Рысюхин, что ты пил?! (СИ)

Глава 1

Для упаковки вещей перед поездкой бабуля при помощи Лёньки и Семёныча выкатила откуда-то из недр дома натуральное чудовище из досок, кованой меди и толстой кожи. Как она назвала ЭТО — «настоящий коффер, таких уже не делают!». Конечно, не делают — такой расход древесины, это же реальная угроза существованию лесов в княжестве! Не знаю, где и как она прятала этот передвижной шкаф в нашем не таком уж и большом доме.

— Бабуля, я ЭТО с собой не повезу!

— Почему бы это? Отличная вещь — костюм будет висеть, как положено, а не валяться как попало, и прочие вещи все можно разложить аккуратно по полочкам или развесить на плечиках.

— Угу, вот только ОНО больше, чем всё купе!

— Не преувеличивай, не может он быть больше. В купе два спальных места, а в коффере — ни одного.

— Ну, такой же, не важно — важно, что он в дверь не пройдёт! Ни в вагон, ни в купе. Это при условии, что его до поезда дотащим.

— Я когда за деда твоего выходила, отлично его довезла до Дубового Лога, а потом и до Смолевичей!

— Так вот откуда сие чудовище появилось. Ты его, наверное, на крыше повозки везла? А на крышу вагона ЭТО мне засунуть не позволят!

— Это не «чудовище», а отличная вещь, и память о моей молодости, между прочим!

— Ну, вот и храни свою память. В общем, так. На поезде еду или я — или он. Я даже если напьюсь до беспамятства или головой ударюсь и соглашусь ЭТО взять — то брошу в Минске, потому как просто не дотащу от одного вокзала до другого.

И так добрых полчаса кряду, с вариациями, и потом ещё пару раз пресекал попытки. Наконец, бабушка сдалась:

— Ладно, с чемоданами поедешь! Но по приезде — сразу отнесёшь костюм в приличное ателье, чтобы его тебе в порядок привели.

— Во-первых, не «с чемоданами», а «с чемоданом» — я еду на три дня, не считая дороги. Пройду определитель, оплачу первый год и вернусь домой. Во-вторых, если ателье будет типа нашего — то «приводить в порядок» там костюм будут минимум неделю.

— Если один — то коффер!

— Чемодан и сумку.

Но это было накануне, сегодня, в день отъезда, бабуля решила накормить меня про запас, а что не съем — завернуть с собой. Помогла только угроза, что если съем ещё что-нибудь, то купленный в начале лета дорожный костюм не застегнётся и я поеду в прошлогоднем льняном.

Кто-нибудь действительно думает, что если бабушка уступила в споре, то это значит, что я в нём победил — или кроме меня таких наивных нет? Пришлось тащить с собой чемодан, сумку и портфель. Это ещё я баул, который предполагается носить на широкой лямке через плечо, как ружьё, перед самым отъездом обнаружил и незаметно выкинул в каретном сарае, сказав Семёнычу:

— Найдёшь, как только вернётесь домой. Если хоть словом про него вспомнишь раньше — введу в доме «сухой закон»!

Тем не менее, всё когда-либо кончается, закончились и сборы, и проводы, я загрузился в уже знакомый дачный поезд и отправился в дорогу — пока только в Минск. Там я при помощи извозчика перебрался с вокзала на вокзал. Пусть расстояние пешком было всего-то около версты, но тащить на себе чемодан и сумку было просто-напросто непозволительно, не сочеталось с костюмом и статусом, чтоб его.

Пристроил вещи в камеру хранения, получил у усатого отставника, который ею заведовал, номерной жетон и отправился погулять по городу. А то смешно сказать: столько раз бывал в Минске, работаю в этом городе, а кроме дороги от госпиталя до работы и от работы до вокзала нигде, считай, не был. Да, убил день на посещение «присутствий», но перед этим гулять не стал, решил — потом, а потом не было уже ни сил, ни настроения. Зато сейчас есть и то, и другое: на часах ещё нет шести вечера, в вагон надо попасть в половине десятого, не в ресторане же вокзальном сидеть три с половиной часа!

