С чистого листа главы 100-165

Глава 145. Внешняя политика

Поездки за границу представляют собой смесь дыма, зеркал и немного публичности. А вот чего они обычно не представляют из себя – это чего-нибудь существенного. Никто не станет лететь через полпланеты, чтобы встретиться с великими и могучими, и чтобы никто не знал заранее, что случится дальше. Так зачем тогда вообще этим заниматься? Во-первых, как и в любом другом бизнесе, обычно очень помогает, когда встречаешься с тем парнем, с которым ведешь дела и можешь посмотреть ему в глаза. Как минимум можно лучше прочувствовать другого.

У нас были запланированы восемь дней в середине ноября, в них входили поездки в Лондон, Париж, Москву и Тель-Авив. Примерно по два дня в каждом городе, и перелеты ночью. Я чудес не ждал, но это могло быть интересно. Я был новеньким, еще не проверенным и не испробованным, таким парнем-миллиардером, который как-то ухитрился оказаться в нужное время в нужном месте, когда погиб настоящий президент. Ожидания были невысоки. Думаю, госдеп был бы счастлив, если бы я просто пользовался нужными вилками и ложками на различных государственных ужинах, на которые мы бы попали.

Я бы путешествовал вместе с генеральным секретарем, и он был довольно известной личностью на мировом уровне. Еще во время войны в Персидском заливе он стал широко известен, и с тех пор он за десять лет ухитрился ни разу не облажаться. В большинстве зарубежных столиц его знали намного больше, чем меня. Мы с Мэрилин отправлялись в поездку, а дети остались дома. Жена Колина Алма также поехала с нами.

Я в общих чертах был в курсе наших отношений с каждой из стран, включая и то, что планировалось во время руководства президента Буша. Это не означало, что я был согласен с его политикой. В частности я вообще не был в восторге от его враждебности и агрессивного тона по отношению к России. Была целая куча людей, которые скучали по старым добрым денькам Холодной войны, когда у нас был всего один враг, эти грязные коммуняки. Они были теми злодеями, на кого можно было указывать пальцами и называть таковыми. Поскольку многие закоренелые нео-консерваторы были на постах еще со времен Рейгана и Буша-старшего, когда «Империя Зла» получила свое прозвище, они все еще считали именно так. Было легко указывать на Россию; намного сложнее было указывать на радикальных исламистов-террористов.

Я спорил об этом и с Бушем, и с Чейни. Мы пятьдесят лет прожили с центральноевропейским взглядом на мир. Даже в армии, где я служил, все касалось войны с Советами. Русские собирались забить Фульдский коридор своими Т-72 и БМП, и 82-я Воздушная готовилась там высаживаться, чтобы их остановить. По крайней мере, в теории. В реальности же за последние пятьдесят лет русские ни на кого не нападали в Европе, да и 82-я часть тоже вылетала куда угодно, но только не в Европу! Но Вторая Мировая закончилась в 1945-м и даже пятьдесят шесть лет спустя у нас в сторону Восточной Европы все еще были направлены бронированные орудия, хотя Советский Союз распался двенадцатью годами ранее. И что хуже, никто не думал, что это странно! Русские уже не могли успешно влезть в собственный холодильник, не говоря уже о зарубежных странах. Их танки ржавели в полях, у них не было денег платить за топливо, чтобы пускать свои самолеты, и все их корабли и подлодки медленно распродавались другим странам, по крайней мере, те, которые еще не проржавели настолько, чтобы потонуть на пристанях.

Не помогало даже то, что Владимир Путин занимал более внешнеполитическую позицию, чем его предшественник. Борис Ельцин был почти полностью сконцентрирован на внутренней политике и вопросах Кремля. Путин жестче держал власть в стране, и мог делать акцент на внешние вопросы. Он хорошо понимал, что Россия находится под прицелом у куда большего количества врагов, чем просто парочки исламских радикалов, и им было намного легче попасть в Россию, чем в Америку. Они уже большую часть последнего десятилетия воевали в Чечне и Дагестане. В это время нео-консерваторы все лопотали о необходимости укреплять НАТО, принимая к себе бывшие страны Союза, и двигая анти-баллистические ракеты и войска ближе к российским границам. Как минимум мне нужно было прекратить весь этот бред. Мы могли бы начать с того, что хотя бы стали друг с другом намного вежливее.

Пауэлл не был со мной полностью согласен. Он сам все еще больше склонялся к европейскому подходу, хоть это и немного изменилось. При этом он также, как и я, не был сдвинут на всепоглощающем стремлении быть на ножах с русскими. У меня был намного более реальный взгляд на вещи. Мне приходилось жить в том мире, каким он был на самом деле, и у меня не было жаркого стремления заменить его чем-то другим, особенно чем-то, что не сработает. Я вспомнил, как на первой жизни банда Буша заключила союз с Грузией, и казалось, что они друг друга чуть ли ни наглаживают, когда в 2008-м году русские вторглись и быстро надрали всем зад. Весь мир знал, что мы не начнем ядерных противостояний из-за Грузии, но мы точно смогли выставить себя идиотами во время сего действия. Жестокая правда была в том, что большая часть восточной Европы и Кавказ были в российской сфере влияния, прямо как Западное полушарие было в нашей. И совсем не обязательно было выделываться по этому поводу.

Итак, нашим планом стало посетить Англию и Францию, чтобы поприветствовать власть там имущих, затем отправиться в Москву и немного сбавить напряжение с Путиным, и затем направиться в Израиль. К тому времени Шарон уже дважды пригласил меня к себе. Он был на передовых, так сказать, и разбирался с сумасшедшими на ежедневной основе. Я хотел расширить возможности нашей разведки, а он хотел денег на оружие и чтобы мы заткнулись насчет поселений и прочего дерьма. В общих чертах нам нужно было делать бизнес, а я уже несколько лет этим занимался. Мы смогли бы договориться.

Великобритания и Франция были нашими первыми остановками. В каком-то смысле они были самыми легкими и декоративными. Премьер-министром Британии был Тони Блэр, а я был уже третьим американским президентом, с которым он имел дело. Он был в составе Лейбористской партии, которая была ближе к Демократам, чем к Республиканцам, но они в любом случае держались парламентской системы. И что важнее всего, пока американцы совсем не обезумели и не отупели (а в некоторых случаях – даже если и так), то британцы бы нас поддержали.

С Францией все было бы иначе. Там были действительно непростые отношения, и они почти всегда все делали по-своему и еще и грубили на этот счет. Президентом был Жак Ширак, и я также был третьим американским президентом на его памяти. В каком-то смысле у меня не было необходимости ехать в Париж, но Мэрилин еще во время старшей школы сделала пару замечаний о том, чтобы съездить туда, и мы туда ни разу не попали. Может быть, мне бы удалось улучить пару минут и отвезти ее к Эйфелевой башне.

Это была наша первая поездка в относительно экзотичное место по политическим причинам. Мы с Мэрилин вместе летали по стране во время выборов и до этого, когда я еще был в бизнесе. В качестве вице-президента меня чаще всего отправляли в места помрачнее, как наказание за высказывания, и Мэрилин во время этих поездок оставалась дома. Я предложил ей остаться дома вместо того, чтобы встретиться с Королевой в Букингемском дворце, и она сразу же переспросила:

– Если я с тобой разведусь – Белый Дом останется мне?

Это услышали Фрэнк с Ари, и оба чуть ли ни по полу катались от хохота.

