Дэн Харнден Середина ничего

Это была совсем крохотная, но самая обычная деревушка из тех, что городские жители считают идиллическими, полагая, что жить там проще и спокойнее. В центре находилось всего несколько магазинчиков. Если вдруг требовался товар, которого не оказывалось в местных лавках, то приходилось или долго ждать, пока его доставят, или отправляться в еще более долгий путь за тридевять земель — третьего не дано. Но нужда в этом возникала редко. Деревушка сама обеспечивала себя всем необходимым и почти совсем не соприкасалась с внешним миром. Все очень тихо и старомодно.

Кое-кто из жителей устроился на некотором расстоянии от самой деревни, другие выстроили дома прямо в ней, причем очень близко друг к другу. Жилища и другие строения отличались простотой. Почти все они были обшиты корой, что вообще очень популярно среди сельских жителей. По сторонам не очень длинной главной улицы, мощенной глиной и каменной крошкой, росли старые ветвистые деревья, скрывая многие дома от посторонних взглядов. Но главная улица, как можно было бы предположить, не шла через всю деревню. Вместо этого она расширялась и заканчивалась кругом с лужайкой внутри. Если бы кто-то пролетал над деревушкой — ну хотя бы, скажем, дракон, — улица напомнила бы ему замочную скважину. Просто прелесть.

Не все было сделано из древесной коры. Вокруг лужайки стояли здания из обветренного серого камня. Здесь находился деловой район: кузница, крупная лавка, где продавались продукты и другие товары, трактир и большое здание, служившее архивом. Единственным источником доходов, требующих сношений с внешним миром, у жителей деревушки было сохранение, переписывание, копирование и последующая продажа древних манускриптов. Очень скрупулезная работа. Из всех зданий наибольшей популярностью пользовался трактир.

Было еще слишком рано для того, чтобы хоть кто-нибудь из достойных граждан заглянул выпить, и трактир пустовал. В этом не было ничего необычного, но отсутствие покупателей в продуктовой и кузнечной лавках настораживало, так же как и гневные возгласы, доносившиеся из архива, служившего в трудные времена местом городских собраний. Раздавался стук кулаков по столам, слышались взаимные оскорбления. В воздухе витал страх, безмятежность этого тихого села была нарушена.

Чрезвычайное собрание в архиве состоялось из-за того, что недавно видели дракона. Все жители без исключения явились на заседание и громогласно участвовали в обсуждениях.

— Что это был за дракон? — прокричал кто-то.

— А как ты думаешь, глупец? — сердито огрызнулся Гликор, управляющий работой архива.

— А почему мы должны быть так уверены, что он прилетал на разведку? С какой стати дракону нападать на нас? — поинтересовался еще один деревенский житель.

— Заткнись! Будто сам не знаешь, — ответил Сморг, старший кузнец.

Последовал громкий продолжительный обмен разрозненными репликами. Мойн Ранкель давным-давно научился не обращать внимания на вспышки бурной активности своих избирателей и был уверен, что нашел выход из затруднительного положения. Он только ждал, пока стихнет шум.

С худшей ситуацией Мойну Ранкелю пока не приходилось сталкиваться, и возникшая среди людей паника угрожала разрушить все, чего им с таким трудом удалось достигнуть. Но Мойн Ранкель был изобретательным предводителем — некоторые считали его слегка высокопарным — и, когда он поднялся на ноги, горожане постепенно обратили к нему свои взгляды. Все затихли. Мойн Ранкель, фигура, производящая впечатление, дал тишине повисеть в воздухе, перед тем как заговорил. Виртуозный политик.

— А каковы, прошу сказать, твои предложения? — спросил он, пристально глядя на Сморга. — Мечи и стрелы из твоей кузни против дракона?

Сморг не нашелся что ответить.

— А у тебя как? — Мойн Ранкель перевел взгляд на Гликора. — Может, стоит написать дракону письмо и твое красноречие убедит чудовище поискать для разрушения другую деревню?

Молчание.

Мойн Ранкель обратился к собранию, говоря самым примирительным тоном:

— Настали действительно трудные времена. Я не вижу никакого приемлемого решения нашей проблемы, и поэтому нам придется выбирать из неприемлемых вариантов. Я уверен, поразмыслив над серьезностью нашей ситуации, вы согласитесь, что мой план — единственно возможный.

Он в деталях обрисовал свой план, затем уселся на место с таким утомленным видом, который ясно давал понять, что сам он смирился с неизбежным. Мастер-манипулятор за работой. Но, как и у всех остальных членов сообщества, пот, струившийся у него со лба, был вполне натурален.

Много часов спустя, незадолго до восхода солнца, план действий Мойна Ранкеля в конце концов приняли, хотя в случае провала вина должна была пасть исключительно на него. Один только Мойн Ранкель понимал; что никаких обвинений не последует — не останется живых, чтобы их предъявить. Покинув собрание, он поймал себя на мысли, что никак не может постигнуть, почему Богам было угодно дать ему управлять такими тупицами.

«Почему я?» — думал он, направляясь в лес, на самую важную и самую пугающую встречу своей жизни.

Он с трудом пробирался по давно нехоженой тропе; с каждым шагом лес становился все более темным и зловещим. Руководство — меч о двух острых концах, понял Мойн Ранкель; идея принадлежала ему, на его долю и выпало ее осуществлять. Как жаль, что иначе с драконом никак не справиться. Но любые привычные средства обороны были, что очевидно, бессильны, оставался только один вариант — магия. И хорошо ли, плохо ли, но это означало, что придется идти к Лозлану.

По великому множеству причин никто не желал иметь с Лозланом дело. Его вид и манера общения внушали ужас. Глаза Лозлана напоминали светящиеся красные щели, лицо было сплошь покрыто морщинами, но ни одна из них не говорила о том, что их обладатель хоть раз в жизни улыбнулся. Он относился к тому роду людей, которых невозможно представить детьми. И в самом деле, ходили слухи, что Лозлан родился старым, уже с бородой. Какова бы ни была правда, но его детство явно осталось далеко-далеко позади, и, хоть маг не состоял в союзе с Богами Тьмы, не принимал он и сторону Света. С ним никогда ни в чем нельзя было быть уверенным.

