Рыцари без страха, но не без упрека

МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК

– Я в самом детстве ужас был каким любопытным. Папа у меня гражданский лётчик, а мама раньше стюардессой летала. Но когда я у неё родился, то, оказывается, навредил ей по работе, хотя сам не знал, что наврежу. Зато папе помог. Он стал летать на дальние рейсы: в Хабаровск и на Камчатку. Когда папа после рейса возвращается домой, он рассказывает маме о том, что было у него интересного. И обязательно не при мне. А мне интересно. Про взрослое неинтересно, а вот про самолёты могу слушать хоть день, хоть ночь. Но у них не поймёшь, где про самолёты, а где про всё остальное. Приходится разбираться: ага, это ещё не про самолёты, а это – ура! – уже про самолёты! Как назло, самые интересные у них разговоры под вечер, когда мне пора спать. Только они меня прогонят раздеваться – я опять захожу к ним. Войду – они сразу замолкают. И раз двадцать я вхожу, пока у мамы лопнет терпение. Тут она меня хвать за руку – и давай укладывать, а я вырываюсь: «Несправедливо! Я протестую!» Мама берёт стулья и приставляет к моей кровати, чтобы я ночью не свалился на пол. С детства я летаю по ночам. По ночам я летаю во сне лётчиком. А утром оказывается: я грохнулся на пол. Иногда перелетаю даже через стулья.

Однажды папа прилетел с Камчатки. Вечером слышу, как всё время он говорит маме: «Военный лётчик, военный лётчик…» Но стоит мне сунуться на кухню, разговор у них тут же смолкает. А мне только бы и слушать! У меня фотографии есть военных лётчиков. Есть даже фотография французского военного лётчика Экзюпери. Его книга «Маленький принц» тоже есть. Я её почти наизусть знаю. Мне папа её подарил, и другие книжки про лётчиков он мне тоже дарит. И про лётчиков он мне тоже иногда рассказывает. Но всё-таки больше он любит рассказывать маме. Вот и сейчас он ей рассказывает про военного лётчика, а мама говорит, что слушать больше не может, слёзы её душат. Тогда я врываюсь к ним и прошу: «Папа, расскажи лучше мне!» Но мама отвечает, что папин рассказ грустный. Он даже для неё-то грустный, про меня и говорить тут нечего. А я говорю: «Папа, вот увидишь, я не заплачу». Папа подумал и говорит: «А почему я родному сыну не должен рассказывать? Наоборот, должен, обязан даже». И папа стал рассказывать мне про этого лётчика. Заплаканная мама ушла лицо отмывать, а я держался. Уже тогда я понял, что этот военный лётчик станет МОИМ ВОЕННЫМ ЛЕТЧИКОМ навсегда.

МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК капитан Козловский потерпел аварию на Севере, недалеко от Камчатки. По радио ему разрешили катапультироваться – то есть вместе с креслом выстрелиться из самолёта. Он катапультировался и упал в тайгу на кедры. Упал неудачно, обе ноги себе сломал. А мороз тридцать градусов, а он идти не может. Стал он жгутами ноги перетягивать. Перетянул, а кровь в меховых ботинках взяла и в лёд превратилась. Он жгуты выбросил. У него в запасе рация была. «Ну, – думает, – сейчас сообщу, где упал, меня быстро вертолётом найдут». Но рация, оказывается, при падении на кедры сломалась. Он взял и рацию тоже выбросил. Это в прошлом году всё было. Мы тогда в первом классе учились. Мы сидим в школе и ничего не знаем, а капитан ползёт. У него боль жуткая, а он всё равно ползёт. И не ползёт уже – перекатывается с боку на бок. Вместо ног у него две красные льдины. Пить ему хочется, но кругом одна мёрзлая земля. Сплошной мороз, и снегу – ни снежинки. У него сил уже не осталось. Тогда он съел плитку шоколада: была у него в запасе. Съел, а пить ещё больше захотелось, и стали сны его обступать: вода ему стала везде казаться и что сделалось тепло. Сны его нарочно обманывали, чтобы он не мучился и поскорее умер. Но МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК умирать не хотел. Он хотел летать…

Я уже и сам дышать не могу от холода, хотя сижу в тёплой кухне. И папа мне голосом таким рассказывает, как будто у него голос замёрз. Мама в ванной всё ещё плачет и не слышит самого главного… «Он всё-таки выжил, МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК! – кричу я маме. – Выжил, мама, капитан Козловский!» Больше двух суток он полз, но всё равно выполз на дорогу. Нашли его. У него температуры совсем не осталось – всего тридцать три градуса! А его всё равно оживили! Целый месяц оживляли. «Он уже ходит, мама, ты слышишь?!» У него протезы. Никто не догадывается про них. Но летать он, оказывается, не будет, не берут его в лётчики… Он им всем говорит, капитан: «ДАЙТЕ НЕБО МНЕ, БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ДАВАЙТЕ!» Они дают ему всё, а вот НЕБО ни за что НЕ ДАЮТ. Такие сложные самолёты пошли, сказал папа… без ног там как без рук. А я всё равно ПРОТЕСТУЮ! НЕСПРАВЕДЛИВО! Дайте небо МОЕМУ ВОЕННОМУ ЛЕТЧИКУ! Если вы не дадите… Я стану лётчиком, как папа. И когда я стану гражданским лётчиком, то возьму в экипаж КАПИТАНА КОЗЛОВСКОГО. Я уступлю ему своё кресло пилота: пусть ведёт самолёт! Пусть опять он увидит близко своё небо! Я буду стоять с ним рядом и тоже буду смотреть на небо, на звёзды. ЛУЧШЕ НЕБА НЕТ НИЧЕГО НА ЗЕМЛЕ… Так говорит мой папа. Так говорит МОЙ ВОЕННЫЙ ЛЕТЧИК. Так говорю теперь я. И поэтому, когда на переменках ко мне подлетает взъерошенный Геошка и спрашивает, чего я так по-глупому таращусь в окошко, хотя там на небе ничего интересного нет, я просто молчу ему в ответ. Я обнимаю его за плечи, чтобы он хоть немного отдышался. А сам опять смотрю туда, где всегда вижу самолёты. Раньше я видел там всего один самолёт – папин. Теперь я вижу ещё и свой. НА МОЕМ САМОЛЕТЕ МЫ ЛЕТИМ ВМЕСТЕ С МОИМ ВОЕННЫМ ЛЕТЧИКОМ КАПИТАНОМ КОЗЛОВСКИМ И ОБНИМАЕМ НЕБО КРЕПКИМИ РУКАМИ. ТАК В ПЕСНЕ ПОЕТСЯ.