Сага о Копье: Омнибус. Том I

Мики Зукер Райхерт Честь превыше всего

Лучи весеннего солнца проникали сквозь пелену облаков, наводя глянец на соляные пустоши. Копыта гнедого мерина, на котором ехал Мерканиин, с каждым шагом все глубже тонули в песке, а в колесах фургона, который он тянул, застревали чуть ли не все встречные сорняки. До этого взятая внаем легкая повозка трижды переворачивалась, но после того как рыцарь переложил доспехи и припасы на дно фургона как балласт, ехать стало проще. Однако Мерканиин продолжал сомневаться, следует ли тащить труп дракона — разумеется, после того, как тот будет убит, — в деревню, которую чудовище держало в страхе.

Ветер хлестал по открытой равнине, в неистовом танце раздувая рубаху и плащ Мерканиина, сорвал его капюшон, спутав густую гриву темных волос. Рыцарь прищурился, одной рукой прикрывая карие глаза от летящего песка, а другой придерживая в упоре копье. Ветер нещадно дул в уши, но боль только подстегивала решимость Мерканиина.

Многие жители деревни утверждали, что дракон ни разу не причинил вреда ни мужчине, ни женщине, только унес у пастухов несколько коров и овец. Один торговец обвинил его в смерти своего шурина, тело которого нашли в реке, хотя старый бондарь объяснял эту смерть тем, что тот просто утонул, напившись до потери сознания. Но вот что тварь закусила пропавшим ребенком швеи, сомневался мало кто, хотя сама женщина ни слова не могла произнести от горя. Одни говорили, что размером дракон с дюжину людей; другие утверждали, что его тень накрывает целую деревню и все окрестные поля. Одни видели, как он извергает огонь, а другие — как на согретых солнцем камнях после него остаются сосульки. И лишь в одном не было расхождений: все, кто видел чудовище, в один голос твердили, что оно белее молока. А Мерканиин знал, что все белые драконы — злые.

Зло. Мерканиину не надо было ничего больше слышать, чтобы сломя голову ринуться в битву. Год назад, когда его младший брат получил долгожданный титул Лорда-Рыцаря, честь и слава превратились для Мерканиина в навязчивую идею. Ни один героический поступок не казался ему достаточно великим, никакое количество добрых дел не могло утолить его жажду. Так или иначе, он дал обет стать самым знаменитым, самым отважным рыцарем в истории Соламнии и намеревался до конца и во всем быть верным своей клятве и посвятить свою жизнью служению своей чести. В эту деревню Мерканиина привел слух о драконе, так же как рассказы об убийцах, оборотнях и злых магах приводили его во многие другие деревни. Их было так много, что он забыл их названия и бесчисленные несчастья, которые ему удалось предотвратить или последствия которых получилось исправить.

Восточные предгорья, где, по словам свидетелей, находилось логово дракона, были видны из деревни, но в первый день пути Мерканиин, казалось, совсем не продвинулся вперед. На второй и третий день предгорья вроде бы приблизились; но ощущение было обманчиво. Только сейчас, когда четвертый день клонился к вечеру, его мерин наконец добралась до подножия первого, поросшего травой холма. Но едва гнедой опустил морду, чтобы пощипать травку, Мерканиин натянул поводья, и конь вскинул голову, насторожив уши и недовольно фыркая. Скоро у него будет время спокойно побродить и попастись. Сначала рыцарю надо обнаружить драконье логово, и лучше было сделать это до того, как чудовище обнаружит его.

Отцепив фургон, Мерканиин объехал вокруг подножия холма, который оказался меньше, чем он предполагал, — островок на безбрежной песчаной равнине, питаемый родником, который вился в сторону полосы океана, вечно темнеющей на горизонте.

Один из самых отважных деревенских жителей нашел по реву дракона его логово, которое располагалось в самой середине холмов, защищавших его со всех сторон от посторонних взглядов и от непогоды. Человек даже заглянул в непроницаемый мрак главного и запасного хода, хотя на этом его мужество иссякло. Мерканиин принял во внимание проведенную разведку. Шпионить, как обычные разбойники, было ниже его достоинства. На долю таких рыцарей, как он, выпадали дела, требовавшие больше отваги; они преодолевали опасности, перед которыми простолюдины отступали.