Страшнее дракона и Лозлана был дракон без Лозлана, поэтому Мойн Ранкель продолжил свой путь к жилищу мага. Дойдя до вершины, он внезапно ощутил чье-то присутствие и замер на месте как вкопанный. Краем глаза Мойн Ранкель заметил, как что-то пошевелилось за деревом.

Но там ничего не оказалось.

Он повернулся на следующее движение и опять ничего не увидел. Что бы это ни было, ему удавалось оставаться вне поля зрения, всегда опережая Мойна Ранкеля. От этого можно было сойти с ума. А затем внезапно громко каркнула ворона. Мойн Ранкель от неожиданности резко развернулся и, зацепившись ногой за выступающий корень, рухнул на землю:

— Будь ты проклята! — злобно прокричал он, с трудом поднимаясь на ноги и отряхиваясь от грязи.

Прямо перед ним стоял Лозлан.

Мойн Ранкель открыл рот от удивления. Маг злорадно улыбнулся.

— О, кто же это, если не великий предводитель собственной персоной, — прошипел Лозлан и велел: — Проходи!

И великий предводитель последовал за ним.

Жилище Лозлана было столь же своеобразно, как и сам Лозлан. Постоянный туман окутывал сооружение, скрывая его от посторонних взглядов, внутри из-за того же тумана у наблюдателя складывалось устрашающее впечатление, что мира снаружи больше не существует. И, возможно, в каком-то смысле так оно и было.

Лозлан предложил Мойну Ранкелю чашечку чаю, и по столу в их сторону пошел чайник. Мага позабавила нервная реакция гостя — такие уж у него были манеры.

Мойн Ранкель изо всех сил старался сохранить присутствие духа. Когда чайная чашка спросила у него, сахара ему или молока, он не смог сдержаться и, заикаясь, проговорил:

— Из-з-звини за беспокойство, Лозлан, но я п-при-шел из-за того…

— Я знаю, почему ты пришел, — прервал его маг. — И это будет тебе дорого стоить.

— Сколько? — в страхе спросил Мойн Ранкель.

— Не совсем все.

Именно такого ответа Мойн Ранкель и ожидал. И все же разве у них был выход?

— Ты защитишь нас от дракона?

— Не знаю. Драконы опасны, — уклончиво ответил Лозлан.

Мойн Ранкель почувствовал, что маг играет с ним.

— Тогда, как ты считаешь, нам лучше покинуть деревню?

— Необязательно. Я тоже опасен, и, если мы сойдемся в цене, я, очень может быть, смогу справиться с драконом.

— То есть ты думаешь, что можешь спасти нас? — настаивал Мойн Ранкель.

— Я не могу спрятать город, по крайней мере, надолго, — погрузился в размышления Лозлан. — И вряд ли мне удастся убедить чудовище не нападать на вас.

— Что же тогда можно сделать?

— Тогда нам остается только обхитрить дракона.

— Нам? — Мойн Ранкель ощутил внезапную слабость.

— Да. Тебе, мне и этим недоумкам, которыми ты столь нелепо управляешь.

— Не понимаю.

— Тогда я объясню.

Впервые Мойн Ранкель увидел, как по лицу мага пробежало что-то почти похожее на улыбку.

Идея Лозлана была такова: деревенские жители собирают все свое золото, серебро, драгоценности, монеты и все остальное, имеющее хоть какую-либо ценность, и сваливают все огромной приметной грудой на деревенской лужайке. «Приманка для дракона» — так он это назвал. Вид сокровища, предположил маг, непременно отвлечет внимание крылатого существа. Настолько, что оно отложит разрушение города и подлетит, чтобы получше рассмотреть. Подлетев ближе, дракон (следует надеяться) не заметит возникающую вокруг него магическую сферу, а к тому времени, когда произойдет то, что должно произойти, будет слишком поздно. Его смертельное огненное дыхание не сможет выйти за пределы невидимого шара Лозлана, и дракон испепелит сам себя, а не деревню. Что же касается жителей, в их роль входило заниматься своим делом в пределах видимости, действуя так, как будто это самый обычный день, и не возбуждать подозрений.

— Правда, умно придумано?

«Типично, — подумал Мойн Ранкель. — Он не только запрашивает немыслимую цену, но еще и заставляет нас рисковать жизнью ради собственного развлечения».

— Драгоценности, скорее всего, будут уничтожены жаром. Но какая бы часть их не сохранилась, мы будем рассматривать ее как часть моего вознаграждения, — добавил Лозлан.

Через несколько часов переговоры, наконец, завершились. Они прошли даже хуже, чем рассчитывал Мойн Ранкель, так как за свои магические услуги Лозлан потребовал высокий годовой процент от скромных доходов деревни. Со своей стороны маг согласился в будущем, пока жив, защитить деревню от этого дракона и любых других. На последней части настоял Мойн Ранкель.

— Ты ставишь тяжелые условия, — сказал Лозлан.

— Когда мы приведем твою ловушку в действие? — спросил Мойн Ранкель, не обращая внимания на саркастическое замечание.

Лозлан выглянул из окна в непроницаемый серый туман.

Очевидно, маг что-то разглядел в нем или сквозь него, поскольку, когда он, в конце концов, повернулся к Мойну Ранкелю, у него был готов ответ:

— Утром, через три дня.

— Три дня! Не очень-то много времени! — удивился Мойн Ранкель.

— Коль так, поспеши скорей к своему маленькому анклаву и скажи этим идиотам, чтобы они начинали или собирать ценности, или паковать скарб. Все. Меня ждут другие дела.

Лозлан отвернулся. Кресло вытолкнуло Мойна Ранкеля, дверь распахнулась. Встреча закончилась.

В дверях Мойн Ранкель задержался, собираясь задать магу заключительный вопрос. Но не успел он произнести и слова, как створки захлопнулись, ударив его по носу и отбросив на землю.

— Будь ты проклят! — только и смог произнести Мойн Ранкель.

Вытерев текущую из носа кровь, он пустился в долгий путь назад.

— Цена слишком высока! — возмутился Сморг.

— Шестьдесят процентов! Он сошел с ума! — проверещал Гликор.

— Да, сошел, — отпарировал осажденный со всех сторон Мойн Ранкель. — И сделка, честно говоря, дурно пахнет. Но помните, что Лозлан очень стар и, скорее всего, долго не протянет.