От Вашингтона до Лондона было семь часов лету, но в это же время идет и пересечение пяти часовых поясов, так что по факту это занимало двенадцать часов. Прежде, чем мы улетели, я повидался с Джоном МакКейном, уже официально присягнувшим вице-президентом, и попросил его не развязывать ядерных войн без меня. Он злорадно захихикал и отправил меня восвояси. Мы покинули Эндрюс в среду седьмого ноября в половину девятого вечера, и приземлились в Хитроу в половину девятого утра в четверг восьмого числа. Одним приятным моментом было то, что у президента и Первой Леди был свой отдельный номер в носовой части самолета. Колин и Алма могли обменяться парочкой подмигиваний в очень удобных сидениях первого класса, которые откидывались назад, но это все равно было не то, что кровать. Я поддразнил Мэрилин на этот счет. Мы уже давненько не резвились в самолете с тех пор, как я начал пользоваться услугами охраны, когда попал в Конгресс. Не думаю, что мы проспали больше пяти или шести часов, но это явно было лучше, чем сидение. Мы даже смогли принять душ и привести себя в порядок перед тем, как переодеться для посадки.

Было несколько странно покидать президентский самолет в Хитроу. Единственный раз, когда я на нем летал – было еще во время пребывания в качестве исполняющего обязанности президента, когда я полетел в Нью-Йорк после одиннадцатого сентября. Тогда не было никакой пышности и церемоний, и я летел в компании всего пары человек. Тогда у нас была экстренная ситуация, и к чертям все декорации. Мы прилетели, спустились по трапу и ушли.

А теперь это все было сплошными церемониями! Согласно справочному документу, который мне вручили, нас в аэропорту встретил бы принц Чарльз, который представлял бы свою мать-королеву. Мы бы торжественно прошлись и потом нас отвезли бы в отель Хайатт Ридженси в Лондоне, где мы бы ночевали. Мы бы перевели дух и освоились, и затем мы с Мэрилин бы разделились. Я бы поехал на встречу с министром Блэром, пока Мэрилин бы проводили тур по Лондону и провели бы в начальную школу. Кто-то выяснил, что у нее было педагогическое образование, хоть она ни одного дня в своей жизни не преподавала.

Я желал только того, чтобы тогда, когда мы прогнали британцев много лет назад, мы оставили практику отдельного главы государства. В Британии главой государства была королева, а премьер-министр был главой правительства. Это часто встречается в парламентской системе. У королевы неплохая зарплата и она должна разбираться со всеми церемониями. Премьер-министру же этим заниматься было не нужно. Меня же постоянно бросало из стороны в сторону между управлением страной и рукопожатиями. Не было ничего необычного в том, чтобы покинуть заседание, касающееся вопросов бюджета и начать поздравлять лучшего продавца печенья девочек-скаутов, который выиграл поездку в Вашингтон, затем вернуться на другое заседание, чтобы потом вырваться на встречу с принцессой-дояркой Висконсина, а затем уехать на встречу с комитетом начальников штабов.

Это огромный геморрой. Я знаю, это важно, но это действительно сбивает с толку, и занимает огромное количество времени. В Британии же это помогает что-то делать с принцами и принцессами, которые иначе были бы безработными.

Мэрилин взглянула на меня, когда мы изучали наш план поездки с самого момента, как мы покинем Вашингтон, и спросила:

– Что мне вообще делать в этой поездке?

Я пожал плечами и ответил:

– Думаю, что-нибудь в духе Первой Леди. Чего бы ты ни делала, постарайся не создавать мне проблем.

– Ты бесполезен!

Я был не слишком жалостливым.

– То есть ты не хотела на самом деле посетить Букингемский дворец и встретиться с королевой. В смысле, мы всегда можем отправить тебя домой…

– Да угомонишься ты уже?! Я такого не говорила!

Я только еще пожал плечами.

– Интересно, как там Чарли и девочки. Как думаешь, они могут во что-нибудь ввязаться?

– Мы наверняка попадем на еще одну войну 1812-го! Может, это и не было бы хорошо, – рассмеялась она.

– Итак, никого не зли. Просто улыбайся и говори, как все прекрасно. Вроде того, что мне приходилось делать во время кампании, – сказал ей я.

– Только если не будут подавать лютефиск. Твоя сестра мне об этом рассказывала. Даже Шторми не стала бы это есть!

Я только и мог, что рассмеяться:

– Ты можешь себе представить, как Шторми носится по Букингемскому дворцу? Боже, помоги тогда этим бедным маленьким корги, которых так любит королева! – Мэрилин тоже рассмеялась, представив это.

Итак, когда Мэрилин с остальными вышли через заднюю дверь, я вышел через переднюю, улыбаясь и махая всем рукой, пока спускался по трапу. Там меня встретил принц Чарльз, который пожал мне руку и провел к небольшому подиуму. За ним стояло два ряда довольно солидно выглядевших солдат, между ними была простелена красная ковровая дорожка, ведущая к лимузину. Где-то в стороне, не на виду у камер, стояла пара С-2 Gаlаху, которые были предоставлены для военных. Сперва принц дал краткую речь, в которой приветствовал меня в Соединенном Королевстве, а затем я ответил тем же, поблагодарив его и сказав, что с нетерпением жду момента, когда смогу узнать людей Британии получше. Я просто зачитал бумажку, которую доставал госдеп на каждую нашу поездку. Я говорил одно и то же в каждом месте, и менял только название страны на ту, которую в тот момент посещал.

Это очень было похоже на проведение кампании.

После этого я прошел вдоль отрядов, рядом со мной шел принц, и за нами следовал полковник. Ничего не было неуместным, хотя не сказать, что я ожидал чего-то такого, и я одобрительно высказался полковнику. Затем настало время ехать. Принц сел в свой Роллс-Ройс и поехал обратно во дворец, а Колин, Алма, Мэрилин и я сели в президентский кадиллак и отправились в Хайатт Риджендси. Там бы нас встретил посол вместе со своей женой, и он бы вместе со мной и Колином встретился бы с премьер-министром.

Мэрилин поддразнила меня:

– Ну, войска тебя достаточно впечатлили?

Я издал смешок:

– Лучше спроси об этом у Колина. Я дальше капитана не поднялся, а он был генералом армии, – на это Колин тоже усмехнулся и одобрительно кивнул. – И все же, кажется, что они хороши. Это церемониальные отряды. Они и должны выглядеть начищенными и блестящими. Никогда не узнаешь, насколько они хороши, пока не начнут палить из ружей.

Колин отметил:

– Весьма правдиво, но в этом деле британцы лучше многих. Я не эксперт по британским наградам, но парочка из этих людей побывали в бою. Я бы сказал, что это хорошие солдаты.

Я согласно кивнул. Повернувшись к своей жене, я сказал:

– Настоящая проверка идет тогда, когда они в полях. Если отряд весь грязный, но их ружья чисты – обычно это куда лучше, чем наоборот.

– Хуже всего, когда грязны и войска, и орудия! Если увидите такое – сматывайтесь прежде, чем кто-нибудь натворит дел! – добавил генеральный секретарь. Я снова согласно кивнул.

Мэрилин посмотрела на жену Колина и сказала:

– Он уже почти двадцать лет как уволен из армии, и все еще думает, что он десантник!

– Колин точно так же, – согласилась с ней Алма. Мы с Колином фыркнули, и она добавила: – Мальчики, вы уже в отставке. Можете уже перестать вести себя как мальчики, играющие в солдат.

