Сад Поммера

XIII

Снопы ярового сушатся на вешалах, рожь — в риге.

Поммер рубит на краю пастбища мокрые от дождя, осыпающиеся каплями ольхи. Они понадобятся для печи в риге, сырые ольхи, правда, не бог весть какое топливо, но где найти лучшее.

Все небо в тучах, нудный косой дождь сечет и деревья и самого учителя. Поммер, расправив плечи, подходит к следующему дереву и вгоняет лезвие топора в мягкий ствол. Сверху ему за шиворот сыплются крупные капли.

Мысли учителя сегодня столь же безотрадны и тягостны, как и погода. Забота и горечь давно уже закрались ему в душу, еще в хорошую погоду, сейчас они лишь сгустились и стали будничными. Поммер вдруг чувствует, что все пошло прахом, ничто не дало плодов, все суета сует, всяческая суета и томление духа.

Была школа, но она сгорела, дождь мочит золу и вымывает головни. Волость устроила толоку, привезли груду кирпичей, наняли строителей; но где они сейчас? Начатые стены стоят, красные, посреди двора, ящики с известкой валяются под дождем, а строителей нет уж сколько дней. Когда еще выстроят дом, если и впредь все пойдет так?

Школа для волости вообще как бельмо в глазу, лучше бы ее и не было. Учитель сам как прокаженный, волостные мужи избегают его; выборных раздражают его вечные требования.

Он требует вести нравственную жизнь.

Требует внимания.

И требует денег.

Ветер крутит и швыряет в лицо дождевые струи, вытряхивает из ольх целые потоки. Поммер проводит по лицу тыльной стороной ладони.

Горечь хуже, чем дождь, ее ничем не сотрешь с души.

Не был ли то Саул, который изрек перед своим народом после сражения с филистимлянами: «Сосчитайте своих и оглядитесь, кто ушел от нас!»

Кто ушел от него?

Дочери и сын.

Анна — та ушла отсюда с болью и злобой в сердце, и это плохо, потому что человек, обезумевший от боли и злобы, не станет верным другом. А не по другу ли тосковал Поммер, не его ли искал и пытался воспитать?

Друга и опору.

И еще — что вышло из детей, из тех, кого он так прилежно и заботливо готовил к жизни? Вышли ли из них ученые мужи, пастыри душ, инженеры, ливингстоны? Только двое из них пошли дальше приходской школы, да и те — его собственные дети. Все крестьяне — землевладельцы и арендаторы, не говоря уж о батраках, — жалуются, что нет сил учить-кормить детей дальше… Но разве он, Поммер, вырос на кисельных берегах и молочных реках?!

Кем стали его воспитанники?

Пьяницами?

К сожалению, да.

Есть и порядочные люди, но они — увы — не задают тона.

Есть еще волостной старшина Краавмейстер.

Кто ушел от тебя, в стан супротивников твоих, и там обнажил свой меч и поднял его противу тебя?

Все те, кто, отведав огненного зелья, стремится в воображаемый мир сумерек и остервенения.

И тот крестьянский парень, который в прошлом году в вальпургиев день саданул человека ногой прямо в сердце и которого присудили к пожизненной каторге в Сибирь.

Ни один из тех, кто ушел в жизнь из твоей классной комнаты, не воспринял сказанных тобою слов, твои семена упали на каменистую почву, на твердую скалу. «А что, если и сами семена негодные? — вдруг спрашивает себя Поммер. — Что, если семена хилые, бессильные, невсхожие?»

Горячая волна пробегает у него по спине, его охватывает отчаяние.

Если его учение ложное? Если все, что он делал, фальшь, — что тогда?

Тогда хорошо, что школа сгорела и со строительством заминка? Если у него нет друга, Ионафана, оруженосца, то все это ничего не стоит. С одной только справедливостью далеко не пойдешь, справедливость сама по себе слабое оружие. Решают сила и воля…

В битвах, которые ведет Поммер, наступает передышка, его меч в ножнах, сейчас он рубит ольху, и горечь едкой желчью размывает его душу, ему очень хочется бросить топор на обочине, пойти к топящейся в риге печи, сесть там и смотреть в огонь.

