Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

Оулавюр Й. Сигурдссон Встреча в пути

Съежившись, мы молча шли по кочковатому, поросшему вереском болоту и понятия не имели, правильно мы идем или нет. Разбегавшиеся в стороны едва заметные тропинки ничего нам не говорили, приходилось полагаться лишь на собственный природный инстинкт, вернее, на удачу. Здешние места нам обоим были совершенно незнакомы, мало того, в двух шагах ни зги не видно, потому что туман сгущался больше и больше. Ощущение такое, как будто бредешь сквозь мягкое облако, которое вдруг тихо опустилось на землю на исходе лета и окутало не только все дальние и ближние ориентиры, но и каждую кочку, каждую травинку. Крошечные водяные капли усеяли колоски аира, нити паутины. По влажному вереску неторопливо ползли серые улитки. Время от времени вдали свистел кроншнеп.

— Может, передохнем? — предложил Гейри.

— Не выдумывай, — бросил я на ходу. — Поворот к хутору должен быть где-то здесь, мы вот-вот на него выйдем.

Тем не менее я замедлил шаг, взглянул на часы и громко чертыхнулся. С тех пор как мы покинули озеро, прошло уже два часа. Все ясно: мы заблудились. В такую тихую погоду это, разумеется, не страшно, рано или поздно болото кончится, и мы отыщем свою машину. Хуже было то, что туман испортил нам все удовольствие от похода и в нас обоих мало-помалу закипало раздражение.

Вчера мы услышали про озеро, в котором водятся лососи, и решили сделать небольшой крюк, проехали четыре или пять километров по каменистой дороге, разбили в лощине палатку, вскочили утром чуть свет и ринулись к озеру. На значительном расстоянии от места нашего ночлега виднелся хутор, но тащиться туда, чтобы попросить у хозяев разрешения на рыбалку, было лень, и мы сочли, что даже интересно побраконьерствовать в незнакомом месте. При себе у нас была очень подробная карта, и через полтора часа, пройдя напрямик по болотам и кочкам, мы вышли к озеру.

Я поймал двенадцать юрких пятнистых лососей, а Гейри — шестнадцать. У него и опыта в этом деле больше, и спиннинг был лучше моего. Мы собирались рыбачить до вечера, но, когда около трех часов дня озеро неожиданно заволокло непроглядным туманом, быстренько побросали в рюкзаки свои вещички и направились к тому месту, где оставили палатку и машину. И вот теперь мы шагали по кочкам и каменистым лужайкам уже два часа и десять минут, усталые и измученные солидной ношей, которая оттягивала нам плечи. Каждый из лососей весил по меньшей мере два фунта.

— Что это там? — спросил Гейри, указывая спиннингом. — Как будто похоже на хутор?

Я сразу почувствовал облегчение. Перед нами была низкая, заросшая травой ограда усадьбы, а невдалеке маячил в тумане дом. Недолго думая я перешагнул через ржавую колючую проволоку, наброшенную поверх ограды, — как-никак сейчас мы подойдем к дому и надо успеть придать себе бравый вид. Гейри, однако, не торопился последовать моему примеру.

— Стоит ли нам туда заходить? — спросил он. — Ведь владелец хутора наверняка окажется хозяином здешней рыбалки и, конечно же, придет в ярость, если узнает, что мы украли у него рыбу. Может, сочиним для него какую-нибудь историю?

Я согласился, хотя и с оговоркой: если хозяин спросит напрямик, ловили мы в озере рыбу или нет, отпираться не станем. В свое оправдание мы можем сказать, что за тем и пришли, чтобы уплатить ему положенную мзду.

— Ты видишь старуху? — вполголоса спросил Гейри.

— Тс-с! — отозвался я.

За окном виднелся силуэт старухи. Она, ссутулившись, сидела у окна и снимала перепачканные глиной чулки. Синяя полосатая косынка съехала ей на лоб, вдоль ушей свисали жидкие косички. Она уже сняла один чулок и стянула второй почти до самой ступни, когда заметила нас, вздрогнула и с беспокойством оглянулась на дверь, но тут же выпрямилась и посмотрела на меня прямо и открыто, даже как будто с вызовом. Ее худое морщинистое лицо приобрело вдруг какую-то значительность — точь-в-точь птица в минуту опасности.

— Добрый день! — произнес я как можно непринужденнее.