На самом деле он не имел ни малейшего понятия о возрасте Лозлана, но выглядел тот старым, и не следует забывать, что Мойн Ранкель был политиком.

— Мне это не нравится, — проворчал Сморг.

— Мне тоже. Но разве у нас есть выбор? Оставить наши дома, наш любимый архив? Я знаю, это не лучшее из соглашений, но повторяю, это наш единственный шанс. Наш единственный шанс.

— Но все наши ценности… — заговорил один из старших писцов.

— Да, свалить в груду на деревенском лугу, — ответил Мойн Ранкель. Он подробно объяснил возбужденной толпе план Лозлана и вытащил мешок с черными кристаллами. — Лозлан сказал, что у каждого должен быть при себе кристалл, и, когда появится дракон, мы должны встать вокруг лужайки. Он настаивает, чтобы все мы, без исключения, присутствовали в решающий момент, иначе магия не будет иметь успеха. Кристаллы начнут действовать сами по себе точно в нужное время.

— Ты просишь нас довериться этим жалким кусочкам угля? — вопросил Гликор.

— Нет. Я прошу вас довериться мне! — последовал ответ Мойна Ранкеля.

Не так-то просто оказалось заслужить доверие честной компании — спор длился много часов. Но рано утром решение было, наконец принято: с помощью Лозлана, Богов и странных на вид черных камешков они постараются уничтожить дракона.

Сразу же начались приготовления. Обычные дневные дела были заброшены, когда Мойн Ранкель бичом прошелся по деревне, собирая у людей ценные вещи. С большим трудом удавалось убедить столь скаредных людей, как эти, расстаться со своими драгоценностями, несмотря на то, что ставкой была их жизнь. Приходилось уговаривать, а иногда прибегать к откровенным угрозам, чтобы заставить граждан выполнить свой гражданский долг. Мойн Ранкель был уверен, что большинство жителей что-нибудь да утаивает.

Удивительно, однако, сколько богатств смогло накопить за все эти годы столь скромное на вид поселение. Все с удивлением глядели на увеличивающуюся груду сокровищ на деревенской лужайке. Небольшая горка предметов роскоши вызывала тайную гордость — и в то же время подтверждала подозрения, которые давно были у деревенских жителей по отношению друг к другу.

Когда наступил судьбоносный день, люди бродили туда-сюда по улице вокруг лужайки, не очень-то представляя, чем заняться, и нервно проверяли карманы — на месте ли черные кристаллы.

Трудно сказать точно, когда началась попойка. Страх и близость завлекли взбудораженных горожан внутрь трактира. Пока тянулось утро, эль лился все щедрее и щедрее. Даже Сморг и Гликор поддались чарам пенистого напитка. Мойн Ранкель и сам несколько удивился, обнаружив кружку в собственной руке.

Вскоре все сошлись на том, что при других условиях сборище могло бы быть весьма приятным. Многие в холодном медовом зелье обрели свою давным-давно утраченную храбрость; кто-то даже стал вести себя слишком самоуверенно, что показалось Мойну Ранкелю совершенно неуместным. В целом, однако, он не возражал против эля, полагая, что тот поможет людям в решающий момент сохранить мужество, а ему это было на руку.

Вскоре суровое испытание превратилось в праздник. Начались танцы, послышались песни и смех. Даже самые строгие увлеклись празднованием — так они не веселились с самого основания деревни. Люди рассудили, что, если этому дню суждено стать последним, почему бы не сделать его самым лучшим? Это изречение превратилось в девиз. Эль тек рекой.

— Что может быть лучше?!

Тяжело поверить, что эти слова сорвались с губ Гликора.

— Вы превзошли самого себя! — прокричала одна из женщин Мойну Ранкелю, закружившись со своим партнером в неистовом танце.

Ко второй половине дня о драконе крепко-накрепко позабыли.

Первым предвестием того, что веселью конец, было что-то неуловимое в воздухе, что-то неопределимое. Сморг, Гликор и Мойн Ранкель первыми заметили это, а вскоре его почувствовали все и застыли на месте, вспомнив, для чего они здесь собрались. Мойн Ранкель заставил людей занять свои места и не смотреть вверх. Дракон пока был просто пятнышком на линии горизонта, но стремительно приближался.

С каждой секундой люди пугались все больше. Мойн Ранкель молился, чтобы у них не сдали нервы и они не бросились бежать в разные стороны.

— Стойте на месте! — прокричал он.

Непонятно, по какой причине, но они сделали, как сказал Мойн Ранкель, вероятно, просто оцепенели. Услышав шум ветра, поднимаемый огромными крыльями чудовища, он в последний раз глотнул эля и взглянул наверх.

Мойн Ранкель стоял, замерев от страха, глядя прямо в глаза дракона, который был теперь настолько близко, что мог бы, дохнув, сжечь их всех. Но дракон не стал нападать сразу. Его внимание привлекла груда сокровищ, и он завис в воздухе прямо над ней.

«Пока все идет так, как и предсказывал Лозлан, но почему, — в отчаянии недоумевал Мойн Ранкель. — черные кристаллы не начинают действовать?»

Внезапно дракон посмотрел на жителей, словно понимая, что попал в ловушку. И тогда, когда неописуемый страх заполнил душу каждого, Мойн Ранкель почувствовал, как что-то зашевелилось в его кармане. Посмотрев по сторонам, он увидел, что из карманов всех присутствующих исходит сверхъестественное сияние, и тут понял, чем точно в нужный момент приводятся в действие кристаллы. Это был страх.

Мойн Ранкель осыпал Лозлана проклятиями, когда ужасной силой его и всех остальных отбросило на каменные стены находящихся за ними зданий. Разноцветные пучки лучей чистой энергии вырвались из всех карманов и прямо над серединой лужайки образовали огромную полупрозрачную сферу вокруг твари. Дракон открыл пасть, и в голове у Мойна Ранкеля не осталось сомнений в том, что случится дальше. Он закрыл глаза.

Прошло несколько секунд, а Мойн Ранкель все еще оставался в живых. Наконец он осмелился медленно приоткрыть глаза, и взгляду его предстало зрелище, которого ему никогда не забыть: сфера Лозлана волновалась, а внутри нее дико корчился дракон, на которого обратился им же и порожденный огонь. Мойн Ранкель отчетливо видел, как существо кричит от боли, но ни один звук не проникал за пределы магической сферы. Прошло много минут, пока не прекратилась агония дракона.