Хайатт Ридженси был очень милым отелем, и, думаю, что мы снимали практически все номера в нем. Как минимум мы точно снимали несколько этажей целиком. По требованиям безопасности над нашим номером и под ним размещалась Секретная Служба. Добавьте еще чету Пауэллов, парня с чемоданчиком, Джоша Болтена, Ари Флейшера и выездных штатных работников, охрану и связных – итого у нас наверняка была свита из сотни человек, а то и больше того. Нам нужно было проделать то же самое еще три раза, прежде чем мы вернулись бы домой.

Посол Пэриш со своей женой поприветствовали нас и провели в наш номер. Он был Республиканским бизнесменом и помощником без опыта работы в государственном департаменте за плечами, но казалось, что он подходит для дела. Я предположил, что на самом деле у него есть работники в посольстве, которые делали всю связанную с этим работу. Я не смог вспомнить, встречался ли я с ним когда-либо, но он был техасским другом Джорджа и мы вращались в различных бизнес-кругах.

Я все еще собирал по крупицам какую-то связную стратегию по международным отношениям, и мои советчики разносили мои идеи в пух и прах. Вице-президент МакКейн не совсем был со мной согласен насчет того, в каком направлении я работал. Меня это устраивало, поскольку они все могли оказаться поумнее меня. Я точно уж на это надеялся! Может быть, я смог бы чему-нибудь у них научиться. Я же работал в сторону разработки сдерживания радикальных исламистов.

Основной формой внешней политики, которую сформировала Америка незадолго после конца Второй Мировой, когда стали очевидными истинное лицо коммунизма и советский экспансионизм, было сдерживание. Изначально эта идея была сформулирована Джорджем Кеннаном, и она представляла собой то, что западные государства во главе с Соединенными Штатами объединились бы в альянсы, которые бы ограничивали влияние Советского Союза, и не давало бы ему разрастаться. Это была Холодная война, которая длилась около пятидесяти лет до тех пор, пока Советский Союз не развалился. И это не было здорово. Это все на самом деле приводило к бардаку, и у Холодной войны была беспокоящая тенденция периодически снова вспыхивать, как в Корее или Вьетнаме. Но несмотря на это, мы смогли стабилизировать весь мир и удержать его от ядерной войны, и добиться в этом успеха.

Тогда уже главной угрозой для цивилизации был не коммунизм, а радикальный исламистский фундаментализм. Аль-Каида была не столько конкретной группой сумасшедших, сколько философией. Почему же мы на Западе придумать, как сдерживать этих безумцев? Мы года поддерживали местных правителей одного за другим, чтобы сохранить мир. Они же брали наши деньги и оружие, и затем либо развязывали войну, либо использовали на своем же народе, либо же против нас. Может, это было бы и хладнокровно, но зачем вообще заморачиваться, пытаясь удержать мир? До тех пор, пока они не лезли к нам, зачем нам нужно было вообще переживать, сколько своих они перебьют? Эффективнее было бы отрезать их от остального мира. Выкупить их нефть, не продавать им оружие, не поддерживать их средствами, и не давать спуску их фундаменталистам.

Конечно же, с действительной реализацией этого, и у каждой из стран и на Западе и в мусульманском мире были свои вопросы и возможные решения. Например, страна с наибольшим количеством мусульман, Индонезия, считала себя азиатской страной, а не арабской, и их общее мировоззрение отличалось от стран Ближнего Востока. Фундаменталисты же различались от страны к стране, и в некоторых странах их сдерживали лучше, чем в остальных.

У стран Западной Европы были и свои трудности. Во многих европейских странах популяция мусульман была намного выше, чем в Америке, и насчитывалось от пяти до десяти процентов в некоторых странах. Они в общем не очень хорошо ассимилировались с местной культурой, и в целом им были не рады. Во Франции были алжирцы, в Италии были ливийцы и тунисцы, в Германии были турецкие подданные, из них кто-то был там нелегально, кто-то был по рабочей визе, а кто-то уже и превысил ее срок. Все было очень сложно. Кроме того, было очень легко сказать, что нам не стоит продавать оружие мусульманским странам, но изготовление оружия было очень прибыльным делом и очень конкурентным. Франция собиралась продавать арабам самолеты и все остальное и дальше, несмотря на все свои публичные обещания.

С другой стороны какая-нибудь форма сдерживания имела свои плюсы в вопросах сбережения и жизней, и долларов. Местным, может, и не нравилось, что мы иногда их бомбили за то, что они много о себе думали, но они особенно не любили, когда мы оказывались у их порога. Забудьте о выборе стороны в местных гражданских войнах! Сунниты ненавидели шиитов, умеренные ненавидели радикалов, мусульмане ненавидели христиан и евреев, но все ненавидели внешних оккупантов! До тех пор, пока вы не переймете подход Чингисхана к решению проблемы с татарами, когда они восстали против него, и он выстроил их всех в линию и вспорол глотки всем, кто ростом был выше упряжки телеги, то вы никого не заставите к вам прислушаться.

Это было полной противоположностью боевым кличам нео-консерваторов. По их мнению, нам нужно было силой ворваться в эти страны, вышвырнуть диктаторов, вручить им Конституцию (с подходящим переводом, конечно же), установить свободные выборы и двухпартийную демократическую систему. И неважно, что никто в большинстве этих стран не понимал суть выборов. Неважно, что 40 % населения была неграмотной, и не могла бюллетень даже прочесть, не говоря уже о понимании. Неважно, что женщины все еще считались собственностью, и что в некоторых из этих мест у них все еще было рабство. Америка была огнем свободы, и даже если парочка из них была бы сожжена, то и ладно! Как только одна из этих стран повелась бы на такую быструю, славную и недорогую агитацию, то их соседи сразу же бы поняли все чудеса, которые мы им открыли, и свергли бы своих лидеров, чтобы тоже стать свободными.

Мы потратили десять лет, принесли десятки тысяч жертв и спустили миллиарды долларов в Ираке и Афганистане, и все, чего мы добились – взбесили половину мира. Мы явно не принесли демократию в те места. Обе страны оказались в состоянии гражданской войны. Что я думаю? Они уже нас ненавидят! И нам не нужно к ним вторгаться, чтобы их разозлить. Они нас уже терпеть не могут. Пускай эти ублюдки сгниют сами. Это дешевле.

Я знал, что это будет сложнее. Мы не могли ввести эмбарго на несколько стран. Нам бы все равно пришлось ввязаться в войны, как нам пришлось сделать в Афганистане, и что мы продолжали делать с Саддамом Хуссейном в Ираке. Мы все еще собирались держать войска по всему миру. Но состав войск и места их дислокации должны были быть другими. Наши войска задумывались как средство обороны против Советского Союза. Они были высокотехнологичными и безумно дорогими – слишком дорогими, чтобы использовать их против этих мудаков в тюрбанах. Нам нужны были не самолеты-невидимки и бомбардировщики, а танкеры и грузовые самолеты. Не дорогостоящие истребители, а патрульные корабли и фрегаты для морских конвоев и антипиратских патрулей. Не самонаводящиеся однокнопочные гаубицы, а спецназ и хорошо подготовленная пехота.

Местоположения войск тоже были сомнительны. Зачем нам оборонять границу с Германией, если Железный занавес уже проржавел и рухнул? Зачем мы в Боснии, когда она находилась прямо рядом с НАТО? Нам нужно было перебросить наши силы из Европы в Азию и с Атлантического океана в Тихий и Индийский. Нам нужно было создать новые альянсы, и переработать старые.

Это все было сложно и мутно, такой подход не годился для звучных речей и политической показухи. Даже хуже, хоть я и понимал цену поражения, уже видев это однажды, я знал, что остальные мне не поверят. К тому же, а что если я не прав? Неважно, каким бы умным я ни был, если террористы ухитрились бы провести еще одну зрелищную атаку, то поднялась бы вся страна, и я не смог бы это остановить. Нам нужно поступить умнее, чем когда-либо.