Не отвечая на приветствие, старуха некоторое время осматривала нас обоих с головы до ног. Ее взгляд изучал наши шапки, лямки на рюкзаках, молнии на куртках, кожаные ремни на сапогах и под конец остановился на спиннингах.

— Вы не иностранцы? — спросила она.

— Нет, — ответил я, подавляя улыбку.

— А почему у вас с собой оружие?

Мы с удивлением воззрились на нее.

— Разве это не ружья? — Старуха дрожащей рукой показала на наши спиннинги.

— Нет, не ружья, — переглянувшись, отвечали мы со смехом.

Старуха встала и принялась осторожно ощупывать спиннинги, подергала выцветшие зеленые чехлы, погладила торчащие из чехлов красные резиновые кружочки, что-то бормоча и тряся головой.

— Что же это за приспособления? — спросила она, уже немного успокоившись.

— Это удочки, — ответил я.

— Ах, удочки! Слава богу! — И она уселась на прежнее место у подоконника. — А я уж было подумала, что вы военные. Куда же вы направляетесь?

Гейри отвечал, что мы возвращаемся из западной части страны и, похоже, заблудились среди здешних болот, потому и зашли спросить дорогу, — проселок лежит где-то к югу от хутора, не так ли?

— Значит, заблудились, — участливо молвила старуха. — Как хорошо, что я успела вернуться к вашему приходу. На луг ходила. Я провожу вас до дороги.

Она стянула чулки и обтерла сухой верхней частью паголенка пальцы, подошвы, а затем и всю ступню. Ноги ее были покрыты крупными синими венами, формой напоминавшими то шары, то грибы. Счистив с себя болотную грязь и натянув до самых икр шерстяные кальсоны, она взяла в одну руку рваные калоши, в другую — серые чулочные резинки и чуть ли не умоляюще взглянула сначала на Гейри, потом на меня.

— Подождите немножко, я сейчас сварю кофе. Глоток горяченького на дорожку вам, верно, не повредит.

Мы поблагодарили, сбросили рюкзаки и положили спиннинги на подоконник. Старуха пошла впереди, ступая босыми ногами по вымощенному каменной плиткой коридору, открыла дверь. Через закопченную, полутемную кухню с каменным очагом мы прошли в маленькую комнатку со скошенным потолком и выскобленным добела дощатым полом. В комнатке было три пустых кровати и одна застеленная. В головах застеленной кровати, свернувшись в клубок, спал кот с темными подпалинами на морде, при нашем появлении он спрыгнул на пол и принялся с мяуканьем тереться о голые старухины ноги.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — вежливо пригласила старуха, достала из комода пару сухих чулок, надела их, подвязала резинки и разгладила на себе покрытую пятнами юбку из грубой домотканой шерсти. Кот жалобно взвыл и выставил трубой черный хвост.

— Ну, иди же, глупенький, сейчас я налью тебе молочка, — промолвила старуха и мелкими шажками заковыляла на кухню.

Я между тем рассматривал комнату. На покосившемся от времени комоде стояли фотографии двух молодых парней, из-под стропил торчали газеты и какие-то бумаги. Больше в комнате ничего не было, и все же глаз отдыхал, скользя по рассохшимся доскам пола и пожелтевшему косому потолку, — так простой деревянный крест иногда западает в душу сильнее, чем окружающие его пышные надгробия. Вскоре донесся едкий запах горящего торфа и березовой щепы. Старуха налила коту молока, разожгла в очаге огонь и, поставив на камни кастрюльку, вернулась в горницу. Руки она скрестила на груди, пальцы засунула под мышки.

— Так куда же вы направляетесь? — спросила она. — В Кливберахоульмур?

— Нет, — ответил я. — Мы ездили к Западным фьордам, а теперь возвращаемся к себе на юг. Мы оба живем в Рейкьявике.

Старуха долго всматривалась в лицо Гейри, словно изучая его черты.

— Ах, бедняжки, — пробормотала она наконец, — ведь подумать только, с юга. Там у вас, в Рейкьявике, должно быть, жуткая нищета.

— Такая же, как в любом другом месте, — ответил я. — У оккупантов[12] работы на всех хватает, так что люди вроде не сидят без денег.

Старуха взглянула на меня с сомнением:

— Миккельсен рассказывал моему Гисли, что на юге живут в страшной нищете и голодают.

— Да не больше чем везде, — возразил я.

Старуха посмотрела мне в глаза, точно подозревая меня в том, что я ее разыгрываю.

