С весны до осени

ПО ПЕРВОПУТКУ

Принимаясь за труд, большой или малый, человек думает прежде всего, как он станет его продолжать, чтобы добиться успеха. И сколь ни далека заветная цель, он станет жить с тех пор нетерпением увидеть приметы того, что дело, начатое им, вершится успешно и без задержек.

Об этом молодом председателе я впервые услышал в ту пору, когда нечерноземная эпопея едва набирала размах. Разговоры шли не о том, что успели уже достигнуть, скорее о хворях, заботах, бедах и, понятно, о планах — великий и древний край, выходя на новый виток биографии, искал возможных путей для возрождения. И потому в реестре старых имен, подвижников колхозной деревни, таких, как знаменитый Аким Горшков или Прасковья Малинина, все чаще и чаще стали мелькать молодые.

Кажется, в костромской молодежной газете — я теперь уже не помню, при какой обстановке, — мне показали портрет. С листа вприщур и цепко смотрел парень с густой, прямо-таки купеческой бородищей музейного образца.

— Это Гарин Юрий Павлович. Исключительно головастый председатель из Пыщуга.

Далее следовал рассказ, что колхоз до него был вечным нахлебником у государства. Народ таял, всего пять трактористов оставалось, а всех колхозников двадцать семь. Гарин приехал после института, став по списку двадцать восьмым. А через год колхоз получил прибыль.

— Ни гроша, да вдруг алтын, — горячо говорили оптимисты, — видать, и скорое богатство бывает, если дело с умом вести.

— Скорое, да неспорое, — отвечали скептики. — Надо еще посмотреть, чем это кончится. Может, случайность?

Время шло. В хозяйствах от Совеги до Шелыкова — всюду имя Гарина произносилось с почтением, и можно было понять, что звезда его не закатилась.

— У-у, это крепкий и заводной мужик. Я его знаю, — сказал Владимир Алексеевич Чулков, первый заместитель начальника областного сельхозуправления. — И далеко не прост, донца в нем не увидишь. А ради колхозной выгоды копейку не упустит. К нему пол-области ездило учиться.

Нет, рассказы звучали достоверно, однако хотелось не со слов, не издали — в упор рассмотреть и послушать человека, усилием которого, как уверял Чулков, добавилось добрых перемен.

Начиналась весна, землю грел март, глаза слепило от солнца, и ветер трепал подолы придорожных берез как ему хотелось. Среди заснеженных полей первой оттаяла асфальтовая дорога, и ее черная лента еще больше подчеркивала всеобщую белизну. Чтобы попасть к Гарину, надо сойти с автобуса, километров десяти не доезжая Пыщуга, и с четверть часа пройти через лес. Сразу за еловой опушкой откроется глазу россыпь изб и колхозных построек.

Гарин сидел за столом в зимнем пальто — то ли из окна ему в спину дуло, то ли собрался уходить, а рыжая, пирожком, шапка вкупе с бородой, делала его лицо еще более значительным и крупным. Он оказался не менее колоритен, чем на фотоснимке, что мне когда-то показывали, разве седины в бороде добавилось. Мы познакомились, разговорились. Но взгляд его еще долго оставался выжидательным и цепким.

Юрию Павловичу 32 года. Должность председателя он практически получил вместе с дипломом. Уроженец волжского города Юрьевца, он понятия не имел о Пыщуге, куда согласился ехать. И Пыщуг, и Вохма, и Павино, и Боговарово, и Межа — для Костромы это своеобразный «Дальний Восток» — бездорожные, глубинные районы. Единственно верный транспорт — самолет. А все серьезные грузы, от горючего до стройдеталей, можно доставить лишь весной, в разлив, когда реки Ветлуга и Унжа, вздувшись от половодицы, недели на полторы могут поднять груженые баржи.

— Я и в самом деле собрался уходить, — сказал мне Гарин, когда я спросил его, почему он сидит в пальто. — На пилораму собрался. Срочный заказ выполняю. Вот, видите?

Он показал на стенку, где висело два чертежа, на одном был изображен фасад Дома культуры, на другом — торговый центр.