Я обсудил эти идеи и с Тони Блэром, а затем, через пару дней, и с Жаком Шираком в Париже. Результат был довольно предсказуемым. Британии понравилась моя идея. Во Франции решили подумать, но они же были умнее нас (и всех остальных тоже, впрочем). Никто не хотел никуда вторгаться, хотя у обеих стран были на то силы, по крайней мере, поблизости в Европе и Африке. И обе страны без зазрения совести соврали о сокращении продаж оружия.

В остальном поездки в Британию и Францию были довольно успешными. Ни я, ни Мэрилин никого не оскорбили и не пролили суп на королеву. Мы сказали много приятного о британцах и французах, и не совали свой нос во что-либо связанное со внутренней политикой. Мы поплавали на Темзе и Сене, и увидели Эйфелеву Башню. Было очень много соболезнований о событиях одиннадцатого сентября, и поскольку мы прекратили свои действия в Афганистане, то это уже не было проблемой. Франция особенно серьезно отнеслась к этому, поскольку они за годы проводили то же самое своим Французским иностранным легионом. Да, он действительно есть, и это такая сильная кучка сукиных сынов, каких только можно сыскать. Я видел парочку из них, пока служил в 82-й части, когда они проводили совместные учения. Лягушатники использовали их как пушечное мясо во всевозможных глубинках.

Итак, в целом с Лондоном и Парижем все прошло хорошо. Во многом это был просто шанс старым бывалым игрокам познакомиться с новеньким. Он отличался от предыдущего парня, который жил вон в том доме с противоположной стороны улицы, но казалось, что он здесь надолго. Хоть мы и не решили мировых вопросов, мне показалось, что чего-то мы все-таки достигли, и Колин Пауэлл намекнул мне, что я не облажался. И к тому же, если бы я начал думать, что жить в Белом Доме – это как в музее, мне только и нужно было, что вспомнить о той небольшой прогулке по Букингемскому дворцу. Там было множество занимательных вещей, которые не входят в обычную туристическую программу. Удивительное место!

Поездка в Россию оказалась куда интереснее. Владимир Путин был последним на тот момент главой в России, и хоть они номинально и приняли демократию, она была очень слабой. Все подготовительные брифинги указывали на то, что это страна контрастов. Они отказались от коммунизма, но предпочитали сильного правителя. Российская мафия конкурировала с олигархами-миллиардерами за власть над экономикой, так что там клептократия соперничала с плутократией. Часть страны была современной, другая часть в духе стран третьего мира, и единственная причина, почему их вообще кто-то боялся – это то, что у них есть ядерные ракеты. Я вспомнил, как на моей первой жизни мои родители съездили туда, а затем отец вернулся и рассказал мне о своей поездке. Что он сказал? «Почему мы вообще боялись их последние пятьдесят лет?! Они же нищие!»

Частью политического расчета Путина было использование внешней политики, чтобы отвести взгляд общественности от внутренних проблем, что являлось до удивительного обычной практикой по всему миру. В этом ему также помогало то, что российская экономика только начинала перестраиваться после обвала в девяностых. И он, и Россия в целом ощущали себя сильнее.

Буш в свое время разбрасывался идеями и говорил о необходимости в «связывании» России, но по сути ничего не сделал. Мы включили Польшу, Венгрию и Чехию в состав НАТО во времена Клинтона, но потом мы только лишь говорили о включении туда остатка Восточной Европы. Я знал, что стоит нам это сделать, как Россия снова начнет считать нас агрессорами, что только обострилось бы после установки нами противоракетных установок «Патриот» вблизи границ с Россией. Я же не видел ни одной причины злить их просто так.

У Колина была пара хороших идей на этот счет. В начале октября, после того, как мы определились с поездкой, мы провели совещание.

– Ладно, итак, вы планируете разобрать вопросы НАТО и противоракетных установок, – я уже было раскрыл рот, чтобы возразить, но он поднял ладонь, чтобы остановить меня. – Вот как это будет выглядеть. Чего вы хотите взамен? Нам нужны конкретные вопросы, которые мы будем задавать, и как минимум должны поддержать разговор. Чего вы хотите от русских?

Если поставить вопрос именно так, то он имеет смысл. Нам нужно было провести переговоры, и нам нужно было понять, что мы можем предложить друг другу.

– Для начала сотрудничество в борьбе с терроризмом, и не просто дать пару речей. Мы будем основывать своего рода аналитический центр по борьбе с терроризмом, и я хочу активно с ними сотрудничать. Мы отправляем запрос – они отвечают, и наоборот. Если они захотят отправить людей на помощь, то и мы должок вернем. Я хочу реального сотрудничества. Вот в чем будет проблема большей части следующего века.

Колин кивнул:

– Что еще?

Напористый ублюдок!

– Им нужно быть повежливее со своими соседями, по крайней мере, в европейской части. Мне плевать, что они будут делать где-нибудь в глубинках, но им нельзя настолько яро продвигать свою политику в странах Прибалтики и Украине. Я знаю, что это сложно, но если они ослабят свое давление – мы сделаем то же самое. Им также нужно будет оборвать все связи с Уго Чавесом. Они не лезут на нашу лужайку, и мы не полезем на их.

– Они скажут, что это вмешательство в их внутреннюю политику, – и Колин снова поднял ладонь, чтобы меня прервать. – Я знаю, что на самом деле нет, но такой будет их реакция. Ладно. Итак, нам нужно прояснить с ними несколько этих вопросов и определиться с деталями. Я ни разу не слышал, чтобы вы были хороши в покере… – на это я покачал головой, и он продолжил, – …но я знаю, что вы до этого заключали сделки. Нам нужно будет заключить такую и с ними, – и мы проработали этот момент незадолго до поездки.

График по России был таким, что мы поздно вечером вылетели бы из Парижа и прилетели рано утром в Москву. Это был полет всего на три с половиной часа, а в Москве всего на два часа больше, чем в Париже. Мы вылетели в десять вечера, прибыли в половину четвертого утра, и отправились прямиком в московский Ритц-Карлтон. Путешествия между странами начали нас потихоньку выматывать, и мы все немного поспали, прежде чем отправиться утром в Кремль. Формальный ужин был назначен на следующий вечер. Мы бы весь день провели в дискуссиях с Путиным и Касьяновым, затем вечером сходили бы на балет в Большой театр, потом на следующий день еще несколько совещаний, и только потом уже ужин.

Согласно моему брифингу от государственного департамента, Путин говорил на русском и владел немецким, что наверняка было причиной тому, что огромная часть его службы в КГБ проходила в Германии. Также предполагалось, что он брал уроки английского, но насколько он им владел – это под вопросом. Нам точно понадобились бы переводчики. Ну, пусть и так. Мой русский ограничивался фразами «dа», «nуеt», «sооkin sin» и «уоb tvоu mаt!». Это означало «да», «нет», «сукин сын» и «еб твою мать». Удивительно, как быстро запоминается всякий мусор. Я решил не пользоваться последними двумя фразами на публике, и я наверняка бы получил от Мэрилин, если бы я пользовался ими рядом с ней, особенно учитывая, что мне пришлось бы их для нее перевести.