И тогда сфера стала сразу распадаться. Когда кристаллы пришли в состояние покоя, Мойн Ранкель и остальные по стенам сползли на землю. Обгорелое, все еще тлеющее тело дракона упало наземь не больше чем в десяти футах от задыхающегося Мойна Ранкеля. Искры опалили ему одежду и руки.

Все кончено. Чудо произошло, и дракон лежал мертвым посреди деревенской лужайки рядом с грудой уцелевших сокровищ. Жители ринулись подбирать свое добро, но не успели они до него добежать, как сокровища исчезли. Мойн Ранкель понял, что таков был план Лозлана с самого начала. Он почти слышал, как маг смеется.

В изумлении поселяне разглядывали огромную, дымящуюся тушу и смотрели друг на друга. Эль опять пошел по кругу, и вскоре кто-то вонзил свой меч в безжизненное тело. Его примеру последовали другие, пока это не превратилось в неистовство. К закату зазвучали рассказы о личной храбрости. Все превозносили своего великого предводителя Мойна Ранкеля, который привел их к победе.

Вот как оно началось, ежегодное празднество на деревенской лужайке — время свободы, упадка нравов и излишеств, — и проводилось каждый год в течение семнадцати лет. Многие из первых участников еще оставались в живых и собирались в этот день, их звездный час, упиваться допьяна напитком, действующим сильнее, чем эль, — воспоминаниями о воображаемых подвигах. Это был самообман, который в действительности поддерживал жизнь в Лозлании — деревушка теперь, по последнему требованию Лозлана, носила его имя. Все очень тихо и старомодно.

Солнце все утро то скрывалось, то вновь выглядывало из-за облаков. Погода могла быть какой угодно. Для Мойна Ранкеля, стоявшего у черного хода своего дома, это не играло никакой роли. Сегодня он будет отдыхать и расслабляться, невзирая на погоду. Если пойдет дождь, он останется под почти не протекающей крышей. Если нет — замечательно проведет время в гамаке. Очень важно — для человека его лет — достаточно отдыхать. До празднования оставалось два дня. Последние семнадцать лет не были особенно благосклонны к предводителю лозланцев. Его некогда величественная, внушавшая робость фигура несколько округлилась, и он определенно лишился былой подвижности. Его ум, однако, оставался по-прежнему проницательным. Он удерживался у власти все эти годы, несмотря на все увеличивающееся количество угроз со сторон все увеличивающейся толпы недоброжелателей. Неблагодарные глупцы. Откуда ему было знать, что Лозлан протянет так долго?

Непредсказуемое солнце выглянуло из-за облаков, открыв многообещающий клочок голубого неба. Мойн Ранкель счел гамак подходящим для дневного отдыха и посмотрел на шелестящие прямо над головой листья. Он рассудил, что день весьма благоприятен для глубоких раздумий, особенно для человека такого потенциала. Надо было решить немало вопросов.

На вечер была назначена встреча в архиве, и Мойн Ранкель ожидал, что на него непременно набросятся с градом упреков. Так всегда случалось, когда подходил срок ежегодных выплат Лозлану. Обремененные чрезмерными налогами деревенские жители давным-давно перестали испытывать благодарность за свое спасение и теперь ожесточенно нападали на Мойна Ранкеля, обвиняя его в своем крайне стесненном финансовом положении. Ежегодные урезания шестидесяти процентов годовых для Лозлана оказались непосильной ношей для маленькой деревушки. Теперь многие считали, что Мойну Ранкелю следовало тогда поторговаться подольше.

«Что необходимо, — думал про себя лозланский предводитель, неуклюже переворачиваясь, поудобнее устраиваясь в гамаке, — так это какое-нибудь новое доказательство моей руководящей роли, которое произвело бы впечатление на людей».

Требовалось хорошенько поразмыслить об этом. Вскоре Мойн Ранкель заснул.

Через несколько часов он открыл глаза. Солнце опять отбилось от облаков, его лучи проникали сквозь качающиеся листья, из-за чего Мойн Ранкель, лежа без движения, прищурился. Шум ветра, пение птиц, жужжание насекомых и шуршание маленьких зверьков в кустарнике слились в убаюкивающую колыбельную. Предводитель опять было задремал, когда вдруг что-то привлекло сонное внимание.

Непривычный звук.

Широко открыв глаза, он внимательно прислушался. Да, опять. Так хорошо слившийся со звуками леса, что его легко можно было не заметить. Это была странная музыка.

Мойн Ранкель сел, схватился за меч и отправился в ближайший лес. Он собирался найти источник звука.

Остановился предводитель на открытом участке леса, расчищенном под пашню. Странная, волнующая музыка доносилась из-за небольшого холма, откуда-то из-за густой растительности прямо перед ним. Не славящийся особенно легкой походкой Мойн Ранкель, подойдя ближе, постарался ступать осторожнее. Теперь он различил, что нарушитель тишины играет на каком-то струнном музыкальном инструменте, причем весьма умело. Когда предводитель находился всего лишь в нескольких футах, музыка внезапно стихла. Мойн Ранкель остановился и стоял не дыша, не совсем представляя, что делать, и чувствовал себя весьма глупо. Он задержал дыхание на несколько долгих секунд, пока не началась другая мелодия — в ней звучали слова.

Много лет предводителю не доводилось слышать столь совершенного пения. У голоса был приятный тембр, он был сочен и искусен. Слова, едва различимые и странно влекущие, казалось, обращались прямо к Мойну Ранкелю.

— Насмерть стоять иль на шаг отступить, слово промолвит — мечом поразить.

«Как уместно», — подумал Мойн Ранкель. Он слушал, стараясь не шуршать листьями, прикованный к месту и очарованный. Да, песня действительно отражала самую суть его неприятностей. Столь чудесной музыки предводитель никогда не слышал. «Но кто выбрал для песни именно эти слова и почему? Когда песня закончится, я выясню это». Подавив в себе желание захлопать в ладоши, Мойн Ранкель взмахнул мечом и ринулся вперед сквозь кустарник. Певец оказался стройным молодым человеком лет двадцати или даже меньше, с копной светлых волос, ниспадающих на плечи. Юноша вскочил на ноги, уронив инструмент на землю, и в его янтарных глазах промелькнул страх.