— Это пока картинки. В натуре их нет, — сказал Гарин и поправил бороду, будто крошки смахнул. — А строить надо. Я с ДК хочу начать. Но мне для отопления нужны трубы. По лимитам их не достать — никто не даст. Трубы — страшный дефицит. Ловчить приходится. В Костроме мы нашли завод, заводу для ремонта общежития нужен деревянный брус, а мне завод дает взамен трубы. Сегодня я должен отгрузить первую партию.

За деревней, среди штабелей березовых и еловых хлыстов, монотонно жужжала пилорама. Рамщики, молодые ребята, катали бревна и укладывали после распиловки свежие, пахнущие древесиной брусья. Гарин молча, на глазок, измерил, сколько напилено, и велел вызывать грузовую машину с прицепом.

— А куда нам спешить? — спросил Борис Долгоруков, начальник пилорамы и всех колхозных промыслов. — Может, завтра, Юрий Павлович, машину отправим?

— Спешить надо непременно, — ответил Гарин. — Со дня на день перекроют дорогу, начнут таять снега, и перекроют. Тогда кукуй. А не вывезем брус — и труб не получим. А там посевная, весь транспорт в колхозе понадобится, там уборка. В нашем деле главное — не растеряться, момента не упустить.

В Кострому поехал Леня Корепов. Грузно и тяжело он вырулил на грейдер, и вскоре машина скрылась из виду. Рамщики продолжали катать бревна, и стальные пилы жужжали как стая жуков…

Шесть лет минуло, как Гарин принял колхоз «Путь к коммунизму». Что такое шесть лет? Для руководителя хозяйства это не более как школа первой ступени. Однако перемены действительно заметны. Гарин показывал хозяйство без похвальбы, оставаясь предельно сдержан, до и не без удовольствия. И понять его было легко — все, что есть в колхозе достойного, чему можно радоваться и гордиться, сотворено с его участием и во многом благодаря его уму и воле.

Весь колхоз «Путь к коммунизму», так сказать его жилая и деловая части, размещается, по сути, в одной деревне Колпашнице. Есть и другие: Казаковка, Липово, Петрово, до недавнего были еще Куриловка, Уленки и Штофница. На том месте, где они были, Гарин уже сеет рожь, кончились эти деревни. Остальные тоже скоро прекратят свой век. И только Колпашница высоко держит руль. Здесь магазин. Медпункт. Клуб. И даже начальная школка о пяти учениках. Сколько таких некомплектных школ успели позакрывать! Удивительно, как она в Колпашнице сохранилась.

— Мы не позволили повесить замок на школу, — сказал Юрий Павлович. — До тех пор, пока в школу будет ходить хоть один ученик, школу не прикроем. Иначе кто к нам поедет, если детишкам негде учиться будет? Без школы и колхоза нет. Между прочим, через пару лет уже не пять — тридцать пять школьников у нас будет.

— Откуда столь точные прогнозы? — спросил я Гарина.

— Дело не в точности — в тенденции. У нас сейчас в колхозе не двадцать семь человек, как было. А больше ста. Ясно?

Кстати, за малолюдством когда-то прикрыли в Колпашнице почту, а теперь вновь открывают — прибавилось народу. Нечто похожее и с детским садом случилось. Гарин его построил сразу по приезде в колхоз. Ему толковали, что зря он старается, блажь это, в деревнях и детей-то подходящего возраста нет. А ныне тот детсад расширять надо, тесно. Такие метаморфозы.

Колпашница по размерам невелика — дворов под сорок, мы ее с Гариным вдоль и поперек избороздили. Рядом с древним хламьем, то есть избами довоенной и более ранней постройки — нижние венцы погнили, крыша набекрень, иная и вовсе пустая, потому что хозяев разметало временем по городам и весям, — празднично и нарядно светилась шеренга смоляных изб. Ближе к дороге плотники рубили очередной дом. Чуть поодаль желтели ящики, похожие на контейнеры.

— Это мы щитовые домики завезли, — пояснил Гарин. — Тоже торопимся вывезти их из Шарьи, пока дороги не встали. Вообще мы лесом не бедны. На пилораме гоним и брус и доску. Построить дом из собственных материалов дешевле, но мы и от покупных не отказываемся. Чем быстрей обстроимся, тем народу больше прибудет.