Мы встретились в одиннадцать утра для небольшой фотосессии, за которой проследовал обед. После него мы бы уже приступили к работе. Во время фотосессии вы просто сидите рядом, улыбаетесь, и не говорите ничего существеннее фразы вроде «У вас тут много снега?». Ответом было «Просто дохера!» или что-нибудь в таком духе. Что бы вы ни делали, не говорите ничего существенного, пока рядом крутятся камеры и диктофоны. Более чем один американский президент прокалывался на этом, говоря что-то не для публики, и это уже тем же вечером оказывалось в новостях. Я продолжал расспрашивать о погоде, пока все не ушли, и мы не смогли перейти к делу.

Путин начал с того, что поручил своему премьер-министру Михаилу Касьянову зачитать список возражений о выступлениях Джорджа Буша и действиях, связанных с НАТО. Он выразил несогласие с включением в НАТО Польши, Венгрии и Чешской Республики (хоть это и было сделано Демократами еще во времена Клинтона), и особенно возражал против продолжения расширения в сторону Прибалтики и далее на восток. Мы с секретарем Пауэллом молчали и слушали. Эти возражения были не в новинку.

Колин ответил возражениями насчет жесткого вмешательства русских во внутреннюю политику балтийских стран – Литвы, Латвии и Эстонии. Ими управлял Советский Союз после окончания Второй Мировой, и было значительное количество русских, которые застряли там, когда Советский Союз распался. Экономически они были не на высшем уровне, но они активно развивались. На культурном же уровне они считали себя отдельными от России народами и в целом не очень жаловали русских.

Путин с Касьяновым сидели с каменными лицами, когда Колин зачитывал наши возражения. Они уже были готовы ответить, что не слишком бы помогло ситуации, когда я решил «вмешаться». Мы с генеральным секретарем продумали это заранее; это бы выставило меня прорывающимся через препятствия.

– Мистер президент, господин премьер-министр, позвольте мне дать пару комментариев, если это возможно, – попросил я прежде, чем они начали реагировать на наш ответ.

Переводчик тихо им это передал, и Путин с Касьяновым переглянулись, и затем Путин с грубым акцентом сказал по-английски:

– Прошу вас.

– Благодарю вас, – и я кивнул Колину и продолжил: – Мы с секретарем Пауэллом учли ваши интересы, как уже говорилось ранее, и мы хотели бы, чтобы вы рассмотрели другой вариант развития событий. Мы не можем изменить прошлое… – Ну, как я выяснил, можем, но эту тему лучше не поднимать, – …но мы можем изменить будущее. Может быть, если Соединенные Штаты сделают шаг назад в развитии Организации Североатлантического договора (НАТО), то может, ваша страна сможет смягчить свое отношение к беспокоящим вас гражданам, оставшимся на территории Прибалтики, – и вот, настала пора договариваться.

Путин с Касьяновым снова переглянулись, и теперь на их лицах начал проявляться интерес. Мы могли все два дня сидеть и спорить о том, кто за всю прошедшую историю был прав, а кто нет. И это было не важно. Надо решать чертову проблему. Если мы все отступим, и немного поможем друг другу сохранить лицо, то мы смогли бы сделать что-то намного более важное. Остаток дня мы провели, обсуждая различные возражения, касающиеся наших позиций, но это было бессмысленно. Например, Путин и Касьянов хотели, чтобы мы заткнулись насчет нарушения каких-либо гражданских прав людей Чечни и Дагестана. Я издал смешок и сказал прямо, что после событий одиннадцатого сентября они могли делать с этими ублюдками все, что хотят, и что у нас есть несколько предложений для встречи на следующий день, касающиеся наших общих проблем с радикалами и террористами.

У нас не было никаких соглашений, которые мы могли бы подписать. Все было подвешено в воздухе, и вступило бы в силу только после того, как мы бы вернулись домой. На следующем собрании НАТО мы бы объявили, что последующее расширение "было бы поспешным решением на настоящий момент", и добавили бы еще парочку скользких комментариев. Также мы бы и посмотрели, насколько воинственными были бы русские по поводу Прибалтики, и выяснили бы, отступились ли они. Шепнуть пару слов нашим послам в тех странах могло бы помочь сбавить напряжение. Нам бы не удалось заставить их полюбить друг друга, но может, нам бы удалось прекратить их крики.

Но день закончился большим удивлением. Вечером у нас по плану намечался поход в Большой театр на балет после ужина с Путиными, и это было известно еще до самой поездки. Но он с любопытством взглянул на меня и спросил:

– Как я понимаю, вы большой ценитель симфонического оркестра у себя дома. Это ведь так?

Я широко раскрыл глаза и кивнул.

– Да, все так. Я помогал поддерживать симфонический оркестр Балтимора уже многие годы. Балтимор – это город недалеко от Вашингтона, я вырос там и живу рядом, – объяснил я всем сидящим за столом.

– Ну, в таком случае уверен, что балет придется вам по душе, но как я понимаю, вы также и уважаете боевые искусства, – сказал он.

Я выпучил глаза на это.

– Это тоже правда. У меня есть черный пояс по айкидо и таэ-квон-до. Насколько мне известно, вы искусно владеете дзюдо, – это тоже было в брифинге, там же было и несколько фотографий, где Путин без верха бросает людей через бедро. Как я понял, он думал, что это хорошо играет на публику. К чему он вел? Я покосился на секретаря Пауэлла, и он выглядел таким же сконфуженным, как и я сам.

– Я просто подумал об этом вечере. Я знаю, что по плану у нас балет, но я член додзе в Москве. Я понимаю, что это все слишком резко, но я подумал, что может, вам было бы интересно немного изменить свое расписание. Если же нет – конечно же, я пойму.

Я откинулся в кресле и начал пристально изучать президента Путина. На его лице была легкая улыбка. Проще говоря, это был вызов, и шанс увидеть, каким оппонентом я бы мог ему стать. Согласно досье ЦРУ, он стоял довольно высоко. С другой стороны я сам не участвовал в какого-либо рода турнирах с тех пор, как ушел из армии, хоть я и продолжал тренироваться. Даже сейчас, будучи президентом, я периодически отрабатывал движения на утренней зарядке с агентами Секретной Службы. Они начали обучать меня израильскому стилю боя "Крав Мага", который, как мне показалось, хорошо подходил моей натуре. Это довольно агрессивный стиль "пленных не брать", и все реальные схватки, в которых я побывал, особенно та драка на Багамах, у меня проходили именно так. И все же это явно был личный вызов, и моя реакция была важна.

Сидящий рядом со мной секретарь Пауэлл заволновался и сказал:

– Это, кажется, довольно сомнительно, что у нас будет время на все сразу, и уверен, что дамы с удовольствием посмотрели бы балет.

Но Путин продолжал пристально смотреть на меня, а я, не моргая, смотрел на него в ответ. Затем я кивнул.

– Да! – а затем я указал пальцем на него, на себя, и затем помахал им – Вы, я, не драться. Нет!

Он расхохотался и широко улыбнулся. – Да! – и затем пробормотал что-то по русски, – Нет, просто разомнемся и проведем пару спаррингов, между собой драться не будем. Просто посмотрим, на что мы способны.

Я, ухмыляясь, кивнул: – Если мы будем драться и кто-либо проиграет – все закончится Третьей Мировой! Плохая была бы идея!

Он еще посмеялся, а я взглянул на Колина, который, казалось, был в ужасе, и затем я повернулся в сторону одного из агентов Секретной Службы, который стоял позади и выглядел еще хуже. Я показал им обоим большой палец, отчего Путин еще громче расхохотался.

На этой ноте мы и разошлись, отложив наши встречи на вечер, и мы ушли сказать нашим женам, что балет отменялся. Меня это устраивало, поскольку я не был большим поклонником балета. Хотя это лучше, чем опера. Как только мы вышли из здания и сели обратно в лимузин, Колин спросил: – Вы с ума сошли?

