Рысюхин, что ты пил?! (СИ)

Глава 26

Газеты бурлили. Видимо, осенняя тоска, помноженная на провинциальную скуку, сильно давила на людей, а тут что-то, похожее на событие. Вот журналисты и ухватились за, как назвал это дед, «инфоповод». Могилёвские в первом после концерта выпуске вообще вытащили статью о нём на первую страницу. Конечно, большая часть материалов была посвящена профессору Лебединскому, причём одна так и называлась: «Прощай, Валериан Лебединский — здравствуй, профессор Лебединский?» — именно так, с вопросительным знаком в конце. Задавались журналисты и другими вопросами, например, «Неороманс или неоромантика?» прочитав который дед запел какую-то странную песню про «прогулку романтика», которой ничто не станет помехой. Большинство статей были в диапазоне от хвалебного до восторженного, журналисты старшего поколения радовались «возвращению легенды», молодые удивлённо замечали, что «старики ещё что-то могут».

Были и ругательные статьи. Например, какой-то листок в один разворот, четыре странички размером чуть больше стандартного листа пищей бумаги каждая, называвшийся «Новое искусство» выдал статейку про «замшелое ископаемое», которое «вылезло на сцену со студенческими частушками». Там прямо со страниц капали желчь и концентрированная зависть. Другие газеты, правда, на следующий день разнесли и статью, и газету, и автора на клочки, а заодно заинтересовались личностью «таинственного нового автора» про которого «уважаемый профессор рассказал столько всего лестного». Самый дотошный раскопал, что я учусь в хозяйственной академии и работаю «химиком-аналитиком» в «одной из исследовательских лабораторий». Близко подошли, очень близко.

В целом моя фамилия упоминалась многократно реже, чем фамилия Лебединского, но в каждой, буквально — в каждой газете находил от трёх до десяти раз. Особенно понравилась статья, тоже озаглавленная с вопросом: «Новая надежда?», в которой журналист задавался вопросом, действительно ли Лебединскому удалось найти нового перспективного автора, или я так и останусь в истории создателем одной песни, каковых было и будет не одна сотня. И, если вдруг из меня выйдет толк — даст ли возможность профессор возможность работать со мной другим исполнителям, или подомнёт под себя? Эх, знал бы он, сколько работы в «мои» песни вкладывает Лебединский — такими вопросами не страдал бы. Ох, попадут газеты в общагу — что тут будет…

«Не можешь предотвратить — возглавь. Чтобы не потерять контроль над ситуацией».

«Красиво сказано, а по сути?»

«Отдай газеты Петровне, с возвратом. Она доведёт до персонала, да и бабушку, возможно, предупредит. Потом газеты бабуле и отошлёшь».

«Персонал — ладно, хотя Петровна на педагогов влияние вряд ли имеет. А студенты?»

«Да, это зверьки такие, трудноуправляемые. Тут уж остаётся уповать на то, что тебя не многие знают, а в группе такими газетами вроде как никто ен интересуется. Если что — придётся отбиваться по ситуации».

Вопреки опасениям, особого ажиотажа среди студентов не было. Кое-кто всё же читал газеты и смог сопоставить написанное там со мною. Пару раз подходили и спрашивали, нет ли у меня старшего родственника или однофамильца, а узнав, что я такой в мире один — отходили в сомнениях. Это было даже немного обидно. Шушукались, поглядывая на меня, иногда стали здороваться незнакомые мне люди, но на этом и всё. Никакие толпы поклонников (и поклонниц) за мной следом не ходили, экзальтированные девицы в комнату за автографом не прорывались. Всё же, пожалуй, и сам профессор Лебединский и наши песни ориентированы на аудиторию постарше.

А вот Надежда Петровна прониклась, окончательно убедила себя в том, что я «хороший мальчик». Возвращая газеты для пересылки их бабушке вместе с некоторыми, докупленными позже, она даже угостила меня моей же, присланной от бабули, голубичной настойкой — той, что с апельсином. А ничего так получилось, интересно! Смешно получается, но я, автор рецепта (ладно, ладно — дед автор, но мы же с ним «два в одном»), до сих пор ещё его не пробовал. А в комнате у меня появились новые занавески и новые ночные шторы, даже с кистями.