Вдалеке на дереве какая-то птичка выводила песню, которая эхом отражалась в холмах. Счастливая трель не сулила никакой опасности, вызывая у Мерканиина мысль, что дракона либо нет, либо он спит в глубине своей пещеры. Птичья песня вызвала и Другие воспоминания, которые рыцарь некогда решительно задвинул в дальний уголок своей памяти и попытался подавить, совершая опасные подвиги во имя добродетели, милосердия и доброты. Лицо его жены, Дамирнии, предстало перед мысленным взором Мерканиина: ее всегда взъерошенные рыжеватые волосы, слишком худое тело, большие карие глаза, полные любви ко всем слабым и беспомощным существам. Хотя она была далека от совершенства, зная преданность Дамирнии больным или раненым животным, он предполагал, что она сможет понять его собственную неколебимую преданность рыцарскому Ордену и обету: «Моя честь — моя жизнь». Но, как оказалось, он заблуждался.

Мерканиин скривился, намеренно перекрывая образ Дамирнии лицами всех женщин, когда-либо виденных или встреченных им. Он опять загнал воспоминание в дальний угол, но ее последние слова до сих пор преследовали его. Нежный голос Дамирнии звучал как живой: «Если твоя честь — это действительно твоя жизнь, Мерканиин, то это все, что когда-либо у тебя будет».

«Все, что у тебя когда-либо будет… — Мерканиин спешился, сняв одно за другим уздечку, седло и копье и положив их в фургон. — Это все, чего я когда-либо хотел», — подумал он.

Рыцарь пытался убедить себя, что это и в самом деле так, но время развенчало самообман, и тогда стало проще не думать об этом, чем мириться с жестокой реальностью. С того летнего дня, почти год назад, когда неистовая страсть к чести заставила его уложить оружие и доспехи, покинуть жену и дом, даже не бросив назад прощального взгляда, Мерканиин постоянно ощущал еще одну потребность, которая представлялась ему неутолимой. Он не мог четко определить эту потребность, только знал, что она заставляла его странствовать и сражаться тогда, когда уже давным-давно забылись детские поиски совершенства, заставляла заглядывать за каждую следующую гору. Рыцарь отвлекался на какие-то бои, представлявшиеся посланными свыше, но они никогда не утоляли жажду в том, к чему он стремился, но не мог назвать.

Мерин вновь склонил голову, чтобы попастись, и Мерканиин заставил себя вернуться в настоящее. Животное далеко не забредет, ведь пища и еда так близко, а вокруг только соленые равнины. Он сосредоточился на размышлениях о драконе, довольный тем, что от остальных мыслей можно опять отмахнуться, загнав обратно в их темницу, где они не смогут судить его. Рыцарь знал, что у него есть задача, которую необходимо выполнить, невинные, которых надо защитить от зла, путь чести, по которому надо следовать со всей самоотдачей, понятной лишь немногим.

«Все эти люди, довольные тем, что изо дня в день занимаются в поте лица пустыми делишками, пока остальные сражаются в битвах, никогда не смогут понять ту самоотверженность, с которой Соламнийские Рыцари следуют путем справедливости и добродетели до — как могут некоторые сказать — их крайнего предела. Немногим хватало мужества найти в себе для этого силы. И, как всему непонятному, рыцарям всегда будут поклоняться одни, а другие их всегда будут бояться и осыпать бранью» — так считал Мерканиин, но привычная банальность звучала фальшиво.

Ради рыцарства он отказался от своей единственной настоящей любви, оставил свой дом и животных, которых выхаживала Дамирния, отдавая им любовь, которой она одарила бы своих детей, если бы они у нее были. Домашняя жизнь и семья отнимали у Мерканиина слишком много времени, мешая совершению подвигов во имя чести, поэтому у него не было выбора, кроме как избавиться от них.