— Кто вы? Чего вы хотите? У меня нет денег, — с дрожью в голосе произнес молодой человек.

— Кто я? Ну, я человек с мечом, который обнаружил незнакомца в лесу около своего дома. А теперь — кто ты и что здесь делаешь? — Мойн Ранкель нахмурил бровь, повторяя жест Лозлана, который он считал самым устрашающим.

— Я навещаю.

— Навещаешь кого?

Менестрель на мгновение запнулся, потом ответил:

— Я навещаю этот край. — Увидев, что этого недостаточно, он быстро добавил: — Просто прохожу мимо.

— На пути куда? — потребовал ответа глава Лозлании.

— В большие города к северу, искать работу. Там, откуда я иду, настали тяжелые времена. Немногие могут позволить себе мои услуги, — сказал юноша, показывая на инструмент; его тон сталь чуть высокомернее. — Вам нет нужды угрожать мне мечом. Как видите, я безоружен.

Юноша вел себя слегка вызывающе, напомнив Мойну Ранкелю себя в том же возрасте. Он подозревал, что рассказ незнакомца не во всем правдив, но музыка менестреля была, без сомнения, даром Богов, ничего подобного никогда не доводилось слышать в этой крохотной, закрытой от всего мира деревушке. Обнаружить подобный талант в такой дыре должно послужить к чести предводителя. Мойн Ранкель принял решение.

— Вероятно, я составил о тебе неправильное мнение, — сказал он, вкладывая меч в ножны. — Как тебя зовут?

— Аурэль, — ответил юноша.

— Если ты ищешь работу, — продолжал Мойн Ранкель, — может быть, у меня и найдется что-нибудь для тебя. Твоя музыка поражает воображение. Просто очаровывает.

— Да, так говорят, ваша милость, — подтвердил менестрель, слегка поклонившись.

— Что ж, знаю я публику, которая, прожив без культурных событий много лет, по достоинству сможет оценить твой талант. Толпа не очень большая, имей в виду, но, тем не менее благодарная.

— Сочту эту возможность улыбкой удачи.

— Ну, хватай свой инструмент и следуй за мной. Несомненно, ты голоден.

— Даже не можете представить себе как, — согласился Аурэль, поднимая музыкальный инструмент и следуя за своим новым работодателем.

— Как называется эта штука, на которой ты играешь? — спросил Мойн Ранкель, пока они с трудом пробирались сквозь кусты.

— Я называю его слиттером. Я сам его создал.

Такого чудного и сложного инструмента Мойн Ранкель никогда не видел. У слиттера был двойной гриф и два комплекта резонирующих струн. Музыка возникала, если играть с обоих концов против середины. Чем больше Мойн Ранкель смотрел на инструмент, тем больше удивлялся, что кому-то пришло в голову смастерить столь замысловатое устройство.

— А скажите мне, ваша милость, у вашей деревни есть название? — поинтересовался по дороге Аурэль.

— Она называется Лозлания, — ответил Мойн Ранкель и добавил про себя: «А может, когда-нибудь станет называться Ранкелия».

— Какое благозвучное имя, — отметил юноша.

Менестрель с жадностью накинулся на еду, и некоторое время оба ели молча.

— У вас хорошее настроение, ваша милость, — наконец сказал Аурэль, глядя, как Мойн Ранкель запивает ужин несколькими хорошими глотками эля.

— Да, сейчас у лозланцев счастливые времена. Через несколько дней в деревне состоится ежегодное празднество в честь нашего чудесного спасения — благодаря мне — от страшной опасности, — Он прожевал особенно жесткий кусок мяса. — В мои намерения входит, чтобы ты выступил на этом празднестве.

— Весь в предвкушении, ваша милость.

— Более чем уверен, Аурэль, что ты окажешься самым лучшим развлечением в этих местах за многие годы, — сказал Мойн Ранкель, заново наполняя их кружки и делая еще один хороший глоток, — И, скорее всего, ты будешь последним.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил юноша.

— Наша деревня одна из нескольких деревень, затерянных глубоко в этих лесах, далеко от остального мира, далеко друг от друга. Мы специально стремились к полной изоляции для того, чтобы ничто не отвлекало нас от нашей важной работы. Два поселения были разрушены неописуемым ужасом. — Мойн Ранкель остановился, чтобы опять промочить горло. — Благодаря мне с нами все хорошо. Вскоре мы достигнем нашей цели, и люди разойдутся по всему Ансалону, распространяя наши изделия. Тогда эта середина ничего вновь станет серединой ничего. Что ты об этом думаешь, менестрель?

— Странная мелодия, — последовал ответ.

— Ты сможешь ее сыграть? — со смехом спросил Мойн Ранкель, слегка опьяневший.

— Конечно, ваша милость, — сказал Аурэль и потянулся к инструменту.

И опять музыка, казалось, разговаривала с Мойном Ранкелем, пробирая до глубины души. Молодой менестрель, вплетая свой голос в замысловатый узор звука, пел о далеких людях и местах, хотя с таким же успехом мог петь и о Лозлании. Очевидно, во всех маленьких деревушках есть похожие люди в похожих ситуациях. Но прозорливый предводитель знал то, чего парнишка знать не мог, — кое-что делало Лозланию единственной в своем роде.

Когда песня закончилась, несколько строчек припева задержались в памяти Мойна Ранкеля:

Так было давно решено, мужество нам дано, коль успеха не суждено, так было давно решено.

Казалось, слова что-то предвещают Мойну Ранкелю. Теперь он был уверен, что выступление Аурэля окажется именно тем, что деревне необходимо услышать.

— А чем именно занимаются люди в Лозлании? — спросил Аурэль, продолжая разговор с того места, где он прервался.

— Мы делаем то, что должны, — уклончиво ответил Мойн Ранкель.

— Как и все мы, ваша милость. Я не собираюсь навязываться.

Мойн Ранкель с улыбкой поднялся:

— Ты должен простить старика за подозрительность. К нам редко заглядывают незнакомцы. Мы — деревня переводчиков и писцов.

— А что вы переписываете?

— Древние книги, малоинтересные для большинства людей.

— И скоро задача будет выполнена, ваша милость?

— Надеюсь дожить до того дня.