Жабицкий с Нутричиевским опять затихли, даже попытки выдать мне на практикум дефектные материалы прекратились, но я не снижал бдительности. Как-то меня это затишье напрягает.

В пятницу вечером получил второй за неделю вызов в лабораторию. Выяснилось, кстати, что установленный у Петровны в кабинете проводной телефон посредством какой-то хитрой схемы имеет выход на телефонную сеть лица мира — на него-то и позвонили из администрации ректора. Говорят, что просиди приехать завтра, с оплатой сверхурочных.

В лаборатории меня встретили несколько странно, с загадочными улыбками и похихикиванием. Ситуацию прояснил Пескарский:

— Ну, привет, неучтённое оборудование!

— В каком смысле⁈

— Да тут на днях история была. Из-за твоей аналитической записки Мурлыкину, где ты расписал про «реперные примеси», что их концентрация разная в двух образцах из-за разного разбавления, но соотносится между собой в одной пропорции и так далее — помнишь?

— Конечно, а что не так⁈

— Всё так, просто кое-кто не так интерпретировал, возбудился и прибежал сюда. С запросами и требованиями. Мол, откуда у нас тут оборудование, которого нет даже в вышестоящей организации, на какие средства закуплено и почему оно как следует не поставлено на учёт. Потребовали предъявить, отчитаться и сдать «для должной постановки на учёт». Даже грузовик пригнали с грузчиками, придурки. Пришлось объяснять, кто у нас является «оборудованием», а потом ещё доказывать это. Пол дня пришлось дурью маяться.

— Ну, простите. Я не нарочно.

— Да ладно! Во-первых, вы тут никак не виноваты, что у некоторых голова наискось работает. Во-вторых, я ещё и поразвлёкся за счёт столичных придурков. Ну, и безнаказанным вы точно не останетесь: сегодня заявок уже девять, при том, что ещё три, какие попроще, отдал Гене. Слухи разнеслись широко, вместе с воплями, народ возбудился и заинтересовался. Среди этой дюжины запросов не только Могилёвские. Боюсь, что на следующей неделе подвезут пробы с просьбами со всей губернии.

— Вот ведь! И когда учиться⁈

— Хе-хе. Это я ещё отбил несколько совершенно странных запросов, наподобие требования «определить химически» где именно был изготовлен подсвечник. Как они это вообще себе представляют⁈

«Ну, вообще-то — вполне реализуемо, в моём мире. Спектроскопия, для металла — лазерная, изотопный анализ, можно точно определить происхождение металла с точностью до месторождения. Плюс микроследы на поверхности…»

«Давай только дяде Серёже Михайловичу не будем всё это рассказывать, ладно? Хотя бы потому, что я не смогу ответить ему на законный вопрос — что такое „лазерная“, а что именно лазерное — я, пожалуй, с первой попытки не выговорю».

Работа заняла почти весь день, сегодня толпы помощников, способных организовать конвейер, не было, пришлось бегать самому. Мефодьевна вернулась в своё обычное состояние и стребовала с меня обычную «плату». Рассказал ей про жизненный тонус[1].

После работы наудачу сунулся к изнанке «художки» — и удача была на моей стороне: прямо у двери встретил уходившую домой Мурку. Пока я думал, как ловчей пригласить её на прогулку, Маша стала действовать так, словно мы заранее договорились встретиться здесь.

— Привет! — Она подхватила меня под руку, пристроившись слева и чмокнув в щёку. Я ответил тем же, а дед отметил:

«Палится, девочка! Явно или выросла в семье военных, или её бывший был при погонах».

«Почему ты так решил?»

«Потому что она слева встала, а не справа, как обычно. Чтобы правая рука кавалера была свободна для отдания воинского приветствия!»

«А ведь точно!»

Наши внутренние разговоры не заняли и секунды, Маша паузы не заметила.

— Ты ещё помнишь, что должен мне песню?

Дед противным гнусавым голосом завыл:

«Мурка, ты мой мурёночек! Мурка, ты мой котёночек!»

— Когда это я успел задолжать⁈ Речь шла о том, что буду должен, если проиграю спор. Я его выиграл, так что это ты мне должна заколку. Но я её тебе, так и быть, дарю!

Я посмотрел на Машу и осёкся.

— Ммм…Маша, что у тебя с лицом⁈

— Ничего! — буркнула та и отвернулась, покраснев немного.