Около фургона Мерканиин распаковал тюк с доспехами, копьем и перевязью, и его сердце забилось быстрее от смешанного чувства возбуждения и страха, как это обычно происходит у любого перед достойным боем. Развязав мешок, он отвернул кожаный край и достал привычные доспехи Рыцаря Короны, разложив каждую стальную и кожаную деталь так, чтобы их можно было быстрее надеть, потом поспешно снял плащ и рубаху. Первым делом рыцарь надел набивную кожаную куртку, поверх нее кольчугу, на нее — нагрудник, затем выверенными движениями — каждую деталь доспехов, последними — латные рукавицы и размял пальцы, восстанавливая кровообращение. С копьем и щитом в руках, с мечом на поясе Мерканиин стал подниматься по склону холма, готовый отважно встретить дракона и с радостью умереть ради чести, выбранной им.

Сделав несколько шагов, соламниец оказался у огромной пещеры, зияющей чернотой на фоне весенней зелени, основной вход находился точно там, где сказал селянин-разведчик. Сверху его обвивали виноградные лозы, а с земли прикрывали папоротники, но едва ли они могли спрятать огромный пролом, скорее наоборот, вытоптанная земля и сломанные стебли, за которые дракон, должно быть, не раз задевал, выдавали логово. Отпечатки гигантских лап на земле были не короче тела Мерканиина, каждый елец заканчивался углублениями, оставленными когтями длиной с предплечье рыцаря. Мысленно он представил себе существо целиком и от этого образа на мгновение застыл на месте. Ощутив волну холодного пота под доспехами, Мерканиин заверил себя, что это от волнения, а не от страха. Чем страшнее уничтоженное им Зло, тем больше приобретают силы Добра.

Вытянувшись во весь свой немалый рост, Мерканиин закричал в пролом:

— Дракон!

Его голос разнесся эхом по пещере. Рыцарь поднял щит и напрягся, готовясь наклониться или отскочить, спасаясь от ледяного дыхания.

Что-то зашуршало и глухо зашумело внутри, затем опять воцарилась тишина.

Мерканиин прокашлялся и снова крикнул:

— Дракон!

В пещере что-то зашевелилось, но не послышалось ни рева, ни дикого скрежета — верных знаков грядущей атаки.

— Дракон!

На этот раз прозвучал ответ на общем языке. Голос был таким, как если бы заговорила сама скала, но не громче его собственного.

— Уходи!

— О исчадие Зла, выходи и встреть свою судьбу!

Мерканиин стоял горделиво, зов чести яростным жаром пылал в его груди.

— Моя судьба здесь, — устало ответило существо. — Уходи. Я не буду сражаться.

Мерканиин прищурился, стараясь разглядеть дракона в темноте. Хотя он раньше никогда не видел этих тварей, в легендах говорилось, что белые драконы высокомерны и одиноки. Наконец его взгляд выделил из сумрака очертания огромной туши — гигантское мертвенно-бледное существо застыло далеко от входа в пещеру. Почти ничего нельзя было различить, но в том, что это дракон, сомневаться не приходилось, однако он оказался больше, чем предполагал рыцарь.

— Твое злобное правление окончилось! — проревел Мерканиин. — Выходи и прими бой или умри малодушным трусом!

— Я не причинил вреда ни тебе, ни кому-либо другому, но защищаться я буду не на жизнь, а на смерть. Теперь уходи, и все останутся целы.

Очевидно, дракон считал разговор оконченным. Белое пятно зашевелилось, рогатая голова качнулась в такт треску чешуек, хвост прочертил в темноте полукруг, так что его кончик почти задел вход в пещеру. Гигант прогремел в глубине и вскоре скрылся от взора Мерканиина.

Рыцарь опустил щит и копье — отказ дракона привел его в ярость. Он чувствовал себя униженным, как будто тварь посчитала его угрозу со стороны сил Добра жалкой и недостойной нападения. Неуверенность, которая уже начала подтачивать веру Мерканиина, теперь воспламенила его гнев. Он чуть было не бросился очертя голову в пещеру, но тут вмешался здравый смысл.

