Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

Стефаун Юлиуссон Верёвка, которая не пригодилась

Хуторок примостился на крохотном лужке, словно котенок, свернувшийся клубком на овчинке. Когда он открывается моему взгляду, я останавливаюсь, и страх перед неизвестностью охватывает меня. Я опускаю котомку с пожитками на землю и усаживаюсь на камень. По одну руку от меня тянется прозрачный фьорд, он искрится рябью в лучах ясного солнца, будто кто-то тянет за краешек синюю-синюю скатерть. По другую руку расстилается лавовое поле, вблизи поросшее травой и приветливое, но дикое и мрачное у моря — там, где в незапамятные времена раскаленная лава вылилась в пенные волны. Прямо над скалистым берегом, на зеленом холме, уютно устроился небольшой хуторок, где мне предстоит провести это лето. Сколько веков миновало, пока рассыпались твердые камни, пока вода, лед и ветер раскрошили скалы и стало наконец возможно засеять крохотный лужок. А там, где растет трава, хочется поселиться человеку.

Я не тороплюсь. Я сижу на берегу — низкорослый мальчонка восьми с небольшим лет, никогда прежде не покидавший своего дома, — и в мою душу закрадывается страх перед неведомым будущим. Но картина, которую я вижу, ободряет меня. Ведь если разобраться, то эти полчаса, что я шел пешком по берегу моря сегодняшним ясным утром от дома в городе до хуторка на холме, — самое длинное путешествие в моей жизни. Пожалуй, я одержал огромную победу над собой, когда, сидя на камне, решил продолжать путь навстречу своей летней работе. Никогда в жизни я не был более бесстрашен, чем отправившись в одиночку из дому, никогда не чувствовал себя до такой степени мужчиной, настоящим мужчиной, одержавшим победу… Я встаю, вскидываю котомку на спину и иду дальше.

Мой уход из дому обсуждался очень долго, словно решалось важнейшее дело. Впрочем, так оно и было. Каждый лишний рот — обуза для семьи. С другой стороны, отец собирался на заработки в дальний край страны, и мать предпочла бы, чтобы я, старший из ребят, остался с ней как помощь и опора. Но я стоял на своем: летом заработаю себе пропитание сам. Мне уже ясно, что это значит.

Собака, выбежавшая навстречу к воротам, приветствует меня лаем. Она оценивающе разглядывает меня, будто решая для себя вопрос — впустить незнакомца или нет. Поначалу я струхнул, ведь я городской мальчик и совершенно не привык к животным. Однако вскоре чутье подсказывает мне, что собака такая же юная, как я, и что лает она не всерьез, а скорее играет: ложится на брюхо и начинает тихо тявкать. Это молодой, средних размеров пес, мохнатый, с белыми кончиками лап. Я осторожно открываю калитку, не сводя глаз с собаки, и крадучись, шаг за шагом продвигаюсь вперед. Кто может сказать, что я испугался какой-то собаки? С парнями, которые, как взрослые, уходят летом из дому на работу, такого не случается. Пес лежит на брюхе, навострив уши. Я подхожу к нему и становлюсь на колено, не отрывая от него взгляда. Вдруг он переворачивается, вскакивает на ноги и бежит к дому, однако на полпути останавливается и выжидательно смотрит на меня, как бы приглашая следовать за собой. Я не заставляю себя ждать. С этого момента мы с Лаппи становимся друзьями.

Тем временем хозяйка хутора увидела, что происходит. Она выскакивает во двор и торопливо идет мне навстречу. Это молодая женщина с легкой поступью, похожая на сказочную деву-эльфа. Она просит меня извинить собаку, это ведь еще щенок, очень веселый и очень глупый. Пес уже лежит у ее ног, и она укоризненно отчитывает его, словно вразумляет любимое дитя. Затем протягивает мне руку и, не выпуская моей ладошки из своей, ведет к дому. В тот же миг все страхи оставляют меня и я проникаюсь к этой молодой женщине уважением, близким к тому, какое питаю к матери. Она объясняет, что хозяина нет дома, но его я уже знаю: он сам предложил мне работу на хуторе, и, если бы не его располагающая внешность и манеры, у меня едва ли хватило бы духу покинуть родной угол.