«Она пыталась тебе глазки строить! Но не умеет, вообще, от слова „совсем“! Вот её и перекосило с непривычки!»

— Машуля, радость моя. Поверь — одной Ульяны этому городу вполне достаточно. У тебя природного обаяния более чем достаточно — по крайней мере, для меня!

Она вновь фыркнула — интересно, у неё есть свой язык, состоящий из шипений и фырканий, или это просто эмоции? Но попыток вырваться не предприняла. Гулять под руку с Муркой было невыразимо приятно. Мой локоть прижимался к её боку — тёплому и мягкому. Однако мне казалось, что Маше прогулка доставляет намного меньше удовольствия. Поэтому наклонился к её восхитительно розовому и ужасно аппетитному ушку:

— Машенька. У меня два вопроса: где мы можем посидеть вдвоём, и какие у тебя есть пожелания насчёт песни?

— Ты хочешь⁈

— Я хочу, — чуть не сказал «быть рядом с тобой» — провести с тобой этот вечер. И подарить тебе песню — не из-за спора, не из-за каких-то расчётов. Просто потому что ты… — Я не смог выговорить «мне нравишься», и неловко закончил: потому что ты — это ты.

И вот почему у меня такое чувство, как будто она услышала гораздо больше, чем я сказал?

«Дед, что мы можем подобрать ей ПРИЛИЧНОГО?»

«Вот, так всегда! Девчонку тискать будет один, а работать для этого должен другой!»

Маша отвела меня в тихое и уютное кафе, где можно было уединиться в небольших нишах, рассчитанных на два человека. Сидели и общались до закрытия заведения, о чём говорили даже не могу толком вспомнить, но о будущей песне даже не вспоминали. Зато целовались трижды, улучив подходящий момент.

Проводить меня до дома Маша не позволила, остановив на подходах:

— С папой тебя знакомить ещё рановато. Он у меня очень суровый и у него под контролем вся округа, так что дальше я сама, ладно?

В общем, минут через пять мы всё же оторвались друг от друга. Мурка ускользнула к себе в гнёздышко, я же ещё долго стоял и смотрел ей вслед, пока не замёрз. Встрепенувшись, пошёл искать себе ночлег: ехать сейчас в Буйничи было бы дорого и бессмысленно, а на выходных в плане ночёвок были послабления в расчёте на тех, кто уезжает (а то и уходит) домой.

«Точно — батя у неё военный, причём в немалых чинах. Ой, Юрка, смотри — генеральскую дочку просто так домой не увезёшь!»

«Была бы генеральская — её бы на учёбу и обратно возили с сопровождением».

«Ну, ладно — полковничья это совсем другое дело! Хе-хе…»

«Ты не хихикай, а про песню думай!»

«Да думаю, думаю. Есть одна, совсем кошачья, но и совсем чужая этому миру, не по упоминаемым обстоятельствам, а в целом. Есть ещё универсальная, но это не совсем соответствует заказу. Будут планами „бе“ и „ве“ соответственно. А ещё на одну она просто обидится».

Переночевав в Могилёве я не торопясь привёл себя в порядок прямо в гостинице, позавтракал, доехал на извозчике с закрытым возком и вполне довольный жизнью шёл по коридору к кабинету Надежды Петровны за ключами. А там мне на встречу вышел ещё более довольный Жабицкий. Так, мне это уже не нравится.

— Ну, что, Рысюхин — допрыгался? Твоим пойлом три человека отравились, сейчас в больнице! Так что шанс просто домой свалить ты прозевал — поедешь под конвоем в острог!

— И вам — здравствуйте! Кто чем отравился, и с какого перепугу вы решили, что я имею к этому какое-то отношение? — Я постучался и после разрешения вошёл в кабинет коменданта, рассудив, что в коридоре стоять мне не нравится, да и свидетель на пользу будет. Поскольку я ничего никому не продавал, а пили мы что-то моё последний раз ещё в первый день занятий, то сомнений в том, что речь идёт об очередной провокации не было.

— На сей раз не отвертишься! — Он извлёк из бумажного пакеты бутылку из-под нашей «Пшеничной». — Твой товар?

— Разрешите? — Я, не пытаясь взять бутылку в руки, наклонился и взглянул на неё сзади. — Конечно, нет: этикетка приклеена.