Вслепую преследовать чудовище в его собственном темном логове означало неминуемую смерть. У рыцаря не было выбора, кроме как выманить дракона наружу. Он помнил, что селянин-разведчик рассказывал о втором, тайном входе в драконье логово. Мерканиину представлялось, что там дракон хранит накопленные им сокровища. Его мало интересовали драгоценности, но, похитив часть богатств, можно вынудить омерзительную тварь выйти на дневной свет и принять вызов.

Несколько часов поисков, хождение туда-сюда в доспехах, с каждым мгновением становившихся все тяжелее и тяжелее, еще больше разозлили Мерканиина. К тому времени, как рыцарь нашел щель в склоне холма, служившую дракону черным ходом, он успел упасть достаточное количество раз, чтобы покрыть доспехи глубокими царапинами и наставить синяков всюду, где только можно. Кожа под металлом зудела от пота, а белый дракон из-за своего нежелания вступать в бой представлялся еще более злым.

Тихо и осторожно Мерканиин проскользнул внутрь, готовый к западне. Белый дракон слишком хорошо владел собой, он наверняка и раньше встречал и побеждал воинов. Возможно, у него была целая коллекция трофеев — щиты или скелеты рыцарей, которые попались на хитрость дракона и кинулись вслед за ним в припадке бездумной ярости или утомившись поисками второго входа. Рыцарь пробрался через широкий проход, пропахший сыростью, стараясь двигаться так, чтобы не задеть доспехами о камни, радуясь тому, что все части брони хорошо смазаны, не щелкают и не скрипят. Самый незначительный звук разнесся бы по пещере многократным эхом, а он даже беспокоился из-за тихого шума своего дыхания.

Пещера стала шире. Мерканиин проскользнул за угол и внезапно оказался в естественном круглом зале, наполненном палочками, мехом, клочками материи и белыми чешуйками, сложенными в мягкое гнездо. Его глаза быстро привыкли к темноте, и взгляд сам собой обратился к самому светлому месту в логове. Существо величиной с человека, белое, как куриное яйцо, свернулось калачиком посередине гнезда. Рыцарь стал тихо приближаться в предвкушении открытия, тщательно выверяя каждый шаг, стараясь не наступить на что-нибудь, что могло бы сдвинуться или треснуть под его ногой. Одной рукой он сжимал копье, к запястью другой был прикреплен щит.

По иронии судьбы Мерканиина предала его собственная осторожность. Чем продуманнее был каждый его шаг, тем больше осколков оказывалось под ногами и тем основательнее переносил он на них свой вес. Сброшенная чешуя, побелевшая, как старые кости, превращались под его поступью в пыль. Затем он нечаянно наступил на ветку, та вывернулась, отчего защелкали и застучали друг о друга мелкие камни. Рыцарь замер на месте.

Из глубины пещеры послышался пронзительный крик, за ним шуршание и скрип кожистых крыльев. Мерканиин едва успел поднять копье и закрыться щитом до того, как на него обрушился белый дракон. Чудовище взмахнуло крыльями над спящим существом, запрокинуло голову и растопырило когти, его голубые глаза мерцали красным в столбе солнечного света, льющегося через расселину в стене, язык метнулся наружу, и оно выдохнуло похожую на облако струю.

Мерканиин увернулся, но зацепился сапогом за ветку. Споткнувшись, он попытался сохранить равновесие, что удалось ему только наполовину. Падая, рыцарь извернулся и, метнув копье, сжался, предчувствуя муки ледяного дыхания, но ожидаемое им ощущение так и не наступило. Нельзя было назвать холодом то, от чего крепко сковало каждый его мускул — то оцепенение, с которым он тщетно пытался справиться. Щит отлетел за камни.

Дракон так исступленно ринулся в атаку, что никак нельзя было медлить. Инерцией чудовище бросило на упавшего рыцаря, сбив того с рог, и дракон крепко схватил его в дикой ярости беспорядочно царапая по доспехам Мерканиина огромными когтями. Один коготь сорвал с его руки латную рукавицу, а другой глубоко порезал щеку, и только шлем спас ухо.