— А много желающих ехать в колхоз?

— «Много» не то слово. Едут отовсюду. Из городов. Из других хозяйств. Народ наезжий — его расселить надо. Из лесного поселка вон половина выпускного класса пришла к нам работать. А ведь было время, все бежали отсюда.

Возле огромного, но нежилого дома — к нему даже тропки в снегу не протоптано — Гарин остановился.

— Вот здесь, к примеру, жила Марфа Баскакова. Все ее дети когда-то поразъехались. И ей на старости лет трудно стало одной зимовать — пришлось тоже уехать к ним. Так на стороне, кажется в Запорожье, и умерла. Там и похоронили. А каково старикам умирать на чужой стороне? Кое-кто из давних беглецов тоже стал в колхоз возвращаться.

Напротив Марфиной избы — Гарин этак трибунно выбросил руку — будет стоять Дом культуры, ради которого он гонит ныне в Кострому брус. Избу эту он снесет, здесь проляжет спрямленная дорога, а рядом, у вековой березы, он выстроит торговый центр и новый медпункт.

— Весь генплан в голове держу. Не терпится в яви его увидеть. Вот построишь домок — душа радуется. Пруд запрудили. А что? И пруд нужен, человек не только работой жив, ему и отдыхать надо. В городах театр, кино. А деревня природой богата. Кому что, кому магазины нужны, кинозалы, а кому на пруду с удочкой посидеть — милое дело. Так вот, запрудили пруд — опять же приятно. Потому что во всем остается частица души. И хочется как можно больше успеть. Да, по разным причинам к нам едут. Одних жилье привлекает. Других — природа. Третьих родина манит.

За огородами, где сгрудились тракторы и комбайны, раскрылился белый, каменной кладки гараж и мастерская. Гарин неспешно провел по всем помещениям, обстоятельно рассказал, как и что. И показалось мне, что ему словно самому не до конца верилось, что за короткий срок, всего за полгода, удалось отгрохать на радость механизаторам этакую благодать. Главное, зимой беды не знали: с вечера машину или трактор поставишь в теплый бокс, а утром мотор заводится с пол-оборота. И на ремонт если встать, опять же не капает, не дует.

В угловой комнате мастерских, занимая едва ли половину пространства, масляно поблескивал токарный станок и два сверлильных станка поменьше. Чистота. Порядок. Я спросил токаря Виталия Осипова, по душе ли условия работы. «Подходяще», — ответил он, и тоном и видом давая понять, что тут и без слов все ясно. А собственно, что еще он мог ответить? Он как раз был из тех, кто пришел в колхоз из лесного поселка, окончив десятый класс. Иных условий, когда щелястая кузница и площадка под открытым небом — это и есть единственный «ремонтный цех», он не помнит, просто не застал их, не знает и знать не хочет. А мало ли по иным хозяйствам еще «открытых цехов»! И техника гробится, изнашиваясь до срока, и настрой у людей исчезает.

И все же, как ни велик соблазн перечислять каждый гвоздь, вбитый Гариным в старую Колпашницу, после разговоров с ним, после встреч с колхозниками, когда настанет час нам проститься, я вспомню всех, кто «расписывал» мне Гарина, и неожиданно поймаю себя на догадке, что возрожденная и крепнущая Колпашница еще только-только набирает силу. Старт взят хороший, но до финиша ой как далеко. Мало ли бывало удачных начинаний? Каждое сулило выгоду и золотые горы. А разве редкость? Всходы по весне отменные — обильную встречай жатву, да мороз не ко времени или град. Смотришь, и поубавилось хлебца. Гарин тоже не слеп. Различая перспективу, он полон желания работать. И вместе с тем его мучают опасения. И основания для этого есть.

С чего Гарин начинал и с чего пошла его слава?