От вокзала и площади перед ним уходили четыре почти параллельные улицы и одна, справа, под углом к ним. Как будто кто-то положил на город сверху большую ладонь левой руки и пальцами продавил их. По крайней слева, Петербургской, которая на месте великанского мизинца, идти не хотелось: на её левой стороне было депо конки с конюшней и всеми сопутствующими обстоятельствами: толкотнёй, запахом и прочим. Это всё рассмотрел пока шёл вдоль путей через Бобруйский сквер, располагавшийся между железной дорогой и одноимённой улицей. Далеко вправо от здания вокзала уходить тоже не хотелось, потому пошёл по «безымянному пальцу», причём, повинуясь своей ассоциации, название улицы на табличках смотреть не стал, чтобы она и осталась для меня безымянной.

По этой улочке я вышел к небольшому скверу. Улица слева — «мизинчик» и улица справа — «средний палец» тоже выходили сюда, становясь краями маленького парка. Правая улица, изломавшись на перекрёстке за сквером, превращалась в так разочаровавшую меня когда-то Магазинную. Туда не хочу. На центральную Захарьевскую тоже не хочу — её я видел, особенно в этой части. Значит, пойду посерёдке. Улица называлась Подгорной, хотя на мой взгляд это имя было неточным: она шла словно по террасе примерно на середине склона холма, уходившего вправо к причудливым извивам Свислочи. Вдоль улицы стояли двух- и трёхэтажные каменные дома, на первых этажах которых часто располагались небольшие магазинчики или крошечные — на два-три стола — кофейни. В одной из таких я, поддавшись овладевшему мной какому-то лёгкому и поэтичному настроению, остановился выпить крохотную чашечку кофе с таким же крошечным, на один-два укуса, творожным пирожным. Рассчитываясь, я не удержался — мурлыкнул симпатичной официантке и, подмигнув, оставил «на чай» серебряный рубль. Она хихикнула мне вслед, и, когда я обернулся, подмигнула в ответ.

Подгорная улица вывела меня к ещё одному парку — Петровскому скверу, названному так в честь Императора Кречета. Вообще после «войны птиц» и подписания унии в городе, да и в Великом княжестве в целом появилось немало топонимов, связанных с именем тогдашнего царя. Тогдашнего.

И тут меня накрыло озарение — осознание вроде бы очевидного. Тот царь Пётр и нынешний Император — это один и тот же человек. Три. Сотни. Лет. На троне. Когда мой предок, хмельной от вина и осознания того, что выжил только-только получал благосклонность Рысюхи — Кречет правил страной уже пятьдесят два года, больше, чем продолжительность жизни большинства простолюдинов в те времена. Когда наш род отпраздновал своё столетие и переход из категории «новых» родов в «молодые» — Пётр Алексеевич правил более полутора веков. В полтора раза дольше, чем жили большинство слабых или средней силы (если это не сила Жизни или Природы) магов. Нашему роду скоро двести пятьдесят, переход из «молодых» в «средние», или «сталыя»[1] по местной классификации — а Кречет всё так же правит Империей и не собирается выпускать её из своих лап. Люди рождаются, взрослеют, заводят семью, передают наследие внукам и правнукам и уходят из жизни, а Империей всё это время правит один и тот же человек. От этого он воспринимается простым населением как нечто постоянное, наподобие земли под ногами или Солнца в небе, а его воля — как что-то сродни законам природы, неизбежным и подлежащим неукоснительному исполнению.

Ещё раз — этот человек правит на полвека дольше, чем существует весь мой род! Какой чудовищный опыт накопил он за это время, как развил своё дар и умение оперировать им⁈ Как вообще мыслит человек, привыкший строить планы на поколения простых людей вперёд — и лично следить за их исполнением? И какой жуткий груз воспоминаний и ответственности он несёт на себе…

Да уж, потрясение от осознания того, что знал всю сознательную жизнь, но, как выясняется не понимал по-настоящему. Ещё немного постоял, приводя себя и мысли в порядок. Услышал журчание воды, заинтересовался источником — оказался фонтан. Согласно табличке на ажурной ограде вокруг него — построен в честь открытия городского водопровода. Я ещё могу понять связь водопровода с жабками, сидящими по периметру фонтана, всё-таки водные жители[2]. Но как связан водопровод — и мальчик с лебедем⁈ Ладно, не буду придираться — главное, что красиво.

Настроение после мыслей о том, какой монстр (в хорошем смысле слова) сидит на престоле Империи изменилось — лёгкая и игривая бесшабашность ушла, осела, как пена на пиве. Гулять по улицам больше не хотелось, но времени до поезда было ещё много, проходил я чуть больше часа, потому назад к вокзалу я всё же пошёл пешком.