Боль придала Мерканиину сил, и ему удалось освободиться от чар боевого дыхания дракона, парализовавших его сильнее зимнего холода. Он замолотил руками, пытаясь нащупать меч, скорее отчаянно, чем обдуманно. Ухватив эфес, рыцарь рывком освободил руку, открывая брешь в защите, и дракон сомкнул челюсти на его левом плече. Зубы оставили глубокий след на доспехе, давление от укуса отозвалось невыносимой болью. В бешенстве Мерканиин изогнулся и нанес удар. Лезвие меча лишь скользнуло по чешуе, не причинив вреда, но зато рыцарь смог вырваться.

Он уже был не в силах больше терпеть невыносимую боль в плече и отступил, закачавшись, — паника грозила свести на нет многолетнюю боевую закалку. Тут Мерканиин вспомнил о своей чести и пытался заполнить ум осознанием долга. Добро против Зла. Справедливость против несправедливости.

Честь ответила на призыв — эти мысли придали ему столь необходимое второе дыхание. Он стремительно рванулся к копью, ударившись пальцами о древко, и сжал его в незащищенной руке с такой силой, что в ладонь вгрызлись занозы. В этот момент дракон нанес ему удар лапой, так что на шлеме появилась вмятина, а голова загудела, как пустой котел. Ослепленный вспышкой под веками, от которой можно было потерять сознание, рыцарь попытался пронзить глаз чудовища. Металл погрузился в плоть. Дракон заревел, а вслед за ним эхом застонало маленькое существо. Мерканиин надавил сильнее, копье соскользнуло с кости, проникнув глубже, как он теперь увидел, в грудь дракона. Рыцаря залило теплой кровью — оставалось только надеяться, что не его собственной.

Чудовище отступило назад с криком, в котором было больше боли, чем злости. Зубы его разжались, и оно с глухим грохотом рухнуло на пол пещеры. Конечности дракона закостенели, лишь хвост с бешеной скоростью хлестал по камню, голубые глаза, уже стекленеющие перед ликом грядущей смерти, обратились к Мерканиину.

— Ты даешь своим жертвам право на последнюю просьбу? — булькающе проскрежетал дракон — и кровавая пена пузырилась на его губах.

Изумленный таким обращением, Мерканиин ничего не ответил, стараясь отдышаться.

Дракон закрыл глаза и закончил, не дождавшись ответа:

— Пожалуйста, позаботься о моем сыне. Он не тот, кем кажется. — Широкая грудь чудовища тяжело вздымалась, он с трудом приоткрыл один глаз. — И я тоже.

Напряжение стоило слишком многих сил. Глаз резко закрылся, а из пасти полилась кровь, окрасив нос и зубы в алый цвет. Дыхание остановилось.

Мерканиин ощутил, что его собственное сознание помутилось. От кружащихся точек света его зрение затуманилось, голову заполнил гул, становящийся все громче, слабость охватила тело, и рыцарь был вынужден опуститься на колени и опереться ладонями, которые стали ватными и перестали ему повиноваться, о каменный пол пещеры. Постепенно зрение восстановилось, гул в голове уменьшился, а затем стих, оставив после себя тишину, нарушаемую только размеренным урчанием, доносящимся из глубины пещеры.

Но сейчас Мерканиин не обращал на него внимания, не желая так скоро сталкиваться с еще одним драконом — не важно, какого размера. Он внимательно оглядел своего мертвого врага.

Массивное тело вытянулось в темноте на каменном полу, спокойное и безвредное. На шкуре дракона остались следы множества старых ран, некоторые из них, слишком прямые, были, очевидно, нанесены в бою мечом или топором, параллельные разрезы сохранили память о когтях, а рваные овалы означали укусы; один рог был короче другого и заканчивался зазубренным обрубком; морда тоже была покрыта шрамами.

Несмотря на ненависть, Мерканиин на мгновение ощутил жалость к созданию, из-за злобности которого его рыцарская честь велела не испытывать сострадания. Несмотря на явно обманчивое нежелание вступать в бой, сражаться дракон умел, причем хорошо. Рыцарю стало интересно, у всех ли драконов так много боевых ран. Это представлялось маловероятным. Только храбрейшие из людей отваживались встретиться один на один с такими существами, а большинство хищников, кроме самых глупых, предпочитали искать добычу помельче.

