнее и строже.

Уже опять стоял шум, неразличимыми стали людские голоса. Самый напряженный момент поворота плиты прошел, все вернулись к своим делам. Только небольшая группа рабочих во главе с Мельниковым продолжала медленно опускать плиту.

— Теперь все просто и самому кажется, — повторил Борис Николаевич. — А эта плита мне неделю спать не давала. И ничего не мог придумать. А Мельников нашел… Вот, Наташа, как, бывает, мы свои дела решаем.

Плиту уже устанавливали на бетонные столбики. Рабочие что-то размечали на металле, подтаскивали детали, устанавливали электросварочные аппараты.

— Идемте, — позвал Борис Николаевич, — нам тут теперь нечего делать.

Коротенький весенний вечер кончился. Голубые сумерки охватывали завод. В воздухе еще держался клейкий аромат почек, и к нему примешивался запах легкого весеннего морозца, пропитанного душистой свежестью подмерзающей капели.

— Весна! — сказала Наташа. — В воскресенье обязательно поеду за город.

— С целью?

Наташа рассмеялась.

— Да разве за город с целью ездят, Борис Николаевич? Гулять.

— И как вы это делаете?

— Сажусь на автобус, еду до конечной остановки, а потом иду пешком по тропинкам, какие нравятся.

— И они вас не обманывают?

— Наоборот, всякий раз открывают чудеса.

— Вот как, оказывается, можно гулять, — с завистью сказал Соболев. — А я избаловал себя. Захочу отдохнуть — сажусь за руль и еду километров сто… Ведь надо как-то оправдывать владение машиной. Надо ваш способ испытать: автобусно-пеший.

— Уверена, что мой лучше.

— Не спорю — нужно проверить.

В конструкторской почти никого не было. Таинственная темнота лежала в углах зала. На чертежных досках белели большие листы бумаги с еле заметными линиями чертежей. Наташа подумала: как же велик общий труд! Сначала мысли конструкторов воплощаются в чертежи, потом переходят в детали и завершаются вот так, как это она видела сегодня в цехе.

— А день-то и пролетел, — с сожалением сказал Соболев. — Устали? Идите-ка домой, а я еще поработаю…

Она поняла это, как желание Соболева побыть наедине, и не обиделась.

Наташа прошла к своему месту, прибрала все и направилась к выходу. Борис Николаевич сидел за своим столом. Свет лампы бросал большой светлый круг на стол. Только один чистый лист бумаги и остро очиненный карандаш лежали перед Соболевым.

Борис Николаевич услышал легкие шаги Наташи и поднял голову, но ничего не сказал девушке, только кивком простился с ней.

Наташа тихо закрыла за собой дверь.

Потом, когда она шла по весенней улице, уже чистой от снега, она думала о вчерашнем вечере и нынешнем дне. Ей казалось, что произошло что-то очень важное и большое в ее жизни за минувшие сутки, и старалась понять, что же именно…

Трудные это были дни. Наташа только заканчивала очередную работу, а на столе уже лежало следующее задание. Так работали и все конструкторы.

Теперь Наташа редко видела Соболева. Приближалось время сдачи машины, и Соболев, минуя конструкторскую, проходил прямо в цехи. Конструкторы тоже вызывались в цехи и пропадали там целыми днями, уточняя на месте чертежи, разрешая все неясности. Несколько раз бывала в цехах со своими чертежами и Наташа. Соболев разговаривал со всеми коротко, нетерпеливо, выглядел усталым.

Дома Варя сокрушалась о Леониде Сергеевиче.

— Совсем закружился!.. Все ли у него там в порядке? Ведь он правды, если у него плохо, не скажет. А уж заговорит — значит, никуда дело не годится.

— Через месяц машину на Волгу отправляют, — сказала Наташа. — На два месяца раньше срока сборку заканчивают. Все сейчас так работают.

В воскресенье Наташа собралась поехать за город. Варя одобрила ее намерение. День выдался ясный, светлый. «Буду обязательно каждое воскресенье уезжать из города», — думала Наташа.