Несколько лет назад, когда Юрий Павлович принял хозяйство, отсюда, из Колпашницы, раздался решительный голос за специализацию. Костромичам специализация была в новинку, ее и поныне не всяк усвоил. А в ту пору? На что зорок был секретарь райкома партии Игорь Александрович Удалов, и тот, не поддаваясь гаринской агитации, долго ее сторонился. В теории и по опыту южан было ясно, что заниматься всем понемногу — и молоком, и мясом, держать и коров и овец, сеять лен и сажать картошку — при северном малолюдье хозяйству не по силам.

— Пора отказываться от «винегрета». Иначе нам не подняться, — уверял Гарин. — Белгородцы давно это поняли. Если решать вопросы, то решать надо кардинально.

— А ты думаешь, я что? Против? — отвечал секретарь. — Митинговать много можно. А у нас в Костроме еще никто не отважился на то, о чем ты толкуешь. Спешка редко похвальна бывает. Натрубишь, дров наломаешь. А что, если дело пу́стом обернется?

Но однажды нежданно-негаданно Удалов сдался. Они вместе с Гариным возвращались с фермы. Райкомовский «газик», разбрызгивая мутные лужи, старательно огибал навозные кучи. Удалов яростно крутил баранку. Навстречу от деревни шла с подойником Аннушка Козлова, глубокая старушка, неизвестно, в чем душа держится. По заведенному порядку, как в молодости, как всю жизнь, бессменно ходила она доить колхозных коров. У Гарина все доярки были ее возраста. Поравнявшись с машиной, Аннушка, должно быть, оступилась, и сквозь шум мотора можно было различить, как звонко, колокольцем, зазвенел по льду подойник. Удалов, знавший поименно всех механизаторов и доярок района, распахнул дверцу.

— Ты что, Александровна?

Она встала, не дожидаясь подмоги, голос ее дрожал.

— Стара я, батюшка, ноги не держат. Не видишь, что ли? А ведь работать некому, вот и толкусь. Где там эти дьяволы молодые в городах попрятались? Мы же, старухи, не вечные. Да и то сказать, что тут молодым делать? По старинке живем, по-дедовски…

Подъезжая к правлению, Удалов чуть лишнего придержал машину.

— Ты вот что, Юрий Павлович, готовься, брат, к бюро. Будем тебя слушать. Завтра эта Аннушка упадет и не встанет. И тогда закрывай твой колхоз. И разве только твой? В общем, припасай расчеты. Чтобы не только мне, чтобы всем ясно было, что по-старому жить нельзя. Готовь цифры.

— А у меня все готово, — ответил Гарин. — Я хоть сейчас.

…У него взяли коров, освободили его от картошки и льна, зато обязали «тащить» районные планы по мясу. Уже через год рентабельность производства составила 48,6 процента, а колхозы-пайщики, те, что сдавали Гарину на откорм молодняк крупнорогатого скота, получили свою долю прибыли. Казалось, что еще надо? Но в общественной жизни, как и в природе, все тесно увязано, попробуй среди болот осушить клок земли — болото его вновь бесследно поглотит. Тут или не ввязывайся, или весь массив осушай разом, не мелочись. Так и ради отдельного хозяйства нет смысла затевать сыр-бор. Поэтому в Пыщуге началась общая перестройка. В колхоз «Восход» свезли овец. «Ниву» нацелили на выращивание племенных телок. Колхоз «Прогресс» обязали быть главным поставщиком комбикормов.

И это не все. Районная Сельхозтехника явно не справлялась — ни запчастей, ни качественного ремонта, ни техуходов. И в Пыщуге в параллель этой государственной организации создали межколхозное техническое объединение. Другой новинкой — по крайней мере для Костромы — явилось межколхозное Райэнерго. Нечерноземная деревня насквозь ныне электрифицирована. Не будем говорить про автоматику и сложнейшую аппаратуру, которая последние годы валом валит в деревню. Простейший навозный транспортер и тот электричеством движется. А порядка в энергетике нет. К примеру, для ремонта тракторов и комбайнов созданы мастерские, пункты диагностики. Но тот же энергопарк в сиротском положении. В любом колхозе только сгоревших электромоторов отыщется сотни две — горе с ними! — а чинить их никто не берется.