Мерканиин не мог понять, почему именно на этого дракона так часто нападали. Зло, свойственное белому монстру, могло послужить достаточной причиной только для по-настоящему самоотверженного рыцаря; а сам дракон действовал так, будто не стремился вступать с ним в битву. Чудовище, которое большую часть своей жизни занимается разжиганием вражды, несомненно, сочло бы появление рыцаря вызовом, а не приходом незваного гостя, на которого можно не обращать внимания, пока он не вторгся в логово и не стал представлять опасность для семьи.

Древко копья все еще торчало из-под дракона. Мерканиин схватился за него, напрягся и потянул. Однако оружие уже было сломано, поэтому высвободилось резко, легче, чем полагал рыцарь, и его отбросило назад. Мерканиин сохранил равновесие, но от внезапного движения у него снова закружилась голова, В руках его оказался окровавленный обломок копья.

Мерканиин отбросил бесполезную палку в сторону. Она с глухим стуком ударилась о стену пещеры, затем с деревянным грохотом прокатилась по груде мусора. Последние слова дракона отозвались в голове рыцаря. Все легенды, все прочитанные им книги говорили о том, что белые драконы лишены всякой чести. Откуда тогда преданность своему детенышу, заставившая его сражаться тогда, когда он вполне мог спрятаться, подвигнувшая на то, чтобы обратиться к врагу с просьбой вырастить отпрыска? Неизбежные сомнения доставляли Мерканиину больше беспокойства, чем сложившиеся обстоятельства. Любое из злых существ, с которыми ему приходилось когда-либо сталкиваться, отправило бы на вражеский меч родную мать, лишь бы спастись.

Мерканиин вернулся к гнезду, к маленькому белому созданию, детенышу дракона. Он не чувствовал себя связанным обещанием со Злом. Честь подталкивала его к тому, чтобы идти дорогой долга, посылая к демонам все условности. Однако отчаяние, прозвучавшее в голосе дракона, отозвалось в сердце рыцаря, слова засели у него в голове.

«Позаботься о моем сыне». Он ничего не должен врагу, но все же взглянет на его детеныша.

Дракончик съежился в середине коридора. Он очень походил на родителя цветом и внешним видом, хотя было очевидно, что он еще очень мал. У него отсутствовала угловатость взрослого, тело было округлым и толстым. Несмотря на более мягкие черты, чем у старшего, ничего привлекательного в нем не было. Он вытягивал длинную, покрытую белой чешуей шею, широко раскрывал пасть, высовывая раздвоенный язык, и жалобно шипел. При виде Мерканиина дракончик забил неуклюжими крыльями и еще шире разинул пасть, показавшись рыцарю какой-то древней рептилиеподобной птицей. Из опыта лет, прожитых с Дамирнией и ее животными, Мерканиин знал, что причины этих движений очень просты: дракончик был слишком мал, чтобы отличить друга от врага, и просто хотел, чтобы его покормили.

Вынув из ножей меч, Мерканиин подошел ближе к детенышу. Когда он остановился рядом, существо задвигалось еще беспокойнее, шипение стало неистовым, а пасть раскрылась шире некуда в предвкушении еды. Взгляд огромных голубых глаз обратился на рыцаря, разумный не по годам, но для племени драконов в этом не было ничего необычного. Человеческие глаза. Мерканиин усилием воли освободил свой разум от сравнений. Ему встретилось существо — носитель наивысшего Зла — хоть и очень юное. Рыцарь не мог позволить ему достичь размеров родителя и поднял меч, готовый убить дракончика.