И вот уже мы в доме — в домике, таком крохотном, каких мне еще не доводилось видеть. Однако внутри царят чистота порядок и уют, и мне тут сразу очень нравится. В колыбели спит младенец, на кровати свернулся котенок. Лаппи укладывается под колыбелью, позевывает и притворяется спящим. Женщина не обращает на него никакого внимания. В углу, у дверей, стоит другая кровать. Там, говорит мне хозяйка, буду спать я. Не зная, что делать, я снимаю котомку и сажусь на кровать. Но женщина ведет меня на кухню и угощает превкусной лепешкой с маслом. Я стесняюсь, хотя женщина разговаривает со мной ласково. Мне очень по душе, что она похожа на деву-эльфа из сказки. Вскоре подает голос ребенок, и она стрелой выбегает из кухни.

Мои обязанности на новом месте довольно несложны, но я быстро проникаюсь сознанием их важности. Главная моя задача — ходить по поручениям: в город — за покупками в магазин и каждое утро в Гардюр — за молоком. Таковы мои постоянные маршруты. Но это еще далеко не все. Хозяин бывает дома редко, по большей части он ищет работу в городе или других местах. Жене его приходится поэтому думать обо всех хозяйственных делах: о том, чтобы вовремя посадить картошку на огороде, сгрести сено, наколоть дров. Когда она занята, я присматриваю за ребенком. В нашем хуторке на холме, кажется, всегда есть работа, и скоро хозяйственные хлопоты полностью завладевают моими мыслями.

Но самая главная работа ждет меня впереди. Она начнется, когда на хутор приведут корову Красавицу. Тогда я стану пасти ее на лавовом поле за удобренным лугом и следить, чтобы она со скуки не выкинула чего-нибудь. Мне представляется, что основная моя обязанность сведется к тому, чтобы составлять корове компанию. На эту корову возлагают большие надежды. Чаще всего хозяева говорят именно о ней. Появление на хуторе коровы Красавицы — важнейший рубеж в их жизни. Корова — это осуществление их мечты, своего рода символ состоятельности, умелого хозяйствования, надежда и награда одновременно.

И вообще все чаяния, все упования хозяев связаны с этим крохотным хуторком на холме. Молодые супруги познакомились года два тому назад в городе. Вдали от родных мест, среди горожан, они сразу полюбили друг друга, он — моряк с запада Исландии, она — прислуга, родом с востока страны. Как они заполучили хуторок на холме — долгая история, с которой я понемногу знакомлюсь. Это история оказавшихся в городе молодых крестьян, не утративших мечты о траве и собственных овцах.

Мало-помалу мне становится ясно, что жизнь их проходит в непрерывной борьбе, в страхе перед счетами из давки, в соперничестве за временную работу в городе. Все это мне прекрасно знакомо, я сам, сколько себя помню, рос в такой же атмосфере. Когда в один прекрасный день лавочник отказывается отпустить мне в долг, потому что превышен обещанный кредит, для меня это не является неожиданностью. Зато куда больше меня изумляет, как быстро мой хозяин умудряется все уладить. И хотя здесь ведется та же борьба, что и у нас дома, в ней есть что-то возвышенное, благодаря чему она кажется мне иной. Это не будничные усилия ради куска хлеба, не унылое прозябание в вечном страхе, нет, в борьбе жителей хуторка на холме есть что-то весеннее. И меня затягивает круговорот светлых надежд, помимо своей воли я принимаю к сердцу их заботы, их надежды становятся моими надеждами, их стремления — моими стремлениями, их желания — моими желаниями. Вскоре корова Красавица делается для меня целью и символом.