— Миккельсен никогда еще не обманывал моего Гисли, — сказала она. — Вдобавок, говорят, в Рейкьявике стреляют.

— Да, уж один-два немецких самолета, возможно, и продырявили, — язвительно усмехнулись мы с Гейри.

— Ах, бедные вы, бедные, как вам, должно быть, тяжело жить на юге, — сочувственно повторила старуха. — А как вас зовут-то? Что же это я сразу не спросила. Совсем, видать, на старости лет отупела, чудная стала совсем.

— Меня зовут Пьетур Аурднасон, а это — Сигургейр Йоунссон, — ответил я.

— Ну, и чем же вы занимаетесь у себя на юге?

— Я держу бакалейный магазин.

— Совсем как наш Миккельсен в Кливберахоульмуре. Так, так. Ну, а ты? Чем ты занимаешься?

— Я оптовик. В прошлом году основал оптовую закупочную фирму.

— Оптовик? — удивленно переспросила старуха, с трудом выговаривая незнакомое слово. — А что это такое?

— Ну, я закупаю крупную партию товара, а потом перепродаю разным магазинам.

— Бедняжка, ты, поди, шибко устаешь на такой работе.

Гейри, никогда не упускавший случая пошутить, кивнул:

— Само собой. Бегаю по городу с утра до ночи, высунув язык.

Женщина подошла к комоду и долго с грустью и нежностью всматривалась в одну из фотографий. Потом опять взглянула на Гейри и не отрываясь смотрела на него, шевеля тонкими губами.

— Откуда ты родом? — спросила она.

— Из Рейкьявика, — ответил Гейри.

— И у тебя нет родных в здешних местах?

— Нет.

— Похоже, у меня совсем ум за разум заходит, — вполголоса пробормотала старуха и ушла в кухню.

Она принесла нам крепкий кофе и печенные на углях горячие лепешки, села на сундук и молча смотрела на нас, пока мы пили и ели. Мы тоже молчали. Я никак не мог решить, стоит нам рассказать старухе все, как было, и уплатить ей за рыбалку или пет. Язык не поворачивался признаться ей, что мы занимались на их озере грабежом, как последние воры. Проще отдать старухе двадцать крон, ничего не объясняя и ни за что не извиняясь, сунуть ей на прощанье две десятикроновые бумажки и, но слушая возражений, заявить, что о меньшей плате за такое царское угощение и речи быть не может.

Старуха сидела, не сводя глаз со своих сцепленных на коленях рук.

— Должно, в Рейкьявике сейчас опасно? — вдруг спросила она.

Мы оба с жаром принялись ее разуверять. Опасно? Да ни чуточки! Откуда там взяться опасности?

— Так ведь говорят, у вас там полно солдат, на юге-то. — Последние два слова старуха произнесла с особым нажимом.

— Это точно, их там как собак нерезаных, — подтвердил Гейри, наливая себе вторую чашку. — На любой вкус: негры с косичками и всякие там бушмены. — И, подмигнув мне, он отхлебнул кофе, откусил от лепешки и, не переставая жевать, обратился к старухе: — А нет ли у вас тут поблизости подходящего для рыбалки озера?

— Как же, озеро Хейдарватн, — ответила старуха, занятая своими мыслями.

— Да, да, оно самое, теперь и я вспомнил. И что же, рыбка-то хорошо ловится?

— Раньше ловилась. Мои мальчики были завзятые рыболовы, но с тех пор прошло уже много лет, лодка наша совсем прохудилась, а новую смастерить Гисли уже не под силу. Мы ведь с ним остались одни на белом свете. — Она умолкла, руки ее зашевелились, но пристальный, почти не мигающий взгляд был все так же устремлен на рассохшиеся доски пола. — Мои мальчики часто приносили домой отменных лососей, — произнесла она наконец. — Уж такие они были ловкие в этом деле. Помню, всегда радовались, когда приносили мне рыбу на уху к обеду.

— Какая интересная стенка, — брякнул я, не зная, что сказать. — Только зимой в этой комнате, наверно, холодно?

— Да, в последнее время стало холодновато, — согласилась старуха. — К счастью, мой Гисли мерзнет гораздо меньше, чем я. Когда наши мальчики были живы, я спала на этой постели. А теперь вот сплю вместе с Гисли. Руки и ноги у него не так стынут, как у меня.