Тот следил за движениями Мерканиина спокойно, насколько может быть спокоен голодный детеныш, ничуть не боясь. Он явно не имел ни малейшего понятия о смерти или опасности, доверчивый, как человеческий младенец. Больше десятилетия прошло с тех пор, как Мерканиин в порыве того, что представлялось ему озарением, внушенным Паладайном, усвоил Рыцарский Кодекс, и он никогда не сомневался в нем. Теперь его засыпало бесчисленным количеством несоответствий. Ощущение чего-то неправильного, преследовавшее его с тех пор, как он покинул Дамирнию, разгорелось теперь диким пламенем, и рыцарь, в конце концов, познал сомнение. Сомнение. Оно поглотило Мерканиина, в одно мгновение накрыв его сознание. Сомнение напало на него в виде намеков и подсказок, которые он не мог связать воедино, а также во внутренней неуверенности, которую он не осмеливался принять в расчет. Слишком много мелочей, касающихся этого дракона и его отпрыска, не вписывалось в привычное поверхностное представление о реальности, основанное на одной фразе и трех сотнях определявших ее томов: «Моя честь — это моя жизнь». Мерканиин сосредоточился на своем девизе, пытаясь с его помощью совершить самое обычное, не требующее размышлений действие. Но вместо того чтобы зарубить врага, меч застыл в воздухе. Медленно, очень медленно рыцарь опустил руку, сжимавшую клинок.

Здравый смысл говорил Мерканиину: создание принадлежит Злу. Люди, а не волшебные существа рождаются невинными, безгрешными, только людям не предписана заранее определенная форма поведения. Легенды, в которых он никогда бы не усомнился, говорили, что любой дракон обычного цвета — плохой дракон, а любой дракон металлического оттенка — хороший. Рождение, а не окружение определяло природу этих существ. Однако глаза детеныша свидетельствовали о другом: простодушные и доверчивые, они откровенно нуждались в помощи.

Мерканиин вложил меч в ножны. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он последний раз обдумывал свои поступки. Честь всегда вела его, направляла на путь добродетели, подавляя любые опасения осознанием справедливости. Теперь, впервые, честь подвела его, Рыцарь ощущал себя совершенно одиноким и так же отчаянно нуждался в помощи, как и детеныш. Пустота внутри Мерканиина разрослась до бескрайнего отчаяния. Наконец пришел ответ, который раньше ускользал, потому что разум рыцаря не мог его принять. То, что делало его неполноценным, нечто безымянное, за чем он гнался, было тем же самым, от чего он старался убежать: Дамирния. Одна одержимость славой не могла больше вести Мерканиина за собой. Его жизнь была неполноценной без любви.

Рыцарь опустился на каменный пол и погрузился в размышления. Голодное ворчание дракона служило отдаленным фоном для мыслей, от которых он так давно отказался, прячась от них за Кодекс, который предпочитал никогда не подвергать сомнению: «Несмотря на всю свою злую природу, дракон проявил больше чести, чем я. Даже на пороге смерти он в первую очередь был верен своей крови, тогда как я покинул свою любовь…» Чувство вины наполнило Мерканиина. Пытаясь разобраться в себе, он разглядел и другие тонкости. Многие свойства дракона не вписывались в общую схему.

Во-первых, он был больше, чем следовало из источников, изученных Мерканиином, — почти в десять, а не в пять человеческих ростов. До сих пор он оставлял это без внимания, зная, что враг часто воспринимается больше, чем он есть. Сельские жители тоже часто говорят о кусачем щенке как о волке. Но он обычно не становился жертвой заблуждений, на которые попадались не особо умные люди. Дракон был намного больше по размеру.

Во-вторых, нежелание дракона сражаться выходило за рамки всех привычных представлений. Определенно, причиной этому были не страх и не беспомощность. Мерканиин не стал бы обманывать себя. Как и во многих битвах с опытными врагами, удача играла такую же роль, как и мастерства лежать мертвым на полу пещеры с равной вероятностью мог он, а не дракон.

Завершало картину последнее несоответствие, которое больше всего смущало рыцаря, — дыхание дракона, едва коснувшееся его и временно парализовавшее. Он ждал тогда, что на него обрушится струя ледяного воздуха, и был уверен, что мускулы должны замерзнуть на месте. Теперь Мерканиин не мог припомнить, чтобы во время атаки чувствовал холод, а пар, которым дохнул дракон, походил скорее на облако газа, а не на ледяной воздух. Ответ пришел быстро: «Только серебряные драконы могут выдыхать парализующий газ».

Ужас сковал грудь рыцаря, его сердце, казалось, перестало биться, и он чуть не задохнулся от недостатка воздуха. Вскочив на ноги, Мерканиин, не обращая внимания на охватившее его головокружение, на не желающее слушаться тело, которое словно пронзило иглами от резкого прилива крови, бросился к телу взрослого дракона, вынимая на бегу нож.