— А что, должна быть гвоздями приколочена? — Жабицкий, довольный своей сомнительной шуткой, засмеялся. — Ты не дурью страдай, а готовься признательные показания давать!

— Надежда Петровна, разрешите пожалуйста, продемонстрировать разницу — на примере настойки, что вам бабушка прислала?

— Да, конечно!

— Вот, это — подлинный продукт. Как видим — никакого клея. Этикетка — артефакт, примитивный свиток, держится за счёт магии. Если попытаться в бутылку что-то влить, всыпать или засунуть, за исключением родной пробки — она отваливается, а то и сгорает, если запаса силы в накопителе хватает. Это значит, что род больше не несёт ответственности за изменённое кем-то содержимое.

— Эту чушь ты прокурору рассказывать будешь! — но было заметно, что уверенности у него убавилось.

— Надежда Петровна, позвоните, пожалуйста, на лицо, по номеру — я продиктовал номер дежурного в лабораторном комплексе.

— Куда это ты звонить собрался? — Подобрался Жабицкий.

— Экспертно-криминалистическая лаборатория Могилёвского управления отдельного корпуса жандармов. Сам я в данном случае лицо заинтересованное, так что анализ содержимого бутылки придётся делать коллегам. Думаю, Гена — то есть, Осинкин Геннадий Семёнович — справится. Настоящая «Пшеничная» у них для сравнения есть.

Петровна начала набирать номер, но ротмистр подскочил и нажал рукой на рычаг.

— Никуда не надо звонить!

— Вы что же это, препятствуете следствию⁈ — Я подхватил брошенную жандармом на столе бутылку и открутил пробку — для запуска способности этого было достаточно. — Но вы правы — тут и так всё ясно.

— И что же?

Пригодился опыт последних месяцев, когда приходилось изучать многое из города и окрестностей.

— Самогонка, не самая лучшая, но и не откровенная дрянь, судя по характеру примесей — с левобережья. А в ней экстракт корня ипекакуаны, она же — рвотный корень. Используется в аптечном деле как, вы не поверите, рвотное средство, и ещё мошенниками, что продают легковерной публике жутко дорогой «волшебный сахар» или соль же «волшебную» воду. С учётом концентрации — завтра все «отравившиеся» будут в полном порядке и смогут приступить к занятиям.

— С чего ты всё это взял? Сказки здесь сочиняешь⁈

— Я — эксперт-криминалист той самой лаборатории, в которую просил позвонить. Вчера весь день убил на сравнительный и количественный анализ всякой дряни, включая несколько видов самогонки. Я скоро продукцию каждого, мать его, аппарата узнавать буду.

Тут мне в голову пришло, откуда взялась эта самая бутылка.

— А приятелю своему Нутричиевскому, у которого вы эту бутылку получили, передайте: использовать подарок для провокации против сына дарителя — низко и подло даже для крысы.

Похоже, с происхождением тары я угадал — ротмистр зашипел, как шланг под давлением (дед показал мне картинку со звуком), потемнел лицом, схватил бутылку и выскочил из кабинета.

— Знаешь, Юра — это уже выходит за границы! Для провокации травить моих студентов в моём общежитии — такого я прощать не намерена! Я сейчас же буду звонить ректору и поставлю его в известность о происходящем!

Злая, как кобра с оттоптанным хвостом Петровна посмотрела на всё ещё зажатую в руке бутылку настойки, решительно вытащила из шкафчика две рюмки, наполнила их и подтолкнула одну из них ко мне.

— Держи. Знаю, ты не злоупотребляешь, даже когда повод есть. Но мне надо успокоиться, а одна пить не привыкла. Нет, ну какой паразит, а⁈ — Петровна выцедила наливку, выдохнула: — Хороша, зарраза!

Комендант потянулась к трубке телефона и махнула рукой:

— Давай, допивай — и иди уже, ключ в шкафчике. Тебе того разговора, что сейчас тут будет слушать не надо, совсем.

[1] Приходит к врачу дама. Говорит:

— Доктор, помогите! У моего мужа упал жизненный конус!

— Поможем, не переживайте, проблема не такая и сложная. Только я, как врач, должен поправить: надо говорить «жизненный тонус».

— Спасибо за помощь, только я, как жена, лучше знаю, что у него упало!