Я улыбнулся: – Думаю, что ты хотел спросить "Вы что, ебанулись?!". Колин, он проверяет меня. Это личное. Он хочет понять, сможет ли он меня продавить. Если я откажусь – я потеряю лицо.

– Вы потеряете лицо, если проиграете! И что тогда?

– Тогда мне лучше бы не проигрывать, – и я посмотрел на агента, который ехал с нами, – Думаешь, что я проиграю?

Большую часть времени эти ребята были на заднем плане, но вот я обратился к нему напрямую. Он на секунду задумался, и сказал: – Не знаю. Вам нужно будет именно дзюдо? Или можно пользоваться другими видами единоборств?

– Хороший вопрос. Я не знаю. Сегодня вечером и выясним.

Он пожал плечами и улыбнулся:

– Вы довольно неплохи, сэр. Не так хороши, как мы, но я бы поспорил, что на турнире вы бы заставили кого-нибудь попотеть.

– Оооо, споры! Тогда сегодня вечером определите шансы, и поставь против меня пятьсот баксов. Можешь больше, если найдешь лоха, – и я взглянул на Колина, – Некоторые споры лучше не проигрывать!

– Боже правый! – пробормотал он.

Комментарий Мэрилин, когда мы вернулись в гостиницу, был немного лаконичнее. – Ты идиот! – и большинство с ней, казалось, согласилось.

Я же просто улыбнулся и повторил, что это во многом касается репутации. С другой стороны я знал, что Мэрилин не понравится лицезреть турнир. Она не только находила их неприятными для себя, но еще ей не нравилось видеть жестокость в моем исполнении. Она казалась совсем не обрадованной. Я взглянул на одного из работников посольства и сказал: – Позвоните в Кремль и передайте, что у нас небольшая перестановка планов. Секретарь Пауэлл будет сопровождать обеих дам на балет. Я приду в зал один. Можете придумать еще каких-нибудь оправданий, если нужно. Можете сказать, что я не хочу проигрывать на глазах у своих близких и друзей, – затем я повернулся к остальным и ухмыльнулся, – Может, так будет больше шансов.

Мэрилин коротко вскрикнула и взглянула на меня. Колин же просто сказал: – Вам нужно победить, иначе будете им казаться залупой конской.

Я кивнул. Он был прав.

Мэрилин довольно быстро успокоилась, и после приятного ужина с Пауэллами и другими работниками в отдельном зале, мы разошлись по своим делам. Большая часть обсуждения велась о моей запланированной глупости, хотя никто и не посмел (кроме генерального секретаря и моей жены) назвать это именно так. Я получил еще немного информации о Путине от сотрудника ЦРУ, который был главой клуба дзюдо у себя дома в Санкт-Петербурге. Он считался довольно опытным, но участвовал ли он когда-либо в реальной драке, было под вопросом. В этом плане у меня было намного больше опыта.

Мы все ушли примерно в одно время. Алма с любопытством взглянула на меня, но ничего не сказала. Ее муж пожелал мне не облажаться. Мэрилин попросила никого не калечить. Я только рассмеялся и вышел вместе со своей охраной и Ари Флейшером, который хотел посмотреть на то, насколько все будет плохо, и как ему придется потом выкручиваться.

– Нервничаешь, Ари? – спросил я его.

– Правило простое, мистер президент. Никогда не делайте ничего, не зная, чем это обернется. Все, как и учат на юридическом. Никогда не задавайте вопроса, не зная ответа заранее.

– Нельзя ничего добиться, если не пробовать что-нибудь другое. В любом случае я могу обыграть это, чтобы добиться сотрудничества от Путина, – парировал я.

– Это не к нему.

Я пожал на это плечами, но он был прав. И мы оба знали, что это просочится наружу. На этой поездке с нами была огромная куча репортеров, и хоть часть из них отвели в Большой театр, какой-нибудь проныра догадался бы, что их водят за нос, и разузнал бы о моей небольшой вылазке. Если они сами не попадут на турнир, то они бы нашли кого-нибудь с видеокамерой.

Я уже почти двадцать лет не был в реальном клубе боевых искусств, но запах заставил меня вернуться в те времена. Можно было чувствовать запах пота за годы, что здесь тренировались, и запах химических средств, что пытались с ним бороться, и они распространялись везде, в абсолютно чистом помещении. Даже зная, что там чисто, узнавался этот запах. Меня провели в раздевалку в конце, где несколько человек уже переодевались из своей обычной одежды в форму. Некоторые с любопытством взглянули на меня, но было ли это потому, что я был американским президентом, или же просто потому что я был кем-то, кого они до этого не видели? Мне показали мой ящик, который был пуст, не считая лежащей там формы примерно моего размера, и я начал переодеваться. Я завязывал на себе черный пояс, когда ко мне вошли президент Путин с переводчиком.

– Я очень рад, что вы пришли. Как понимаю, секретарь Пауэлл и ваши жены прийти не смогли. Жаль это слышать, – сказал он.

– Мэрилин не слишком большой фанат единоборств. А мне нужно держать какой-никакой мир в семье, – признался я.

– Да! Это очень важно! – сказал он прямо.

Я улыбнулся и согласился. Мы вместе вышли из раздевалки, и когда мы предстали всем – поднялась громкая волна аплодисментов с целиком забитой трибуны и от других членов клуба. Это был настоящий клуб, и вокруг матов на полу было много учеников с разноцветными поясами. Начали сверкать вспышки камер, так что я понял, что вечерние торжества утекли к прессе. Было слишком поздно отступать.

Это на самом деле был очень приятный вечер. Я присоединился к отработке разминочных ката, хотя по ритму я и отставал в силу того, что не был знаком с их порядками. Затем началась общая тренировка, и это было очень интересно. В дополнение к дзюдо, Путин также мастерски владел дисциплиной под названием «самбо», которая была русской вариацией смеси дзюдо и борьбы. Он показал мне несколько приемов, и затем я попробовал их отработать на парочке участников клуба, а Путин в это время давал свои инструкции на своем ломаном английском с жутким акцентом.

Затем мы перешли к спаррингу с членами клуба, и мы с Путиным сели на окружавшие круг маты. Я сказал ему, что нам драться нельзя, но это лишь означало, что несколько других хотели бы попробовать побороться со мной. Было не очень ясно, как именно они подбирали противников, было ли это основано на какой-то системе баллов с предыдущих поединков, и где там мог находиться я. Владимир был весьма хорош, и с легкостью поборол своего первого противника. Затем я обнаружил, что стою против довольно крупного парня с монгольскими чертами, который был тяжелее меня где-то килограмм на десять и на двадцать лет моложе. Я видел на его лице презрительную усмешку. Остальные подбивали его показать этому бесстыжему американцу, как в России дела делаются. Великолепно! Этот парень сражался за святую Родину-мать!

Я взглянул на одного агента из своей охраны, и увидел, что он оттопырил на ладони одной руки три пальца, и один на другой. Я понял так, что он подразумевал, что шансы были три к одному против меня. Я показал ему всю пятерню, имея в виду все пятьсот баксов, он кивнул и вернулся обратно к кому-то из русских.

Я видел, что Путин нахмурился. Было очевидно, что ему не понравилось то, как все вышло. Если бы я пострадал, это бы вышло ему боком. Я же только улыбнулся ему и слегка покачал головой. Назвался груздем – полезай в кузов. Я встал на ноги, подошел к середине ринга, переигрывая со своей хромотой. Насмешливое выражение моего противника стало явным, и он сказал своему другу что-то по-русски, и уверен, что это было нечто грубое. Я взглянул на часы, подумав, сколько пройдет времени, прежде чем я получу на орехи. Мы поклонились судье, затем поклонились друг другу, после чего судья хлопнул в ладоши и бой начался.