Прошла целая вечность, пока ему удалось отковырять с помощью ножа чешуйку, обнажив участок кожи, розовой, как у поросенка. Он бросился наружу, сопровождаемый непрекращающимся визгом маленького дракона, и поднял чешуйку вверх, к вечернему свету. Она была белой, чисто белой, даже без намека на металлический блеск.

Облегчение, охватившее Мерканиина, тем не менее, не поколебало мрачную уверенность в том, что он убил создание наивысшей справедливости, дракона, оберегая которого ему следовало бы пожертвовать собственной жизнью. Его мысли стремительно вернулись к образу поросенка. Не все свиньи были розовыми, только те, которые, когда вырастут, станут белыми. Только альбиносы. Свет едва просвечивал сквозь чешуйку, хотя с пробуждением понимания казался ослепительным. Дамирния выходила не одного красноглазого кролика, такого же безупречно белого, как и оба дракона, встреченные им сегодня. У грызунов-альбиносов были розовые глаза. У других — свиней, лошадей и человеческого ребенка, которых он видел, глаза были голубыми. Голубыми, как у этого дракона.

За пониманием стремительно последовало раскаяние, от которого Мерканиин чуть не тронулся рассудком.

«Я убил одного из самых могущественных служителей Добра! — Еще худшая мысль нагнала первую. — Я чуть было также не убил детеныша серебряного дракона!»

Слезы бессилия обожгли ему глаза, и чувство вины скорбно воззвало к совести. Рыцарь не пытался объяснить или оправдать свой поступок. Другие так же легко пришли бы к подобным выводам. Но он же не другие! Долг чести велел ему исправить причиненный ущерб, и Мерканиин извлек средства сделать это из самой глубины своей души.

«Я должен позаботиться об этом ребенке. Я должен вырастить его. У Дамирнии это должно получиться». Рыцарь знал, что его жена никогда раньше не видела драконов, но она заботилась о самых разных животных.

— Моя честь — это моя жизнь, — прошептал Мерканиин, однако слова перестали вести его за собой.

Эта потеря испугала рыцаря, и он почувствовал себя абсолютно одиноким — впервые с тех пор, как началось его рыцарское обучение. Жизнь Мерканиина состояла не только из того, чтобы быть Соламнийским Рыцарем. Оставалась еще Дамирния, если только она будет милосердна и примет назад столь недостойного супруга — а теперь еще и с детенышем серебряного альбиноса. Мерканиин не был уверен, что это укладывается в одни рамки с его представлениями о чести, не был уверен, стоит ли это делать, — слишком многие, включая самых стойких приверженцев справедливости, обращали внимание только на внешнюю сторону вещей.

Но умирающий серебряный дракон возложил на него ответственность, которую рыцарь не осмелился бы доверить никому другому. Найдутся те, кто воспользуются его присутствием в доме, чтобы оскорбить рыцарей, — те, кто посчитают связь с «белым» драконом доказательством того, что Рыцари Соламнии вступили в союз со Злом, что они достойны презрения, изгнания и даже смерти. И среди самих рыцарей многие не поверят ему и даже не станут слушать объяснений. По-видимому, от такой же судьбы страдал дракон: злые презирали его за то, что он добр, а добрые — всего лишь за внешний вид.

Мерканиин вернулся к входу, придумывая и отвергая один за другим возможные способы перенести детеныша дракона к фургону, взятому для тела его родителя. Теперь, впервые за то время, как его одержимость честью и славой сыграла с ним злую шутку, рыцарь покраснел от одной мысли о том, чтобы выставлять напоказ свою добычу и геройство: «Моя победа обернулась позором, постыдным поступком, достойным сожаления. Я выбрал нелегкий путь, однако даже так не смогу искупить вину. Но, в конце концов, — с надеждой подумал он, — моя честь обретет другую цель, а не просто исчезнет».

Мерканиин снял латные рукавицы и шлем, затем вошел внутрь драконьей пещеры.