По дороге приглядывался к ассортименту спиртного на витринах. В большом казённом магазине на меня стали коситься неприязненно, я даже не сразу понял в чём дело, потом сообразил — возраст. В Смолевичах все знают меня и мой род занятий, потому подобный интерес воспринимают правильно, как профессиональный, здесь же я для окружающих — просто подросток, который слишком интересуется крепкой выпивкой. Цены на спиртное были выше процентов на пятнадцать-двадцать выше, чем мне помнилось по майской поездке. С другой стороны — ездили мы по провинции, а тут столица, может, это обычный уровень местных цен. Увидел ещё открытую небольшую лавочку, зашёл и сразу подошёл к продавцу с буклетом своей продукции, чтобы завязать разговор. Из осторожных расспросов выяснилось, что да — были перебои с поставкой, но недели через две всё начало налаживаться. Что ж, стало быть — вопрос так или иначе решён и переживать мне больше совсем не о чём и незачем.

Вернувшись на вокзал, в ожидании поезда купил несколько газет. «Бульварного листка» среди предлагаемых не было. Посидел, полистал, кое-где даже почитал. Тема очистных ещё время от времени всплывала (фу, ассоциации — брысь!) в местной прессе, но так, без огонька. Стороны, похоже, исчерпали все значимые и вменяемые аргументы и перешли на вялое обсуждение судьбы исторического района «Серебрянские мельницы» и двух последних полуразвалившихся строений данного назначения. Складывалось ощущение, что запас доводов и запал иссяк и все просто ждут решения властей, каким бы оно ни было. Набирало обороты обсуждение строительства короткой смычки двух пересекающихся в городе железных дорог — сейчас это была петля длиной более шести вёрст — и объединения всех пассажирских перевозок на одном вокзале, а грузовых — на другом. По-моему — интересная и здравая мысль, поездки с пересадкой станут намного удобнее.

Пока читал, объявили начало посадки в мой поезд — почти за час до отправления, надо же. Не торопясь, поймал носильщика, вместе с ним получил багаж (опять порадовался, что жуть жуткая под пугающим именем «коффер» осталась дома) и двинулся на поиски своего вагона.

Проводник уже открыл дверь в вагон, но не стоял около неё в ожидании пассажиров, а чем-то гремел не то в большом шкафу, не то в маленькой кладовке, но на наше появление тут же обернулся, вытирая руки ветошью. Принимая у меня билет, он привычно скользнул взглядом по родовому перстню, после чего сказал:

— Второе купе, место номер три — стало быть, диван по ходу движения, у передней стенки. Позвольте, я вас провожу.

В принципе, и сам бы не заблудился: на двери купе была крупная цифра «II». Открыв дверь и пропуская внутрь носильщика с вещами — чемоданом и сумкой, портфель с документами, деньгами, револьвером и несессером я нёс сам, это допускалось — проводник извиняющимся голосом произнёс:

— Так что прошу прощения, ваше благородие, кипяток для чая будет только после отправления, пока ещё даже уголь не подвезли, разгильдяи. И, извините, уборную тоже откроем после выезда из города, во время стоянки никак нельзя-с. Если что — то придётся, уж извините, прогуляться до вокзала, такие правила.

Правила эти были логичные и понятные, о чём я и сообщил проводнику. Тот заметно расслабился после моего ответа и увёл носильщика на выход из вагона, бдительно следя за ним. Я же принялся думать, как разместить вещи, чтобы было удобно и в то же время не мешать соседу. За работой невольно начал напевать очередной малоосмысленный куплет:

Она собака.

Она погибла.

Она восстала.

Она бухала!

После очередного повторения я со стыдом и ужасом услышал за спиной тихий смешок и бархатистый голос:

— Надо сказать, я понимаю вашу собаку, молодой человек. Сам, если бы восстал из мёртвых, на радостях в запой ушёл бы, на неделю как минимум!

[1] Сталы — взрослый (бел.)

[2] По-белорусски лягушка называется «жаба». А жаба — «рапуха». Эта «жаба, которая не жаба, а лягушка» порождает массу казусов, особенно у детей, выросших или проводивших много времени в деревнях, где царит «трасянка».