Она подергала себя за косичку, потом взглянула на нас с Гейри. Ее явно что-то мучило, но что это было, она, видимо, едва ли могла бы выразить.

— Может, останетесь переночевать? — внезапно спросила она. — Может, вам не обязательно так уж спешить к себе на юг?

— Нет, нет, мы непременно должны выехать отсюда засветло, иначе не доберемся до места вовремя.

— Ну хорошо, тогда я пойду, соберу вам чего-нибудь в дорогу.

Напрасно я пытался убедить ее, что продукты нам в дороге ни к чему, мои слова отскакивали от нее, как от стены.

— Нет, нет, вам непременно надо захватить чего-нибудь пожевать, у вас ведь там, в Рейкьявике, хоть шаром покати, — пробормотала старуха и ушла на кухню. Вскоре она вернулась и протянула нам узелок: бутылка молока, лепешки, каравай ржаного хлеба, кусок мяса и половина копченой овечьей головы. Мы встали и начали собираться. Гейри закурил трубку. Я откашлялся, поблагодарил старуху за гостеприимство, а под конец сунул ей в ладонь две десятикроновые бумажки.

— Деньги? — Старуха удивленно взглянула на меня, и на щеках у нее выступили красные пятна. — Этого еще не хватало, брать с людей деньги за глоток кофейной жижи!

— Ну, какие пустяки, стоит ли об этом говорить, — великодушно сказал я и жестом показал, что вопрос исчерпан.

— В жизни я ни от кого не брала денег за глоток кофе, — с обидой повторила старуха. Видно было, что она рассердилась. — Не нужно мне никаких денег, возьми их обратно. Я не собираюсь наживаться на гостях. — Она повернулась к Гейри, и взгляд ее смягчился. — Я хочу выклянчить у тебя на память одну вещичку. Ты не подаришь мне эту кругленькую коробочку? Очень уж она красивая!

Гейри протянул ей пустую жестянку из-под трубочного табака. Старуха бережно поставила ее на комод и еще немного полюбовалась с таким видом, словно теперь у нее есть все, что нужно.

Мы вышли на крыльцо. На душе у меня скребли кошки: ведь старуха засунула эти злосчастные кроны обратно мне в карман. Мало того, что мы наворовали в чужом озере рыбы, нас еще напоили-накормили и дали с собой гостинцев, а сама старуха не захотела принять от нас ничего, кроме пустой жестянки. Что ж, в этом я по крайней мере не виноват. Мы взвалили на плечи тяжелые рюкзаки и взяли с подоконника спиннинги. Старуха вышла из дому вместе с нами. Она семенила рядом, засунув левую руку глубоко за пазуху. Молчала, смотрела прямо перед собой и указывала нам дорогу. Туман ничуть не поредел, на траве приусадебной лужайки пузырились капельки воды, насквозь промокшие цветки ястребинки бессильно поникли. Где-то невдалеке громко мычали коровы, но мы их не видели.

— Сколько отсюда будет до проселочной дороги? — спросил Гейри.

— О, она совсем недалеко, — ответила старуха и вздохнула.

Она уверенно ступала по неровной каменистой тропинке, вьющейся среди кочек, — видно, знала ее не хуже, чем половицы в собственной комнате. Брови у нее были сдвинуты, руку она по-прежнему держала за пазухой.

— Мой Эйнар тоже говорил, в море-де совсем не опасно, — пробормотала она.

«Что, что?» — чуть было не спросил я, но вовремя удержался, сообразив, что это, скорей всего, относится не к нам, и заметив хмурую гримасу на лице Гейри. До самого проселка у меня не выходили из головы эти двадцать крон, которые она силком всучила мне обратно.

— Ну, вот, — сказала старуха и показала рукой на восток. — Идите по этой дороге, и вы еще засветло выберетесь на шоссе. До свиданья, храни вас бог.

— До свиданья, — ответил я. — Спасибо за проводы.

— Не за что, — тихо отозвалась она. — Напрасно вы по остались переночевать. Утром бы и вышли на рассвете. Но где уж вам. Все вы только и знаете, что торопитесь на свой юг.

Она вытащила руку из-за пазухи и протянула Гейри узорчатые шерстяные стельки для башмаков. Гейри смутился, не зная, как отнестись к такому подарку, и тогда она сама засунула стельки ему под куртку, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку, все еще не сводя с него глаз. Затем повернулась и исчезла в сером предосеннем тумане.