Короче, неслышный Пыщуг заставил обратить на себя внимание. Газета «Сельская жизнь» посвятила его начинаниям серию статей. А Игоря Александровича Удалова перекинули в соседнюю — крупнее Пыщуга — Вохму. Справедливо будет отметить, что преемник, нынешний секретарь Александр Федосиевич Лобов, по достоинству оценил его начинания и как мог их продолжил.

— Без опыта, без образца, — говорит Лобов, — район довольно правильно провел перестройку. Люди это заметили. А когда от Шарьи, ближайшей от нас железнодорожной станции, проложили асфальт, Пыщуг и вовсе переродился. У людей, я заметил, постепенно нервозность исчезла, тревога о завтрашнем дне. За годы девятой пятилетки район покинуло 1256 человек, то есть ежегодно Пыщуг терял 300—400 душ. А уже в 1977 году население района выросло. И нас это радует, потому что «отлив» прекратился.

…Но вернемся к Гарину. Специализация, начатая с его легкой руки, позволила резко увеличить производство мяса на гектар угодий. И не только мяса. Взять картошку. На нее в колхозах смотрели как на обузу и больше пяти тонн на гектар взять не мыслили. Передали весь картофель колхозу «За мир» — 116 центнеров. Смущала лишь материальная база. Хорошо, у одного — овцы, у второго — молочные телки, у третьего — откорм. Но у всех одинаковое старье — допотопные, неприспособленные помещения. Гарин даже силосную яму использовал под телятник, накрыл ее полиэтиленом и поставил туда телят.

— Этот, с позволения сказать, «откормочник» колхозники могилой прозвали, — вспоминает Гарин, — года два мы держали телят в той яме. А из старых сараев до сих пор никак не вылезем. Хотя задумано было все и просчитано до мелочей. Эвон какой комплекс мы замахнулись строить.

Поодаль от Колпашницы, по левую руку от мастерских, дорога упирается в три огромные железобетонные коробки. Если быть точным, в коробках сих все настоящее и будущее Колпашницы. Это телятники. Гарин и во сие и наяву видит, как под их крышей жируют, нагуливают вес молодые лобастые бычки. В урочные сроки он отправит их на мясокомбинат, а тысячные прибыли превратит во Дворец культуры, который пока лишь на картинке нарисован, проложит по колхозу асфальт и построит уже не деревянные, пусть и радующие глаз избенки с печным отоплением, — добротные, под кафель коттеджи. Чтобы каждой семье — особняк. Гараж. Вишневый сад. Чтобы во всем был достаток и изобилие.

— Телятники эти и есть наш откормочный комплекс. Как только мы взяли курс на специализацию, мы сразу приступили к строительству. Вернее, так: мы стали строить телятники и перестраивать севооборот. Это азбука: хочешь иметь мясо — запасайся кормами. Поэтому мы увеличили посевы клеверов. И завели люцерну. С кормами мы не бедствуем. А вот строительство затянулось. Время бежит, а дела наши по-черепашьи движутся.

Принимаясь за труд, большой или малый, человек думает прежде всего, как он станет его продолжать, чтобы добиться успеха. И сколь ни далека заветная цель, он станет жить с тех пор нетерпением увидеть приметы того, что дело, начатое им, вершится успешно и без задержек. Нет ничего хуже промедления. А гаринский комплекс, его мечта и надежда, был «заморожен» на несколько лет. Две коробки еще крайне далеки от завершения. А третья заселена, потому что, как Гарин говорит, нужда заставила, надоело и тесно стало в старых помещениях.

Да, стройка в колхозе явно затянулась. МПМК взялась было жарко, да ведь «Путь к коммунизму» не единственная для района забота.

Программа возрождения Нечерноземья, возможно, уже тем хороша, что учитывает весь узел и многослойность проблем. Допустим, весь капитал вложили в мелиорацию. А кто ту обновленную землю станет пахать? Значит, надо разворачивать жилое строительство. И культурно-бытовое ждать не может. И дорожное. Если все это поставить в очередь — сделаем одно, затем возьмемся за другое, — двадцатого века не хватит. Как ни тяжел груз задач, решать их приходится единовременно.