У остановки автобуса стояло несколько человек. Наташа заняла очередь.

— Собрались? — услышала она знакомый голос.

Соболев стоял рядом с Наташей.

— Решил проверить ваш способ отдыха.

На автобусе они доехали до большого пригородного опытного хозяйства и пошли по тропинке к лесу. За низеньким забором виднелись фруктовые деревья, розовели набухшие почки, готовые вот-вот выбросить цветы.

— Еще два-три таких дня, и все зацветет, — сказал Соболев, мечтательно оглядываясь. Он снял шляпу, ветер шевелил его темные волосы.

У сосны тропинка разбегалась на три дорожки. Соболев остановился, чему-то улыбнулся, и Наташа поняла его. Она свернула на левую тропинку, и Борис Николаевич пошел за ней.

Они шли медленно — ведь впереди целый день. Миновали темные, деревянные двухэтажные домики в сосновом лесу и так же неторопливо, шагая в ногу, долго поднимались в гору.

С камня, на который они присели, виднелось шоссе. По нему проносились легковые машины, автобусы, мелькали фигуры велосипедистов. Дальше лежало разлившееся, вышедшее из берегов, озеро, на берегах которого стоял голый сиренево-дымчатый лесок, а еще дальше, на угорьях, щетинился лес.

Солнце то и дело прорывало хмурую тонкую пелену, и тогда все окрашивалось светлыми красками. Блестело озеро, расцветал березовый лес, наливались синевой дальние сосновые леса. Все дали преображались.

Наташа молчала, завороженная этой игрой света. Она все еще не могла побороть смущения от этой неожиданной прогулки наедине с Соболевым.

Молчал, отдыхая, и Соболев.

В лесу бродили горожане. Первый весенний день привлек в лес многих. Пробежали девчушки в коротеньких байковых курточках, с букетами первых желтых цветов. Прошли солдаты, на ходу перекидываясь мячом. Пожилые люди, видимо, две семьи, уютно расположились среди камней на толстых корневищах сосен, расстелили скатерть, собираясь закусить на свежем воздухе.

Соболев взглянул на Наташу, собираясь спросить — не холодно ли ей, и не спросил. Робкая и доверчивая она вдруг стала ему особенно близка. Не задумываясь об этом, он в последние дни нетерпеливо ждал появления Наташи в конструкторской. Когда же это началось? Не с того ли вечера у Леонида Сергеевича, вернее, не с той ли минуты у двери, когда он увидел Наташу в сером платье. Нет, ведь запомнил девушку в первый день ее появления на заводе и особенно тот разговор о первом задании. Тогда он подумал: «Молодец, девушка! Не давай себя обижать».

Наташа чему-то мягко улыбнулась.

— Вы чему улыбнулись? — подозрительно спросил он.

— Вспомнила, что вы часто говорите: «Сержант не растерялся». Что это такое?

— Фронтовая шутка… Журналисты привязались к фразе: «Сержант не растерялся…» Пишут, бывало, что вот навалился фашист на нашего связиста, но сержант не растерялся. Или — появились три вражеских самолета над переправой, но сержант не растерялся и сбил один самолет. Вот и пошло…

Соболев сидел немного ниже Наташи и веткой чертил контуры какой-то машины, стирал, опять чертил. Наташа следила за движением его руки.

— Скоро сдадите новую машину, — сказала она. — А что потом?

— Надо делать новую машину. — Соболев тихо рассмеялся. — Начинаем уже думать. Первая сделана, скоро уйдет на Волгу. Понимаете, на Волгу. В раннем детстве я на Волге увидел землечерпалку. Запомнил ее скрежет, неповоротливость… А вот теперь и мои машины будут работать на Волге. Горжусь! Понимаете?

Он заговорил о себе. Рассказывал, как мальчишкой пришел на завод, как, уступая желанию и настойчивому требованию прораба строительного участка, пошел учиться. Два года назад, в Москве, он встретил этого бывшего прораба, теперь руководителя крупной стройки, и какой же хороший вечер провели они, вспоминая годы совместной работы.