Приближается пора, когда приведут Красавицу. К этому времени должен быть готов хлев. Хозяин скоро достроит его, но ему приходится то и дело отвлекаться: нельзя упускать работу в городе или в другом месте. У берега, под одной из скал, привязана лодчонка. Утром, на рассвете, или вечером, к закату, хозяин выходит на ней в море. У него небольшой невод для ловли пинагора. Сколько мы съели свежих пинагоров! Штабель соленых круглоперов в сарае понемногу растет, другие круглоперы вялятся на жерди за домом. В сухие дни мы с хозяйкой раскладываем по двору соленую рыбу, а к вечеру снова собираем ее. Хозяин в это время работает в городе на сушке рыбы.

Чтобы заполучить Красавицу, в жертву было принесено многое. Осенью и весной хозяин долго работал в Гардюре, не получая за это ничего, кроме литра молока в день для ребенка. Считается, что литр молока, который я ежедневно приношу, — от Красавицы. Хозяйка, давая ребенку рожок, поет ему об этом. Напевает колыбельную о корове Красавице: скоро Красавица поселится в своем хлеву, в своем новом-новом хлеву, который ей строит наш папа.

Хлев забирает у хозяина все свободное время. Это крохотное и ветхое сооружение, и, прежде чем впустить туда корову, требуется изрядная починка. Ради Красавицы он работает с таким тщанием. В одном месте что-то надо вставить, другое место надо обшить, третье — законопатить. Многие куски дерева для хлева хозяин принес из города — когда возвращался с работы или когда возвращался, не получив работы. Траву — взморник — для конопачения он таскает на себе с мыса, а ходу оттуда полчаса. В новом хлеву два стойла, потому что осенью Красавица должна отелиться и, если родится телка, ее оставят. Хлев должен быть под стать такому сокровищу, как Красавица. Подозреваю, что именно из-за этих кусков дерева для хлева хуторяне так экономят.[15] Но на это не стоит обращать внимания. Красавица принадлежит будущему, она и есть и будущее и надежда одновременно.

И я принимаю во всем этом живейшее участие. Мне вдруг становится крайне важно, чтобы Красавица как можно скорее попала на хутор; для меня вопрос жизни, чтобы хлев был готов как можно раньше. Всякий раз, когда я прихожу в Гардюр за молоком, я внимательно разглядываю Красавицу. Прихожу я туда всегда к тому времени, когда коров после утренней дойки выгоняют пастись. Я сразу же узнаю, где Красавица. Коров там пятнадцать голов, и обычно я нахожу стадо за оградой луга, останавливаюсь, смотрю на Красавицу и говорю ей про себя: «Скоро ты, Красавица, придешь домой, скоро будет готов твой уютный маленький хлев». Когда я возвращаюсь, хозяйка неизменно расспрашивает меня о Красавице, словно о возлюбленном, и, узнав, что я видел корову, поет о ней мальчонке.

Наконец хлев готов. Стружки, опилки, мусор — все выметено и вынесено, в хлеву чисто, как в горнице. Теперь пора приводить Красавицу.

Воскресным утром мы с хозяином отправляемся в Гардюр за коровой. Погода прекрасная, как в мое первое утро на хуторе. В руке у хозяина новая веревка, аккуратно свернутая в изящные кольца. Я видел, как тщательно он разминал ее накануне, словно ей предстояло лечь на нежную девичью щеку… Я несу бидон. Предполагается, что мы заберем Красавицу после утренней дойки, а ребенок должен получить дневную порцию молока.

До Гардюра добрых полчаса ходьбы. Это большой старинный хутор, расположенный к западу от лавового поля, на широком огороженном лугу. К Гардюру относится несколько разбросанных вокруг хуторков-выселков. Живут в Гардюре люди богатые, состоятельные. Мы проходим лавовое поле, минуем болото и один из выселков. Хозяин молчит, погруженный в свои мысли, шаги у него тяжелые, большие. Свернутая в кольца веревка покачивается в такт его шагам. Я семеню следом и еле поспеваю за ним.