— А о чем эти книги? Кто их написал? — Мелодичный голос Аурэля успокаивал и расслаблял, как и его музыка.

— День был долгим, а рано утром у меня дела. Время ложиться спать, — ответил лукавый политик. Мойн Ранкель был не из тех людей, которых легко расслабить.

Мойн Ранкель остановился перед входом в архив. Он знал, что ждет его внутри. Это был день выплаты Лозлану процента от доходов деревни. Деревенские старейшины всегда присутствовали при вручении кожаных мешков Мойну Ранкелю, который в свою очередь относил их магу. Годы шли, и старейшины постепенно забывали о том, что на них тоже лежит ответственность за принятое всеми семнадцать лет назад решение, поэтому количество оскорблений, обрушивавшихся на того, кого все винили в непосильном финансовом бремени, увеличивалось. Мойн Ранкель вдохнул побольше свежего воздуха и распахнул большую деревянную дверь.

— А, вот и он, — пробормотал один из них.

— Пришел отнести своему волшебнику наши заработанные потом и кровью денежки, — последовало еще одно замечание.

— Вы были бы грудой пепла, если бы не эти деньги, — откликнулся Мойн Ранкель, как обычно защищаясь.

— Может, человеку лучше превратиться в пепел, чем всю жизнь трудиться в поте лица, а получать какую-то жалкую долю своего заработка! — не остался в долгу Сморг.

— Тогда, может, стоит тебе пойти вместо меня и объяснить Лозлану, что вы решили больше ему не платить?

Теперь был черед Гликора нанести удар.

— Люди утратили веру в тебя, Мойн Ранкель. После праздника мы спросим у людей, по-прежнему ли они хотят выбрать тебя для того, чтобы вести нас в будущее.

Впервые за все время на памяти присутствующих Мойн Ранкель не нашелся что ответить. Он знал, учитывая состояние дел, что ему никогда не выдержать этого голосования. И всем в зале это было известно. Мойн Ранкель взвалил кожаные мешки на плечо и посмотрел своим недругам в глаза.

— Посмотрим, — сказал он, отвернулся и направился к двери.

— Мойн Ранкель! — раздраженно выкрикнул Гликор. — Ты сам напросился.

— Да, такова цена спасения неблагодарных глупцов, — спокойно ответил Мойн Ранкель.

Он вышел из здания, трясясь от злости, и направился по хорошо знакомой тропе в лес. Он совершенно не представлял, как ему вывернуться из ситуации.

«Скоро я уже не смогу удерживаться у власти. Но должен же быть какой-то выход!» — Мойн Ранкель, погруженный в размышления, шел вперед, к своему дому.

Недалеко от дома Мойна Ранкеля извивался журчащий ручеек, пробираясь через лес в поисках моря. У ручья Мойн Ранкель застал Аурэля, сидевшего на бережку. Юноша, сжимая в руках свой странный инструмент, пристально вглядывался в тихие водовороты у ног. Когда озабоченный лозланский предводитель подошел ближе, менестрель заиграл самую обворожительную мелодию:

Сила тому не верна, кто не вершит дела, запомни эти слова, коль победа не суждена.

И внезапно Мойн Ранкель как бы прозрел. Он понял, как ему следует поступить.

— Восхитительно, просто восхитительно! — воскликнул он.

— Самому мне больше нравится журчание ручья, — заметил Аурэль.

— Да… Полагаю, оно очень похоже на музыку.

— Но, в отличие от музыки, которая только дает, ручей еще и забирает, — прозвучал странный ответ менестреля.

Мойн Ранкель — не большой любитель философствовать — перешел к насущному для него вопросу:

— У меня есть к тебе предложение. Дело в том, что наша деревня многие годы страдает от невыносимой ситуации. Жадный старый маг несправедливо наложил на деревенских жителей дань. Если поможешь мне разделаться с этим сумасшедшим чародеем, я озолочу тебя, дам тебе больше, чем можно представить даже в самых смелых мечтах.

— Если таково желание вашей милости, — скромно ответил любезный юноша.

— Да, таково, — подтвердил Мойн Ранкель. — И непременно захвати свой инструмент. По дороге я все объясню.

Молодой человек без слов перекинул уникальный инструмент через плечо и последовал за Мойном Ранкелем по заросшей тропе, ведущей на север, к жилищу Лозлана.

После того как Мойн Ранкель объяснил свой план, они шли молча. Каким-то образом у этой мало подходящей друг другу пары получалось понимать друг друга без слов. Казалось, Аурэль излучает некую ауру спокойствия. Оно снизошло и на Мойна Ранкеля и дало ему крайне необходимую передышку от гнета треволнений последних лет.

«Как удачно, — думал Мойн Ранкель, — что этот замечательный молодой человек вошел в мою жизнь».

Они вышли на открытое место перед жилищем Лозлана. Обиталище старого мага больше не было окутано туманом, лишь кое-где виднелись обрывки прозрачной дымки. Мойн Ранкель и Аурэль почти подошли к дверям, когда те распахнулись и в них появился Лозлан.

Если семнадцать лет были не особенно благосклонны к Мойну Ранкелю, то к старому магу время отнеслось с крайней жестокостью. Морщины исказили черты его лица так, что оно казалось лишь отчасти человеческим. Лозлан стоял сгорбившись, опираясь на палку, трясся и на вид был очень немощен. Теперь глаза чародея казались розовыми и светились не так ярко. Мойн Ранкель все эти годы часто задавался вопросом, сколько магии этот изможденный чародей израсходовал и сколько в нем еще осталось.

— Я привел к тебе кое-кого, — начал Мойн Ранкель. Он знал, что обычные правила вежливости безразличны магу, который уже перевел свой взгляд на Аурэля.

— Зачем? — Слабый голос Лозлана все еще сохранял чары свернувшейся кольцами змеи.

— Потому что у него есть необыкновенный дар, доставляющий наслаждение. Я подумал, что тебе это может быть интересно.

Лозлан долго разглядывал менестреля, затем перевел взгляд на кожаные мешки, лежавшие на плече Мойна Ранкеля. Никто не знал, что морщинистый чародей делал с деньгами. Предводитель лозланцев подозревал, что магу доставляет удовольствие просто отбирать их у деревенских жителей.