И почти сразу же все закончилось. Мы где-то секунд пять двигались по кругу в левую сторону, затем он начал наступать. Он провел три удара кулаками, я их заблокировал, и мы еще покружили. Я сделал обманный удар своей больной правой ногой, и он повелся. Он еще пару раз помахал кулаками, и я его сделал. Я заблокировал два его удара, и затем обошел его справа. Затем я не слишком сильно ударил его тыльной стороной ладони по шее, оглушив, а затем своей "больной" ногой выбил его из равновесия. Затем я схватил его за перед его кимоно, с силой приложил к мату, и он с грохотом рухнул. Я замахнулся правой рукой, но не стал бить, потому что он уже был без сознания. Затем я снова взглянул на часы. Все заняло двадцать семь секунд.

Я оставил его лежать и поднялся. Судья вытаращился на нас, не веря своим глазам. Я прочистил горло, привлекая его внимание, и поклонился ему. Затем я вернулся на свое место рядом с Владимиром, и пара ребят вышли из круга, похлопали моего оппонента по щекам и подняли его. Затем ему помогли уйти в раздевалку.

В зале стояла тишина, и затем резко поднялась волна оваций. Путин похлопал меня по спине и, улыбаясь, сказал:

– Хорошо! Хорошо! Он некультурный! – я же только моргнул на это и кивнул.

Как я понял, это значило «бескультурный», «грубый», или «невоспитанный», и казалось, что это было правдой.

Это было наивысшей точкой того вечера. Мы с Владимиром провели еще по два боя, и оба победили во всех. Ни один из моих последующих боев не был настолько жестоким или быстрым, как первый, но мои противники уже вели себя уважительнее, и не позволяли себе вестись на обманки. От последнего противника я схлопотал пару ударов, но все равно победил по очкам. В конце я громко охнул и пожал ему руку; затем я снова застонал, когда мы все вернулись в раздевалку, чтобы принять душ и переодеться. Я точно получил пару синяков и шишек.

Затем в раздевалку вошел Владимир, широко улыбаясь, в его руках была ледяная бутылка водки и две рюмки. Я улыбнулся в ответ. Я не большой ценитель водки, но выпить было бы неплохо. Он наполнил рюмки, и передал одну мне.

– На здоровье!

– Будем здоровы! (Мud in уоur еуе!) – я осушил свою, и затем наблюдал за тем, как переводчик пытался это перевести.

Путин выглядел сконфуженным, но пожал плечами и снова наполнил рюмки: – Мад ин йо ай! – сказал он тост.

Я хихикнул и ответил:

– Настровья! – в этот раз мы выпили на брудершафт, как я это помнил из фильма "Паттон", который видел, наверное, миллион раз, и оператор сделал несколько снимков. После этого я сказал ему, что если он в будущем посетит США, то я позабочусь о том, чтобы сводить его на выступление оркестра, который я поддерживал, и таким образом наши жены останутся довольны. На это он рассмеялся.

По дороге обратно Ари казался невероятно облегченным.

– Теперь доволен, Ари? – поддразнил я.

– Вы даже не представляете, как, мистер президент!

Я хмыкнул.

– О, неверующий Ари, я занимаюсь боевыми искусствами с тринадцати лет. Я получил свой первый черный пояс еще до того, как поступил в армию. Я бы этого никогда не сделал, если бы не был уверен, что смогу за себя постоять. Нам же придется смириться с этой их глупостью, не так ли?

Агент, с которым мы ехали, передал мне пачку денег. Я ухмыльнулся ему и сказал:

– Ооо, божечки! Я теперь смогу купить подарки на Рождество! – на что послышался смешок. Я развернул купюры и увидел, что это не американские купюры. – Только не говори мне, что ставки делались в рублях.

– В евро, сэр.

Я передал их ему обратно.

– Хорошо. Тоже валюта. Когда будет возможность – найди банк, или здесь, или в Тель-Авиве и обменяй на доллары. Вам-то тоже перепало?

– Да, сэр.

– Превосходно!

Ари от всего этого, казалось, был в ужасе.

– Только не говорите мне, что вы делали ставки на деньги!

– Тогда, полагаю, не скажу.

Он издал стон.

– Вы меня в могилу сведете, мистер президент.

– Только подумай о том, какую классную книгу ты потом сможешь издать, когда покинешь Белый Дом! «Я пережил Карла Бакмэна» Ари Флейшера. Ты сколотишь целое состояние! – ответил я. Ари же только снова застонал в ответ.

Тем вечером не все было так светло и нежно. К тому моменту, как мы вернулись в гостиницу, меня ожидала проблема у себя дома. Объединенные авиалинии решили, что новые требования к гражданской авиации были слишком обременительны, и у них был юрист, который сказал им бороться. Они называли это «примерным планом гражданской авиации», а не «законом». Другими словами, они хотели оттягивать все и, в конце концов, чтобы Конгресс отправил все дело в долгий ящик или вообще не принял. Пара вложений в чью-нибудь избирательную кампанию обошлась бы дешевле, чем в самом деле предотвращать очередной кризис. Новый парень в управлении гражданской авиации быстренько передал все министерству транспорта.

В конце концов, я оказался на телефоне с министром транспорта Нормом Минета.

– Норм, что задумали эти ребята? Они решили, что если я от них за полмира, то они могут все остановить и просто поставить меня перед фактом, когда я вернусь?

– Если коротко, то да, мистер президент. Их теория состоит в том, что у управления гражданской авиации нет достаточных полномочий, чтобы отдать указания о таких изменениях, и они не примут их без принятия Конгрессом закона, который этого бы от них потребовал. А они могут откладывать это столько, сколько захотят, – ответил он.

– Но ведь это же нечто, на что они уже согласились, ведь так?

– Они бы согласились резать детей на Таймс-Сквер, если бы это помогло им снова летать после катастрофы одиннадцатого сентября, мистер президент. А теперь, когда они увидели счета, они отступили, – ответил он.

– Какие счета? Финансирования со стороны Конгресса потребуются за противоракетные установки. Единственное, что им нужно оплатить – это укрепление дверей в кабины, – сказал я.

– Но они не хотят платить даже за это, сэр.

Затем я сказал нечто, что не очень хорошо смотрелось бы в мемуарах президента.

– Объединенные Авиалинии здесь всего лишь фасад. Если они могут это сделать, то и остальные тоже. Мы говорим всего о паре миллионов долларов! Жадная кучка ублюдков. Ладно. Тогда посмотрим, как они сыграют в крупной партии. Перезвони Грегу Полсону в управление, и отзови все их сертификаты, каждый из них, на каждую пташку в их стае. Закрой этих уродов. Сейчас! Сегодня же! Скажи им, что Грег делает это из своих полномочий, и когда они начнут к тебе стучаться, поддержи его. Потом они могут пожаловаться уже мне, когда я вернусь. Посмотрим, во сколько этим идиотам обойдется полное закрытие. А когда я вернусь – я прикинусь дурачком, и затем поддержу тебя.

Я услышал, как он запнулся.

– Сэр, они могут этого не пережить. Будем честны. Сейчас нет ни одной авиалинии, которая не теряла бы деньги. Посреди одиннадцатого сентября, растущих цен на топливо и новых изменений, некоторые из них просто несут огромные убытки!