В Пыщуге тоже встали перед выбором. Что в первую голову строить? Телятники в Колпашнице? Или?.. Дело в том, что рядом находятся с полдюжины районов — та же Вохма, Межа, Павино, Боговарово, — их общая застарелая беда, помимо бездорожья и удаленности, — отсутствие строительных материалов. Лесу, конечно, много, но одним лесом жив не будешь. А кирпич, к примеру, за сотни километров возить приходится, из Костромы и Нерехты. С перевалками. Где поездом. Где машиной и трактором волокут. Кирпич позолоченный получается. И вместе с тем под Пыщугом обнаружены несметные запасы глин. Чем выкладываться на дальние перевозки, разумнее — никаких вопросов — поставить здесь крупный, в расчете на весь «Дальний Восток», кирпичный завод. Деньги область давала. И оборудование тоже. А уж само строительство ложилось целиком на Пыщуг. Естественно, гаринский спецхоз замер — МПМК не двужильная.

Но ведь и Гарин не маг. Ему надо держать на откорме полторы тысячи телят. А за отсутствием помещений он держит вполовину меньше. Для человека равнодушного это не помеха: меньше объем производства — меньше заботы. Однако натуры деятельные не способны мириться, если дело стопорится. Тормозится развитие не только Колпашницы — всей районной системы, завязанной на специализации. Гаринский лен, молоко и картошку прочие колхозы взяли на себя. Гарину полегчало — он крылья расправил. Но сам он никому пока облегчения не дал. Вспомним: он должен «тащить» весь районный план по говядине, иными словами, выполнять мясные планы за каждое хозяйство. А на практике вопреки обещаниям ни одно хозяйство от производства говядины не освободилось. Еще хуже сложилось в колхозе «Нива» (Гарин на откорме хоть прибыль получает и мясо дает государству): там должны выращивать нетелей и таким образом пополнять дойное стадо прочих колхозов. А что получается?

В период колхозных отчетов и выборов в районной газете появилась статья «Не формы ради…». Заголовок достаточно точно выразил положение вещей. Имея задания ежегодно поставлять 200 нетелей, «Нива» в 1976 году поставила 135, а в 1977-м — 123. Причем каждую четвертую, как сообщает газета, колхозы покупать отказались «по причине низких качественных показателей».

Завод, однако, построен. Его труба и главный корпус для сельского Пыщуга, не знавшего городской индустрии, стали зримым доказательством наступающих перемен. А Юрий Павлович Гарин утешается тем, что строители скоро вернутся в колхоз заканчивать комплекс.

Как-то секретарь райкома партии Александр Федосиевич Лобов пригласил меня на завод. При формовке кирпич трескался — ни одного цельного, по этой причине уже дважды переносили официальное открытие завода. Поэтому Лобов держал на постоянном контроле пусконаладочные работы. Когда возвращались, нос в нос с нашей машиной столкнулся «уазик» Гарина.

— Здравствуй, Юрий Павлович, — сказал Лобов. — Никак на завод путь держишь?

— На завод, — пригладил бороду Гарин. — Говорят, кирпич пошел. А кирпич нам до зарезу нужен.

— Потерпи, Юрий Павлович. Пока не ладится с кирпичом. Идет плохой. Потресканный.

— А нам хоть какой. Хоть битый, да побольше.

Машины разъехались. И Лобов сказал, имея в виду Гарина:

— Вот человек. Ни один председатель на завод не заглядывает, а этот глаз с него не спускает. Оно и верно, заморозили мы строительство в животноводстве. Но ничего, в ближайший год наверстаем. Этакую громаду осилили — кирпичный завод, — и все остальное одолеем.

К вечеру неожиданно посыпал снег. «Отзимок, — услышал я в Колпашнице название запоздалому снегопаду. — То есть отзвук зимы». Когда мы с Гариным по позднему часу вышли из правления, все было белым-бело, как в начале зимы. Ярко и броско светились окна притихшей деревни. Был мир и покой. Я подивился и этим огням, и тишине, и снегу. Но Гарин ответил — и голос его звучал напряженно, — что ему надоела, осточертела зима, и снег надоел, и безмолвие снежное, и мороз и метели, что он устал ежедневно расчищать дорогу, что он ждет тепла и настоящей весны. Тогда и жить станет легче.