Но кто знает, может быть, надо залить водой и огонь в печи, все остановить, все бросить, все сломать, пока всюду не замрет всякое движение.

Но как раз сейчас от дома, из-за бугра появляется Пеэп Кообакене, в своем вечном кожухе, его ушанка из собачьего меха завязана под подбородком — от дождя.

— Здравствуй, Яан! — кричит он издали сквозь ветер и дождь. — Во дворе никого не видать, думаю, где же ты… Потом услышал… кто-то бухает…

Скотник, расставив ноги, останавливается перед Поммером и протягивает руку.

— Слушай, я прямо-таки озадачен этим строительством школы, — говорит он. — Неужто ты не знаешь, где эти мужики, что строят? Справляют праздник дождя, что ли?

— Так уж и праздник! В прошлую субботу все ушли, кирпич кончился, чего тут еще торчать. Один малый из Мехикоорма сказал, что пойдет лучше поможет жене картошку выкапывать, и то польза будет, — устало отвечает Поммер.

— Надо Краавмейстера брать за бока, — говорит Пеэп. — Где он сейчас может быть?

— Где же, как не в трактире. Я видел, как он в обед ехал туда… Лошадь, небось, и сейчас у коновязи.

— Где это видано, чтобы дом к осени не был подведен под стропила, — сердится Пеэп.

— Теперь увидим…

Поммер чихает, скотник расспрашивает, держа руки в кармане полушубка.

— Ты говорил с ним, Яан?…

— А то нет! Несколько раз говорил, но он и не чешется, говорит только, что до того, как начнется школьная пора, времени довольно.

— Беды от Краавмейстера и в других делах. На последнем сходе выборных разбирали целый ворох счетов. Волостной старшина вроде бы не вел их как следует. И в этом деле кривда завелась…

— А то как бы он смог в трактире выламываться, ежели бы не было кривды!

— Скулеж после долгого веселья, хохот после крепкого «ветра», — говорит Кообакене.

Тяжесть на душе учителя начинает понемногу спадать.

Есть у него и друг, и опора. Как же мог он забыть Пеэпа, своего оруженосца Ионафана? Пусть теперь нападут на него филистимляне, все эти пьяницы и супротивники просвещения!

Поммер улыбается и берет топор в правую руку. Дождь усиливается, и на небе не видать ни одного проблеска, все сплошь в тучах.

По дороге к дому он подробно расспрашивает скотника о сходе выборных, о старшине, но Пеэп добавляет к тому, что уже сказал, совсем немногое. Наверняка в денежных делах волости завелась кривда. А то откуда набралось столько денежных квитанций в волостной кассе?

На тропе глина большими пластами липнет к постолам. Скотник вышагивает будто на котурнах, подбрасывая ноги, чтобы отстала глина.

Вдруг у него рвется шнурок от постола.

Пеэп, поминая худым словом нечистого, медленно шагает дальше. Немного не доходя до сада Поммера, он останавливается, разглядывает что-то на земле и говорит идущему сзади учителю:

— Гляди, что это? Котенок сдох!.. Нет, это, видать, пасюк.

Поммер осматривает лежащее на мокрой земле грязное тельце животного. Это не котенок и не пасюк, а самая настоящая ласка.

Лицо учителя мрачнеет.

Этого еще не хватает!

Кто не знает, что если на хуторской земле найти дохлую ласку, значит, хозяин вскоре умрет.

В бане Кообакене дают ножницы и шило, скотник садится на чурак перед плитой и корпит над своим постолом. Он в добром настроении и сыплет шутками. Однако Поммер молчалив и хмур, он велит лишь Кристине принести яблок. Яблоки дают Кообакене с собой — гостинцы снохе и мальчишкам.