Он опять внимательно посмотрел на Наташу и спросил:

— Мечтать любите? Не просто мечтать, а о чем-то очень вещественном, без чего и жить нельзя. Мечтать так, как будто вот таким лесным воздухом дышишь. У меня бывает такое. А потом влезешь в работу — об всем забудешь. Говорят, угрюмым становлюсь. Мы с вами как раз в такое время встретились. Снятся всякие узлы, кажется, что наделал сотни ошибок, просчетов. Чуть свет — летишь на завод. Так месяц, два. А с этой машиной мы уже год не расстаемся. И вот в такие самые трудные дни, когда уже видишь машину, вдруг начинаешь думать о следующей. Кажется, что следующая будет, действительно, настоящей, не будет совестно перед целым светом. А в этой, которую заканчиваешь, уже видишь тьму недостатков и удивляешься, как мог их допустить. Хочется скорее завершить старую и взяться за новую.

— Думаете о новой машине?

— Уже пора… Нам надо двигаться вперед, наступило время делать новую.

Потом Наташа и Соболев пошли дальше. Он взял ее под руку, а затем мягко сжал в ладони пальцы и уже не выпускал их. Обоим было весело, легко, как старым-старым друзьям.

Кое-где среди сосен еще лежали остатки плотного и голубоватого льда. Зеленели подушечки мха, на бурой земле поблескивали острые травинки и первые листочки земляники.

С высоты им открывалось то озеро, то дальние и ближние леса, то каменные громады города.

Поднялся порывистый ветер, скрылось солнце. В низинах между горами стояла тишина. И они радовались, когда уходили от ветра, а на вершинах Соболев заботливо заставлял Наташу плотнее застегивать пальто, закутывал шарфом шею. Потом вдруг налетел короткий дождь, но, увлеченные разговором, они даже и не заметили его.

— Вы о своей жизни думали? — спросил Соболев.

— Каждый человек, вероятно, думает.

— Конечно… Вот пришли вы к нам на завод. Дело у вас пошло. А дальше? Как теперь будете строить жизнь? Через год-два?

— О, я так далеко не заглядываю, — призналась Наташа. — Справиться бы с настоящим.

— Заглядывайте вперед, если хотите быть конструктором. Знаете, чем я занимался, когда пришел и получил вот такой, как ваш, стол и чертежную доску? Начал чертить все машины, которые видел. Ох, сколько извел бумаги! Это очень полезная работа. Чертишь и думаешь — это не так решено, а вот это очень здорово.

Наташа смотрела на Соболева и не узнавала его. Вот и замкнутый, вот и сухой… Наговаривал на себя.

Когда Соболев и Наташа спускались к шоссе, на пути им встретились два художника. Они писали первые весенние этюды.

— Весна открыта! — засмеялся Соболев. — Это верный признак, что весна пришла.

В городе, прощаясь, Соболев сказал:

— Мы тоже открыли весну. Славную придумали вы прогулку. Хороши ваши неизвестные тропки. До новой встречи!

— Когда? — смело спросила Наташа.

— А вот уж и не знаю! — Соболев развел руками. — Хорошо бы в следующее воскресенье. Но ведь утром-то непременно увидимся?

Варя и Леонид Сергеевич обедали. Сестра пытливо вгляделась в Наташу и спросила:

— Что с тобой? У тебя случилось что-то хорошее?

Наташа, не отвечая, прошла в свою комнату и там долго стояла у окна, глядя, как темнеет улица и в окнах противоположного дома загораются огни, стараясь разобраться в своих чувствах. Она поднесла руки к горящим щекам и так долго простояла у окна.

Несколько дней спустя, Соболев, совершая свой обычный обход по конструкторской, остановился возле Наташи и несколько минут молча наблюдал за ее работой.

— Вернемся к нашему разговору, — сказал он.

Наташа стояла у чертежной доски за только что начатой работой — чертежом крепления ковша. Она не поняла Соболева — к какому разговору он собирается вернуться?

— Помните, в лесу, я бормотал что-то бессвязное о новой машине? Теперь можно вести более практический разговор. — Он взял Наташу за локоть, подводя к столу и усаживая на стул. И сам сел рядом.