– Норм, или ты регулируешь их, или они регулируют тебя. Именно так мы и оказались посреди всего этого бардака. Закрой этих ублюдков к чертям. Как только мы вернемся, мы подготовим спасательный круг для авиалиний. У меня должно хватить голосов на то, чтобы это протолкнуть. Мы с тобой оба знаем, что это сольют, но нам нужно установить прецедент, что безопасность важнее того, чего они хотят, – сказал я ему. – В это же время собери своих работников и составьте короткий законопроект, чтобы им помочь. И еще поговори с главой комитета Палаты по транспорту. Мы сможем протолкнуть это, когда я вернусь.

– Да, сэр. Вас понял. Только вернитесь до того, как меня линчуют.

– Благодарю вас, господин министр. Я обещаю, что не помилую никого, если тебя линчуют. Лучше?

– Не очень, мистер президент. Доброй ночи, – ответил он.

Я, улыбаясь, повесил трубку. Некоторым индустриям в стране нужен был толчок к пробуждению.

Наша программа на следующий день прошла весьма неплохо. Не знаю, было ли это от того, что Путину я понравился, или же нет, но казалось, что он согласен с моими мыслями о том, что нам не нужно было конфликтовать между собой, и что за радикальными мусульманами нужно очень пристально наблюдать. Я обсудил с ним свои планы о создании агентства по борьбе с терроризмом, чтобы координировать все это, и предложил, что, когда это случится, я был бы заинтересован в участии и помощи со стороны России. Я делал упор на то, что это международная проблема, а не только проблема России или Америки. Он ответил предложением, что, когда мы создадим это агентство, мы могли бы обменяться агентами.

После этого мы провели совместную пресс-конференцию, где Путин и я стояли за двумя подиумами, стоявших в паре метров друг от друга. Мы подготовили вполне обычный пресс-релиз, где просто сообщили, что мы обсудили несколько вопросов, касающихся и наших взаимоотношений, и наших общих мыслей насчет международного радикального терроризма, и что наш диалог прошел дружелюбно и плодотворно. Ари тогда сухо отметил, что ничего из этого особенного значения не имело, потому что единственное, о чем бы спрашивали, это о соревнованиях по дзюдо минувшим вечером. Когда это перевели на русский, Владимир расхохотался и согласно кивнул.

Мы начали с того, что я зачитал свое заявление, а затем Владимир зачитал свое. Разговоры были дружелюбными и плодотворными, и мы собирались продолжать переговоры еще несколько месяцев. Стандартное "бла, бла, бла". Затем началась сессия вопросов и ответов. Как и ожидалось, девяносто процентов всех вопросов касалась нашего визита в клуб дзюдо минувшим вечером. Некоторые вопросы были откровенно глупыми. Кто был сильнее – я или Путин? Почему мы не стали бороться между собой? Почему не пришла моя жена? Значило ли это, что мы разводимся? Было ли это своего рода "встречей каратистов"?

Я не знал, было ли это смешно, или же раздражающе. Я заметил, что Путина все это начало злить, и не только со стороны американских репортеров. Он культивировал конкретный образ "борца России", сражаясь, катаясь верхом и охотясь, и все это с голым торсом. Теперь же его это же в каком-то смысле и кусало за задницу. Когда бы мы ни пытались вернуться к теме актуальных вещей, которые мы обсуждали, они все равно уводили разговор обратно. Наконец мы закончили пресс-конференцию и я уже вдали от глаз пособолезновал Владимиру. Обычно ему так нервы не трепали. Его пресса была послушнее, и Россия жестче относилась к журналистам. Они печатали то, что им было велено печатать, или же они могли оказаться где-нибудь в канаве. Следовательский журнализм не слишком одобрялся в матушке-России!

Израиль был до веселого разочаровывающим. Там была несколько менее формальная обстановка, и Ариэль Шарон позаботился о том, чтобы представить Колина и меня старшим в армии обороны Израиля и Моссаде, их разведывательной организации. Для Колина все это уже наверняка было привычно, но мне все было в новинку. Я старался не казаться слишком глупым и держал рот на замке. Плюсом было то, что у Израиля было одобрительное отношение к тому, как мы решали ситуацию с Афганистаном и Аль-Каидой. Они предпочитали весьма прямой подход к таким вопросам.

Я выяснил, что они искали всю возможную информацию по Аль-Каиде, которую только могли найти. Мы убили множество очевидцев, когда разнесли их убежища и городские постройки, но и казалось, что мы также уничтожили множество из их старших кадров. Никто еще не знал, убили ли мы уже Усаму бен Ладена, но я слабо припоминал, что на первой жизни это было так же. Мы так и не знали этого, пока он со временем не начал выпускать видеокассеты, где была показана его приверженность к насилию. И даже тогда мы не были уверены до тех пор, пока анализ этих видеокассет от ЦРУ не показал, что эти кассеты были новыми, а не просто переработанным материалом. Пока что не всплывало никаких кассет, но еще слишком рано было загадывать.

Также хорошо было и то, что были явные подтверждения тому, что мы нанесли Талибану смертельный удар, по крайней мере, его той инкарнации. Эти варвары-ублюдки потеряли почти всех людей уровня министров и выше, а так же и людей второго и третьего уровня. Мулла Омар, законный глава Талибана, официально был признан погибшим в Кабуле вместе с остатком городского совета Кабула. Талибанцы попытались перегруппироваться, но они в основе своей были частью пуштунского племени, и были самым крупным меньшинством в стране меньшинств. В остальном же они были детищем Пакистанской ИСИ, которая использовала исламских фундаменталистов и экстремистов, чтобы выступать против Индии в Кашмире и где-либо еще. Уже были данные о том, что Пакистан уже пытался их переформировать. Веселье, да и только!

Шарон в какой-то момент отметил, что это они придумали выражение "Враг моего врага – мой друг". Он также напомнил мне, что, имея дело с мусульманами, всегда важно помнить, что они также придумали идею "такийи", по которой для них было абсолютно законно и позволительно лгать "неверным", если, по их мнению, это поможет распространять ислам. Им было не сложно оправдать для себя любую ложь по любой причине.

Но все-таки нам нужно было получить любую помощь в разведке, которую мы только могли получить, даже помня о том, что Израиль вел очень серьезную игру, раскачивая свои интересы против интересов всех остальных, и всегда было две или три подоплеки в их стремлениях.

По пути домой я также упомянул для Колина и всех остальных, что нам также стоит скептически относиться к израильтянам. Они просто творили чудеса в использовании очень влиятельного американского про-израильского лобби, и очень любили нынешнюю ультраправую фундаменталистскую теорию христианства, называемую Христианским Зионизмом. Многие из этих фундаменталистом верили, что прежде, чем Иисус вернется для Второго Пришествия (и других различных форм Вознесения), необходимо, чтобы евреи одержали победу на Ближнем Востоке. Только тогда Иисус вернется Анти-Христ будет сброшен, а все неверующие сгинут в бездне. Конечно же, если бы до такого дошло, то евреи тоже бы отправились в бездну, поскольку они тоже были неверующими. Сами израильтяне не воспринимали это слишком всерьез. Им бы понравилось что угодно, что могло бы крепко удерживать американских безумцев на их стороне, а поскольку они не исповедовали христианство, то и Вознесение все равно не было реальным. Ари слегка улыбнулся и согласился с моим комментарием.

В Вашингтоне мы приземлились поздно вечером и все мы изрядно вымотались. Я сразу же объявил, что беру выходной, и мы с Мэрилин взяли Маrinе Оnе и улетели обратно в Хирфорд. Вице-президент мог позвонить мне домой на следующий день, чтобы выяснить, когда я собирался вернуться.