Когда мы добираемся до Гардюра, дойка еще не кончилась. Хозяин хутора, невысокий, толстый, сутуловатый человек, стоит во дворе. Ему уже немало лет; речь у него быстрая. Он отвечает на наше приветствие, выжидательно молчит, засунув руки за пояс штанов, прищуривается и вглядывается в даль, словно определяя, какая завтра будет погода. На нем только рубашка и жилетка, лицо заросло щетиной.

— Вот, пришел за коровой, — говорит мой хозяин.

— Я так и думал, — отвечает крестьянин.

Молодой человек нерешительно молчит, но затем, словно набравшись смелости, продолжает:

— У меня к тебе просьба. Может, потерпишь до осени, а осенью я отдам тебе пятьдесят крон.

Крестьянин издает неясный, глухой звук. Вынимает из-за пояса левую руку, проводит ногтем большого пальца по небритой щеке, кривится. Взгляд его по-прежнему устремлен вдаль.

— А как же уговор? Ты ведь сам говорил, что, когда будешь забирать корову, рассчитаешься сполна, — твердо произносит он.

— Верно, был такой уговор. Я и прошу у тебя всего-навсего небольшой отсрочки. Переезд весной обошелся мне очень дорого, да и ремонт хлева тоже. Сам знаешь, свободных денег сейчас нет.

— Или плати, как уговорились, или корова останется здесь.

Я смотрю на моего хозяина, этого смелого, высокого и стройного светловолосого человека, и вижу, как лицо его заливается краской. Похоже, он еще не осознал случившееся, не может понять, что пришел сюда понапрасну.

— Стало быть, я не получу корову, если не заплачу эти пятьдесят крон?

— Точно. Уговор есть уговор. Не уйдет отсюда лучшая моя корова, если ты не выложишь денежки, как было договорено.

Молодой человек делает шаг к крестьянину. Я вижу как он сжимает кулаки и поднимает руки, слышу его сдавленный голос:

— Уговор! Я знаю только, что много месяцев работал на тебя ради этой коровы, а ты весь заработок оставлял себе. Тут ты слова не сказал. Все это время ты доил корову, можно сказать, как свою собственную, хотя на деле-то я уже давно расплатился за нее. Почему ты не можешь поверить мне в долг эти пятьдесят крон с отдачей через несколько недель, когда я тебе отдаю свое жалованье уже который месяц?

Крестьянин продолжает смотреть вдаль и снова проводит ногтем большого пальца по щеке. Я невольно гляжу туда же, куда и он: надо думать, он увидел там что-то интересное. Но взгляд мой задерживается на холме у моря, где виднеется маленький хуторок, похожий на котенка, свернувшегося клубочком на овчине.

— Что тут толковать, — произносит крестьянин. — Уговор есть уговор.

Мой хозяин уже не может сдержать гнев. Жилы вздуваются у него на шее, глаза становятся как щелки, кулаки поднимаются еще выше. Он делает новый шаг к крестьянину, поднимает руку с веревочными кольцами, выставляет вперед ногу. Я застываю в надежде и страхе. Но в самый последний момент молодой человек резко поворачивается и быстрыми, судорожными шагами идет прочь. Я бегу за ним, но вдруг замечаю, что в руке у меня пустой бидон. Я останавливаюсь и негромко вскрикиваю испуганным голосом:

— Молоко!

Молодой человек оборачивается и тоже останавливается. Крестьянин все еще на прежнем месте. Я стою между ними, раскрыв рот, как дурачок, и перевожу взгляд с одного на другого. Наконец крестьянин говорит:

— Молочка, конечно, можешь взять.

Я вижу, что мой хозяин готов выложить крестьянину все, что о нем думает. Не сводя с него взгляда, он расправляет плечи, напрягается, сжимает кулаки. Потом вдруг сникает, взгляд у него гаснет, и он произносит тихим, чужим голосом:

— Наполни бидончик, дружок.

С этими словами он снова пускается в путь. Отмотавшийся конец новой веревки небрежно волочится по земле.