Солнечный жаркий свет лился сквозь широкое окно. Соболев сидел против окна, приставив к бровям ладонь, чтобы защитить глаза. Наташа опустила штору.

— Спасибо, — поблагодарил Соболев. — Так давайте вернемся к тому разговору.

Он положил на стол руки, с пальцами, покрытыми черными волосками, и одним пальцем, искривленным в суставе, и загадочно произнес:

— Хотите настоящую работу? Чтобы она вас зажгла, чтобы вы покой потеряли?

Наташа молчала.

— Ну, хотите?

— Если вы мне доверяете…

Соболев снял руки со стола и повернулся так, что Наташа стала видна ему в профиль.

— Через неделю наша машина уходит на Волгу. И пора нам готовить новую. Стройки торопят…

Он встал. Удивительно, как помолодело его лицо, и, верно, дело было не только в украинской рубашке, которую впервые Наташа увидела на нем. Даже припухлости под глазами почти не были заметны.

— В ближайшие дни, — заговорил он деловито и почти сухо, — конструкторский отдел переключаем на другие дела. Мы должны внести некоторые очень серьезные изменения в свою машину. В частности, лебедочное хозяйство. Помните свою первую работу — расчеты канатов? Я обещал вам, что еще не раз придется вернуться к ним. Необходимо пересмотреть все лебедочное хозяйство, все расчеты по канатам.

Он опять сел возле Наташи.

— Увлекает?

— Еще не знаю. Но я готова взяться и за канаты.

Соболев весело, как в тот вечер у Леонида Сергеевича, рассмеялся.

— Не знаете и не понимаете всей увлекательности этого задания. Сегодня вечером задержитесь. А сейчас отложите это, — показал он на чертежную доску, — и возьмите в архиве все, что найдете по канатам. Вечером поговорим…

Весь день Наташа была занята разбором материалов о канатах. Груда чертежей, справочников заняла стол.

«Какую же я тогда глупость сказала!» — ужасалась она, вспоминая свой первый разговор с Соболевым. Теперь она увидела, сколько труда было вложено в это пустяковое, как тогда показалось ей, дело.

— Я запуталась, — откровенно призналась она, когда после вечернего звонка подошел Соболев.

Он ободряюще улыбнулся.

— В канатах не мудрено запутаться. Но распутаетесь… Разве я был неправ? Это ведь очень интересно.

Они сидели близко за столом, локоть в локоть, и Наташа внимательно слушала его.

— Это все уже сделано, — говорил Соболев задумчиво, — я перед вами другую задачу ставлю. В новой машине две лебедки соединяются в одну, уменьшается количество канатов. Вот вы их и будете рассчитывать. Наши конструкторы на пятнадцати заводах побывали, изучали работу канатов в различных условиях. Вам, думается, тоже придется поехать на заводы, да и на Волгу, заглянете, посмотрите нашу машину в работе, проверите канаты.

Они сидели долго, потом вместе возвращались домой.

Синело вечернее небо над городом. Трамвайные и электрические провода казались вычерченными на густой синьке неба. Наташе представлялось, что она уже давным-давно живет здесь, в этом городе, где ей теперь знакомы многие уголки. И Бориса Николаевича она тоже знает давным-давно.

Соболев проводил Наташу до дому, но войти с ней не захотел, только сказал:

— В счастливый путь! Да?

Она ответила крепким пожатием на это напутствие.

Потом, уже дома, лежа в постели, Наташа вспоминала события своей жизни в этом городе. И почему-то особенно отчетливо видела тот день, когда она шла по заснеженным улицам, впервые вглядываясь в дома нового города, лица горожан. Она даже помнила, что небо тогда отливало перламутром.

Наверное, вот так приходит счастье. Она еще не знала глубины своего чувства к Соболеву, но ощущение счастья от близости к нему все сильнее овладевало ею.

Такие дали и такие просторы открывались перед Наташей, что у нее захватывало дыхание, словно перед полетом.

1952 г.