— Очень хорошо, входите, — нелюбезно сказал Лозлан. Аурэль сел у стены напротив Лозлана и Мойна Ранкеля. Стул, выбранный менестрелем, как и остальные предметы скудной обстановки, видал и лучшие дни.

— Я утратил интерес к примитивным увеселениям этого мира, — сказал Лозлан, — и теперь посвящаю все свое внимание делам, недоступным вашему уму и даже воображению.

Мойна Ранкеля всегда лишала присутствия духа способность чародея читать его мысли.

Он сменил тему:

— Думаю, ты скоро согласишься, что нашему молодому гостю есть чем похвастать.

Мойн Ранкель кивнул менестрелю, который уже настраивал свой инструмент, готовясь играть.


На древе засохшем не зреют плоды.

Деяния прошлого видел ты.

Время исчезло, стерлись черты.

Что можешь сказать ты? Что думаешь ты?


Песня, самая захватывающая из всех, которые Аурэль пел до этого, лилась и лилась, набирая силу, заполняя собой всю комнату. Мойн Ранкель видел, что она глубоко взволновала Лозлана. Маг медленно раскачивался в такт из стороны в сторону. Музыка продолжала звучать:


Внемли словам молодого певца.

Правда стучится в ваши сердца.

Тем, кому рок посылает гонца,

я эту песню спою до конца.


Лозлан поднялся, как бы для того, чтобы похлопать, но на лице его не было и тени удовольствия. Вместо этого его рот приоткрылся, когда он взглянул вниз и обнаружил меч Мойна Ранкеля, выступающий у него из груди. Он попытался заговорить, но не мог. Маг зашатался и повернулся к Мойну Ранкелю, стараясь сохранить равновесие и явно собираясь наложить смертельное заклинание на своего убийцу. Поняв, что это невозможно, он вновь попытался сказать что-то, затем упал на пол.

Едва Лозлан перестал сопротивляться, странный покой снизошел на него. И тогда, неожиданно взглянув на Мойна Ранкеля, он улыбнулся и произнес одно слово. После этого его глаза несколько раз вспыхнули и померкли.

Мойн Ранкель стоял без движения. Прошло несколько секунд, прежде чем он осмелился вдохнуть полной грудью. Предводитель лозланцев был изумлен тем, как просто все получилось. Столкнувшись с безвыходной ситуацией, он вышел из нее победителем.

Мойн Ранкель почувствовал себя еще лучше, обнаружив под полом драгоценности жителей деревни и все те деньги, которые они отдавали в течение семнадцати лет.

Аурэль, которому была обещана значительная доля найденного, помог донести, сколько они смогли поднять, до дома Мойна Ранкеля. В последний момент тому вспомнилось последнее слово Лозлана.

«Глупец».

Мойн Ранкель только рассмеялся.


Ветер разнес запах благовоний, жарящегося мяса и крепкого эля далеко в лес. До Мойна Ранкеля доносились крики и смех. Праздник был в самом разгаре. Предводителю не терпелось рассказать о смерти Лозлана и получить заслуженное одобрение. Он ускорил шаг.

Сморг передал переполненную кружку человеку, поставлявшему свитки, необходимые для их праведного предприятия. В нескольких футах группка женщин смеялась над чьей-то неудачей. К кузнецу и его спутнику подошел Гликор. Поставив свою кружку между кружками этих двоих, глава архива, без приветствия или приглашения, начал свою первую жалобу за этот день. И отнюдь не последнюю.

— Этот напиток сварен не так, как надо. И никогда не бывает правильно сварен.

— Я сыт по горло этим местом, — добавил Сморг.

— А кто — нет? — мрачно согласился Гликор.

— Всё эта бесконечная бедность, которую мы вынуждены терпеть, — пробормотал спутник Сморга.

— Ну, отнюдь не моя вина, что мы находимся в таком печальном положении, — сказал Гликор.

Сморг расправил свои могучие плечи:

— Не понимаю, почему бы нам просто не уйти из деревни. Мы уже перевели и скопировали столько, что можем завалить пергаментом весь Ансалон.

— Мы об этом уже говорили, — огрызнулся Гликор, разозлившись по-настоящему. — Пусть думают те, у кого есть мозги, Сморг. Нам приказали переписать и распространить все учение Черной Владычицы, и мы не можем сделать меньше! Мы останемся, пока все не будет записано!

— Не все с этим согласны! Многие скажут, что мы уже выполнили свои обязательства.

В преддверии того, что нынешнему главе уже недолго осталось пребывать у власти, начались ссоры из-за его места. Гликор, зная, что спорить бессмысленно, встал и отошел к небольшой группе людей, обсуждавших один раздел недавно переписанного и сохраненного манускрипта. Они, как и Гликор, были одеты в черное. Все лозланцы всегда одевались в черное.

То, как счастлив Мойн Ранкель, было заметно по тому, как он шел — живо скакал по тропе, ведущей в деревню.

«Пусть недруги поднимут меня на смех, — презрительно думал Мойн Ранкель. — А потом я позову Аурэля. После выступления менестреля расскажу людям о судьбе Лозлана и о том, что удалось найти часть их достояния. Надо только сообразить, какую именно. И опять окажусь спасителем. Кроме того, я невероятно разбогатею. Неплохой денек сегодня выдался!»

Подойдя к деревне, Мойн Ранкель сунул руку в карман, чтобы нащупать черный кристалл. Хотя нападения дракона все ожидали в последнюю очередь, у лозланцев вошло в привычку носить в этот день магические амулеты Лозлана.

Деревушка выглядела точно так же, как семнадцать лет назад. Те же люди, все то же. Единственное, что изменилось, так это трава на деревенской лужайке. Она буйно и красиво разрослась в том месте, где они похоронили останки золотого дракона.

Мойна Ранкеля приветствовали неодобрительными выкриками и свистом. Он с безразличным видом ответил на приветствия и подставил кружку под свободно льющуюся струю благословенного напитка.

Обычный праздник: старые истории, забытые танцы, напыщенные хвастуны, бездарные стихи и совершенно ужасное пение — очередная годовщина, посвященная убийству дракона.

«Неплохой в этом году эль», — подумал Мойн Ранкель, молча наблюдая за борьбой на руках. Опять Сморг победил. Он побеждал каждый год — не на что было и смотреть.

Вскоре всем жителям наскучили обычные развлечения, и, чтобы совладать со скукой, они пили все больше и больше. Мойн Ранкель не винил своих соседей: они были сыты друг другом по горло. И он тоже был сыт ими по горло.

Но им ничего не оставалось, кроме как жить вместе и дальше.

— А вы думаете, нашего великого предводителя это заботит?! — пьяно заорал Сморг. — У них с Лозланом наверняка свои частные делишки!

— Это ложь! — крикнул в ответ Мойн Ранкель.

Многие повернули головы к старому политику, причине всех их несчастий. Через несколько минут Мойн Ранкель уже защищался от гневной толпы.

— Он предал нас! — продолжал Сморг, подливая масла в огонь.

— Его необходимо сместить! — подхватил Гликор. — Может, даже убить.

Толпа хлынула вперед. Мойн Ранкель, прекрасно зная настроения группы своих противников, сделал ответный ход. Он тоже ринулся вперед, и деревенские жители нерешительно отступили.

— А теперь вы, пьяные недоумки, послушайте меня. Во-первых, вы все были бы мертвы, если бы семнадцать лет назад послушали этих двоих! — Мойн Ранкель указал на Сморга и Гликора. — Помните об этом! Во-вторых, чуть позже сегодня я сделаю потрясающее объявление, которое изменит нашу жизнь к лучшему. Но перед тем как я это сделаю, мне кажется необходимым отметить это обстоятельство особым представлением. Так что в качестве дара вам, мои соседи, позвольте мне представить моего хорошего друга, великого менестреля Аурэля!

Он обернулся, взмахнув рукой в пустоту. Однако Аурэля нигде не было видно.

Гликор гнусно рассмеялся:

— Если это какой-то приемчик, чтобы удержаться у власти, то он не сработает!

Мойн Ранкель вгляделся в лица своих избирателей. Он разделял верность своих соседей Богам Тьмы, но теперь осознал, что объединяет их только Зло. Вскоре толпа опять заволновалась.

«Где же Аурэль?» — испуганно подумал политик.

— Год за годом мы мучаемся из-за того, что позволяем глупцу распоряжаться нашим будущим! — продолжал выкрикивать Сморг.

А менестреля все не было.

— Он заплатит за все! — завопил Гликор, и толпа подступила ближе.

«Аурэль, где же ты?» — в отчаянии недоумевал Мойн Ранкель.

— Подождите! Вы должны выслушать! — крикнул он.

— Нам надоела твоя никчемная болтовня! Взять его! — Я Сморг первым схватил Мойна Ранкеля.

Орущие лица исказились ненавистью, люди толпой потащили своего предводителя на деревенскую лужайку. Вдруг они резко остановились. Там, на столе, стоял Аурэль. Его светлые волосы развевались на ветру, инструмент был плотно прижат к телу. Юноша не отрывал взгляда от деревенских жителей. Изумленная толпа отпустила Мойна Ранкеля, и он свалился на землю.

Лозланцы — такие гордые граждане — подошли ближе к менестрелю, как темное облако, спускающееся на солнце. Но когда первые звуки музыки достигли их ушей, они замедлили шаг.


Песня ее была грустна.

Теперь моя зазвенит струна.


В головах деревенских жителей возник один и тот же подвижный образ — образ младенца, одного в лесу, рядом с деревней, ничем не отличающейся от их собственной. Даже самых бессердечных из лозланцев увлекла история менестреля.

— Представьте, потерять мать, едва родившись, — пробормотал один из сельчан. Другой всхлипнул.


Ребенка баюкал света поток,

но он проснулся, когда пришел срок.


Когда ребенок вырос, он стал следить за деревней, особенно заботясь о том, чтобы его не обнаружил местный маг. Вскоре мальчику стали известны все деревенские тайны:


Леса дитя, он знает о том,

что слуги тьмы в Поселке Ночном.


Аурэль вполне мог петь и о Лозлании. Он рассказывал о том, о чем не мог знать ни один чужеземец. Это было удивительно и странно.


Время пришло тому, кто смел.

Но как преступить колдовской предел?


Голос Аурэля стал громче, а тембр глубже. Сморг бросил вопросительный взгляд на Мойна Ранкеля, который наслаждался моментом своего торжества и ничего не замечал. Кузнецу удалось поймать взгляд Гликора. Что-то было совсем не так.


Погибнет тьма во веки веков.

Я слышу музыку, слышу зов.


Мойн Ранкель, наконец, вышел из своего транса настолько, чтобы увидеть, что Сморг и Гликор неистово машут ему, указывая в сторону ближайшей палатки. Непонятное чувство страха вспыхнуло в его душе, когда Мойн Ранкель поспешил присоединиться к своим давним соперникам.


Злато сгорело, но время придет,

и сын золотой завершит полет.


Голос менестреля уже почти звенел:


Судьбы предначертание зовет.

Прерванное завершения ждет.


Звенел… и был гораздо громче, чем под силу человеческому голосу.

В палатке Сморг закричал на Мойна Ранкеля:

— Ты тупица! Ты хоть понимаешь, кого привел к нам?

Великий предводитель лозланцев смог только открыть рот от удивления — и запнулся.

— Неважно. У нас у всех есть наши кристаллы, а Лозлан поклялся, что будет защищать нас, пока жив! — закричал Гликор.

Заметив испуганное выражение лица Мойна Ранкеля, управляющий схватил предводителя за плечи и бешено затряс:

— Что с тобой, Мойн Ранкель? Что ты сделал?

Снаружи раздался шум хлопающих крыльев, а за ним испуганные крики умирающих жителей деревни. Трое кинулись в противоположный конец палатки, пытаясь спастись через отверстие в стене.

Освободившись от облаков, солнце вернулось и согрело воздух. С высоты дракон наблюдал, как свет отражается в стремительных водах ручья, восхищаясь, как маленькие струйки упорно бегут вперед, чтобы по дороге превратиться в бурные реки.

«Интересно будет проследить за этим ручьем», — подумал он.

Внезапный порыв ветра пронесся по кронам деревьев, хотя покой буйной растительности леса казался непрерывным и вековечным. Обгорелое пятно в виде замочной скважины едва виднелось с такого расстояния. Даже дракон с трудом различал его очертания. Это был очень большой, но самый обычный лес из тех, которые городские жители часто считают идиллическими.

Середина ничего.

Загрузка...